ТОР 5 статей:

Методические подходы к анализу финансового состояния предприятия

Проблема периодизации русской литературы ХХ века. Краткая характеристика второй половины ХХ века

Ценовые и неценовые факторы

Характеристика шлифовальных кругов и ее маркировка

Служебные части речи. Предлог. Союз. Частицы

КАТЕГОРИИ:

kj I~ <j J- \j — \j -L w-i-w — w — \-> -L

W I- \J — W -'- W _

И А и i- и i и i.

kj I~ <j J- \j — \j -L w-i-w — w — \-> -L

И в данном случае можно отметить наличие параллелизма (вариативность создается ритмической аномалией в третьем стихе второй строфы). Любопытна смена степени неожиданности стихов. Первые стихи I и II строф принадлежат (по Тарановскому, терминологией которого мы уже пользовались) к IV ритмической фигуре. Это самая распространенная разновидность русского четырехстопного ямба. По таблицам К. Тарановского, в лирике Пушкина 1830-х годов она составляет 44,9% от всех случаев употребления этого размера (самая многочисленная группа). Ведущее место она сохраняет и в поэзии XX века, хотя абсолютные цифры частотности употребления несколько снижаются. В поэзии Блока, по тому же источнику, она дает 38,7% всех четырехстопных ямбов.

Дважды повторенная во вторых стихах обеих строф разновидность четырехстопного ямба (V форма, по К. Тарановскому²)

¹ См.: А. 3 а р е ц к и й. О местоимении. — «Русский язык в школе», 1940, № 6.

^! Кнрил Тараиовски. Руски дводелни ритмови, Београд, 1953, стр. 85 и таб.

М. И. Цветаева. Напрасно глазом — Как гвоздем...

принадлежит к очень редким. В. В. Иванов называет ее «необычной... формой ямба» (в его терминологии она называет-i chVII)¹.

\ В пушкинской лирике 1830-х годов она совсем не встречается.,

\ у Блока дает цифру 0,7%. Третий стих в первой строфе принад-_; лежит к редкой, но все же менее уникальной разновидности \ (Ш, у Пушкина 30-х годов — 4,7%, у Блока—11,6%). Таким; образом, создается некоторая закономерность ожидания: от самой частой — к самой редкой, с последующим смягчением резкости этого перехода. Однако, как только такая закономерность возникает, тотчас же возникает и ее нарушение — на фон третьей строки первой строфы проектируется третий стих второй, кото-, рый вообще не является правильным ямбом и потому кажется непредсказуемым в данном ритмическом контексте. Обе строфы завершаются стихом, который, как мы увидим, может быть в равной мере прочтен и как I, и как II, и как III ритмическая фигура. Но у этих фигур резко различная вероятность (в «пушкинской норме» 1830-х годов — соответственно, 34,3, 44,9 и 4,7%). Это придает особую значимость тому, какой из вариантов будет ак-туализован читательской декламацией, а какой остается отвергнутым.

Однако в наибольшей мере параллелизм первой и второй строф раскрывается на уровне лексической конструкции.

Напрасно глазом—как гвоздем... Напрасно в ока оборот...

Анафорическое начало «напрасно» устанавливает параллелизм между стихами. Однако параллелизм — не тождество. И в дальнейшем отличия столь же значимы, как и сходства: они взаимно активизируются на фоне друг друга. «Глазом — гвоздем» и «ока — оборот» отчетливо образуют две фонологически связанные пары. Этим устанавливается и семантическая связь между ними.

Методику выявления семантической общности можно представить в следующем виде: задается полный список «сем» — элементарных смысловых единиц — для каждого из двух слов. Общие семы составят то пересечение семантических полей, которое активизируется сравнением, звуковыми повторами, соседством в поэтической строке.

Можно предложить и менее громоздкий путь: задать список возможных в естественном языке фразеологизмов для каждого из этих слов. Контексты, в которых оба слова возможно

¹ В. В. Иванов. Ритмическое строение «Баллады о цирке» Межирова. — В сб.: «Poetics, Poetyka, Поэтика». Warszawa, 1966, стр. 285.

238 Часть вторая

соединить с одним и тем же третьим, дадут значение, активизируемое в рассматриваемом тексте. В данном случае это будут:

«острый глаз — острый гвоздь» «круглое око — кругом оборот»

глаз, ^гвоздь око^ -оборот

' I ' I

значение значение

острого круглого

Значения эти поддерживаются глаголами «пронизываю» в первом и «обшариваю» во втором случаях, продолжающими активизировать антитезу «острое — круг'лое», перерастающую в пространственное противопоставление действия, сконцентрированного в одном направлении (пространство «луча»), и действия, направленного во все стороны (пространство «круга»).

