ПЕРВАЯ ВТОРАЯ ТРЕТЬЯ ЧЕТВЕРТАЯ 3 страница

Когда же "зевака" сам берется за не слишком свойственное себе, но дающееся без особого труда художественное ремесло, то и это бывает достаточно интересно. Во-первых, тонкое стилевое чутье делает из него прекрасного пародиста, имитатора, эпигона, переводчика. Во-вторых, отсутствие внутренних табу, догматов и шор награждает 4-ю Эмоцию абсолютно неизвестной другим Эмоциям стилистической и жанровой свободой. Тот же Гёте, легко писавший во всех, известных ему размерах и жанрах, - наилучший тому пример.

* * *

Замечательным свойством 4-ой Эмоции является то, что в жизни "зеваки" есть период, когда чувствительность его выглядит не отнюдь не последней в его внутренней иерархии, а наоборот - первой. Ощущение в себе 4 -й Эмоции как 1-й связанно с эндокринной системой и обязано особым режимом работы гормонального механизма, приходящейся на подростковый период, т.е. период между 15-ю и 25-ю годами. Дело в том, что именно в этот период природа положила особенно бурную стимуляцию выброса эмоциональных гормонов, создающий иллюзию избыточной чувствительности натуры, именно на этот период приходится чрезвычайная общительность, увлечение танцами, пением, стихами, искусство, шоу-бизнесом и т.д. И складывается впечатление, что природа специально организовала эмоциональное бурление на данный период с тем, чтобы подтолкнуть человеческую особь к репродукции (об особых отношениях между эмоциями и воспроизводством много говорилось прежде). Но вот, возраст "зеваки" переваливает за 25 лет, и оказывается, что подлинные его интересы лежат совсем в другой плоскости. Он делается спокойнее, замкнутее, откладывает в сторону кисти и партитуры. Вторичность чувств и зависимость от эмоционального строя других становятся все очевиднее, а вместе с этим, становится яснее и объективнее, взгляд 4-й Эмоции внутрь себя.

* * *

.

"Зевака" эмоционально не свободен. И Наполеон, с его 4-й Эмоцией, нередко жаловался, что близкие приноровились в корыстных целях хватать его за это зависимое место. Он говорил Коленкуру: "Я не раз испытал это с Жозефиной, которая постоянно обращалась ко мне с разными просьбами и даже ловила меня врасплох своими слезами, при виде которых я соглашался на многое, в чем должен был бы отказать".

Вместе с тем, крайне поверхностным выглядело бы представление о 4-й Эмоции, как о совершенном эмоциональном хамелеоне, абсолютно бесцветном в пору свободы от внешнего эмоционального воздействия. Действительно, 4-я Эмоция очень зависима и слаба перед лицом чужой экспансии чувств, но из этого не следует, что сама по себе она бездушна и слепа. Другое дело, что выяснить, какова она сама по себе, удается редко - в минуты одиночества - только тогда обнаруживается, какие силы, глубины и богатства в ней таятся. Одна беда, случается это не часто. За стеной включается магнитофон, и нога "зеваки" невольно начинает отбивать ритм, во дворе разражается слезами ребенок, и глаза "зеваки" увлажняются, в комнату "зеваки" с яростным воплем врывается прекрасная его половина и немедленно получает в ответ равный по ярости вопль. И пошло - и поехало...

НА ВСЯКОГО МУДРЕЦА ДОВОЛЬНО ПРОСТОТЫ

Выглядит очевидным: Логика, как психическая функция, должна быть много моложе Эмоции. Ведь любовь у живых существ явно предшествует мышлению и совершенно ему не подконтрольна. Что легко подтвердить наблюдениями над человеческой природой, не говоря уже о животных. Все так. Но, не вступая в спор о приоритетах, тем не менее, возьму на себя смелость усомниться в этой истине и высказать предположение, что Логика не уступает в древности Эмоции.

Исхожу из того, что жизнь, даже в самых примитивных ее формах, настолько сложна и многовариантна, что решение всех проблем волей-неволей требует работы интеллекта. Иначе не выжить. Приведу в этой связи наблюдение замечательного биолога Конрада Лоренца. Он одно время занимался опытами с разновидностью рыбок цехлид, интересная особенность поведения которых заключалась в том, что самец, собирая мальков в гнездо, “не тратит времени на уговоры, а просто забирает их в свой просторный рот и, подплыв к гнезду, “выплевывает” во входное отверстие”.

Однажды Лоренц стал свидетелем следующей сцены. Бросив на дно аквариума несколько червяков, он увидел, как самец, сновавший прежде по аквариуму в поисках своих мальков, схватил одного червяка и начал его жевать, но тут на глаза ему попался проплывающий мимо малек. Далее же произошло вот что: ”Самец вздрогнул, как ужаленный, бросился вдогонку за маленькой рыбкой и затолкал ее в уже наполненный рот. Это был волнующий момент. Рыба держала во рту две совершенно различные вещи, одну из которых она должна была отправить в желудок, а другую - в гнездо. Как она поступит? Должен сознаться, что в этот момент я не дал бы и двух пенсов за жизнь крошечной драгоценной рыбки. Но случилось удивительное! Самец стоял неподвижно, с полным ртом, но не жевал. Если я когда-нибудь полагал, что рыба думает, то именно в этот момент. Это совершенно замечательно, что рыба может найтись в подлинно сложной ситуации, и в этом случае она вела себя именно так, как вел бы себя человек, будь он на ее месте. Несколько секунд она стояла неподвижно, как бы не находя выхода из положения, и почти можно было видеть, как напряжены все ее чувства. Потом она разрешила противоречия способом, который не может не вызывать восхищения: она выплюнула все содержимое на дно аквариума...Затем отец решительно направился к червю и неторопливо начал есть его, все время поглядывая одним глазом на молодого, который послушно лежал на дне. Покончив с червем, самец взял малька и отнес его домой к матери.

Несколько студентов, бывших свидетелями это сцены, вздрогнули, когда один человек начал аплодировать.”

Вместе с Лоренцем поаплодировав и порадовавшись за рыбку, хочу заметить, что, как бы ни была элементарна в данном случае логическая задача и как бы ни мучительно справлялась с ней рыбка, она невольно лишала человека ореола исключительности, обусловленного якобы безраздельным обладанием им столь великим сокровищем, как разум.

Впрочем, времена, когда человек претендовал на интеллектуальное первородство, видимо, уже прошли. Как, кажется, проходит и время, когда превосходство видится в весе и объеме его мозга, или в количестве извилин. По всем этим параметрам человек вряд ли сможет претендовать на звание безусловного лидера животного мира. Да, и не в параметрах, видимо, дело: великий ученый Луи Пастер стал светочем науки с одной половиной мозга (другая была атрофирована), тогда как житель Флориды, чей мозг оказался самым тяжелым из всех известных, остался безымянным даже для дотошных составителей “Книги рекордов Гиннеса”.

Возникает вопрос: если не параметры мозга и не интеллектуальное первородство, то, что же сделало человека “мыслящим тростником”, наградило этот вид животных титулом “сапиенс”? Рискну и дам совершенно еретическое, основанное, конечно же, на принципах психософии объяснение феномена человека.

Суть феномена человека не в наличии или отсутствии Логики и не в качестве инструментария, которым мы располагаем для ее реализации, а в положении Логики на ступенях функциональной иерархии.

Однажды было очень верно и выразительно замечено, что разум - это суперклык человека. Все правильно. Но вспомним психософию: главным оружием человека в борьбе являются функции, находящиеся вверху. 4-я Логика, к какому бы классу существ ее носитель ни принадлежал, не признает мышление могучим оружием и даже выключает ее, как всякую Четвертую функцию в преддверии конфликта. Поэтому интеллектуальный барьер проходит не между людьми и животными, а между теми, у кого Логика Вверху и теми, у кого Логика Внизу. Здесь нет ничего обидного: думают все, и качество интеллектуальной работы совершенно не зависит от положения Логики на ступенях функциональной лестницы. Вопрос заключается лишь в том, насколько для психического самоощущения индивидуума Логика опорна, самоценна, авторитетна, достоверна, убойна или наоборот, вторична и неэффективна.

Вспомним рыбу из аквариума Лоренца. Она думала. Но ее мышление было достаточно типично для 4-й Логики: включение интеллекта происходило лишь в момент необходимости выбора, под давлением внешних обстоятельств. Для нее интеллектуальная работа не являлась самоценной, существующей как внутренняя потребность, независимая от внешних обстоятельств. Клапаред, основатель зоопсихологии, писал, что у животных “интеллект включается в том случае, когда инстинктивный или приобретенный автоматизм не способен разрешить поведенческую задачу. ” То есть, сама по себе рыба Лоренца не была глупа, просто она была слишком практична и умственно ленива, чтобы стать человеком.

Суть интеллектуальной границы, пролегшей через весь космос живых существ, заключается в том, что особи с 4-й Логикой воспринимают мышление как средство, тогда как особи с Логикой, стоящей выше, воспринимает его как цель со всеми вытекающими из этого обстоятельства приобретениями и потерями.

Поэтому происхождение феномена человека в свете психософии видится так: вначале у всего животного мира, включая проточеловека, была 4-я Логика, но в один прекрасный день, в силу неясного стечения обстоятельств (мутация, климатические перемены и т.д.), у отдельных представителей проточеловеческого рода ЛОГИКА ПОПОЛЗЛА ВВЕРХ. В этот день и родился феномен человека. Не будучи умнее своих сородичей, обладатель высокостоящей Логики просто по другому отнесся к самому процессу мышления, посчитав его самоценным, опорным, убойным, посчитал так, еще не имея на то никаких доказательств, просто в силу своего, нового для проточеловеческого мира порядка функций.

Произошел гигантский интеллектуальный взрыв, по словам одного биолога,” случилось невиданное - человек в значительной мере вышел из-под влияния естественного отбора. Незавершенным, недоделанным. И таким остался навсегда... А вышел человек из-под действия отбора потому, что главным условием успеха стала не генетически передаваемая информация, а внегенетически передаваемые знания. Выживать стали не те, кто лучше устроен, а те, кто лучше пользуется приобретенным и с каждым поколением возрастающим знанием о том, как строить, как добывать пищу, как защищаться от болезней - как жить.” Но самое главное - рядом с прагматическим мышлением встало мышление фундаментальное - мышление самоценное, существующее независимо от толчков и обстоятельств внешней среды.

Современное общество только сейчас дорастает до осознания необходимости финансирования фундаментальных исследований, т.е. удовлетворения, как говорят, своего праздного любопытства за чужой счет. Но фактически, независимо от источников финансирования, фундаментальные исследования существуют ровно столько, сколько существует современный человек. Спрашивается: кем был Сократ, сидевший на шее у жены своей Ксантиппы, и в бесконечных беседах пытавшийся уяснить существо далеких от быта, философских категорий? Он был типичным представителем высокостоящей Логики: праздно любопытствующим, сторонником самоценной игры интеллектуальными мускулами, адептом теории мышления ради мышления. Но как бы ни злились вольные или невольные “спонсоры” фундаментального интеллектуализма, в конечном счете, вклады их никогда не пропадают, стратегический выигрыш всегда остается за представителем высокостоящей Логики. И если сейчас мы видим мир таким, каков он есть, со всеми его плюсами и минусами, то ответственность за это несет только он, именно он отдал человеку во власть всю землю и, возможно, предуготовил ее гибель. Однако, как бы ни сложилась дальнейшая судьба планеты, решающую роль и далее будет играть мотор последней ступени эволюционного развития - высокостоящая Логика.

Читателю уже, вероятно, грезится типичный для некоторых журнальных иллюстраций образ человека будущего: тело-былинка, на вершине которого качается лысый череп размером с тыкву. Нет, здесь можно быть спокойным. Повторяю, дело не в строении черепа и вообще не в антропологии, а в порядке функций, при котором Логика волею судеб оказывается вверху. Поэтому антропологических метаморфоз не предвидится. Не предвижу и грядущего численного засилия интеллектуалов. Их и по сию пору весьма не густо, а так как любовная программа человека ориентирована на эмоционалов, о чем много говорилось в предшествующей главе, то понадобятся как минимум тысячелетия, прежде чем Логика начнет всерьез конкурировать с Эмоцией в борьбе за продолжение рода.

* * *

Однако пришло время от глобальных проблем перейти к частным и заняться разбором способов выражения Логики в зависимости от положения ее на ступенях функциональной иерархии. Все носители этой функции подразделяются на “догматиков” (1-я Логика), “риторов”(2-я Логика), “скептиков” (3-я Логика) и “школяров”(4-я Логика).

“Догматик”(1-я Логика)

Сам титул “догматик” в данном случае имеет двойной смысл: сегодняшний, согласно которому догматиком считают человека, неспособного к перемене раз усвоенных истин, и в древнем значении этого слова, когда под догматиком понимался мыслитель, склонный к монологовой, утвердительной форме интеллектуальной деятельности, в противовес диалектику, который предпочитал диалоговую, вопросительную форму.

В принципе, оба смысла - и сегодняшний, и древнегреческий одинаково применимы к 1-й Логике. Поскольку внутренняя, психологическая постановка Логики отражается только на способе мышления, но не на качестве его, “догматик” может оказаться и великим мудрецом, и непроходимым тупицей. 1-ю Логику объединяет результативность мышления, а каковы результаты - дело сугубо индивидуальное.

Среди внешних примет 1-й Логики наиболее заметной и показательной является однозначно утвердительная форма общения. Даже когда “догматик”, казалось, спрашивает, то из этого не следует, что он ждет ответа, да и сам вопрос обычно ставится так, что содержит заведомую оценку. Например, вопрос типа: ”Вы слышали, что сказал этот болван?” - очевидно, не предполагает непредвзятого обмена мнениями. По этой причине общение с 1-й Логикой вообще можно считать довольно затруднительным, общение “догматика” настолько деспотично, что разговор волей-неволей сводится к монологу, он может быть интересным, полезным, блистательным или, наоборот, нудным, бесцельным, убогим, но это все равно будет доклад, речь, а не разговор.

Монологовость 1-й Логики непреодолима даже тогда, когда она пытается говорить от чужого имени и воспроизводить принципиально чуждую себе диалоговую интонацию. Так было, например, с великим “догматиком” Платоном, тщетно имитировавшим стиль своего учителя Сократа, пока естество не взяло свое и он не свел под конец свои “Сократические диалоги” к чистым монологам, на титуле которых имя Сократа, любителя и знатока общения, было уже явной фикцией.

По счастью догматик не болтлив, обладает способностью слышать и не торопится высказываться по всякой из предложенных тем. Он позволяет себе начать монолог лишь в комфортных условиях, т.е. в связи с проблематикой, в которой считает себя компетентным. Насколько основательным оказывается такое мнение о себе - другой вопрос, главное, при обсуждении тем, в которых “ догматик” плавает или вообще не обладает информацией, он предпочитает отмалчиваться.

В этом, думаю, проявляется свойственная 1-й Логике осторожность. Общаться вне утвердительной формы она не умеет, а обнаружение при кавалерийском наскоке на тему несостоятельности своей Первой - опорной и наиболее мощной функции - чревато саморазрушением личности.

Другая причина молчания 1-й Логики: отсутствие дара и вкуса к дискуссии. В спорах с “догматиком” истина не рождается, она либо утверждается, либо отметается. Третьего не дано.

Обычно он отправляется на диспут с домашней заготовкой - дубиной абсолютной истины, которой иногда весьма эффективно глушит своего оппонента. Но домашней заготовке 1-й Логики равно присущи и сила, и слабость. Пустяшный, смещающий ракурс темы вопрос, не относящееся к делу замечание, и даже простая нелепица выводят “догматика” из равновесия и замыкают его уста. А пока он пытается собрать рассыпавшуюся после сбоя конструкцию своей домашней умозрительной схемы, наступает тягостная немая сцена, мучительная для 1-й Логики и неприятная для слушателей.

Такое случалось, например, с Демосфеном. Будучи оратором по профессии, он был “догматиком” по способу мышления. Поэтому никогда, даже в крайних случаях, не выступал с экспромтами, но всегда сначала дома писал и заучивал речь, и только потом выходил с ней на трибуну. Все бы ничего, но буйный афинский люд нередко выкриками прерывал оратора, и здесь на Демосфена находил такой столбняк, что он терял дар речи и немотствующим сходил с трибуны, на которую тут же взбирался соратник по партии Демад, способный более гибко реагировать на вызов толпы.

“Догматик” вообще тугодум - стайер, а не спринтер интеллекта. Он, как говорят русские, крепок задним умом (англичане называют это юмором на лестнице), поэтому не обладает вкусом к дискуссии и без крайней нужды в нее не вступает. Дарвин признавался: “Я не наделен способностью схватывать на лету или остротой ума, так поражающими нас в одаренных людях, например в Гексли. Соответственно я неважный критик.”

Третья причина молчания 1-й Логики: неприязнь к праздной болтовне, гипотезам и вообще частному мнению. “Догматик” взыскует абсолютной истины, а не мнения. Только абсолютная истина может быть положена кирпичом в ту интеллектуальную опору, что строит для себя 1-я Логика. Отсюда откровенное отчуждение и даже неприязнь, которые испытывает “догматик” к болтовне, гипотезам и мнениям. Один из близко знавших Эйнштейна ученых писал: “Приблизиться к абсолютной истине было для него всего важнее; в этом стремлении он не знал деликатности и не щадил самолюбия оппонентов.”

Не скажу, что сам “догматик” не бывает автором гипотез. Бывает и очень часто нелепых гипотез. Другое дело, что обычно, их за таковые не считает, не считает до такой степени, что не склонен опытом проверять верность их жизни. Происходит это не по небрежности, упаси Бог, но потому, что для 1-й Логики мысль первична и самодостаточна, она объективна и не нуждается в каких-либо костылях.

Идти от концепции к факту, а не наоборот - обычный для 1-й Логики образ действия. Естественным выглядит при таком образе мысли и то, что для “догматика” нет тягостней зрелища, чем вид сраженной фактом теории. Однажды, беседуя с Гексли о природе трагического, кто-то упомянул Спенсера. “Ха!”- вскричал Гексли,-”...трагедия в спенсеровском представлении - это дедукция, умерщвленная фактом”.

“Догматик” в своем доверии к мысли (точнее, не к мысли, а к Первой функции - функции наивысшей достоверности), случается, заходит так далеко, что окружающие начинают классифицировать эту увлеченность умозрением как безумие. Одержимость идеей, уверенность в ее сверхценности, опорность на логику в ущерб факту и опыту имеет в психиатрии свое специальное название - “паранойя ”. И бывает, такой диагноз ставится 1-й Логике. Однако, как и в случае с маниакально-депрессивным психозом у 1-й Эмоции, паранойя не является психическим заболеванием в собственном смысле этого слова, она - просто крайнее выражение 1-й Логики, от природы излишне доверчивой к умозрительным схемам. И если классифицировать паранойю как болезнь, то болезнь эта не психическая, а психотипическая, т.е. обусловленная психическим типом индивидуума.

Впрочем, клинического звания - “параноик” 1-я Логика удостаивается достаточно редко, чаще речь идет о пограничном состоянии, характеризуемом обычно эпитетами типа: ”ментор”, ”доктринер”, ”ученый осел”. Действительно, как ни прискорбно это признать, именно 1-я Логика, своей сверхмощью дающая человеку опору и защиту, в то же время лишает его мозг гибкости, способности к росту, порождает стада ученых ослов.

Очень напоминает сумасшествие и та реакция, какой реагирует 1-я Логика на всякую очевидную глупость, бессмыслицу, алогизм, белиберду, другими Логиками воспринимаемые обычно достаточно снисходительно. Заведомая бессмыслица, то есть, прямое издевательство над лучшей, важнейшей стороной психики “догматика” практически сразу же выбивает его из колеи, доводя до бешенства, до истерики. Паустовский описал в мемуарах одного своего гимназического учителя, патологически невыносившего белиберды. Юные балбесы-гимназисты скоро распознали эту его слабость и, гаркнув какую-нибудь заведомую глупость еще в начале урока, просто вырубали учителя, сразу доведя до истерического припадка и невменяемости.

* * *

Мышление 1-й Логики, может быть, не самое лучшее в мире, но, точно, самое ЧЕСТНОЕ. Происходит это потому, что над Логикой здесь ничего не стоит, и никакая другая функция не выкручивает в угоду себе мышлению руки, не давит сверху, диктуя направление и образ мысли. У “догматика” стоящие ниже функции могут лишь просить, а не требовать у Логики нечто для себя, нечто работающее на корыстолюбие по Физике, на чувствительность по Эмоции, на тщеславие по Воле - и только. Поэтому 1-ая Логика, как никакая, честна и чиста в своем умозрении, и на строгость ее интеллектуальных построений вполне можно положиться.

Способность погружаться в мысль до полного отключения от внешнего мира замечается у “догматика” уже в детстве. Крайняя и, что еще важнее, одинокая задумчивость характеризует такого ребенка. Он часами может пребывать в одиночестве, занятый своими мыслями, не реагирующий на происходящее вокруг. Иногда мысль захватывает его в самый неподходящий момент, например, за едой и захватывает так сильно, что взгляд ребенка-”догматика” каменеет, и ложка надолго повисает в воздухе, не донесенная до рта.

Склонность к сомнамбулическому погружению в мысль у 1-й Логики хорошо иллюстрируется эпизодами из жизни Эйнштейна. Рассказывают, что однажды видели Эйнштейна, катящего по улице коляску с ребенком; внезапно он остановился в самом неподходящем, с точки зрения правил уличного движения, месте и, достав из кармана бумагу и карандаш, принялся делать торопливые заметки. Только покончив с записью, Эйнштейн продолжил движение. Или другой случай. Желая отпраздновать попышнее день рождение ученого, друзья пригласили Эйнштейна в ресторан и, кроме всего прочего, заказали редкое лакомство - русскую икру. Когда икра была принесена, Эйнштейн как раз “говорил о ньютоновском законе инерции и о возможном его физическом объяснении. Он отправил себе в рот икру и продолжал комментировать закон инерции. Когда икра была съедена и оратор остановился, чтобы поставить невидимую точку, собеседники спросили его, знает ли он, что он съел. “Нет, а что?” - “Это была икра!” - “Как, неужели это была икра?” - воскликнул Эйнштейн с грустью...”

Известным своеобразием отличается и память 1-й Логики. Она хорошо держит идеи, теории, концепции, но довольно слаба по части фактов, имен, дат, цифр. Когда Эйнштейну задали простенький вопрос о скорости звука, он ответил: “Я не знаю этого наизусть. К чему загружать свою память тем, что можно найти в любом справочнике.” Объяснение Эйнштейна справедливо лишь наполовину, корень такого рода забывчивости в результативности мышления “догматика”. Его не интересует разрозненный внесистемный фактический материал, потому что на нем нельзя построить ту законченную интеллектуальную конструкцию, на которую старается опереться 1-я Логика. По мнению “догматика”, факты - песок, строительный материал сам по себе негодный, ценным его делает лишь заметная добавка цемента мысли, способного превратить песчинки фактов в тот бетон, из которого только и возможно формировать подлинную и незыблемую опору личности.

По той же причине “догматик” обычно не любопытен и часто даже мало начитан. Вообще, если круг его профессиональных интересов далек от интеллектуальной сферы, багажом своим “догматик” из толпы почти не выделяется, да и не стремится к этому. Его конек - системный анализ, а не хранение информации. Нильса Бора, например, никто из коллег не считал сколько-нибудь серьезно эрудированным человеком, но его гигантского таланта структурировать разрозненные, на первый взгляд, случайно попавшие в поле зрения факты, не отрицал никто. Сам Бор говорил: «Знаете ли, я ведь дилетант. Когда другие начинают непомерно усложнять аппарат теории, я перестаю понимать что бы то ни было...С грехом пополам я умею разве что думать.”

“Догматик”- философ, философ даже тогда, когда род его занятий формально далек от философии. Например, Эйнштейна и Бора принято считать физиками, но на самом деле они были натурфилософами и стояли гораздо ближе к Демокриту, чем к Резерфорду. Объяснить философские склонности “догматика” можно тем, что мышление 1-й Логики изначала стратегично и тяготеет к созданию замкнутых универсальных систем. Связать мыслью все сущее в мире - недостижимая, но постоянно воздвигаемая “догматиком” перед собой цель. Как писал другой знаменитый физик Хевеши: “Мыслящий ум не чувствует себя счастливым, пока ему не удается связать воедино разрозненные факты, им наблюдаемые. Эта “интеллектуальная несчастливость” более всего побуждает нас думать - делать науку.”

* * *

Самомнение “догматика” по части способностей своего ума простирается куда как далеко. Однажды Джордж Элиот спросила у Спенсера, почему у него при такой усиленной работе совсем не видно морщин на лбу. “Это, наверно, оттого, что я никогда не бываю озадачен,” - ответил знаменитый ученый. “Догматик” самоуверен до того, что, пожалуй, только его оставляет равнодушным всеобщее увлечение кроссвордами, логическими тестами и тому подобными средствами интеллектуального самоконтроля. А напрасно. Эта самоуверенность подчас служит 1-й Логике недобрую службу, потому что когда в зависимости от результатов тестирования оказывается судьба человека (прием на работу, в учебное заведение и т.д.), 1-я Логика далеко не всегда набирает высокие баллы. И дело не только в неразворотливости и туговатости мышления “догматика”. Само предположение, что сила ума, данная ему природой не просто в достатке, но даже с избытком, может быть оспорена, кажется “догматику” настолько смехотворной, что напрягать свои полушария он порой считает просто излишним. Отсюда и часто более чем скромные результаты интеллектуального тестирования 1-й Логики.

* * *

О стиле. В своем стремлении к лаконизму 1-я Логика очень напоминает 1-ю Эмоцию. Как и “романтик”, “догматик” краток в самовыражении и на суд людской стремится представить лишь результат своих одиноких размышлений - “изюм” мышления, с исключением всего, что ему предшествовало, т.е. процесса рационального поиска. Например, Эйнштейн изложил свою знаменитую теорию относительности на трех страницах, а на диссертацию потратил восемнадцать страниц, даже не снабдив ее списком литературы.

Лапидарность самовыражения 1-й Логики редко бывает ей на пользу и почти всегда во вред. Иногда с ней прямо можно связать некоторые невосполнимые, трагические потери. Скажем, Гераклита - величайшего и глубочайшего философа древности уже при жизни прозвали “Темным”, и до наших дней из всего его философского наследия дошло лишь несколько блистательных цитат. Такова бывает горькая плата 1-й Логики за высокую концентрацию ее подчеркнуто результативного стиля.

Очень узнаваем почерк “догматика”. Он некрасив, трудно читаем и по своим принципам приближается к стенографии (думаю, у изобретателя стенографии была 1-я Логика). Главные формальные признаки “догматического” почерка таковы: из всех вариантов написания букв выбирается наиболее простой и быстрый, также и связки между букв коротки, прямы и максимально приспособлены к скорописи. Одним словом, почерк 1-й Логики предельно рационален и пренебрегает ясностью и эстетикой ради скорости и простоты.

“Ритор”(2-я Логика)

Сказать, что ” ритор” большой любитель поговорить, значит не сказать ничего. Общение - воздух и хлеб 2-й Логики. О размерах этой потребности можно судить хотя бы на примере Фиделя Кастро, для которого ничего не стоит дать 15-тичасовое интервью. Однако, видимо, и это не предел - сам Кастро признавался, что встречал людей, еще более говорливых, чем он.

Причем, эта болтливость “ритора” существует как бы сама по себе, как страсть, как болезнь, вне личных и общественных интересов. А иногда и вопреки им.

Забросив дела обширной империи, целыми днями бродил по школам грамматиков император Тиберий, задавая дикие, с точки зрения его общественного положения, вопросы: “Кто была мать Гекубы? Как звали Ахилла среди девушек? Какие песни пели сирены?” Не лучше Тиберия тратил порой драгоценное государственное время Сталин. Он любил, например, вызвав на ковер какую-нибудь литературную плотву, часами предаваться критике романа парализованной от страха плотвы, сравнению одних великих писателей с другими, сличению разных манер писательского письма и т.д.

Данные курьезы можно было бы посчитать простой блажью пресыщенных тиранов, если не учитывать того, что и у Тиберия, и у Сталина была 2-я Логика. Это обстоятельство ставит все на свои места. Будучи носителями психотипа, у которого Логика является Второй функцией, т.е. функцией непросто мощной, но еще являющейся процессионной, оба тирана, вопреки собственным и государственным интересам, просто не могли пойти наперекор своей натуре и бросали в ненасытную утробу процессионности 2-й Логики все, что попадает под руку, вплоть до окололитературного трепа.

Воздадим должное, “ритор” был бы совершенно невыносим, если бы его словохотливость зачастую не достигала высот подлинного искусства общения. Секрет этого искусства - в способности и желании не просто высказаться, но, прежде всего, вовлечь собеседника в разговор, сделать интеллектуальное пиршество совместным.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: