Бой орланов в воздухе

После завтрака я взял свое ружье и пошел осматривать долинку, в которой мы встали биваком. С утра погода стояла великолепная: на небе не было ни единого облачка, солнце обильно посылало свои живительные лучи, и потому всюду на земле было так хорошо — по-праздничному. Кустарниковая и травяная растительность имела ликующий вид; из лесу доносились пронзительные крики. дятлов, по воздуху носились шмели, порхали бабочки…

Обойдя небольшое болотце, я нашел зверовую тропу, протоптанную, должно быть, медведями, которая привела меня на старую гарь, заваленную колодником, заросшую ерником и ежевикой.

С утра я неладно обулся, что-то жесткое попало мне под подошву и мешало ступать. Я стал на первую попавшуюся валежину и стал переобуваться. Вытряхнув из обуви посторонний предмет, я снова оделся, и только хотел было встать, как вдруг увидел белохвостого орлана.

Распластав свои сильные крылья, он летел мне навстречу, направляясь к лиственице, растущей посреди небольшой полянки. Описав около меня большой круг, он ловко, с наскока, уселся на одну из верхних ветвей и сложил свои крылья, но тотчас приподнял их немного, расправил и сложил снова.

Орлан оглянулся по сторонам и затем нагнул голову вниз. Тут только я заметил в лапах у него какой-то предмет, но что именно это было — за дальностью расстояния — не было видно. Вдруг сзади и немного влево от меня послышался крик, какой обыкновенно издают пернатые хищники. Орлан насторожился. Он нагнул голову, дважды кивнул ею и раскрыл свой могучий желтый клюв. Оперение на шее у него поднялось. В этом виде он действительно оправдывал название царя птиц.

В это мгновение я увидел другого орлана, направляющегося к той же лиственице. Царственный хищник, сидевший на дереве, разжал лапы и выпустил свою жертву. Небольшое животное, величиною с пищуху, полетело вниз и ударилось о землю с таким шумом, с каким падают только мертвые тела.

Затем орлан сорвался с ветки и стремительно полетел по наклонной плоскости, забирая влево и стараясь как можно скорее выравняться с противником. Другая птица, что была выше него, начала трепетать крыльями, чтобы задержаться на одном месте, но потом вдруг стремительно кинулась на своего врага, промахнулась и так снизила, что едва не задела меня своим крылом.

Теперь оба орлана были на одном уровне. Они описывали спиральные круги, быстро сближаясь, и вдруг бросились друг другу навстречу. Птицы приняли в воздухе вертикальное положение, они неистово хлопали крыльями и издавали пронзительные крики, которые можно было бы назвать квохтаньем. Сцепившись, они рвали друг у друга тело когтями, разбрасывая перья по сторонам. Естественно, что во время боя оба орлана стали падать, и, когда крылья их коснулись травы, они вновь поднялись на воздух, описав небольшие круги, и вторично сцепились в смертельной схватке.

На этот раз я заметил, что они работали не только лапами, но и клювами. Опять посыпались перья. Теперь я уже не знал, который из орланов сидел на дереве и который прилетел отнимать добычу, — оба они были одинаковой величины и имели тождественное оперение. При третьей схватке у одной из птиц показалась на шее кровь, у другой было оголено и расцарапано брюхо. У обоих были потрепаны крылья и поломаны маховые перья. Орланы стали кружиться, и тот, которому удавалось подняться выше, старался нанести удар своему противнику сверху. Нижний орлан ловким движением крыла уклонялся от нападения врага и, пользуясь промахом, сам переходил в наступление, но тоже падал книзу. Так, меняясь местами, они спускались все ниже и ниже, пока вновь не достали земли. Потом они разлетелись в стороны и начали парить, стараясь занять по отношению друг к другу командное положение и вместе с тем удалялись от места поединка. Раза два они еще показались за деревьями и, наконец, скрылись совсем.

Тогда я решил посмотреть, что было в лапах у первого орлана. Когда я подходил к лиственице, мне показалось, что кто-то бросился в заросли, но я не успел разглядеть, кто именно.

Тщетно я искал оброненную орланом добычу — она изчезла. Мне стало ясно, что какой-то другой хищник, на этот раз четвероногий, быть может колонок, соболь или лисица, воспользовался суматохой и подобрал лакомый кусок.

Забросив ружье за плечо, я пошел по левому нагорному краю долины. Выбрав место поположе, я поднялся к одной из ближайших седловин на хребтике и сел здесь отдохнуть.

Через минуту я опять услышал шум и увидел одного из только что дравшихся орланов. Он сел на коряжину недалеко от меня, и потому я хорошо мог его рассмотреть. В том, что это был именно один из забияк, я не сомневался. Испорченное крыло, взъерошенное оперение на груди и запекшаяся кровь с правой стороны шеи говорили сами за себя.

Сильно уставший, победитель или побежденный, он сидел теперь с опущенными крыльями, широко раскрытым клювом и тяжело дышал. С четверть часа, если не больше, отдыхал орлан. Потом он стал клювом оправлять перья в крыльях, выбрасывая испорченные, и приводить в порядок свой наряд на груди. Этой процедурой он занимался довольно долго. Я сидел и терпеливо наблюдал за ним и не шевелился.

Посидев еще спокойно несколько минут, орлан снялся и полетел на место боя. Он сел на ту же лиственицу, на то же место и стал смотреть вниз. Затем он опустился на землю и, не найдя там ничего, снова поднялся на воздух и полетел вверх по долине за новой добычей.

В это мгновение у ног моих шевельнулся сухой листик, другой, третий… Я наклонился и увидел двух муравьев — черного и рыжего, сцепившихся челюстями и тоже из-за добычи, которая в виде маленького червячка, оброненная лежала в стороне. Муравьи нападали друг на друга с такой яростью, которая ясно говорила, что они оба во что бы то ни стало хотят друг друга уничтожить.

Я так был занят муравьями, что совершенно забыл о червячке и когда посмотрел на то место, где он лежал, его уже не было там видно. Поблизости находилось маленькое отверстие в земле, и я увидел как его утащило туда какое-то насекомое вроде жужелицы. Когда я вновь перевел взгляд на место поединка, то увидел одного только рыжего муравья. Он суетился и, видимо, искал оброненную личинку, но не найдя ее, отправился за новой добычей.

Меня поразила аналогия: два события — одно в царстве пернатых, другое из царства насекомых — словно нарочно были разыграны по одному и тому же плану. Тогда я вспомнил весьма обычные драки собак из-за кости, причем третья собака, не принимавшая участия в свалке, пользуется всегда случаем и уносит лакомую кость. Это и есть борьба за жизнь. У всякого живого существа есть две цели жизни. Первая — поддержание собственной жизни и вторая — оставление после себя потомства, и потому все живые существа ведут борьбу за обладание питанием и за обладание матками. Природа хорошо позаботилась о продолжении видов.

Птичий базар

Удивительные вещи увидели мы на птичьем базаре.

Читатель должен представить себе высокую скалу, отвесными обрывами падающую в море. Горная порода, из которой она состоит, расположилась горизонтальными слоями. Под влиянием атмосферных факторов скала подверглась частичному разрушению. Во многих местах она выветрилась и обвалилась в море, вследствие чего по всему обрыву, от верха до самой воды, образовалось множество карнизов различной длины и ширины. Одни из них были длинными и узкими, другие, наоборот, — короткими и широкими, одни выклинивались и сходили на нет, другие обрывались в самом начале или располагались правильными ступенями. Местами над морем нависли большие плоские глыбы, которые каким-то чудом держались на весу, некоторые из них имели вид полок гигантской этажерки, подпираемых снизу громадными кронштейнами.

В одном месте как-то странно вывалился целый пласт и образовалась длинная галлерея, замкнутая с трех сторон и открытая со стороны моря. И все эти карнизы, все трещины, все углубления были заняты бесчисленным множеством птиц разной величины и разной окраски.

Самые нижние карнизы занимали кармораны. Несмотря на свой мрачный характер, они любят гнездиться большими обществами. Как на выставке, сидели они чинно в ряд и с беспокойством поглядывали на наши лодки. Среди массы белых испражнений, которыми был покрыт весь карниз, они довольно резко выделялись своим черным цветом. Тут же поблизости, частью вперемежку с карморанами или по соседству с ними небольшими группами, точно солдаты, вытянувшись в линию, сидели малые бакланы, оперение которых ярко отдавало сине-зеленым металлическим блеском. Если бы они не поворачивали голов для того, чтобы проводить нас глазами, их можно было бы принять за чучела, выставленные нарочно на Показ.

Повыше бакланов, но тоже недалеко от воды, устроились утки-каменушки, с окраской черного, коричневого и белого цветов. На фоне темно-бурой скалы, густо вымазанной гуано, они были бы мало заметны, если бы сидели неподвижно.

Трещины и углубления в камнях были заняты топорками — странными птицами величиной с утку, с темной общей окраской, белесоватой головой и уродливыми оранжево-зелеными клювами, за которые они получили название морских попугаев.

На самых верхних уступах помещались многочисленные чайки. Белый цвет птиц, белый пух и белый помет, которым сплошь были выкрашены края карнизов, делали чаек мало заметными, несмотря на общий темный фон скалы.

Большие чайки серого и белого цветов сидели вперемежку с грациозными клушами и не ссорились между собою, только некоторые из них как бы переминались с ноги на ногу и немного передвигались в сторону. Иногда они сталкивали друг друга со скалы. Тогда упавшая птица отлетала немного, но тотчас старалась вернуться на прежнее место или сесть рядом. Но больше всего на птичьем базаре было кайр, относящихся к семейству чистиков. Их было бесчисленное множество: каждый выступ, каждое углубление, можно сказать, каждая пядь карниза, где хоть мало-мальски можно было присесть для высиживания яиц, — все было занято этими остроклювыми птицами с темносеро-бурым оперением. Несмотря на то, что мы проходили очень близко к скале, все птицы сидели крепко и не хотели покидать своих мест. Только некоторые бакланы слетали, но видя, что никто не следует их примеру, тотчас возвращались обратно.

Миновав утесы, мы свернули в небольшую бухточку и, как всегда, встали биваком на намывной полосе прибоя, где было достаточно плавника, высушенного солнцем и ветрами.

На другой день была назначена дневка. Я решил воспользоваться свободным временем и посетить птичий базар.

Со стороны суши подойти к нему было нетрудно. Некоторые карнизы загибались в долинку и были вполне доступны, без риска сорваться и получить ушибы. Я взобрался по ним, как по лестнице, иногда опираясь на колено и хватаясь руками за выступ скалы. Здесь так много было кайр, что я должен был двигаться с большой осторожностью, чтобы не задевать их ногами. Как-то странно было видеть птиц в непосредственной близости, которые не выказывали ни малейшего беспокойства и не делали никаких попыток улететь или отодвинуться в сторону. Кайры сидели на земле сплошной массой и все были обращены головами к морю. Они высиживали яйца, причем гнезда их были устроены на камнях без всякого укрытия сверху. Эти глупые птицы совершенно не смущались моим присутствием; даже в тех случаях, когда я протягивал руку, чтобы дотронуться до них, они только оборонялись клювами, не подымаясь с места.

В это время справа от меня я увидел ворону, потом еще двух. Они садились на свободные камни и быстро осматривались по сторонам и часто перелетали с места на место. Я заметил, что вороны сопровождали меня и все время следовали за мной по пятам. Сначала я не обращал на них внимания, но потом это стало меня изводить. Я никак не мог понять, что им от меня нужно. Раза два я бросал в них камнями. Хитрые птицы караулили мои движения, и только я нагибался за камнем или замахивался рукой, как они предупреждали меня и вовремя поднимались в воздух, но тотчас опять садились по соседству и иногда даже ближе, чем раньше.

Так, пробираясь по карнизам, я скоро попал в самую гущу кайр. Очень часто мне приходилось ставить ногу совсем вплотную к какой-нибудь птице, и лишь тогда она откидывала немного голову назад и с некоторого отдаления, как бы с недоумением, рассматривала большой и незнакомый ей предмет. Я нагнулся, взял одну кайру в руки и поднял ее кверху. Тотчас откуда-то сбоку появилась ворона. В мгновенье ока она схватила единственное в гнезде яйцо и полетела вдоль террасы. Теперь я понял, почему так настойчиво следовали за мной черные пернатые воровки. Они отлично знали, что, сопровождая человека по птичьему базару, легко можно будет полакомиться яйцами, надо только не отставать. Поступок вороны так возмутил меня, что я выпустил из рук кайру и снял с плеча ружье. Я выстрелил в ту ворону, которая с яйцом в клюве только что уселась на краю соседней террасы. Звук выстрела подхватило гулкое эхо. Тысячи птиц с криками поднялись на воздух. Они буквально затмили солнце. В это время я опять увидел ворон. Та, что была ближе, только что украла чье-то яйцо. Она расколола его своим сильным клювом. Из яйца вывалился почти высиженный, совершенно голый цыпленок. Ворона разорвала его и съела, потом она схватила второе яйцо и улетела. Мало-помалу бакланы, топорки, каменушки, чайки и кайры стали успокаиваться и возвращаться на свои места. Я тогда решил не тревожить их больше и двинулся назад по карнизу.

Уже смеркалось, когда я подходил к биваку. На фоне светлого неба темной массой выделялся птичий утес, где тысячами собрались пернатые, чтобы вывести птенцов, научить их плавать, летать, добывать себе пищу, которые в свою очередь и на том же самом месте тоже будут выводить себе подобных. Кто знает, скольким поколениям эта скала уже дала приют и сколько еще поколений будут считать ее своей родиной. Вечерняя заря угасла, и только узенькая багровая полоска на горизонте показывала место, где скрылось солнце. Ночная тьма властно вступала в свои права, а вверху в беспредельной высоте зажглись таинственные светила, из века в век расположенные в созвездия.

Огонь на биваке разгорался все ярче и ярче.

На другой день мы все встали поздно. После завтрака казак Крылов отправился на птичий базар. Ему как-то не верилось, что птицы в гнездах сидят так крепко и не улетают даже тогда, когда их трогают руками. Я рассказал ему, как попасть на среднюю террасу, где было больше всего чистиков. Казак взял ружье и направился вдоль берега. Когда он стал приближаться к птичьему базару, с одного из кустов снялась ворона и полетела ему вдогонку. Она как-то странно кричала курлы, курлы. Тотчас ей ответили еще две вороны. Одна появилась со стороны нашего бивака, другая вылетела из леса, и обе они тоже пустились за казаком. Черные вороны не старались его обогнать. Они сели на камни около береговых обрывов ожидая, когда человек пройдет мимо них. Часа через полтора Крылов вернулся и сообщил, что ночью птичий базар посетил медведь. Казак нашел его следы; много разоренных гнезд и раздавленных яиц, которыми лакомился косолапый.

