ТОР 5 статей: Методические подходы к анализу финансового состояния предприятия Проблема периодизации русской литературы ХХ века. Краткая характеристика второй половины ХХ века Характеристика шлифовальных кругов и ее маркировка Служебные части речи. Предлог. Союз. Частицы КАТЕГОРИИ:
|
Доктор Шлихтер Фон Кенигсвальд приближается к точке равновесия
– Рак, – сказал Джулиан Касл, когда я ему сообщил, что «Папа» умирает в мучениях. – Рак чего? – Чуть ли не всего. Вы сказали, что он упал в обморок на трибуне? – Ну конечно, – сказала Анджела. – Это от наркотиков, – заявил Касл. – Он сейчас дошел до той точки, когда наркотики и боли примерно уравновешиваются. Увеличить долю наркотиков – значит убить его. – Наверно, я когда-нибудь покончу с собой, – пробормотал Ньют. Он сидел на чем-то вроде высокого складного кресла, которое он брал с собой в гости. Кресло было сделано из алюминиевых трубок и парусины. – Лучше, чем подкладывать словарь, атлас и телефонный справочник, – сказал Ньют, расставляя кресло. – А капрал Маккэйб так и сделал, – сказал Касл. – Назначил своего дворецкого себе в преемники и застрелился. – Тоже рак? – спросил я. – Не уверен. Скорее всего, нет. По-моему, он просто извелся от бесчисленных злодеяний. Впрочем, все это было до меня. – До чего веселый разговор! – сказала Анджела. – Думаю, все согласятся, что время сейчас веселое, – сказал Касл. – Знаете что, – сказал я ему, – по-моему, у вас есть больше оснований веселиться, чем у кого бы то ни было, вы столько добра делаете. – Знаете, а у меня когда-то была своя яхта. – При чем тут это? – У владельца яхты тоже больше оснований веселиться, чем у многих других. – Кто же лечит «Папу», если не вы? – спросил я. – Один из моих врачей, некий доктор Шлихтер фон Кенигсвальд. – Немец? – Вроде того. Он четырнадцать лет служил в эсэсовских частях. Шесть лет он был лагерным врачом в Освенциме. – Искупает, что ли, свою вину в Обители Надежды и Милосердия? – Да, – сказал Касл. – И делает большие успехи, спасает жизнь направо и налево. – Молодец. – Да, – сказал Касл. – Если он будет продолжать такими темпами, то число спасенных им людей сравняется с числом убитых им же примерно к три тысячи десятому году. Так в мой карасе вошел еще один человек, доктор Шлихтер фон Кенигсвальд.
Затемнение
Прошло три часа после ужина, а Фрэнк все еще не вернулся. Джулиан Касл попрощался с нами и ушел в Обитель Надежды и Милосердия. Анджела, Ньют и я сидели на висячей террасе. Мягко светились внизу огни Боливара. Над административным зданием аэропорта «Монзано» высился огромный сияющий крест. Его медленно вращал какой-то механизм, распространяя электрифицированную благодать на все четыре стороны света. На северной стороне острова находилось еще несколько ярко освещенных мест. Но горы заслоняли все, и только отсвет озарял небо. Я попросил Стэнли, дворецкого Фрэнка, объяснить мне, откуда идет это зарево. Он назвал источник света, водя пальцем против часовой стрелки: – Обитель Надежды и Милосердия в джунглях, дворец «Папы» и форт Иисус. – Форт Иисус? – Учебный лагерь для наших солдат. – И его назвали в честь Иисуса Христа? – Конечно. А что тут такого? Новые клубы света озарили небо на северной стороне. Прежде чем я успел спросить, откуда идет свет, оказалось, что это фары машин, еще скрытых горами. Свет фар приближался к нам. Это подъезжал патруль. Патруль состоял из пяти американских грузовиков армейского образца. Пулеметчики стояли наготове у своих орудий. Патруль остановился у въезда в поместье Фрэнка. Солдаты сразу спрыгнули с машин. Они тут же взялись за работу, копая в саду гнезда для пулеметов и небольшие окопчики. Я вышел вместе с дворецким Фрэнка узнать, что происходит. – Приказано охранять будущего президента Сан-Лоренцо, – сказал офицер на местном диалекте. – А его тут нет, – сообщил я ему. – Ничего не знаю, – сказал он. – Приказано окопаться тут. Вот все, что мне известно. Я сообщил об этом Анджеле и Ньюту. – Как по-вашему, ему действительно грозит опасность? – спросила меня Анджела. – Я здесь человек посторонний, – сказал я. В эту минуту испортилось электричество. Во всем Сан-Лоренцо погас свет.
Сплошная фома
Слуги Фрэнка принесли керосиновые фонари, сказали, что в Сан-Лоренцо электричество портится очень часто и что тревожиться нечего. Однако мне было трудно подавить беспокойство, потому что Фрэнк говорил мне про мою за-ма-ки-бо. От того у меня и появилось такое чувство, словно моя собственная воля значила ничуть не больше, чем воля поросенка, привезенного на чикагские бойни. Мне снова вспомнился мраморный ангел в Илиуме. И я стал прислушиваться к солдатам в саду, их стуку, звяканью и бормотанью. Мне было трудно сосредоточиться и слушать Анджелу и Ньюта, хотя они рассказывали довольно интересные вещи. Они рассказывали, что у их отца был брат-близнец. Но они никогда его не видели. Звали его Рудольф. В последний раз они слышали, будто у него мастерская музыкальных шкатулок в Швейцарии, в Цюрихе. – Отец никогда о нем не вспоминал, – сказала Анджела. – Отец почти никогда ни о ком не вспоминал, – сказал Ньют. Как они мне рассказали, у старика еще была сестра. Ее звали Селия. Она выводила огромных шнауцеров на Шелтер-Айленде, в штате Нью-Йорк. – До сих пор посылает нам открытки к рождеству, – сказала Анджела. – С изображением огромного шнауцера, – сказал маленький Ньют. – Правда, странно, какая разная судьба у разных людей в одной семье? – заметила Анджела. – Очень верно, очень точно сказано, – подтвердил я. И, извинившись перед блестящим обществом, спросил у Стэнли, дворецкого Фрэнка, нет ли у них в доме экземпляра Книг Боконона. Сначала Стэнли сделал вид, что не понимает, о чем я говорю. Потом проворчал, что Книги Боконона – гадость. Потом стал утверждать, что всякого, кто читает Боконона, надо повесить на крюке. А потом принес экземпляр книги с ночной тумбочки Фрэнка. Это был тяжелый том весом с большой словарь. Он был переписан от руки. Я унес книгу в свою спальню, на свою каменную лежанку с поролоновым матрасом. Оглавления в книге не было, так что искать значение слова за-ма-ки-бо было трудно, и в тот вечер я так его и не нашел. Кое-что я все же узнал, но мне это мало помогло. Например, я познакомился с бокононовской космогонией, где Борасизи –Солнце обнимал Пабу –Луну в надежде, что Пабу родит ему огненного младенца. Но бедная Пабу рожала только холодных младенцев, не дававших тепла, и Борасизи с отвращением их выбрасывал. Из них и вышли планеты, закружившиеся вокруг своего грозного родителя на почтительном расстоянии. А вскоре несчастную Пабу тоже выгнали, и она ушла жить к своей любимой дочке – Земле. Земля была любимицей Луны- Пабу, – потому что на Земле жили люди, они смотрели на Пабу, любовались ею, жалели ее. Что же думал сам Боконон о своей космогонии? – Фо’ма! Ложь, – писал он. – Сплошная фо’ма!
Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском:
|