Может создаться впечатление, что на фоне заданного синтак-сико-интонационного и ритмического параллелизма происходит нарастание противопоставления (по мере повышения уровня разница все более обнажается: интонация дает полное совпадение, ритмика — некоторые отличия, а лексика — неуклонный рост противопоставления строф). «Глаз» и «око» дают только стилистическое противопоставление, далее возникает уже семантическое противопоставление «острый» — «круглый» и антитеза: «действие в пространстве луча» — «действие в пространстве круга». Завершается параллель противопоставлением «небосвод — чернозем», дающим и стилистическую оппозицию «поэтическое — непоэтическое», и пространственную («верх — низ»), и вещественную (земля — воздух, заполненное пространство — пустое пространство). Параллель переходит в крайние точки противопоставления. А в следующем стихе нарушается сама основа со-противопо-ставления — синтаксический и ритмический повтор:

В сознании — верней гвоздя... Дождь! дождевой воды бадья...

Но именно здесь обнажается уже возникшая инерция семантического противопоставления «сознания» и «бадьи» — духовного и материального начал как организующих всю систему противопоставлений; Не случайно следующая строфа начинается указанием на два начала: «кость» и «дух». Предельно обобщенным выражением этого противопоставления становится «здесь — там» в начале четвертых стихов. Однако, если структура противопоставлений первой и второй строф утверждает антитезу «небосвода» и «чернозема», «там» и «здесь», то поверх этого построения наслаивается вторая конструкция, весь смысл которой — в опровержении охарактеризованной структуры семантических связей.

М. И. Цветаева. Напрасно глазом — как гвоздем... И9

Совпадение начал («напрасно») и концовок («нет тебя — и нет тебя») утверждает единство этих, казалось бы, противоположных сущностей. Противоположное оказывается тем же самым и полюсы семантической оппозиции — лишь разными формами единой структурно смысловой парадигмы.

Тождественность обоих полюсов противопоставления раскрывается, прежде всего, в их стилистическом уравнивании: противо- -подавления «небо и земля», «верх и низ», «дух и кость» не совпадают, вопреки традиции и ожиданию, с оппозицией «поэзия — проза». В отношении к ней оба члена противопоставления ведут себя одинаково. Вначале может показаться (и стих сознательно возбуждает в читателе эту ложную инерцию ожидания), что «земле» приданы стилистические признаки антипоэтизма: «глаз», «гвоздь» в противопоставлении «оку» и нейтрально-поэтическому «обороту» производят впечатление вещественно-сниженных. Но дальше к «поэтическому», «око» присоединяется грубое «обшари-. ваю», а к вещественному «гвоздь» — «пронизываю», в антитезе звучащее как поэтическое. Затем к «обшариваю» присоединен традиционно-поэтический «небосвод», а к «пронизываю» — явно лежащий вне поэтической лексики «чернозем». Казалось бы, наконец, удовлетворив читательское ожидание, «поэзия» совместилась с «верхом», а «проза» — с «низом». И тут снова происходит неожиданная подмена: «низ» совмещается с духовным началом — «сознанием», а «верх» заполняется материальным «дождем», вещественность которого эпатирующе подчеркнута уподоблением бадье.

Таким образом, высокое и низкое пространственно оказываются средством выражения антитезы духовного и материального, но в равной мере лежат вне мира «высокого» (в значении «поэтического»).

Однако тождественность семантических полюсов раскрывается в их одинаковом отношении к другой смысловой конструкции, существующей в том же тексте. В первых же строфах стихотворения заданы структурные центры: «я» (выражено личной формой глагола «обшариваю», «пронизываю») и «ты». Они обрамляют текст строф, располагаясь в начале и конце. Отношение между ними складывается по схеме:

ИЩУ i

Я — ■ =— ТЫ

Весь проанализированный текст оказывается в отношении к «я» набором синонимов, вариантов единой инвариантной схемы: глаголы поиска — сфера поиска. Но в равной мере они едины и в отношении к «ты», поскольку в одинаковой мере не содержат «ты». Отметиц, что если отношение «я» и «ты» обозначено, то сущность их (для «я» еще даже прямо не выраженная в местоиме-

240 Часть вторая

нии) пока совпадает с общеязыковым значением. Определить структуру значения этих местоимений для данного художественного текста — значит понять поэтическую идею текста.

Построение «ты» начинается уже в анализируемых стихах:

Здесь нет тебя — и нет тебя... Там нет тебя — и нет тебя...

Подобное построение невозможно в нехудожественном тексте: одно и то же слово присоединяется само к себе как другое. Это сразу же заставляет создать построение, в котором полустишия получили бы смысловое отличие и, следовательно, соединение стало бы возможным. Наиболее простая возможность противопоставления полустиший — интонационная: в первом полустишии, считать подударным «нет», а во втором — «тебя» (или обратно). Мы уже отмечали (см. стр. 237), что в зависимости от этого меняется степень ритмической неожиданности. Однако меняется и смысл утверждения. При перемене ударения получается утверждение типа: «Нет того, что есть «ты» и: «то, что есть, — не «ты» (простое повторение полустишия — тоже возможное в поэзии — дало бы лишь интонацию нагнетания и равнялось бы внесению в высказывание далекой ему количественности типа: красный-красный = очень красный; но какую бы интонационную интерпретацию ни избрал декламатор, вся сумма допустимых в тексте интерпретаций будет присутствовать в его чтении как множество, из которого осуществляется выбор).

Однако интонация, устраняя внешнее логическое противоречие в тексте четвертых стихов, еще не решает вопроса. Если бы цель была в создании логически непротиворечивого суждения, то этого можно было бы достигнуть и более простым путем '.

Семантически подобное построение оказывается возможным, если допустить, что первое и второе «тебя» — не одно и то же, а как бы два разных слова. Так оно и есть на самом деле: первое «ты» обозначает словарное местоимение второго лица и, следовательно, применимо к любому, кто способен занять позицию второго лица. С второго «тебя» начинается конструкция специфически поэтического местоимения, которое может быть отнесено только к одному лицу — «ты» данного текста.

Неравенство слова самому себе — абсурд с Точки зрения общеязыкового употребления и одновременно один из основных принципов поэтической семантики — обнажено в этих стихах как семантический принцип цветаевского текста.

¹ Даже в узких пределах чисто логического аспекта задача, в сущности, более сложна: не просто устранение логического противоречия, а взаимное наложение и борьба двух исключающих друг друга логических конструкций.

М. И. Цветаева. Напрасно глазом — как гвоздем... 141

При этом конструируется и некоторое содержательное представление о «ты»—пока еще как вопрос. Ни «здесь» (земное пространство), ни' «там» (внеземное пространство) не содержат «тебя». И если первое «здесь (там) нет тебя» может быть истолковано как указание на сам факт смерти (типа: «тебя уж нет»), то второе — указание^ на несовместимость «тебя» с данным пространством. Но если «ты» несовместимо ни с «здесь», ни с «там», то есть ни с каким пространством, то природа этого «ты» начинает казаться странной, представляется противоречием, разрешить которое призван дальнейший текст.

Приведем ритмическую схему остального текста:

W _ W — \У — W —

' I I ' I ■ I / / / /1

V -— W — U •!- w i.

/ I ' I / *u ~ kj -L ^j — <j ~

yiuiyiui

v~w — kj — kj jL I I I I

' / II I

kj L ^j L. kj — ^w4-

\J — KJ L W -^ У~1 —

" ^L

w I— y^j L. \j — w —

l_/. i. U i- U - <J -L

Даже если оговориться, что последний стих текста допускает и иные варианты прочтения, картина остается весьма выразительной. В тексте господствуют, с одной стороны, предельно удаленная от нормы четырехстопного ямба строка с двумя (!) спондеями jL_L^J_JL_L— 1»^с другой — эталонная строка: ^ J_ ^ _L ~ ZZ ^ J_ (I ритмическая фигура в поэзии XIX века по частотности занимала второе место, уступая IV; однако в поэзии XX века она имеет тенденцию увеличивать свое распространение: по данным Тарановского, в поэзии Блока ее частотность почти сравнялась

¹ Возможна и ритмическая интерпретация_строки как уникальной—построенной на четырех спондеях (^ ' '_ I С ' С). а также ряд других рит-мико-декламационных вариантов. Обилие таких вариантов здесь и ниже обусловлено большим количеством односложных слов (в том числе таких семантически опорных, как «кость», «дух», «бог», «червь», «здесь», «там», «дождь»).

Ю. М. Лотман

Часть вторая

с употребительностью IV фигуры —30,0% и 38,7%, а у дореволюционного Вяч. Иванова и С. Городецкого I форма вышла вперед— соответственно 41,4 и 36,4% и 44,1 и 41,1%). Нетрудно убедиться, что все наиболее значимые места текста приходятся на эти ритмические крайности. Каждая из них составляет тему, проходящую через текст.

Мы уже отмечали, что в центральной части стиха действует перекрестный параллелизм: третья строфа параллельна пятой, четвертая — шестой. Теперь следует внести в это утверждение некоторые уточнения; Спондеические стихи, связанные с темой пространства («там — здесь»), соединяют три строфы: третью, четвертую и пятую. Их ритмическая антитеза, строящая семантику «ты», утверждает параллелизм четвертой и шестой строф. Наконец, тема единства сближает пятый и седьмой. Так возникает сложное композиционное переплетение, образующее смысловую ткань стихотворения.

Кость слишком — кость, дух слишком — дух... Там — слишком там, здесь — слишком здесь... Здесь — слишком здесь, там — слишком там... Бог — слишком бог, червь — слишком червь...

Конструктивный параллелизм всех этих стихов лежит на поверхности. Они создают два ряда, которые взаимно антонимичны, внутри себя образуя — каждый — некоторую семантическую парадигму:

кость — дух здесь' — там червь — бог

Уже само по себе построение подобных синонимических рядов приводит к активизации как общего семантического ядра: земное (материальное) — небесное (духовное), так и дифференциальных значений:

косно-вещественное — идеальное

низменное — возвышенное

близкое, —далекое

Однако дело не сводится к этому: присоединение слова самого к себе с помощью Наречия «слишком» не только вносит элемент количественного измерения в неколичественные понятия, но снова отделяет словарное слово от поэтического, показывая, что словарное слово может содержаться в поэтическом в определенных — не тех, что обычно —■ количествах. Так создается картина двух частей мирового пространства, причем каждая из них содержит квинтэссенцию самой себя, своей сущности. И тут спондеические стихи вступают в отношение со вторым семантическим лейтмоти-

М. И. Цветаева. Напрасно глазом — как гвоздем... 243

вом, утверждающим невозможность для «ты» остаться собой ни в исключительно земном, ни в исключительно духовном мире.

Где — ты? где — тот? где — сам? где — весь?.. Не ты — не ты — не ты— не ты...

Первый из этих стихов создает синонимический ряд:

ты — тот — сам — весь.

Это раскрывает и семантику «ты»: оно включает в себя значение единичности («тот, а не этот или какой-либо другой»), личности ¹ и целостности («весь»). Таким образом, «ты» получает ряд сверхсловарных семантических признаков.

Читатель, уже привыкший к тому, что слово в цветаевском тексте не равно самому себе, не воспримет четырехкратного повторения «не ты» как тавтологию. Он будет считать, что ему было предложено четыре (здесь это — синоним понятия «любое количество») различных варианта «ты», и все они оказались «не ты». Этим окончательно утверждается идея единственности, неповторимости «ты». Местоимение становится своей грамматической противоположностью — именем собственным.

Варьируя основную антитезу земного и небесного, Цветаева вводит новые пары семантических полюсов, чтобы опровергнуть те дифференциальные признаки, которые для их различения построил предшествующий текст. Пара:

песок — пар

снимает оппозицию «материальное — нематериальное», поскольку оба члена семантического отношения — материальны, а для Цветаевой — грубо вещественны. Пар не более идеален, чем песок. Более того, поскольку слово это стоит на месте, где мы ожидали бы увидеть «душа» или ее синоним, раскрывается нарочитая грубость подобной замены. Ср. описание смерти:

Паром в дыру ушла Пресловутая ересь вздорная, Именуемая душа. Христианская немочь бледная! Пар. Припарками обложить! Да ее никогда и не было! Было тело, хотело жить².

¹ Ср.: «Определительное местоимение сам употребляется при именах одушевленных и при личных местоимениях и имеет значение «самостоятельно», «без помощи других». (Грамматика русского языка, т. I. M., Изд. АН СССР, 1952, стр. 402.)

³ Марина Цветаева. Избранные произведения. М., «Советский писатель», 1965, стр. 467^

9*

Часть вторах

Пар, созвучный припаркам, изображение момента разлучения души и тела словами «паром в дыру ушла» — все это, конечно, очень далеко от идеальности.

Однако, если в этом контексте оба семантических полюса выглядят как вещественные и грубые, то другая антитеза:

дым кадил — цветы могил —

представляет их обоих поэтичными.

Таким образом, ни противопоставление косно-вещественного идеальному, ни антитеза возвышенного низменному не способны организовать текст. Отбрасываются не только все предложенные вначале принципы разделения основных семантических центров, но и самое это разделение. «Ты» противостоит «не — ты» как неразделенное — разделенному:

Нет, никоторое из двух... Не подменю тебя песком

И паром. Взявшего — родством (курсив мой. —

Ю. Л.)... На труп и призрак — неделим.

Богоборческий и антихристианский характер пятой строфы привел к тому, что она не могла быть опубликована в «Современных записках» (Париж, 1935, № 58, стр. 223), где стихотворение впервые увидело свет. Однако дело не только в органической невозможности, по цветаевскому тексту, смерти. «Ты», сущность которого в нераздельности, интегрированности, может существовать, «быть» только в неразделенном интегрированном пространстве, а весь текст создает структуру разделенного пространства. Реальное пространство исконно разделено на «небосвод» и «чернозем», и для поэта, не принимающего этого разделения, идеальное «ты» не может ни умереть, ни жить в нем подлинной жизнью. Пространство это с ним не совместимо. То, что не принимается здесь самый принцип разделения, доказывает строфа:

Не ты — не ты — не ты — не ты.

Что бы ни пели нам попы,

Что смерть есть жизнь и жизнь есть смерть —

Бог — слишком бог, червь — слишком червь.

Строфа интересна не только полемикой со всей церковной традицией, от низших ее проявлений («попы») до наиболее высоких и поэтических (последний стих — полемика с Псалтырью и всей русской традицией истолкования знаменитого седьмого стиха из

М. И. Цветаева. Напрасно глазом — как гвоздем...

21 псалма'). Речь идет о более значительном: о том, что целост
ность личности требует и целостного пространства. Утверждение
«попов» не уничтожает разделения жизни и смерти, а лишь ме
няет их местами, объявляя земную жизнь смертью, а смерть______________

подлинной жизнью. Но церковное представление о том, что «ты» было мертвым в жизни и только теперь стало истинно живым, отбрасывается («не ты») так же, как и обратное: «Ты был живым и стал мертвым». Оба они исходят из разделения, а по конструкции текста, разделение и «ты» не совместимы.

Так возникает противопоставление всего текста последней строфе. Весь текст говорит о том пространстве, где «тебя» нет, — последняя строфа создает структуру возможного пространства, которое соответствовало бы природе «ты».

В этом смысле интересна динамика отношения «я» и «ты». Бросается в глаза сложная система употребления категории числа.

местоим. I лица местоим. II лица

I — IV строфы единств. единств.

V—VI строфы множеств. единств.
VII строфа,

1 и 4 стихи — единств.

2 и 3 стихи множеств. множеств.

При этом местоимение первого лица до тех пор, пока не появляется «мы» («нам»), присутствует лишь в глагольных окончаниях. Второе лицо все время выражено местоимением. Но' еще существеннее другое: хотя с самого начала задана определенная схема отношений «я» и «ты» («я» ищу «ты»), в тексте она, используя выражение Гегеля, реализуется через невыполнения. Все глагольные формы, характеризующие действия поэтического «я» (и «мы»), даны с отрицаниями («напрасно... пронизываю», «напрасно... обшариваю», «не подменю», «не отдам», «не отдадим»), а «ты» присутствует своим отсутствием («нет тебя», «где ты?», «не ты»).

Так создается определенное пространство, где «ты» не может существовать. Этому противопоставлена последняя строфа, где «ты» дано с положительным признаком существования: «ты есть». Контрастно строятся и отношения лирических центров текста. В I—VI строфах отношение «я» и «ты» складывается следующим образом: предполагаемое место «ты»,— небо и земля, поиски ведутся по прямой («пронизываю») и по окружности («обшариваю»), то есть речь идет обо всем внешнем универсуме. В VII строфе между «я» («мы») и «ты»—отношение инклюзива («если где-нибудь ты есть, то в нас»). Причем внешнее простран-

¹ Ср.: Ю. Л о т м а н. С кем же полемизировал Пнин в оде ««Русская литература», 1964, № 2, стр. 166:—167,

246 Часть вторая

ство — расколотое, внутреннее — единое (только здесь можно «презреть раскол»).

строфы I—VI пространство, внешнее по отношению

к «я»: пространство разорванное; нет тебя

строфа VII пространство, внутреннее по отношению

к «я»; пространство целостное; ты есть

Таким образом, полное и целостное существование «ты» — это его пребывание в «я» («мы»). Поэтому полный уход из разорванного мира (совсем — со всем)—не уничтожение.

...И лучшая вам честь, Ушедшие — презреть раскол: Совсем ушел. Со всем — ушел.

Максималистская полнота отказа и от земного, и от небесного мира, полного ухода, выражена последним стихом, оба полустишия которого, взаимно проецируясь, раскрывают сложное построение смысла: «совсем» на фоне второго полустишия обнажает значение целостности — полностью умер. Полустишие это противостоит и идее загробной жизни («что бы ни пели нам попы»), и идущей от Горация традиции утверждения, что смерть не похищает поэта полностью — часть его сохранена славой в памяти. Ср.:

Не вовсе я умру; но смерть оставит
Велику часть мою, как жизнь скончаю...
^/ М. Ломоносов.

Так! — весь я не умру: но часть меня большая, От тлена убежав, по смерти станет жить...

Г. Д е р ж ггв и н.

Нет, весь я не умру... А. Пушкин.

Традиционное бессмертие в памяти потомства отвергается именно потому, что жить останется «часть меня большая». Этому противопоставляется полное сохранение всего «ты» в «нас» — людях, знавших «тебя» и как поэта, и как человека. Второе полустишие с выделенным курсивом «всем» отказывается отождествить ушедшего дорогого человека с материальными следами его личности. С цветаевским максимализмом текст провозглашает тождество полного сохранения и полного уничтожения, сохранения — внутреннего, уничтожения — внешнего.

Приведенная схема дает лишь общий семантический костяк, на который — уточняя его или противореча ему — накладываются более частные конструкции. Но именно эти многочисленные деривации придают тексту жизнь. Так, например, оппозиция строф I—VI

М. И. Цветаева. Напрасно глазом — как гвоздем...

и VII противопоставляет миры, где тебя нет и где ты есть. Но условная форма первого стиха седьмой строфы («И если...») вводит сомнение в ту конструкцию, которую другие структуры утверждают. Или другое: хотя «я» и «мы» структурно восходят к одному семантическому инварианту, игра на их переходах создает добавочные, и совсем не безразличные для общего, смыслы. В стихе:

Где — ты? где-—тот? где — сам? где— весь?..—

нас интересовала смена значений местоимений. Но можно отметить и другое: гласные этого стиха образуют последовательность:

е — ы — е — о — е — а — е — е,

где «е» попарно сочетается с разными гласными фонемами, раскрывая разные стороны своей артикуляции (в «где — весь» активизируется отношение «е» к самому себе, что поддерживает значение целостности в этом сегменте текста). Исчерпание фонологических компонентов параллельно исчерпанию возможностей при перечислении — общему значению стиха. Последовательные сочетания «е» с максимальным количеством других гласных фонем устанавливают близость приведенного выше стиха и

Не подменю тебя песком

е — о — е — у — е — а — е —о.

Вообще, поскольку антитеза «здесь» и «там» занимает в стихотворении большое место, роль «е» и «а» как двух противоположных фонологических центров резко возрастает.

Интересные результаты можно было бы получить от подробного анализа отношения интонаций первой и второй частей стихотворения. Так, на первые шесть строф приходится всего лишь два переноса, («песком— И паром»; «за дым — Кадил»), зато очень большое число восклицаний и вопросов. На четыре стиха последней строфы — два переноса, ни одной эмфатической интонации, зато здесь сосредоточены оба курсива, встречающиеся в тексте стихотворения («есть», «со всем»). Это, конечно, не случайно— сталкиваются интонация декламации (внешний мир) и медитации (внутренний). Вместе с заменой «я» на «мы» это создает парадоксальную конструкцию — с переходом к внутреннему миру интонация делается менее личной. Так возникают переплетения частных конструкций, которые не просто иллюстрируют основное построение на низших уровнях, а живут своей конструктивной жизнью, обеспечивая тексту непредсказуемость — полноту информационного значения на всех этапах его движения.

<== предыдущая лекция | следующая лекция ==>

quot;10 СВИТКОВ" ОГ МАНДИНО | ГРУЗОВЫЕ ПОДВЕСНЫЕ КАНАТНЫЕ ДОРОГИ

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском:

vikidalka.ru - 2015-2024 год. Все права принадлежат их авторам! Нарушение авторских прав | Нарушение персональных данных