Охота на лосей

Погода нам благоприятствовала. День выпал на редкость теплый, было даже жарко. Солнце сильно припекало. Лучи его отражались от гладкой и спокойной поверхности воды и утомляли зрение. Мы плыли вдоль берега моря в таком от него расстоянии, чтобы одним взором можно было охватить всю толщу обнажений сверху донизу. С некоторого расстояния были видны ясно и отчетливо сдвиги, слоистость горных пород, изгибы их, синклинали и антиклинали. Распадки между гор, ущелья тоже удобнее обозревать с некоторого отдаления. Мои спутники, и в особенности орочи, тоже осматривали берег, но в виду имели совсем другое. Они выискивали следы зверей, которые в первые дни путешествия, когда путь пролегал по безлюдной местности, попадались во множестве.

Время было весеннее. Лодка шла вдоль берега и попадала то в полосы прохладного морского воздуха, то в струи теплого, слегка сыроватого ветерка, дующего с материка. Яркое июньское солнце обильно изливало на землю теплые и живительные лучи свои, но по примятой прошлогодней траве, по сырости и полному отсутствию листвы на деревьях видно было, что земля только что освободилась от белоснежного покрова и еще не успела просохнуть как следует.

На южйых склонах прибрежных гор и на намывной полосе прибоя все же кое-где появилась свежая растительность, которая и могла послужить приманкой для обитателей угрюмого хвойного леса — лосей и медведей, покинувших свои берлоги под корнями вековых деревьев.

И, действительно, часов в одиннадцать утра Копинка, стоявший на руле, вдруг как-то насторожился. Он уставился глазами в одну точку, пригнулся книзу и стал шопотом издавать звуки: ти-ти-ти-ти, что означало предупреждение не шевелиться и соблюдать тишину. Вслед за тем он стал быстро направлять лодку к берегу.

Я оглянулся и увидел двух лосей, мирно расхаживающих по берегу около самой воды. Что заставило их выйти на открытое пространство среди белого дня? Они не щипали морского горошка, который только что начал кое-где пробиваться, и не лизали камней, орошаемых соленой морской водой. Они просто ходили по берегу, иногда стояли неподвижно и лениво поглядывали на беспредельную ширь океана. Очевидно, лоси привыкли к тому, что сюда можно выходить во всякое время дня и ночи, чтобы понежиться на прохладном морском берегу, где нет докучливых, кровь сосущих насекомых.

Впереди, шагах в трехстах от берега, выдвигалась в море высокая гряда камней, около которых пенилась и шумела вода. Копинка налег на руль, и через две-три минуты эти камни заслонили от нас животных.

Как только лодка коснулась берега, оба ороча, Крылов и Вихров схватили винтовки и выскочили в воду, за ними последовал Рожков; я вышел последним. Мы вдвоем с Рожковым принялись подтаскивать лодку, чтобы ее не унесло ветром и течением, а остальные люди побежали к камням. Скоро они взобрались на них и начали целиться из ружей. Три выстрела произошли почти одновременно. Затем они поспешно перебрались через гряду и скрылись из наших глаз.

Привязав лодку к концу бревна, погребенного в гальке, мы пошли туда, где были охотники. Когда мы взобрались на каменистый гребень, я увидел небольшую бухту с низким пологим берегом, поросшим хвойным лесом.

На песке, около самой воды, лежали оба лося и в предсмертных судорогах двигали еще ногами. Один из них подымал голову. Крылов выстрелил в него и тем положил конец его мучениям. Когда я подошел к животным, жизнь оставила их. Это были две самки; одна постарше, другая — молодая. Удачная охота на лосей принудила нас остановиться на бивак раньше времени.

Берег, как я уже сказал, был низкий, песчаный; тут же протекала небольшая речка с чистой прозрачной водой и валялось множество сухого плавника.

Я немедленно распорядился перевести сюда лодку. Стрелки пошли к камням, откуда они стреляли, а около лосей остался я и два ороча. Один из туземцев подошел к молодой самке и за ухо приподнял ее голову от земли. Из носа ее вывалилось несколько крупных личинок паутов. Они изгибались и делали такие движения, которые ясно указывали, что им не нравилось то положение, в которое они теперь попали. Я нагнулся к голове лося и заглянул в полость носа и там увидел множество личинок; они двигались в слизи, некоторые ползали во рту и по языку, который теперь безжизненно свесился в сторону. У другого лося тоже и рот и нос были полны таких же личинок. Эти отвратительные короткие, толстые, белые и жирные черви, по-видимому, выходили из животных не только через задний проход, но и через глотку. Лоси должны были кашлять и выплевывать их на землю, где они, вероятно, и окукливались.

Когда был вскрыт желудок старой лосихи и выброшено на землю его содержимое, я увидел, что стенки его находятся в каком-то странном движении. Присмотревшись поближе, я увидел, что вся внутренняя оболочка желудка сплошь покрыта присосавшимися личинками паутов. Некоторые из них отвалились, и на этих местах были красные пятнышки, похожие на ранки величиной с маленькую горошину. Множество личинок ползало по пищеводу, отсюда они и проникли в полости глотки и носа.

Как только внутренности были извлечены наружу, орочи отрезали печень и положили ее на весло около лодки. Вооружившись ножами, они стали крошить ее на мелкие кусочки и есть с таким аппетитом, что я не мог удержаться и сам попробовал кусочек печени, предварительно прополоскав его в воде. Ничего особенного. Как и всякое парное мясо, она была теплая и довольно безвкусная. Я выплюнул ее и пошел к берегу моря.

В это время подошла лодка, и мы принялись разгружать ее. Затем стрелки и казаки начали устраивать бивак, ставить палатки и разделывать зверей, а я пошел экскурсировать по окрестностям. Солнце уже готовилось уйти на покой. День близился к концу и до сумерек уже недалеко. По обе стороны речки было множество лосиных следов, больших и малых, из чего я заключил, что животные эти приходили сюда и в одиночку, и по несколько голов сразу.

По мере того, как я удалялся от моря, лес становился гуще, и я начал подумывать о том, не возвратиться ли обратно, но вдруг впереди увидел просвет. Это оказалась полянка и посреди нее небольшое озеро, через которое проходила наша речка. Дальше я не пошел и присел отдохнуть на одну из валежин.

Был тихий вечер. За горами, в той стороне, где только что спускалось солнце, небо окрасилось в пурпур. Оттуда выходили лучи, окрашенные во все цвета спектра, начиная от багряного и кончая лиловым. Радужное небесное сияние отражалось в озерке, как в зеркале. Какие-то насекомые крутились в воздухе, порой прикасались к воде, отчего она вздрагивала на мгновение, и тотчас опять подымались кверху.

Я стал прислушиваться к тихим таинственным звукам, которые всегда родятся в тайге в часы сумерек; кажется, будто вся природа погружается в глубокий сон и пробуждается какая-то другая неведомая жизнь, полная едва уловимых ухом шопотов и подавленных вздохов.

Я уже хотел было встать, как вдруг до слуха моего донесся треск сучьев, и вслед за тем я увидел лося без рогов. По складу корпуса, по мощной шее и бороде я узнал в нем самца. Он быстро подошел к берегу озерка и стал пить воду. Один раз он сильно кашлянул — потому ли, что захлебнулся водой или потому, что личинки паутов раздражали ему горло. Я думал, что он, утолив жажду, сейчас же снова скроется в лесу, но лось смело вошел в воду сначала по колено, потом по брюхо, затем вода покрыла его спину, и на поверхности ее осталась только одна голова, а потом только ноздри, глаза и уши. Лось медленно передвигался с места на место, поворачивал головой то в одну, то в другую сторону, отчего большие уши его хлопали по воде и вздымали множество брызг. Известно, что лоси очень любят купаться. Лось минут через пять снова вышел на берег. Вода текла с него ручьями. Он сильно встряхнулся, сначала передом, потом задом, мотнул головой и зубами почесал свой бок и затем легкой рысцой направился к лесу.

Я не заметил, как ушло время.

Должно быть, солнце только что скрылось за горизонтом, потому что на западе по ту сторону гор зарделась вечерняя заря. Отдаленные мысы приняли сиреневую окраску. На утомленном небе кое-где замигали звезды. Я вспомнил, что теперь новолуние и поспешил на бивак. В лесу сразу стало настолько темно, что я едва различал тропу, протоптанную медведями. Минут через двадцать я подходил к биваку. Около палатки горел огонь, а около него сидели мои спутники и варили лосиное мясо. У них шла оживленная беседа. Один что-то рассказывал, другие слушали. По выражениям их лиц я видел, что все в хорошем настроении. Тут же рядом сидели оба ороча. Они раскалывали трубчатые кости и с наслаждением глотали сырой костный жир. После ужина я заполнил свой путевой дневник и рано лег спать.

Гнездо филина

Вечером, сидя у огня, я беседовал с Сунцаем. Он сообщил мне, что долинка речки, где мы стали биваком, считается у удэхейцев нечистым местом, а в особенности лес в нижней части ее с правой стороны. Здесь обиталище чорта Боко, благодаря козням которого люди часто блуждают по лесу и не могут найти дорогу. Все удэхейцы избегают этого места, сюда никто не ходит на охоту и на ночлег останавливаются или пройдя или не доходя речки.

На другой день было как-то особенно душно и жарко. На западе толпились большие кучевые облака. Ослепительно яркое солнце перешло уже за полдень и изливало на землю горячие лучи свои. Все живое попряталось от зноя. Властная истома погрузила всю природу в дремотное состояние. Кругом сделалось тихо — ни звука, и даже самый воздух сделался тяжелым и неподвижным.

После обеда стрелки залезли в палатки и захрапели. Я тоже лег в тени дерева и пытался заснуть, но не мог: то появился комар и запел свою монотонно звенящую песню, то муравей влез на лицо и довольно больно ущипнул меня в щеку. Я хотел было заняться вычислением астрономических координат, но истома мешала сосредоточиться. Я встал, стряхнул с себя апатию и с ружьем в руках пошел вверх по долинке, окаймленной с обеих сторон невысокими холмами, покрытыми хвойно-смешанным лесом. За ними виднелись другие горы, а впереди в туманной мгле высился какой-то большой хребет, увенчанный гольцами.

Пройдя немного по берегу реки, я свернул в лес, где царило великое безмолвие и покой. Деревья точно окаменели, и казалось, будто листва на них давно замерла и уже больше не приходила в движение. Здесь было немного прохладнее, потому что солнечные лучи не могли пробить зеленую крону деревьев, перепутавшихся вверху своими ветвями. Пахло сыростью, гниющими остатками растений, удобряющих влажную землю. Это был старый и густой лес, полный сумрака и таинственной тишины, в которой слышатся едва уловимые ухом звуки, рождающие в душе человека тоскливое чувство одиночества и безотчетный страх.

Подлесок состоял из редких кустарников, главным образом из шиповника, березы Миддендорфа и сорбарии. Кое-где виднелись пионы и большие заросли грубых осок и папоротников. Почти все деревья имели коренастую и приземистую форму. Обнаженные корни их, словно гигантские лапы каких-то чудовищ, скрывающихся в земле, переплетались между собою как бы для того, чтобы крепче держаться за камни.

Большинство старых деревьев было дуплисто, с теневой стороны густо покрыто мхами вперемежку с лишайниками. Некоторые лесные гиганты, поверженные в прах, превратились в рухлядь. На гниющих телах их нашли себе приют другие растения. Только сучья погибших великанов, сотканные из более плотного материала, чем обычная древесина, продолжали еще сопротивляться всесокрушающему времени и наподобие нарочно вбитых в ствол клиньев торчали во все стороны из гнилого валежника.

Стволы сухостоев, лишенные мелких веток, с болезненными наростами по сторонам были похожи на людей с вздутыми животами и с поднятыми кверху длинными руками, на людей, застывших в позах выражения сильного физического страдания, как на картинах Густава Доре — там, где изображаются мучения грешников в аду.

Я весь отдался влиянию окружающей меня обстановки и шел по лесу наугад. Один раз я чуть было не наступил на ядовитую змею. Она проползла около самых моих ног и проворно спряталась под большим пнем. Немного дальше я увидел на осокоре черную ворону. Она чистила нос о ветку и часто каркала, поглядывая вниз на землю. Испуганная моим приближением, ворона полетела в глубь леса, и следом за ней с земли поднялись еще две вороны.

Подойдя поближе, я увидел совершенно разложившийся труп не то красного волка, не то большой рыжей собаки. Сильное зловоние принудило меня поскорее отойти в сторону. Немного подальше я нашел совершенно свежие следы большого медведя. Зверь был тут совсем недавно. Он перевернул две колодины и что-то искал под ними, потом вырыл глубокую яму и зачем-то с соседнего дерева сорвал кору.

Еще часа полтора я бродил по лесу и, наконец, почувствовал усталость. Я сел на дерево, лежащее на земле, и, прислонив к нему ружье, снял головной убор и стал вытирать потное лицо платком. В это мгновение по ту сторону стоящего передо мной большого вяза я заметил какое-то движение; что-то мелькнуло в темноте и тотчас скрылось за деревом. Я стал всматриваться в чащу леса, но ничего не заметил. Тогда я спрятал платок в карман и сел поудобнее, чтобы продолжать свои наблюдения. Я знал, что надо запастись терпением и не двигаться. Через несколько минут опять что-то мелькнуло перед глазами. Я удвоил внимание и вскоре увидел на том же дереве, но выше, небольшое животное, сидевшее на ветке у самого ствола. Я узнал в нем соболя. Моя неподвижность, видимо, сильно смущала его. Долго он смотрел на меня, но в конце концов не выдержал, поднялся на лапки, простоял с минуту, а затем тихонько двинулся вдоль сучка, растущего как раз в направлении ко мне. На конце ветки соболь остановился. Со своей, позиции я мог хорошо его рассмотреть. Теперь он не был таким пушистым, как зимою, и донельзя походил на своего собрата — хорька, только окраска его была не буроватая, как у последнего, а совершенно черная. Под мордочкой на горле имелось светлое, как мне показалось, оранжево-желтое пятно. В выразительных черных глазках соболя я прочел сосредоточенное внимание и какое-то особенно злое выражение. Дорогой хищник опустил головку вниз и стал усиленно нюхать воздух. Я видел, как он делал гримасы и двигал носиком. Рекогносцировка, видимо, его успокоила, потому что он повернулся и пошел обратно по ветке, затем опустился немного по стволу до следующего сука и здесь через небольшое отверстие скрылся в дупле дерева.

Минуты через две соболь снова выглянул наружу и, убедившись, что кругом все обстоит благополучно, издал какой-то звук, похожий не то на писк, не то на шипенье, и тогда в отверстии дупла появилось несколько маленьких головок таких же черных, как их мать. Это были молодые соболята. Они все толпились у входного отверстия, вылезали до половины из него и снова прятались назад. Сколько в дупле обитало зверьков, я сказать не могу, так Как все они были одного цвета и постоянно теснили друг друга. Затем матка спустилась с дерева на землю, а молодые соболята вновь спрятались в гнезде. Прождав еще несколько минут, я встал и подошел к дуплу с целью заглянуть в него. Дерево было толстое, а дупло глубокое, к тому же я совершенно не хотел разорять соболиное гнездышко. И без меня у них много врагов. Я взбросил свою винтовку на плечо и взял направление прямо к биваку. Между тем солнце по небосклону прошло большую часть своего пути и готовилось уже скрыться за облаками, которые из белых сделались темными и фосфоресцирующими по краям. Тяжелые испарения неподвижно лежали над землею, поглощая собою все звуки, и от этого становилось невыносимо душно. Я часто останавливался, чтобы набрать в легкие побольше воздуха, но чувствовал, что глубокие вздохи не приносят облегчения.

Впереди виднелся большой приземистый тополь. Безотчетно я подошел к нему вплотную и увидел на земле большую жабу. Она сидела, подняв кверху свою уродливую голову, и закрывала поочередно то один, то другой глаз. Нижняя часть горла ее под самой мордой находилась в частом и непрерывном движении. Видно, духота подействовала и на нее. Жаба вылезла из своей норы задолго до заката и усиленно дышала. Вдруг невероятный шум раздался совсем рядом со мной, и вслед затем я получил сильный удар по голове. Я испугался так, как если-бы кто-нибудь неожиданно из-за угла крикнул мне в ухо. Первая мысль, мелькнувшая у меня в голове, была — медведь. Я отскочил в сторону и тотчас приготовился к обороне. В это время я услышал какие-то странные звуки, похожие на пыхтенье и звонкое щелканье. Взглянув на тополь, я увидел, что из него выглядывает страшилище: кургузое, взъерошенное, с большими желтыми глазами и белым клювом. Поистине это чудовище может напугать кого угодно, особенно того, кто видит его в первый раз. Я не шевелился, и страшилище успокоилось и приняло свой обычный вид. Это оказалась самка филина. В дупле тополя было ее гнездо. Из яиц уже вылупились птенцы. Они шевелились и постоянно открывали свои желтые рты. Теперь все разъяснилось. Когда я подошел очень близко, испуганная птица, защищая своих птенцов, ударила меня своим крылом.

Этот неожиданный удар испугал и в то же время рассердил меня, но я взял себя в руки. Чем виноват филин? Он, пожалуй, испугался больше меня. Чувство материнства принудило его не к постыдному бегству от сильнейшего в сравнении с ним врага, а к обороне и самопожертвованию. Я успокоился и сделал шаг влево, чтобы лучше рассмотреть птенцов. Услышав шум, филин опять взъерошился, распустил свои крылья, пригнул голову к ногам и, издавая опять то же пыхтенье, два раза звонко щелкнул своим клювом. Не желая больше смущать птицу, я пошел своей дорогой, взяв прежнее направление прямо на бивак. Должно быть, я сбился с пути и попал в самую чащу леса. Место было удивительно дикое. Из земли всюду торчали длинные камни в виде неправильных столбиков, словно надгробные памятники на кладбище, и рядом с ними росли изуродованные деревья, лишенные ветвей. Несколько в стороне виднелся наклонный ствол с одной только веткой, поднятой кверху. Издали он походил на старика, наклонившегося вперед и занесшего руку как бы для нанесения удара. Дальше я заметил какую-то постройку. Я очень обрадовался и направился к ней скорым шагом. Здесь ждало меня полное разочарование. Дом оказался скалой странной формы в виде избы, только без окон и крыши. Вокруг нее было навалено множество камней в беспорядке.

Тогда я понял, почему туземцы место это считают обиталищем злого духа.

Однако время уходило, и надо было возвращаться на бивак. Осмотревшись, я пошел, как мне казалось, прямо к морю, но на пути встретил лесное болото, заваленное колодником. С целью обойти его я принял немного вправо. Минут через десять я увидел дерево, которое показалось мне знакомым. Это был вяз с выводком соболей.

«Ну, слава богу, — подумал я, — отсюда я уже наверно найду дорогу» — и повернул к востоку градусов на девяносто. Велико было мое удивление, когда минут через двадцать ходу я подошел к большой каменной глыбе, которую вначале принял было за дом.

Досада взяла меня. Я рассердился и пошел обратно к соболиному дереву, но вяза этого я уже не нашел. Сильное зловоние дало мне знать, что я попал на то место, где на земле валялось мертвое животное, Я еще раз изменил направление и старался итти возможно внимательнее на восток. На этот раз я попал в гости к филину, а потом опять к каменной глыбе с россыпью.

Тогда мне стало ясно, что я кружился на одном месте. Сунцай, подумал я, наверно решил бы, что это чорт Боко строит свои козни и нарочно сбивает меня с дороги. Я взглянул на небо. Солнце только что скрылось в тучах, которые, подобно театральному занавесу, вдруг поднялись к зениту и заполнили большую часть небосклона. Последние лучи прорвали лохматые облака, скользнули по склонам гор, осветили на мгновение лес и погасли совсем. Туча темнела, разрасталась вширь и захватывала все небо. В облаках поминутно вспыхивали молнии, и глухо ворчал гром. Как-то сразу стало сумрачно и прохладно.

В лесу слышалась тревожная перекличка мелких птиц, потом вдруг замолкли голоса пернатых, и все живое попряталось и притаилось. В движении тучи, медленном для неба и быстром для земли, было что-то грозное и неумолимое. Передний край ее был светлее остальных облаков и очень походил на пенистый гребень гигантской волны, катившейся по небосклону. Облака сталкивались и сливались, потом расходились и зарождались вновь, постоянно меняя свои очертания.

В это время неподвижный доселе воздух всколыхнулся. Внезапно налетел ветер, испуганно зашумели деревья. Стало еще темнее. Несколько крупных капель тяжело упало на землю. Я понял, что мне не удастся уйти от дождя и остановился на минуту, чтобы осмотреться. Вдруг весь лес вспыхнул голубоватым пламенем. Сильный удар грома потряс воздух и землю, и вслед за тем хлынул ливень.

Какая-то птица билась в воздухе. Она, видимо, старалась укрыться в лесу, но ее ветром относило в сторону. При свете молнии я увидел, как она камнем падала на землю.

На небо страшно было смотреть. Облака, охваченные какой-то неудержимой силой, стремительно неслись к востоку, изрыгая из недр своих огонь и воду.

За ослепительными молниями следовали жестокие удары грома, от которых вздрагивали небо и земля. Ветер неистово бушевал, ломая сучья и срывая листву с деревьев.

При каждой вспышке молнии я видел тучи на небе, каждое дерево в отдельности, видел одновременно ближние и дальние предметы и горизонт, где тоже поминутно вспыхивали молнии и были горы, похожие на облака, и облака, похожие на горы. Потоки воды, падающей с неба, освещаемые бледноголубыми вспышками атмосферного электричества, казались неподвижными стеклянными нитями, соединявшими небо и землю.

Вдруг необыкновенно яркая молния ослепила мне глаза, и тотчас почти одновременно с ней раздался такой резкий и сильный удар грома, что в ушах моих закололо, и я как будто потерял сознание. Дождь пошел еще сильнее. Через минуту я очнулся. Зрение мое восстановилось понемногу, но в ушах чувствовалось колотье и болела голова. С трудом поднялся я с земли и пошел наугад, сам не зная куда. Холодный бичующий ливень промочил мою одежду насквозь. При вспышке молнии развертывалась убегающая во все стороны даль, и вслед за тем наступала абсолютная тьма. Казалось, что сила, раздвинувшая на мгновение горизонт, также быстро и суживала его, окутывая все в непроницаемый и холодный мрак. Могучие громовые раскаты и шум дождя поглотили все другие звуки на земле.

Около часа бродил я по тайге, высматривая дорогу при вспышках молнии и натыкаясь на колодник в траве. Наконец, дождь начал стихать, удары грома сделались не так оглушительны; итти стало труднее. В это время до слуха моего донесся шум прибоя. Я прибавил шаг и, пройдя сквозь заросли тальников, вышел к мерю.

Скоро дождь перестал совсем, но на небе все еще вспыхивали молнии, и грохотал гром то в небе над головой, то где-то вдали. Гроза уходила на восток. Когда западный край неба очистился, стало видно, что солнце только что скрылось за горизонтом. Теперь там пылала багровая заря, окрасившая в пурпур большие кучевые облака, омытые дождями сопки, вдали деревья в лесу, с которых ветер не успел еще стряхнуть алмазные капли воды. При этом освещении восточный небосклон, покрытый тяжелыми тучами, казался бы еще сумрачнее, если бы его не скрашивала великолепная радуга. Гроза бушевала теперь где-нибудь в северной Японии и на острове Сахалине.

Выйдя на намывную полосу прибоя, я повернул к биваку. Слева от меня было море, окрашенное в нежнофиолетовые тона, а справа — темный лес. Остроконечные вершины елей зубчатым гребнем резко вырисовывались на фоне зари, затканной в золото и пурпур. Волны с рокотом набегали на берег, разбрасывая пену по камням. Картина была удивительно красивая. Несмотря на то, что я весь вымок и чрезвычайно устал, я все же сел на плавник и стал любоваться природой. Хотелось виденное запечатлеть в своем мозгу на всю жизнь.

Через полчаса я подходил к биваку. Мои спутники были тоже в хорошем расположении духа. Они развели большой огонь и сушили около него то, что намокло от дождя.

Мыс Сюркум

От бухты Аука берег делает изгиб к северо-востоку. В проекции, если смотреть на него с высоты птичьего полета, он представляет собой как бы вогнутый нос корабля. Северо-восточная выдающаяся часть его называется мысом Сюркум. Этот берег — ровный как стена, высотой до 200 метров, скалистый и обрывистый — тянется на протяжении 48 километров. У подножья его совершенно отсутствует намывная полоса прибоя; прибрежные скалы отвесно обрываются прямо в море. На всем протяжении от бухты Аука до самого мыса Сюркум нигде нет места, где бы могла пристать лодка и где можно было бы высадиться на берег и найти защиту от непогоды.

Еще в Императорской Гавани старик ороч И. М. Бизанка говорил мне, что около мыса Сюркум надо быть весьма осторожным и для плавания нужно выбирать тихую погоду. Такой же наказ дважды давали старики селения Дата сопровождавшим меня туземцам. Поэтому, дойдя до бухты Аука, я предоставил орочам Копинке и Намуке самим ориентироваться и выбрать время для дальнейшего плавания на лодках. Они все время поглядывали на море, смотрели на небо и по движению облаков старались угадать погоду.

Последние дни море было удивительно спокойное. Если бы оно не вздыхало неуловимой для глаза, но ощутимой в лодке широкой зыбью, его можно было бы принять за тяжелый расплавленный металл, застывший и отшлифованный без меры в длину и без конца в ширину, уходящий в синеющую даль, где столпились белые кучевые облака с закругленными краями. Видимо, и в атмосфере установилось равновесие, потому что легкие тучки на горизонте в течение всего дня не изменили своей формы и все время стояли неподвижно. Солнце, отраженное в гладкой поверхности воды, всплывало на морскую зыбь и слепило глаза. Но вот волна проходила, отблеск пропадал, и тогда казалось, будто небесное светило снова погрузилось «в лоно стеклянных вод».

Такая тишь смущала орочей. Им она казалась предательской; даже в то время, когда коварное море ласкает, надо каждую минуту ждать удара. Достаточно малейшего изменения в атмосфере, чтобы привести его в яростное состояние.

Прошло два дня, и вот второго июня после обычного осмотра моря и неба орочи объявили, что можно ехать.

Стрелки и казаки так приспособились к выгрузке на берег и к погрузке имущества в лодки, что распоряжение собираться в путь никого не застало врасплох. Минут через двадцать мы уже плыли вдоль берега.

В море царила тишина. На неподвижной и гладкой поверхности его не было ни малейшей ряби. Солнце стояло на небе и щедро посылало лучи свои, чтобы согреть и осушить намокшую от недавних дождей землю и пробудить к жизни весь растительный мир — от могучего тополя до ничтожной былинки.

Мы держались от берега на таком расстоянии, чтобы можно было сразу обозревать всю толщу горных пород и жилы, которые их прорезают. Около полудня наши лодки отошли от реки Аука километров на шесть. В это время сидящий на веслах Копинка что-то сказал Намуке, стоящему у руля. Тот быстро обернулся. Копинка перестал грести и спросил своего товарища, не лучше ли заблаговременно возвратиться.

Я посмотрел в указанном направлении и увидел сзади, там, где небо соприкасалось с морем, темную полоску, протянувшуюся по всему горизонту. Эта темная полоска предвещала ветер. Полагая, что это будет небольшой местный ветерок, Намука подал знак плыть дальше.

Минут через десять полоска на горизонте расширилась и потемнела. Одновременно другая такая же полоса появилась справа от нас. Орочи стали совещаться и решили плыть обратно, придерживаясь ближе к берегу, но в это время темная полоса придвинулась к нам вплотную. Неожиданно появился ветер, и море сразу запенилось и зашумело. В одно мгновение гладь воды покрылась рябью, быстро перешедшей в волнение. Опасаясь, что мы не выгребем против ветра, орочи решили итти дальше к Сюркуму и стали ставить парус, с помощью которого они рассчитывали скоро дойти до бухты Старка.

Парус на туземных лодках представляет собой просто полотнище палатки, привязанное за углы к двум шестам, поставленные косо крестообразно. За другие два угла обычно привязываются веревки, концы которых должны быть в руках у рулевого.

Копинка взялся управлять парусом, я сел на его место за весла, а Намука остался на руле. С парусом наша лодка пошла быстрее: Ветер дул ровный, но он заметно усиливался. Море изменило свой лик до неузнаваемости. Полчаса назад оно было совершенно спокойно-гладкое, а теперь взбунтовалось и шумно выражало свой гнев.

Небо тоже изменилось. Оно стало беловатым. Откуда-то сразу появились тонкие слоистые тучи. Сквозь них еще виднелся диск солнца, но уже не такой ясный, как раньше. На него можно было смотреть невооруженным глазом. Тучи быстро сгущались. Когда я второй раз взглянул на небо, то местонахождение солнца определил только по неясно расплывчатому светлому пятну. Кое-где у берега появились клочья тумана. Скоро начал моросить дождь.

Волны подгоняли нашу утлую ладью, вздымали ее кверху и накреняли то на один, то на другой бок. Она то бросалась вперед, то грузно опускалась в промежутки между волнами и зарывалась носом в воду. Чем сильнее дул ветер, тем быстрее бежала наша лодка, но вместе с тем труднее становилось плавание. Грозные валы, украшенные белыми гребнями, вздымались по сторонам. Они словно бежали вперегонки, затем опрокидывались и превращались в шипящую пену.

Тяжело загруженная лодка глубоко сидела в воде, и волны начали захлестывать ее с боков. Время от времени мы откачивали воду берестяным ковшом, который орочи предусмотрительно захватили с собой. Они все время осматривали берег в надежде найти хоть какое-нибудь укрытие от непогоды, но тщетно. Угрюмые высокие скалы совершенно отвесно падали в воду. Волны с яростью ударялись о них и белыми фонтанами взлетали кверху. К берегу пристать было невозможно, в море итти — нельзя, о возвращении назад нечего было и думать. Нам оставалось только одно — итти по ветру и напрячь все усилия, чтобы как можно скорее обогнуть мыс Сюркум и войти в бухту Старка. Никто не сидел сложа руки: одна смена гребла, другая откачивала воду. В ход были пущены оба чайника и котел. Так продержались мы еще два часа, наконец, стало ясно, что благополучно дойти до мыса Сюркум нам не удастся. Ветер очень засвежел, и море сильно разбушевалось. Волны с неумолимой настойчивостью шли словно на приступ все в одном направлении. Они нагоняли лодку и заливали корму ее. Теперь все зависело от рулевого. Намука следил за лодкой с волнением, а Копинка не спускал глаз с паруса, то подтягивая один конец, то отдавая другой. Все внимание их было сосредоточено на том, чтобы не допустить одновременного наклона лодки под давлением ветра в парус и натиска большой волны с той же стороны. «Неужели мы не найдем какого-нибудь угла около берега, который дал бы нам хоть временное укрытие?» — думал я, со страхом и с тоской поглядывая на высокие скалы.

Вдруг Намука привстал и, внимательно разглядывая берег, стал советоваться с Копинкой. По отрывкам их фраз я понял, что они нашли место, где можно укрыться от непогоды. Копинка кивнул головой. Намука тотчас навалился на руль, и лодка стала приближаться к берегу. Здесь море шумело еще сильнее. Отбойные волны сталкивались с волнами, идущими по ветру, и создавали толчею. Шум прибоя был столь оглушителен, что мы не могли слышать друг друга и объяснялись больше жестикуляцией. Ритмическая качка превратилась в беспорядочную, как только мы вступили в водоворот пены, всплесков и брызг. Я с трудом мог ориентироваться. От скалистого берега под углом по отношению к нему градусов в пятьдесят выдвигался в море большой дейк. Это была гигантская базальтовая жила. Горные породы, сквозь которые она проходила, деятельностью морской воды и атмосферных агентов давно уже подверглись разрушению и обвалились. Распадение базальта было столбчатым: поэтому дейк имел вид поленницы дров. В море он выступал метров на двадцать и вместе с прилегающей к нему частью берега образовывал как бы двугранный угол. По окрику Копинки парус был спущен в одно мгновение. Еще несколько ударов весла — и лодка укрылась за базальтовую стенку. Таким образом мы попали в относительно спокойный водоем.

В самой середине нашего укрытия из воды сантиметров на двадцать поднимался большой плоский камень площадью в восемь квадратных метров. Поверхность его была покрыта бурыми водорослями и раковинами. В другое время я сделал бы вывод не в пользу нашего убежища, но теперь мы все были рады, что нашли тот «угол», о котором мечтали в открытом море и который, как нам казалось, мог защитить нас.

Намука подвел лодку к камню, и мы тотчас вышли на него. Все сразу повеселели. Вихров и Крылов стали откачивать воду, а я с орочами принялся осматривать берег, к которому мы пристали. Наше укрытие представляло собою ловушку, из которой можно было выбраться только по воде. Базальтовая жила упиралась в отвесную скалу. Каких-нибудь выступов или карнизов, по которым можно было бы взобраться наверх, не было.

Вокруг нас высились гигантские утесы, круто, а местами совершенно отвесно обрывающиеся в море. Все наше спасение было в лодке, и поэтому о ней надо было прежде всего позаботиться.

Между тем буря разразилась не на шутку. Волны с грохотом таранили дейк снаружи, но он стойко выдерживал натиск моря.

Ветром перебрасывало через него брызги. Волны пенились, дробились и ослабленные с урчанием заходили за базальтовую стенку и всплескивались на камни, к которым была привязана лодка. Опасаясь за участь наших грузов, я велел перевести лодку в самую глубь бухточки.

Когда вода из лодки была выкачана, мы перебрали все наше имущество и вновь уложили его получше, прикрыв сверху брезентом и обвязав покрепче веревками. Затем мы закусили немного, оделись потеплее, сели на свои места в лодку и стали ждать, когда ветер стихнет и море немного успокоится.

Однако буря усиливалась и к шести часам пополудни превратилась в настоящий шторм.

В сумерки орочи сделали еще одно открытие, которое их сильно взволновало. Начался прилив, во время которого вода здесь подымается до двух метров. Несомненно, плоский камень, за которым мы стояли, будет затоплен. Это бы еще ничего, но беда в том, что ветер переменил направление и погнал волны как раз в угол, дававший нам укрытие от непогоды. Приливные волны все чаще заглядывали в наше укрытие и начали бить лодку о камни. Стало ясно, что если мы сейчас не выйдем в море, потом будет поздно. Это понимал каждый из нас. Сами мы как-нибудь спасемся, выберемся на дейк, спасем даже имущество, но лодка должна неминуемо погибнуть и тогда нам остается один только путь морем в качестве купающихся пловцов. Медлить было нельзя. Словно сговорившись, все взялись за весла. В это время в бухточку вошла большая волна и окатила плоский камень. Орочи воспользовались временным затишьем и вывели лодку за дейк. Новая волна подхватила ее как легкое перышко и на гребне вынесла за буруны. Ветер хлестнул по лицу холодной изморозью. Лодка сильно накренилась — прошла вторая большая волна, потом третья.

Буруны остались позади. Орочи быстро подняли парус. Словно раненая птица, увлекаемая сильным ветром, помчалась наша лодка вдоль берега.

Сумерки быстро спускались на землю. В море творилось что-то невероятное. Нельзя было рассмотреть, где кончается вода и где начинается небо. Надвигающаяся ночь, темное небо, сыпавшее дождем с изморозью, туман — все это смешалось в общем хаосе. Страшные волны вздымались и спереди и сзади. Они налетали неожиданно и так же неожиданно исчезали, на месте их появлялась глубокая впадина, и тогда казалось, будто лодка катится в пропасть.

Несмотря на усиленное откачивание, вода в лодке не убывала. Результат усиленной работы двух человек сразу сводился к нулю одним всплеском волны. Скоро одежда наша промокла насквозь. Я был в состоянии какого-то забытья. Порой сквозь завывания ветра и зловещий шум волн я слышал, как у моего соседа стучали зубы. Меня самого трясло, как в лихорадке. Изредка сквозь прорыв в тумане впереди виднелась какая-то большая темная масса. Она казалась громадным чудовищем, которое залезло в море и, погрузившись в воду по подбородок, надулось и вот-вот издаст страшный рев. Это был мыс Сюркум.

Если нам удастся обогнуть его — мы спасены, но до этого желанного мыса было еще далеко. Темная ночь уже опускалась на землю, и обезумевший океан погружался в глубокий мрак. Следить за волнением стало невозможно. Все люди впали в какую-то апатию, и это было хуже чем усталость, это было полное безразличие, полное равнодушие к своей участи. Беда, если в такую минуту у человека является убеждение, что он погиб, — тогда он погиб окончательно.

Я сознавал, что надо людей подбодрить как-нибудь. Стрелки и казаки сидели на веслах лицом к корме. Я воспользовался этим и, собрав все силы легких, крикнул:

— Братцы, самое страшное осталось позади, опасность миновала. Мыс Сюркум совсем недалеко. Навались!

Я умышленно сделал веселое лицо и, сняв фуражку, замахал ею. Этот маневр достиг цели. Мои спутники стали грести энергичнее. Лодка пошла быстрее. Теперь уже чудовища не было видно. Слышно было только, как волны с грохотом разбивались о берег. Сюркум молча выдерживал их удары. Волны с бешенством отступали назад, чтобы собраться с силами и снова броситься в атаку. Ветер вторил им зловещим воем.

Точно маленькая щепочка, лодка наша металась среди яростных волн. Порой казалось, что она бросается вперед, то будто стоит на месте. Стало совсем темно. С трудом можно было рассмотреть, что делается рядом. Как автомат, не отдавая себе отчета, я откачивал воду из лодки и мало беспокоился о том, что она не убывала.

Орочи молчали. Находились ли они в таком же состоянии, как все мы, или сохранили больше самообладания, сказать не могу.

— Господи, только бы нам дойти до мыса, — вдруг услышал я шопот позади у себя.

— Сюркум далеко нету, — вдруг сказал Намука.

Эти слова всех подбодрили, потому что это была правда.

В это мгновение огромная волна нагнала лодку как-то сразу и сбоку и сзади и наполнила ее водой почти до половины.

— Скоро качай! — крикнул неистово Копинка.

Предчувствие близкой опасности, а главное этот окрик заставил людей стряхнуть апатию. Они стали грести энергичнее, а я и еще кто-то с удвоенной энергией принялись отливать котлом воду. Мало-помалу лодка снова стала всплывать.

— Качай скорей! — снова закричал Намука.

Вот и мыс недалеко, вот мы с ним и поровнялись, но тут нам предстояло еще одно страшное испытание. Мыс выдвигался далеко в море; ветром здесь развило очень большое волнение. Это было самое опасное место. Какие-нибудь четверть часа, но эти четверть часа были такими, от которых можно потерять рассудок. Вдруг громадная волна, точно какое-то живое непонятное существо с белой гривой, ужасное по своему внешнему виду и по размерам, сразу выросло сбоку. Как перышко взметнуло нашу лодку кверху. Волна исчезла, и мы стремглав полетели вниз.

— Держись! — крикнул Намука, и вслед за тем лодка опять наполнилась более чем до половины. Воды в ней было так много, что ее можно было выкачивать не глядя.

— Надо качать, усиленно надо качать! — крикнул я своим спутникам, — иначе мы погибли!

Гребцы, сидевшие поблизости ко мне, оставили весла и тоже принялись чем-то откачивать воду. Для удобства я опустился на дно лодки прямо на колени и стал быстро работать котлом. Я не замечал усталости, холода, боли в спине и работал лихорадочно, боясь потерять хотя бы одну минуту.

— Ая-ла-би, — услышал я голос Копинки, что означало: «очень хорошо».

Невероятный прилив энергии вселился в людей. Лодка опять всплыла на поверхность моря.

Волнение стало слабее — мы обогнули мыс и входили в бухту Старка. Минут десять мы плыли под парусом и работали веслами. Хотя ветер дул с прежней силой и шел мелкий частый дождь, но здесь нам казалось хорошо. Мы благословляли судьбу за спасение. Сзади слышался грозный рев морского прибоя. Вдруг слева от нас вынырнула из темноты какая-то большая темная масса, и вслед за тем что-то длинное белесоватое пронеслось над нашими головами и сбило парус.

— Что такое? — невольно послышалось несколько голосов.

Намука удержал лодку и стал осторожно подходить к неведомому предмету. Это оказалась шхуна. Я приказал зажечь фонарь. Неровный трепетный свет осветил судно, лежащее на боку и наполовину затопленное водой. Одна мачта шхуны была сломана, другая цела. Она-то и сбила наш парус. Обрывки снастей частью валялись на палубе, частью свешивались в воду. По-видимому, шхуна лежала на мели. Мелкие волны всплескивались на палубе ее. Мы обошли шхуну кругом и снова подошли к мачте. В это время луч фонаря осветил ее оконечности. Тут я увидел небольшое животное с длинным тонким хвостом. Должно быть, это была крыса. Она сделала попытку спрыгнуть в нашу лодку, но промахнулась и попала в воду. Стрелок Глегола хотел ударить ее веслом, но тоже промахнулся.

— Брось, — сказал Ноздрин, — ты забыл, что сам только что чуть не утонул в море.

Однако холод давал себя чувствовать. Мы поплыли дальше и не успели сделать десятка ударов веслами, как подошли к песчаной косе. Волны с шипением взбегали на пологий берег и беззвучно отходили назад.

Два стрелка вылезли из лодки через борт и пошли прямо по воде; потом они подтащили лодку на руках, отчего вся вода в ней сбежала на корму. Я быстро откачал воду берестяным ковшом. Потом люди пошли по берегу и стали собирать дрова. Вот мелькнул огонек: кто-то зажег спичку, но ветром ее сразу задуло. То же самое случилось и со второй спичкой и с третьей. Топливо долго не разгоралось. Я разыскал свою походную сумку и подал на берег два обломка целлулоидной гребенки, захваченные мною из города нарочно для такого случая.

Минут через двадцать пылал большой костер.

Люди разгружали лодку, сушили одежду и грелись у огня. Лица их были серьезны. Каждый понимал, что мы только что избегли смертельной опасности и потому было не до шуток.

Моряки с погибшей шхуны, очертания которой смутно виднелись недалеко от берега, были менее счастливы… Что стало с ними?..

Когда мы немного просохли, то начали ставить палатку и греть чай. Только теперь я почувствовал себя совершенно измученным и разбитым. Я лег около костра, но, несмотря на усталость, не мог уснуть. Моим спутникам тоже не спалось. Всю ночь мы просидели у огня, дремали и слушали, как бушевало море.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: