Quot;Исправление книжное" в истории православия

В православной книжности до XVIII в. (в Болгарии, Сербии, в Литовской и особенно Московской Руси) культ верности первоисточнику священного текста был той психологической почвой, на которой возникали дорогостоящие и в целом утопичные попытки исправить богослужебные книги по древнейшим греческим и церковнославянским образцам ("книжные справы"). Эта работа велась постоянно, достигая в отдельные годы особенной интенсивности. Такова архаизирующая реформа церковнославянской письменности болгарского патриарха Евфимия Тырновского (XIV в.); на Руси — при митрополите Киприане в конце XIV в., в первой половине и середине XVI в.; в начале XVII в.; наконец, знаменитая "Никонова справа" (в 50-х гг. XVII в. при патриархе Никоне), ставшая одной из причин раскола русской церкви. Как писал Н. И. Толстой, "исправление книжное", "волновавшее [...] почти все социальные слои русского народа", было возведено на Руси "в дело первейшего государственного значения [...]. Едва ли еще когда-нибудь на Руси филологические вопросы осознавались столь значительными и ставились так остро" (Толстой 1963, 33).

Неприкосновенность богослужебных книг охранялась законом. Стоглав (свод церковных законов, принятый в 1551 г.; содержал 100 глав) обязывал сверять каждую новую книгу с исправным оригиналом и конфисковывать неисправные книги. Одно старинное руководство по орфографии заканчивается предостережением: "Зри прещение страшно: аще кто написав книгу и не исправя принесеть на собор, да будет проклят" (цит. по изданию: Ягич 1885 — 1895, 722).

Византийский книжник Максим Грек, с почетом приглашенный при Василии III (XVI в.) помочь в переводах церковных книг, по обвинению в их неверном исправлении был признан еретиком, судим, дважды проклят и большую часть жизни провел в монастырских тюрьмах. Один из пунктов обвинения состоял в том, что Максим одно из прошедших времен (аорист) заменил другим прошедшим временем (перфектом). Вину Максима видели в том, что при таком выборе глагольных времен он говорил о Христе как о преходящем, временном, а не как о вечном. Михаил Медоварцев, помощник Максима, правивший текст по Максимовым заметкам на полях, говорил на суде: "Загладил две строки, а вперед гладити посумнелся есми... не могу заглажывати, дрожь мя великая поймала и ужас на меня напал"[53]. Эти слова позволяют представить, насколько остро переживал средневековый человек даже невольные искажения священного текста.

Когда справщики патриарха Никона в формуле во имя Отца и Сына и святаго Духа исключили первый союз и (стало во имя Отца, Сына и святаго Духа), то старообрядцы увидели в этом еретическую трактовку взаимоотношений Бога-отца и Бога-сына: "Тако уже и поют богохулно, Отца Сына сливающе в едино лице (а сие есть савелиевы гнилости вред)"[54].

В малейшем отступлении от древних источников могли усмотреть глубокий богословский смысл, в синонимической замене — ересь, в нарушении правописания — отход от православия. Все это — проявления характерной для религий Писания неконвенциональной трактовки знака в сакральном тексте (см. с. 72 — 75).

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: