Главная

Популярная публикация

Научная публикация

Случайная публикация

Обратная связь

ТОР 5 статей:

Методические подходы к анализу финансового состояния предприятия

Проблема периодизации русской литературы ХХ века. Краткая характеристика второй половины ХХ века

Ценовые и неценовые факторы

Характеристика шлифовальных кругов и ее маркировка

Служебные части речи. Предлог. Союз. Частицы

КАТЕГОРИИ:






Как долго существует группа




 

С первого прочтения вопрос о длительности существования группы к проблеме сплоченности отношения не имеет. Официально организованная группа возникает потому, что своей деятельностью удовлетворяет некоторые социальные нужды и потребности и существует до тех пор, пока справляется со своими обязанностями, а сами эти потребности не перестают быть актуальными. Подобный ответ следует из всего ранее сказанного о группе, и он, конечно, верен. Верен, пока речь идет о группе вообще, группе как особом явлении общественной жизни. Но ведь группа – это всегда совокупность конкретных людей, не лишенных возможности выбора. Почему из двух объективно равноценных групп человек предпочитает принадлежать именно к этой, а не к иной? Чем обусловлена длительность его пребывания в группе, или, как говорят психологи, устойчивость группового членства? Почему одну группу лихорадит постоянная смена состава, а другая не знает подобных забот? Словом, каковы психологические причины стабильности группы?

Этот вопрос лег в основу чрезвычайно разветвленного в западной социальной психологии направления исследований, получившего название «анализ групповой сплоченности». Начало систематического изучения групповой сплоченности относится еще к концу 40-х годов, когда под руководством американского психолога Л. Фестингера были выполнены первые крупные специальные исследования. Л. Фестингеру же принадлежит наиболее распространенное и употребимое по сей день определение групповой сплоченности как «результирующей всех сил, действующих на членов группы с тем, чтобы удержать их в ней»[14]. Почти два десятилетия спустя один из ведущих специалистов в области изучения групповой динамики Д. Картрайт, отметив, что хотя в понятие сплоченности нередко вкладывается различный смысл, практически повторит первоначальное определение: «Групповая сплоченность характеризует желание членов группы остаться в ней»[15]. Временной интервал между этими двумя идентичными дефинициями как раз и был заполнен поисками ответа на вопрос, что это за силы заставляют индивида остаться членом группы.

Рассматривая обусловленные утилитарно-прагматической моделью человека представления западных авторов о механизмах образования группы, мы, в сущности, уже выяснили направленность этих сил. Это прежде всего те силы, которые обеспечивают постоянство субъективного удовлетворения от пребывания в группе. Само же удовлетворение, вспомним, возможно только при том условии, если субъективная ценность получаемых человеком выгод (выигрышей) превосходит субъективную же ценность затрачиваемых при этом усилий (издержек). Группа, с этой точки зрения, будет удовлетворять индивида в том (и только в том) случае, если она обеспечивает более позитивный баланс выигрышей и проигрышей, чем какая-либо другая доступная индивиду социальная общность. Силы сплочения группы имеют, с этой точки зрения, две принципиальные образующие: во-первых, это сила привлекательности (полезности) данной конкретной группы, во-вторых, сила притяжения других существующих групп. Сама группа вследствие этого может быть определена как совокупность индивидов, связанных так, что каждый из них расценивает получаемые от их объединения преимущества как бóльшие, чем могла бы предоставить какая-либо другая группа.

Из этого, строго говоря, необходимо было бы заключить, что некая группа, раз уж люди «решили» ее образовать, состоит из удовлетворенных ею индивидов, а потому изначально сплочена. Однако даже если теоретически постулировать подобную изначальную удовлетворенность (или сплоченность), то и в этом случае нельзя обойти вопрос, а как же она поддерживается во времени и от чего зависит ее постоянство?

Отталкиваясь от такого понимания природы группового единства и одновременно продуцируя его, основная масса экспериментаторов пыталась выявить и изучить различные средства поддержания группового единства.

По мнению западных авторов, они включают, во-первых, все то, что способствует повышению индивидуальных «выигрышей», позволяя членам группы достичь результата, необходимого для удовлетворения их частных интересов, но не достижимого ни в одиночку, ни в рамках других групп. Во-вторых, то, что уменьшает размер «издержек», затрачиваемых каждым в процессе реализации совместной цели, и в конечном счете также ведет к увеличению итогового выигрыша. В-третьих, наконец, к средствам интеграции причисляется то, что поддерживает субъективные ожидания получить особые преимущества от пребывания в данной группе (престиж группы, соображения безопасности, признания, ясность целей, четкость средств, особые качества других членов группы и пр.).

Присмотримся к этим «трем китам», на которых покоится благополучие и сохранность группы. Внешне их характеристика действительно традиционна: «выигрыши», «издержки», «удовлетворенность»… Но возникла и новая немаловажная деталь: ни «во-первых», ни «во-вторых» не могут быть достигнуты вне перестройки функционального взаимодействия членов группы. Оба эти направления интеграции группы, по существу, могут быть обеспечены лишь за счет лучшей организации совместного труда, требующей более эффективной кооперации, полного использования умений и компетентности членов группы. Только эти меры могут привести к радикальному улучшению в соотношении «выигрышей» и «издержек» и повысить долю «прибыли» каждого вследствие того, например, что уменьшается число лиц, необходимых для решения групповой задачи, либо более адекватно используется таланты и способности каждого и т.п.

Итак, хотя продуктивная сторона групповой жизнедеятельности первоначально была вынесена за сферу детерминант группового сплочения, пусть сквозь призму индивидуального благополучия, но западные авторы все же вынуждены были ее рассматривать в связи с проблемой интеграции группы. Да иначе, собственно говоря, и не могло получиться: нельзя, определив кооперацию как условие существования группы и ее отличительный признак, проигнорировать, что самочувствие членов группы зависит от особенностей их совместной деятельности. Вновь, как видим, обращение к реальным условиям функционирования группы заставляет вносить коррективы в созданный западной социальной психологией теоретический миф о группе как сугубо эмоциональной общности. Таким образом, в число детерминант группового сплочения (точнее, привлекательности группы для ее членов) de facto попали явления, относящиеся к обеим внутригрупповым структурам: и внешней, и внутренней.

Систематизировать эмпирические данные, полученные при изучении детерминант группового сплочения, чрезвычайно сложно как в силу многочисленности самих исследований, так и по причине немалой терминологической путаницы. В качестве факторов сплоченности изучались буквально все известные социальной психологии внутригрупповые и даже межгрупповые процессы и явления: стиль лидерства в группе, процесс принятия групповых решений, коммуникативные сети, степень сходства в установках и взглядах, личностные особенности членов группы, их психофизиологические характеристики и т.д. и т.п. Несомненно, оценивая экспериментальные факты, полученные в данных исследованиях, нельзя забывать ни того, как узко и односторонне понималась сама сплоченность, ни того, что анализ групповых процессов в большинстве случаев не выходил за рамки внешне наблюдаемого поведения членов группы и не вскрывал его объективных причин. Вместе с тем, учитывая эти ограничения, ряд данных можно использовать как информацию для размышлений, не связанных с теми концепциями, ради доказательства которых они были получены. Остановимся подробнее на трех конкретных направлениях экспериментального изучения групповой сплоченности.

Кооперативное поведение. Поскольку именно кооперативное взаимодействие превращает совокупность индивидов в группу, обратимся для начала к тем исследованиям, в которых анализировались факторы, стимулирующие кооперативное поведение по отношению к партнеру. Заметим сразу, кооперация в этих исследованиях понималась не столько как объективная взаимозависимость участников совместной деятельности, сколько как особая субъективная мотивация: ориентироваться лишь на собственные интересы, на выигрыш во что бы то ни стало, пусть и ценой чужого поражения, или учитывать запросы и других членов группы, возможно, чем-то и поступаясь для этого.

Экспериментальная ситуация в большинстве случаев представляет собой лабораторную игру, как правило, для двух человек. Один из них является «сообщником» экспериментатора, о чем другой – иногда его называют «наивным испытуемым» – не уведомляется. В ответ на непосредственные действия наивного испытуемого сообщник экспериментатора ведет себя предписанным ему образом, придерживаясь какой-либо фиксированной стратегии поведения. По условиям игры, заранее известным обоим партнерам, они могут действовать либо в жесткой, конкурентной манере, работая только на собственный выигрыш, хотя и рискуя при этом, либо кооперативно, позволяя выигрывать и другому, а потому получая меньше максимально доступного.

