Главная

Популярная публикация

Научная публикация

Случайная публикация

Обратная связь

ТОР 5 статей:

Методические подходы к анализу финансового состояния предприятия

Проблема периодизации русской литературы ХХ века. Краткая характеристика второй половины ХХ века

Ценовые и неценовые факторы

Характеристика шлифовальных кругов и ее маркировка

Служебные части речи. Предлог. Союз. Частицы

КАТЕГОРИИ:






Глава VIII. В линейном батальоне 5 страница




Изложение в "Униженных и оскорбленных" ведется нервно и отрывисто, с присущими роману-фельетону неожиданными поворотами интриги и ударными заключениями частей и глав. Характерно завершение эпизодов в роковые мгновения, на переломе событий, в моменты высших потрясений, непредвиденных ударов, крайней встревоженности героев и заинтересованности читателей: "Он был как в исступлении. Я придвинул ей кресла. Она села. Ноги ее подкашивались". "Я вскрикнул от ужаса и бросился вон из квартиры". "Судороги пробежали по лицу ее, и она в страшном припадке упала на пол..." Все это характерные финалы прерывающихся глав романа-фельетона.

Достоевский следует и общим принципам поэтики этого романического рода. Эжен Сю заявлял, что его эпопея не произведение искусства, что "Тайны Парижа", с художественной точки зрения, - дурная книга, но она хороша по своим моральным задачам. Правильнее было бы сказать - по своему сюжетному интересу и общественной актуальности.

В такой манере быстрого и горячего рассказа, неотделанного, но впечатляющего и увлекательного, написаны и "Униженные и оскорбленные". Достоевский отчасти соглашался со своими критиками. "Я написал фельетонный роман", в нем "выставлено много кукол, а не людей", "в нем ходячие книжки, а не лица, принявшие художественную форму". Но автор верил, что в его создании будет поэзия, два-три горячих и сильных места; что два характера окажутся верными и художественными. "Вышло произведение дикое, - заключает Достоевский, - но в нем есть с полсотни страниц, которыми я горжусь..."

"Верным характером" был поэтически обаятельный образ Нелли.

Достоевский углубляет традиционные черты погибающей девочки и раскрывает социальные корни ее душевной драмы.

Это превосходный этюд в детской портретной галерее Достоевского. Но он не встретил признания критиков.

Несомненно, что некоторое недоумение рецензентов объяснялось парадоксальностью формы, избранной Достоевским. За время десятилетнего изгнания автора "Двойника" в русской литературе утвердился критический реализм, создавший новые типы повестей и романов. Уже появились "Детство и отрочество", "Дворянское гнездо" и "Накануне", "Обломов" и "Губернские очерки". Роман-фельетон 40-х годов представлялся публицистам-шестидесятникам изжитой и отошедшей формой.

В дальнейшем сам Достоевский уже никогда не вернется к цельному типу романа-фельетона, который лишь частично сохранится в его композициях.

 

"Молодая Россия"

 

В середине мая 1862 года Достоевский нашел в ручке замка своей входной двери поразившее его революционное воззвание. Это была, по его позднейшему определению, "одна из самых замечательных прокламаций из всех, которые тогда появлялись". Она называлась "Молодая Россия" и призывала к немедленному социальному перевороту:

"Скоро, скоро наступит день, когда мы распустим великое знамя, знамя будущего, знамя красное и с громким криком: "Да здравствует социальная и демократическая республика русская!"- двинемся на Зимний дворец истребить живущих там..."

Россия вступает в революцию, возвещал голос неизвестных авторов. Возникает непримиримая битва между двумя партиями, разделяющими страну.

Одна из них, императорская, состоит из помещиков, купцов, чиновников и царя. Она владеет землей, капиталами и войсками. Этим государственным силам противостоят нищие, ограбленные, безоружные крестьяне. Это и есть народная партия.

"Сегодня забитая, засеченная, она завтра встанет вместе с Разиным за всеобщее равенство и республику русскую, с Пугачевым за уничтожение чиновничества, за надел крестьян землею. Она пойдет резать помещиков, как было в восточных губерниях в 30-х годах, за их притеснения; она встанет с благородным Антоном Петровым {Предводитель крестьянского восстания в селе Бездна Казанской губернии, схваченный войсками генерала Апраксина и расстрелянный по приговору военно-полевого суда 19 апреля 1861 года. Достоевский называет его имя в черновиках к "Бесам".} - и против всей императорской партии".

Восставшая Россия потребует федеративной республики, перехода всей власти к национальному собранию, обобществления фабрик, предоставления политических прав женщинам, уничтожения монастырей, отмены семьи и брака.

Может случиться, что все дело кончится истреблением императорской фамилии - какой-нибудь сотни людей. Но не лишено вероятия, что на спасение этой сотни людей встанет вся императорская партия.

"В этом... случае, с полною верою в себя, в свои силы, сочувствие к нам народа, в славное будущее России, которой выпало на долю первой осуществить великое дело социализма, мы издадим один крик: "В топоры", - и тогда... бей императорскую партию, не жалея, как не жалеет она нас теперь, бей на площадях, если эта подлая сволочь осмелится выйти на них, бей в домах, бей в тесных переулках городов, бей на широких улицах столиц, бей по деревням и селам!"

Этот листок возмутил и расстроил Федора Михайловича. На фоне пожаров, охвативших в те дни Петербург, "Молодая Россия" прозвучала для него зловеще. Достоевский решает обратиться к вождю революционной партии - Чернышевскому. В тот же день перед вечером он посещает его.

"Я застал Николая Гавриловича совсем одного, даже прислуги никого дома не было, и он отворил мне сам. Он встретил меня чрезвычайно радушно и привел к себе в кабинет.

- Николай Гаврилович, что это такое? - вынул я прокламацию.

Он взял ее как совсем незнакомую ему вещь и прочел...

- Неужели вы предполагаете, что я солидарен с ними, и думаете, что я мог участвовать в составлении этой бумажки?

- Именно не предполагал, - отвечал я, - и даже считаю ненужным вас в том уверять. Но, во всяком случае, их надо остановить во что бы ни стало. Ваше слово для них веско, и уж, конечно, они боятся вашего мнения.

- Я никого из них не знаю {Чернышевский действительно не был причастен к "Молодой России" и отрицательно отнесся к ней. Вызов, брошенный старому миру авторами прокламации, он считал скороспелым и поэтому вредным для дела. Чернышевский был противником заговорщической тактики, принципы которой развивал П. Г. Заичневский в прокламации. Чернышевский не мыслил революция без решающего участия народных масс. Известно, что московский кружок по выходе "Молодой России" отправил Чернышевскому несколько экземпляров, но Чернышевский сухо встретил посланного и отказался принять доставленные экземпляры. Есть также сведения, что по поручению Чернышевского А. А. Слепцов ездил в Москву к П. Г. Заичневскому и советовал "смягчить впечатление", произведенное "Молодой Россией". Кроме того, известна прокламация "Предостережение", не успевшая увидеть света, которая поправляла "Молодую Россию".}.

- Уверен и в этом. Но вовсе и не нужно их знать и говорить с ними лично. Вам стоит только вслух где-нибудь заявить ваше порицание, и это дойдет до них.

- Может, и не произведет действия. Да и явления эти, как сторонние факты, неизбежны.

- И, однако, всем и всему вредят.

Тут позвонил другой гость, не помню кто. Я уехал".

Об этой встрече вспоминал в 1888 году и Н. Г. Чернышевский. По его рассказу, Достоевский просил его повлиять на поджигателей, так как допускал, что пожары в Петербурге вызваны революционерами {Н. Г. Чернышевский, Полн. собр. соч., т. I, стр. 777.}. Можно предположить, что в беседе Ф. М. Достоевского и Н. Г. Чернышевского речь шла и о пожарах и о прокламациях.

 

Пожары в Петербурге вспыхнули 16 мая 1862 года (как полагают теперь исследователи, в результате правительственной провокации). Дни стояли сухие и жаркие, пламя с необыкновенной быстротой перебрасывалось на соседние здания и охватывало целые кварталы. 22 и 23 мая наступили страшные дни, когда выгорели Большая и Малая Охта и огромная часть Ямской. В конце мая были уничтожены Толкучий рынок, Апраксин и Щукин дворы с тысячами лавок. Домов и товаров погибло на многие миллионы. Невозможно было определить всю массу обездоленного люда.

"Пожары наводили ужас, который трудно описать, - свидетельствует Страхов. - Помню, мы вместе с Федором Михайловичем отправились для развлечения куда-то на загородное гуляние. Издали, с парохода, видны были клубы дыма в трех или четырех местах, подымавшиеся над городом. Мы приехали в какой-то сад, где играла музыка и пели цыгане. Но как мы ни старались позабавиться, тяжелое настроение не проходило, и я скоро стал проситься домой".

Современные гравюры (например, во французском журнале "Illustration", куда прислал из Петербурга свой рисунок художник А. Кузнецов) дают поистине потрясающее зрелище многоэтажных домов в центре города, охваченных без остатка разбушевавшейся стихией пламени, которая сплошными потоками, извиваясь и растекаясь, уносится в небо, со всех сторон охваченное этим гигантским костром, перед яростью которого бессильны растерявшиеся власти.

Редакция "Времени" подготовила об этом событии статьи, по слухам принадлежащие перу "известного литератора" Достоевского" (но ни Федор, ни Михаил Достоевские не были их авторами). Им обоим были, конечно, известны и даже, вероятно, ими, как редакторами, были инспирированы статьи сотрудников "Времени", которые решительно опровергали клевету на "студентов" и "нигилистов" как поджигателей столицы. Такая "крамольная" позиция привела к запрещению цензурой обеих статей, которые по приказу царя были препровождены в "высочайше утвержденную следственную комиссию" князя Голицына. Туда же вызывался для дачи показаний издатель журнала Михаил Достоевский. Так началось негласное преследование "Времени", фактически редактируемого недавним "государственным преступником". Голицын предложил приостановить на восемь месяцев выход журнала Достоевского. Александр II наложил резолюцию: "Согласен". Только доклад царю министра внутренних дел Валуева {Он был близок к литературе и женат на дочери П. А. Вяземского.} привел к "высочайшему" распоряжению "не прекращать ныне" издания журнала, но "иметь за ним надлежащее наблюдение". Судьба "Времени" была уже, в сущности, решена.

Петербургский пожар 1862 года послужил Достоевскому художественным материалом для пейзажа пылающего Заречья в "Бесах", подожженного с трех сторон и внезапно явившего преступные замыслы поджигателей и безумие отчаявшихся погорельцев вроде восьмидесятилетней старухи, вытаскивающей своими дряхлыми руками через разбитые стекла пылающего дома свою дымящуюся и вспыхивающую перину.

Там же дан и замечательный "философский пейзаж" пожара.

"Большой огонь по ночам всегда производит впечатление раздражающее и веселящее, - напишет через несколько лет Достоевский, - на этом основаны фейерверки. Но там огни располагаются по изящным правильным очертаниям и, при полной своей безопасности, производят впечатление игривое и легкое, как после бокала шампанского. Другое дело настоящий пожар: тут ужас и все же как бы некоторое чувство личной опасности, при известном веселящем впечатлении ночного огня, производят в зрителе некоторое сотрясение мозга и как бы вызов к его собственным инстинктам..."

С неимоверной силой, под бурным ветром, сея ужас и панику, распространяется пламя по деревянным постройкам убогих сел и бревенчатых городков" где пылают костром целые улицы.

 

Правительство, обвинив революционеров в поджогах, воспользовалось "благоприятным моментом для дальнейшего усиления реакции. Начались беспримерные преследования периодической печати и ее передовых деятелей. Были приостановлены на восемь месяцев "Современник" и "Русское слово", закрыты Шахматный клуб, 2-е отделение Литературного фонда, ведавшее помощью студентам, воскресные школы. Многие передовые деятели был" арестованы и брошены в крепость. И среди них - Чернышевский, Писарев, Серно-Соловьевич...

 

"Заметки о погибшем народе"

 

В журнале "Время" в 1862 году заканчивались печатанием "Записки из мертвого дома".

Сложна и длительна была история этой рукописи. Главный врач омского острога доктор Троицкий стремился облегчить закандаленному писателю его тяжелую карательную повинность. Он продлевал "чернорабочему Достоевскому" сроки госпитализации и даже предоставлял ему запретную возможность писать. Здесь, видимо, Достоевский начал заносить на бумагу сначала отдельные речения, "словечки", разговоры, стихи и песни каторги, а затем и всевозможные эпизоды, сценки, происшествия или уголовные признания, из которых вырос через несколько лет его бессмертный труд о тюремных узниках крепостной России.

Листки эти хранились у больничного фельдшера и накоплялись медленно. С переездом автора в Семипалатинск работа оживилась. Достоевский читал свои очерки новым друзьям - Врангелю и П. П. Семенову (Тян-Шанскому). Понемногу вырастал обширный план романа с вымышленным героем, с богатым сюжетом, в котором должны были слиться "серьезное и мрачное, трогательное и народное".

В окончательной редакции сохранились следы той исключительной личной драмы, которая должна была лечь в основу этих точных и достоверных записей.

"Это было описание, хотя и бессвязное, десятилетней каторжной жизни..." - определяет автор публикуемую им рукопись якобы одного умершего сибирского поселенца, - но "местами это описание прерывалось какою-то другою повестью, какими-то странными, ужасными воспоминаниями, набросанными неровно, судорожно, как будто по какому-то принуждению. Я несколько раз перечитывал эти отрывки и почти убедился, что они писаны в сумасшествии".

Это сообщение не получило дальнейшего развития. Но оно чрезвычайно важно для понимания творческого метода Достоевского и первоначальных масштабов его сибирского замысла. Оказывается, знаменитые мемуары были задуманы им не только как очерки омского острога, но сочетались с другой повестью, мучительной и ужасающей. По сжатому изложению Достоевского, эта тетрадка ссыльного представляла собой историю безудержной страсти, безумной ревности, неотвратимого убийства горячо любимой женщины - быть может, отдаленное предвестие истории Рогожина и Настасьи Филипповны.

Роман напряженных и необычайных переживаний на фоне четко воссозданного быта, страшного, но подлинного и социально-важного - так, видимо, мыслилась первоначально будущая хроника каторги: трагический эпизод на прочной реалистической основе, достоверные тюремные записки, обрамляющие исповедь одного неукротимого ревнивца.

Но романический сюжет на этот раз отпал, оставив описательные очерки сибирской тюрьмы, которые и составили целую книгу. Задуманный роман распался на серию зарисовок с психологическими этюдами и вставными новеллами.

Композиция "Записок из мертвого дома" весьма своеобразна. Отказавшись от первоначального сюжета (история женоубийцы), автор строил свою хронику преимущественно на трех компонентах:

1. Быт уголовно-политической темницы, то есть жизнь и нравы арестантской казармы и кордегардии: одежда, пища, умывание, бритье головы, заковка в кандалы, баня, госпиталь, спектакль, попойка, картеж. Все это превосходные жанровые картинки, дагерротипы, эпизоды, сценки, диалоги - физиологические очерки из мира отверженных.

2. Характеристики каторжан, то есть экспрессивные зарисовки социальных типов в узком разрезе одного острога, но в широком охвате смелых и сильных народных типов, собранных Тобольским приказом со всех концов России. В таких психологических этюдах и нравственных портретах вырабатывается знаменитая формула, сложившаяся в сибирских письмах изгнанника: "Есть характеры глубокие, сильные, прекрасные, и как весело было под грубой корой отыскать золото".

3. Вставные истории каторжан о своем прошлом - это своеобразные криминальные новеллы, арестантский фольклор о страсти и мести среди бесправия и произвола темной и порабощенной страны. Это во многом возврат к натуральной школе, мастерские образцы критического реализма 40-х годов на материалах каторги и в новом жанре жестокого рассказа.

На этих трех основах: бытописи, портретах, исповедях - зиждется композиция "Записок из мертвого дома". Сам Достоевский так определял свою задачу: "Представить весь наш острог и все, что я пережил в эти годы, в одной наглядной и яркой картине". Здесь и бытовая фактография и безбрежная устремленность нравственных исканий великого художника. Утверждается неповторимый стиль позднего Достоевского и формулируется неизменный закон эпоса, всегда построенного на точных данных, то есть на житейских происшествиях, уголовных деяниях, политических событиях и всевозможных человеческих документах, из которых бурно вырастают необычайные личные драмы героев.

Задуманная в разгар последнего страшного периода николаевской реакции, книга Достоевского об узниках крепостной России была закончена в стране, уже освобожденной от рабства. Об ужасах крепостничества теперь можно было высказываться открыто в печати, страдания закабаленного крестьянства изображать во всей их ужасающей подлинности. Вчерашний автор идиллического "Села Степанчикова" в заключении своих "Заметок о погибшем народе" (как он предполагал одно время назвать свой "Мертвый дом") произносит приговор недавней государственной власти, погубившей "самый даровитый, самый сильный народ из всего народа нашего". Это прозвучало как обвинение целому строю, целой эпохе.

Но автор книги об омском остроге достиг подлинного величия и как художник своей мучительной темы. Не удивительно, что она сразу поразила современников. Наиболее чуткие и глубокие из читателей Достоевского вспомнили над "Записками из мертвого дома" величайшие шедевры искусства. Широко известен отзыв Тургенева: "Картина бани просто дантовская". Герцен с его обычной пластической выразительностью писал:

"...Эта эпоха оставила нам одну страшную книгу, своего рода carmen horrendum {Песнь, наводящая ужас.}, которая всегда будет красоваться над выходом из мрачного царствования Николая, как известная надпись Данте над входом в ад: это Мертвый дом Достоевского, страшное повествование, относительно которого автор, вероятно, и сам не подозревал, что, очерчивая своей закованной в кандалы рукой фигуры своих сотоварищей-каторжников, он создавал на материале нравов одной сибирской тюрьмы фрески а 1а Буонарроти".

 

Омская казарма в ее строго реалистическом воплощении поистине обращает нас к символике "Страшного суда" Сикстинской капеллы, где сотни корчащихся от ужаса грешников проносятся вихрем мимо негодующего судии, грозящего им возмездием и вечными муками.

Определяется один из основных законов творчества Достоевского: физиологический очерк перерастает в философскую поэму, этнографические записи вызывают представление о судьбах великого народа, заклейменного и закованного в царских темницах, но призванного в будущем к борьбе, свободе и мощному творчеству.

 

 






Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском:

vikidalka.ru - 2015-2024 год. Все права принадлежат их авторам! Нарушение авторских прав | Нарушение персональных данных