Какая стратегия поведения сможет побудит вести себя кооперативно того партнера, который поначалу не выказывал подобной ориентации? Так была сформулирована главная задача обширной серии экспериментов, выполненных американским психологом М. Дойчем. Отправным для решения данного вопроса может служить, согласно М. Дойчу (а он, как мы уже упоминали, является ведущим западным специалистом в данной области), сформулированный им «закон» межличностных отношений, которому автор из «скромности» присвоил собственное имя. «Закон М. Дойча» гласит: «Характерные процессы и эффекты, обусловленные данным типом социального отношения (кооперативным или конкурентным), имеют тенденцию усиливать вызвавший их тип социального отношения»[16]. Стратегия силы, тактика угрозы или обмана являются, согласно данному «закону», как результатом, так и предпосылкой конкурентных связей. Стратегия общей проблемы и тактика убеждения также порождается и стимулирует кооперативную ориентацию. Другими словами, «кооперация вызывает кооперацию, конкуренция – конкуренцию», – более упрощенно формулирует свой «закон» М. Дойч.

Основываясь на этой идее, он предложил своему помощнику придерживаться в игре одного из четырех видов стратегий. Первая, названная стратегией «подставь другую щеку», заставляла сообщника экспериментатора во всех случаях демонстрировать кооперативное поведение по отношению к партнеру, проявляя альтруизм даже в ответ на атаки или угрозы. Вторая, «некарательная» стратегия требовала от сообщника реагировать оборонительным образом на атаки соперника, т.е. ни в коем случае не отвечать контрударом на удар или угрозой на устрашение. Третья стратегия, названная «устрашительной», вынуждала соучастника экспериментатора отвечать угрозой на любое некооперативное действие со стороны партнера, контратаковать, если на него нападали, но в ответ на кооперативные действия вести себя кооперативно. Четвертая стратегия отнесена к типу «раскаявшийся грешник». Здесь помощник экспериментатора в течение первых 15 шагов играл в угрожающей и агрессивной манере, а на 16-м шаге «умиротворял» свое поведение, избрав одну из вышеназванных стратегий.

В целом оправдавшиеся в результате эксперимента исходные предположения состояли в следующем: предполагалось, что стратегия «подставь другую щеку» вызовет желание «эксплуатировать» исповедующего ее субъекта и приведет к проигрышу соучастника экспериментатора. «Некарательная» стратегия окажется наиболее эффективной в стимуляции кооперативного поведения и приведет к достаточно высоким результатам обоих партнеров. Стратегия же «устрашения» будет наименее действенной, кооперативного поведения со стороны «наивного» субъекта не вызовет и, более того, спровоцирует низкие результаты игры для обоих ее участников. Что касается стратегии «раскаявшийся грешник», то, как пишет М. Дойч, представить результаты поведения субъекта здесь довольно трудно.

Результаты эксперимента в целом соответствовали выдвинутым предположениям. Однако выяснилось, что эффективность той или иной стратегии в побуждении субъекта к кооперации определялась не столько исходным типом действий «сообщника» экспериментатора, сколько объективным характером ситуации взаимодействия. Так, например, оказалось, что «устрашительная» стратегия, будучи неэффективной в условиях кооперации, в конкурентной ситуации была весьма действенной. В относительно кооперативной ситуации наиболее эффективной была «некарательная» стратегия; в целом же действовало правило: чем менее «устрашающим» было поведение «сообщника», тем охотнее «наивный» субъект прибегал к кооперативным действиям.

Данные других авторов в целом подтверждают выводы, сделанные М. Дойчем. Эффективным средством индуцирования кооперации является лишь гибкая стратегия, учитывающая как характер ситуации, так и особенности поведения партнера.

Важным фактором, определяющим, будет ли человек вести себя кооперативно, т.е. учитывать намерения и интересы другой стороны, является то, как он воспринимает намерения партнера по взаимодействию Акт «доверия» испытуемым осуществляется в том случае, если он исходит из предположения, что действия другого направлены на повышение его благополучия или во всяком случае не наносят ему ущерба. Если же выбор стратегии действий обусловлен обратным предположением о намерениях другого, налицо «подозрение» к партнеру. В рамках «теории» доверия – подозрительности западными психологами выдвинута целая серия гипотез, касающихся условий восприятия намерений другого как альтруистических. Одна из главных гипотез (которая, впрочем, хорошо согласуется с обыденным представлением) состоит в предположении о том, что индивиды более склонны воспринимать намерения других лиц как альтруистические (несущие им пользу) в тех случаях, когда они верят в любовь к себе со стороны этих лиц, нежели в тех, когда они этой верой не обладают.

При этом убежденность индивида в любви со стороны другого будет возрастать в связи со следующими факторами: 1) объемом пользы (выгоды), которую он уже получил со стороны другого лица; 2) частотой предыдущих опытов получения выгоды, приобретаемой от другого в ситуации несходства установок; 3) степенью уверенности в том, что действия другого, пошедшие ему на пользу, не были вынужденными; 4) степенью уверенности в благоприятных для себя последствиях действий другого еще до того, как эти действия были произведены; 5) мерой убежденности в том, что выгода, извлекаемая другим из собственных «благотворительных» действий, менее значительна, чем та, которую получает он сам; 6) уверенностью в том, что другое лицо, оказывая «благотворительность», несет при этом некоторые издержки.

Среди условий, способствующих развитию доверия между сторонами, многими авторами выделятся три момента. Во-первых, присутствие так называемых «третьих» лиц. Главная функция «третьих» (нейтральных) лиц – облегчить участникам взаимодействия (особенно в ситуации конфликта) совершение взаимных уступок, причем так, чтобы эти уступки не воспринимались как признак слабости и не повышали уровень притяжения партнера. Здесь обычно отмечается, что если два человека испытывают сходные эмоции по отношению к «третьему» лицу, то у них будет тенденция к развитию положительных чувств друг к другу (при условии, что отношение каждого из них к этому «третьему» не претендует на единственность и исключительность). На этой основе, по мнению исследователей, и зиждется возможность большей уступчивости сторон в присутствии третьих лиц. Причем уступка, сделанная через третье лицо, самим уступившим не воспринимается как слабость.

Вторым моментом, который может способствовать установлению доверительных отношений между сторонами, является характер коммуникативных связей между ними. В тех случаях, когда у каждого существует возможность получить предварительную информацию о действиях другого, взаимное доверие более вероятно. Сама возможность общения, по данным ряда авторов, увеличивает кооперацию во взаимодействии. Кооперативную ориентацию и доверие сторон стимулирует, в частности, даже наличие зрительного контакта между ними, хотя такое влияние не всегда было обнаружено.

Третий фактор, исследуемый в связи с проблемой доверия, – влияние личностных особенностей участников на процесс взаимодействия. По-видимому, этот вопрос можно отнести к наименее изученным: большинство полученных данных либо незначимы, либо противоречивы. Наиболее существенной «личностной» детерминантой в исследованиях выступает так называемый тип личности, под которым чаще всего понимается приверженность человека к кооперативным или конкурентным методам взаимодействия. Подчеркивается, что у людей, кооперативно или конкурентно настроенных, формируются различные представления о причинах поведения другого человека: «конкурентный» убежден, что другой тоже конкурентен, «кооперативный» же предполагает в партнере как те, так и другие мотивы.

Однозначно определить соотношение личностных и ситуационных факторов в детерминации поведения человека (в том числе и установления доверительных отношений с другими людьми) фактический материал не позволяет. По мнению многих исследователей, наиболее вероятно, что в простых ситуациях большую роль играют личностные характеристики, в сложных и стрессовых превалируют ситуационные. Вместе с тем исследования последних десяти лет показали, что значимость ситуационных факторов систематически недооценивалась, и они имеют существенно большее влияние на поведение человека, чем было принято полагать.

Подводя итоги изучения кооперативных тенденций в поведении членов группы и отметив все позитивные аспекты кооперации, необходимо подчеркнуть, что, как полагают некоторые авторы, кооперация сама по себе еще не является панацеей от конфликтов и «гарантом» привлекательности группы. В ряде случаев она может быть даже «преждевременна», и тогда минимизация различий, акцентирование общих и сходных позиций могут не только отрицательно сказаться на решении совместной проблемы, но и породить излишние трения. Несколько переиначив выражение М. Дойча, смысл этого предостережения можно выразить так: узы кооперации до тех пор хороши, пока результативны и не обременительны. Существуют, резюмирует М. Дойч, различные виды связи, но все они важны лишь в контексте достижения центральной цели.

Цели группы. Хотя большинство авторов и отмечают, что цели группы являются важным источником ее привлекательности, собственно экспериментальные данные здесь менее многочисленны, чем теоретические предположения. Важнейшим для понимания той роли, которую цель играет в генезисе групповых процессов, является, как утвердилось в специальной литературе последних лет, различение двух аспектов цели: операционального и символического.

Первый предопределен объективным характером цели, стоящей перед группой. Например, степенью ее сложности или простоты, что предполагает в разной мере разветвленную и дифференцированную структуру операциональных (их называют еще функциональными или инструментальными) взаимосвязей между членами группы. Одна цель может требовать большей специализации индивидуальных усилий, более тесной кооперации, чем другая. Этот факт достаточно отчетливо зафиксирован, к примеру, в исследованиях так называемых коммуникативных сетей в группе. При какой структуре коммуникативного процесса группа наиболее эффективна в решении поставленной проблемы? Иначе говоря, как должна быть налажена циркуляция информации в группе (кому и как часто должна передаваться), чтобы группа быстрее справилась с задачей? Еще в конце 40-х годов американский исследователь А. Бейвелас попытался экспериментальным путем ответить на этот вопрос.

Лишь спустя много лет экспериментаторы впрямую задались вопросом: как же именно связан тип коммуникативной сети с характером задачи, поставленной перед группой? Во всех ли случаях централизованная сеть наиболее эффективна? Пропустим десятилетие, на протяжении которого этот вопрос так или иначе затрагивался экспериментаторами, и сразу обратимся к исследованиям французских психологов К. Фашо и С. Московиси[17], где он выступил основным предметом изучения.

Авторы исходили из предположения, что между характером задачи, структурой коммуникаций и способностью группы к решению проблемы существует прямая зависимость. Центральная роль здесь отводилась, таким образом, самой задаче, которая, по гипотезе, и обусловливает формирование той или иной сети коммуникаций. Авторы предлагали испытуемым два типа проблем: одна требовала установления логической последовательности предъявленных фигур и содержала единственно верное решение; другая была направлена на стимуляцию творческих способностей испытуемых, которые должны были из заданного числа элементов составить как можно больше различных непохожих фигур (в сумме таких фигур могло быть 23). Решение первой задачи требовало выработки строгой стратегии, подчиняющейся заданным правилам, и было невозможно вне тесной координации членов группы. Объединение индивидуальных усилий здесь было вызвано объективной необходимостью, отсутствовавшей во второй задаче, требовавшей раскрепощения индивидуальной фантазии.

В результате исследования оказалось, что при решении той и другой задачи вырабатывались как централизованные, так и децентрализованные коммуникативные сети. Но группы, решающие первую проблему, в 2 раза чаще приходили к централизации коммуникативного обмена и в этом случае были более эффективными. В группах, сконцентрированных на второй проблеме, в 3 раза более продуктивной являлась децентрализованная сеть, и именно она формировалась здесь в первую очередь. В итоге авторы пришли к оправданному выводу, что лучше функционирует та группа, структура коммуникаций и взаимодействий в которой соответствует характеру поставленной задачи. Генезис группы, функциональная дифференциация ее членов вырабатываются в прямой зависимости от решаемой группой проблемы. Иначе говоря, наилучшая эффективность достигается при том условии, когда коммуникативная сеть группы адекватна той, которая оптимальна для достижения цели. Подобная оптимизация естественным образом и происходит в процессе развития группы. Последующие исследования четко подтвердили эту закономерность.

Закономерно в этой связи, как показано в ряде работ, что более четкие и определенные цели, давая ясное представление о способе их реализации, сильнее влияют на тяготение человека к группе и доброжелательность в отношении к другим. Не случайно также, что по результатам исследования стиля руководства в группе, начиная со ставших классическими опытов американских психологов Р. Липпита и Р. Уайта, демократический стиль, обусловливающий более дружественную эмоциональную атмосферу в группе, в качестве непременного условия включает раскрытие перед рядовым членом группы общей перспективы совместной деятельности, участие каждого в определении его собственной и общей цели, путей их осуществления.

Второй, символический аспект цели совместной деятельности – более популярный предмет социально-психологических исследований, особенно в последние 10 лет. Здесь центральным становится вопрос: какую роль играет субъективное восприятие цели членами группы (т.е. их представления о ее характере, личной и социальной значимости и т.п.) в детерминации групповых процессов? Как это ни странно, но значение именно представлений о цели как таковых в полной мере относительно недавно было открыто западной социальной психологией. Точнее, здесь могут быть выделены два направления исследований. Одно, достаточно традиционное, связано с изучением соответствия групповой цели индивидуальным намерениям и стремлениям членов групп. Общий вывод здесь был весьма банальным: если цель группы отвечает желаниям и уровню притязаний человека, группа для него более привлекательна.

Другое направление исследований представлено в основном работами французских социальных психологов, внесших новую струю в изучение проблематики цели. Вопрос о цели был сформулирован в этих работах в ином, нетрадиционном ключе: как зависит деятельность группы как целого от тех представлений, которые сложились в группе о ней? Одна и та же экспериментальная задача представлялась членам собранных в лаборатории групп по-разному. В одном случае испытуемым было сообщено, что исследование направлено на изучение процесса совместного решения проблемы в условиях группы, в другом – на анализ творческих возможностей логического мышления испытуемых. И в том и в другом случае использовались задачи двух типов: действительно требующие координации совместных усилий и, напротив, не предполагающие ее, где кооперация даже мешала оригинальности решений.

Исследователей интересовал вопрос: чем будет отличаться поведение членов группы в обеих ситуациях? Что окажет более сильной воздействие: задача как таковая или представления о ней? Оказалось, что более мощным влиянием на характер поведения членов группы обладают именно представления о цели групповой деятельности. В той ситуации, когда цель воспринималась как общегрупповая проблема, испытуемые вели себя кооперативно, даже если кооперация объективно затрудняла решение. Представление цели как теста на логическое мышление препятствовало развитию взаимодействия между членами группы, даже если оно было необходимостью. Самым удивительным было то, что структура внутригрупповых взаимосвязей, возникающих в процессе реализации цели, соответствовала не столько объективным характеристикам задачи, сколько способу ее восприятия членами группы. «Возникающий у человека образ задачи, как и группы, к которой он принадлежит, может иметь большее влияние на его поведение, чем объективные условия ситуации» – к такому выводу пришли авторы[18].

Значение, смысл групповой цели играют, как видим, настолько существенную роль в детерминации поведения и деятельности членов группы, что могут заставить их поступать вопреки действительности. В рассмотренных экспериментах был сделан акцент на содержании представлений о задаче, при этом предполагалось, что эти представления идентичны либо сходны у всех членов группы. А если бы часть из них придерживалась иного мнения? Скажем, задача представляется как требующая совместных усилий, а несколько человек воспринимают ее как средство продемонстрировать собственные способности и не стремятся к интеграции? Как строилось бы взаимодействие при этих условиях? Как связана степень сходства или различия мнений с характером взаимоотношений между людьми? Какая группа более привлекательна для ее членов: та, мнения в которой близки и сходны, или та, где они различны?

Сходство ценностных ориентаций и взглядов. Мысль о том, что близость ценностей, установок, позиций может быть основой тяготения одного человека к другому или группе в целом, прочно утвердилась в современной социальной психологии. Почему это происходит? Почему для человека более привлекателен тот индивид или социальная общность, взгляды которых он разделяет? От чего зависит само сходство мнений и какую роль оно выполняет в жизнедеятельности группы и личности? Вот два основных вопроса, с ответами на которые мы постараемся познакомиться, анализируя это направление изучения групповой сплоченности.

Прежде чем привести предлагаемые западными психологами ответы на первый из названных вопросов, уточним, что конкретно представляет собой тот феномен, о котором идет речь. Исследователь, предварительно выяснив систему ценностей и предпочтений человека в некоторой области, знакомит его с мнениями по тому же поводу, принадлежащими другим людям, и просит оценить характер возможного эмоционального отношения к ним. Предъявленные мнения (испытуемому показываются, к примеру, заполненные другими вопросники, идентичные тому, на который отвечал он сам) варьируют от полного совпадения с его собственной позицией до абсолютного несоответствия с ней. Оказалось, чем ближе чужое мнение к нашему собственному, тем более симпатичен нам высказавший его человек.

Это же правило действовало и в обратную сторону: чем привлекательнее для нас некто, тем большего сходства взглядов мы ожидаем. Наша убежденность в том, что это именно так, настолько высока, что разногласий и противоречий с убеждениями привлекательного лица, порой действительно имеющих место, мы попросту не склонны замечать. Некоторые авторы в этой связи особо подчеркивают, что для межличностной привлекательности важно не столько действительное сходство ценностей, сколько перцепция, восприятие этого сходства. Основным психологическим результатом сходства в ценностях, как полагают большинство авторов, является облегчение и интенсификация процессов непосредственного взаимодействия и взаимоотношений. Этот вывод подтверждается, в частности, и тем обстоятельством, что при некоторых типах взаимоотношений взаимопривлекательность выше не при совпадении, а при взаимодополняемости установок (по принципу притяжения противоположностей).

Таковы исходные эмпирические факты, когда предметом анализа являются взаимоотношения двух людей. По аналогии делается заключение и об отношении человека к группе в целом: человек в большей степени тяготеет к той малой группе, ценности которой разделяет и где его собственные взгляды находят сочувствие и поддержку. Почему же, с точки зрения западной социальной психологии, человек стремится к тем людям и группам, с установками и позициями которых он солидарен? Как правило, при объяснении этой закономерности используются два рода аргументов. Первый апеллирует к индивидуально-психологическим особенностям развития личности, второй – к социально-психологическим особенностям функционирования группы.

В первом случае утверждается, что поиски согласия с мнением других людей обусловлены потребностью в социальном признании личности, обеспечивающем чувство защищенности и эмоциональный комфорт. Такой позиции придерживается, например, видный американский ученый Т. Ньюком, в работах которого понятие «согласия» занимает особое место. «Под понятием «согласия», – пишет он, – я подразумеваю ни больше, ни меньше, как существование у двух или более личностей сходных ориентаций по отношению к чему-нибудь»[19]. Несогласие, полагает автор, сопровождается эмоциональной напряженностью во взаимоотношениях, согласие же, напротив, уменьшает возможность ее возникновения. Согласие, сходство мнений, если следовать рассуждениям Т. Ньюкома и многих других авторов, – это, прежде всего, следствие взаимного приспособления во имя душевного равновесия. Близость ценностных ориентаций в данной схеме выступает не как итог личной убежденности каждого, не как продукт подлинной активности людей, а как внешнее приноравливание поведения к гарантирующим спокойствие ценностным стереотипам и штампам. Как видим, вновь, помимо воли авторов, проглядывает западная модель человека, удел которого – непрестанное приспособленчество.

Во втором случае необходимость согласия во взглядах членов одной группы объясняется спецификой внутригруппового «бытия» человека. Специфика же эта состоит в том, что он по необходимости взаимосвязан с другими в процессе реализации цели и делит с ними как успех, так и неудачи. Поскольку же удовлетворение потребностей каждого обусловлено совместным успехом, а он, в свою очередь, зависит от согласованности мнений о цели и средствах ее достижения, обеспечение согласованности становится предметом заботы всех членов группы. Удовлетворенность каждого члена группы тем менее вероятна, чем затруднительнее достижение согласия, всякое противоречие непосредственно угрожает личным, а потому и групповым интересам. Продвижение группы к общей цели порождает, согласно данной концепции, своеобразное «давление к единообразию», состоящее из двух образующих. Первая определена силой индивидуальной мотивации: несогласный с группой человек воспринимает себя как препятствие на пути достижения значимой для него общей цели, от которой он ждет персонального удовлетворения. Вторая образующая «давления к единообразию» задана силой общегрупповой мотивации: чтобы достичь цели, члены группы постоянно должны предпринимать усилия, дабы вернуть любого «отклонившегося» в лоно большинства.

Даже в тех случаях, когда цель неоднозначна и допускает возможность различных трактовок, член группы обязан пожертвовать собственным мнением в пользу общегруппового стандарта. Целесообразность подчинения продиктована тремя резонами. Во-первых, как полагают некоторые авторы, переубеждать других – менее «экономично» для самой личности, чем изменить свою позицию. Во-вторых, присоединившись к мнению большинства, пусть явно неверному, но единодушному, человек не несет индивидуальной ответственности за общий исход дела. Именно распределение ответственности между членами группы предопределяет, по мнению западных авторов, большую рискованность групповых решений по сравнению с индивидуальными. В-третьих, наконец, длительно упорствуя на своем, человек может оказаться перед угрозой изгнания из группы, поскольку его «уговаривание» становится чрезмерно хлопотным для остальных. Как подчеркивает, например, английский психолог Б. Коллинз, «точность выполнения и качество конечного продукта группы улучшается в том случае, если группа предпочтет исключить худших членов из своего состава, чем помогать им»[20].

Корпоративный дух (называемый иногда в специальной литературе группоцентризмом) утверждается решающей предпосылкой всех форм группового сплочения. И утверждение это отнюдь не случайно. Вспомним, что сплоченность, по мнению западных авторов, определена двумя основными факторами: степенью привлекательности собственной и других групп. Группа с этой позиции может быть названа сплоченной лишь при том условии, если приверженность индивидов к ней сильнее тяготения к другим группам. Характерна следующая закономерность, установленная многими американскими и западноевропейскими исследователями: внутригрупповая симпатия и сплоченность сопровождаются антипатией и враждебностью к другим группам. Наличие подобной взаимосвязи практически никем из западных специалистов не оспаривается, дискуссия идет лишь по вопросу о том, что является причиной, а что – следствием: внутригрупповое согласие провоцирует межгрупповую враждебность или наоборот.

Первая из двух существующих точек зрения состоит в том, что внутригрупповая сплоченность объявляется причиной внегрупповой враждебности. При некоторых колебаниях последовательность рассуждений здесь приблизительно такова. Любая организованная группа неизбежно сталкивается по ходу своей деятельности с разного рода трудностями и ограничениями. Эти трудности порождают напряженность и противоречия в отношениях между членами группы, накапливаясь, могут вызывать стресс и агрессивность. Полного «выхода» внутри группы такая агрессия не имеет: конфликтуя со «своими», можно оказаться «чужим», да и другие члены группы этого не позволят. «Выход» для негативных переживаний и агрессии, однако, должен быть найден. Здесь-то в качестве наиболее подходящей и безопасной «жертвы» и возникает другая – чужая! – группа. Противоречия, несогласие, напряженность как бы выталкиваются за пределы своей группы и приписываются другой, которая начинает восприниматься как истинный источник неприятностей. Этой другой группе отныне и суждено выполнять незавидную роль «козла отпущения». По данным американских ученых, самыми ярыми сторонниками своей и противниками других групп являются как раз те члены группы, которые испытывают наибольшие ограничения и трудности.

Вторая точка зрения, как это нередко бывает, противоположна первой: внутригрупповая сплоченность трактуется как следствие межгруппового конфликта. Межгрупповой конфликт, предполагающий угрозу извне, мобилизует защитные механизмы группы, отвечающей единством на опасность. Ослабление внешней угрозы увеличивает вероятность возникновения подгрупп, разрушающих внутригрупповую солидарность. Таковы вкратце группоинтегрирующие последствия межгрупповых столкновений, отмеченные одним из основателей американской «конфликтологии» Л. Козером и согласующиеся с мнением многих других авторов. М. Дойчем, в частности, было экспериментально установлено, что ситуация межгруппового соревнования стимулирует внутригрупповую сплоченность. Вместе с тем автор отмечает, что слишком длительный, острый и дорогостоящий межгрупповой конфликт может стать и внутренне разрушительным для противоборствующих сторон.

Подведем итоги. Главная, отличительная черта исследований групповой сплоченности в западной социальной психологии – глубокий разрыв между разнообразием и богатством полученного фактического материала, изобретательностью (вплоть до изощренности) методических средств, оригинальностью частных теоретических предположений, с одной стороны, и чрезвычайной узостью, тенденциозностью методологической интерпретации экспериментальных результатов – с другой. Не случайно стройность методологических рассуждений о психологической природе группы и ее сплоченности неоднократно, как мы могли убедиться, рушилась от столкновения с реальной природой этого явления, открывающейся в конкретных исследованиях. Кризисные явления в традиционной социальной психологии, повсеместно отмечаемые самими западными авторами, во многом обусловлены игнорированием реальной социальной природы изучаемых феноменов, нередко сопротивляющейся надуманным методологическим конструкциями.

Результаты и выводы западных социально-психологических исследований механизмов интеграции малой группы необходимо, таким образом, учитывать с обязательной «поправкой» на ту идеологическую концепцию личности и группы, которая стоит за изучением «привлекательности», «удовлетворенности», «согласия» и им подобных характеристик группового сплочения. Сказанное, конечно, отнюдь не означает, что активность социалистического трудового коллектива лишена эмоциональных моментов, а его членам чуждо, например, чувство непосредственного удовлетворения от пребывания в нем. Вопрос в другом: эти ли явления обеспечивают психологическую целостность подлинного коллектива, и только ли они? Действительно ли, как утверждают западные методологи, человеку не дано подняться выше приспособленчества, индивидуализма и прагматизма?

 

 






Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском:

vikidalka.ru - 2015-2024 год. Все права принадлежат их авторам! Нарушение авторских прав | Нарушение персональных данных