По Италии. Снова Дрезден

Достоевский плохо чувствовал себя в Швейцарии. Он любил открытые горизонты. Горы, окружающие Женевское озеро, удручали его. "Они суживают мой кругозор, - говорил он жене, - я б не мог здесь написать ничего ценного".

Достоевские решили провести зиму в Италии. В начале сентября 1868 года они переправлялись на лошадях через Симплон. Солнце ранней осени пригревало осторожно и ласково. Пассажиры стали подниматься пешком по боковым тропинкам, собирая по пути пучки альпийских цветов. "Самое пылкое воображение не представит себе, что это за живописная горная дорога через Симплон", - писал вскоре Достоевский своей племяннице. Анна Григорьевна тихо шла, опираясь на руку мужа. Ей казалось, что все горе осталось по ту сторону Альп и что в Италии жизнь снова улыбнется ей.

Ломбардские крестьяне чрезвычайно понравились Федору Михайловичу - они напомнили ему русскую деревню и землепашцев его далекой родины.

Милан снова поразил его своим собором: "громадный, мраморный, готический..., фантастический, как сон". Достоевские поднялись на кровлю собора полюбоваться на венчающие его статуи и взглянуть на раскинувшуюся до горизонта Ломбардскую равнину.

Но осень в Милане была дождливая, а местные читальни не получали русских газет, которые стали за границей для Федора Михайловича необходимостью.

В ноябре путешественники переехали во Флоренцию.

Здесь возродились для них счастливые дни Дрездена - посещение картинных галерей и осмотр художественных памятников. Достоевский восхищался архитектурой дворцов, музеев и соборов. По свидетельству его спутницы, он часто бывал в Палаццо Питти и приходил в восторг от картины Рафаэля "Мадонна в креслах". В Уффици он полюбил другую картину того же художника - "Иоанн Креститель в пустыне". Гениальным произведением он признавал и статую Венеры Медицейской.

После осмотра галерей, сообщает Л. Ф. Достоевская, "они гуляли по городу, вдоль Арно. Если стояла хорошая погода, то они отправлялись на прогулку в Кашины или в сад Боболи. Розы, цветущие там в январе, произвели сильное впечатление на их северную фантазию. Мои родители привыкли в это время года видеть покрытые снегом улицы и закутанных в шубы людей. Цветы в январе казались им непостижимым явлением. Мой отец говорит о розах в саду Боболи в своих письмах к друзьям, а моя мать в своих воспоминаниях".

Флоренция в солнечные дни "это почти что рай, - писал он С. А. Ивановой 6 февраля (25 января) 1869 года. - Ничего представить нельзя лучше впечатления этого неба, воздуха и света... Здесь есть такое солнце и небо и такие действительно уж чудеса искусства {Подчеркнуто Достоевским.} неслыханного и невообразимого, буквально говоря..."

В результате этого постоянного погружения в мир искусств Достоевский предлагает Майкову из Флоренции в 1869 году темы для исторических былин типа "Констанцского собора" преимущественно о русском прошлом; но "вдруг", в другой уже балладе, продолжает Достоевский:

"...перейти к изображению конца 15-го - начала 16-го столетья в Европе, Италии, папства, искусства храмов, Рафаэля, поклонения Аполлону Бельведерскому, первых слухов о реформе, о Лютере, об Америке, об золоте, об Испании и Англии - целая горячая картина в параллель со всеми предыдущими русскими картинами, - но с намеками о будущности этой картины, о будущей науке, об атеизме, о правах человечества {Подчеркнуто Достоевским.}, сознанных по-западному, а не по-нашему, что и послужило источником всего, что есть и что будет".

Такое восприятие и понимание Ренессанса как материала для всемирно-исторической поэмы Достоевский вынес из своих художественных скитальчеств по Европе.

Город Данте и Микеланджело настроил Достоевского на творческий лад. Романист усиленно работает здесь над последней частью "Идиота", стремясь закончить его к концу года. Здесь 11 ноября 1868 года планируется "Сцена двух соперниц": намечается "гордая и высокая речь Настасьи Филипповны, простая, с достоинством высоким". Здесь же во Флоренции были написаны главы свадьба князя Мышкина и гибель Настасьи Филипповны: соперники у ее тела.

С весны 1869 года Достоевские решают оставить Флоренцию и переехать на зиму в Прагу, что соответствовало бы живому интересу Достоевского к сближению России с зарубежным славянством. В июле они покидают тосканскую столицу и проводят по пути день в "ученой Болонье" с ее древним университетом, чтоб увидеть еще одну картину Рафаэля - "Святую Цецилию". Они задерживаются на четыре дня в Венеции. Неповторимый город особенно воздействовал на художественную восприимчивость и творческое воображение Достоевского. Он был в полном восторге от архитектуры церкви св. Марка и целыми часами рассматривал ее мозаики. Он восхищался мощной конструкцией и знаменитыми плафонами Дворца дожей. Все это могло возбудить в его художественной памяти бурное прошлое Венеции - бегство Казановы из-под свинцовых крыш старинной темницы, так называемых "пломб"- смелое приключение, которое редактор "Времени" воспроизвел в своем журнале по "Мемуарам" знаменитого авантюриста; или карнавал на людной и пестрой пьяцца, где таинственные люди в масках и плащах плетут свои кровавые интриги, как это рассказал Шиллер в своем "Духовидце".

Венеция увлекла и своей современной жизнью. "Можно сказать, что все четыре дня мы не сходили с площади Сан-Марко - до того она, и днем и вечером, производила на нас чарующее впечатление", - завершает А. Г. Достоевская описание своего итальянского путешествия.

В Праге Достоевские пробыли всего три дня - здесь не существовало меблированных комнат. Оставалось вернуться в ближний Дрезден, где европейские странники снова обосновались на зиму.

14 сентября 1869 года здесь родилась их вторая дочь - Любовь. {Любовь Федоровна Достоевская (1869-1926) выступала в литературе в качестве беллетристки - рассказы и повести "Адвокатка", "Эмигрантка", "Больные девушки" - и мемуаристки - книга воспоминаний об отце, вышедшая в Мюнхене в 1921 году. Сокращенный русский перевод: "Достоевский в изображении его дочери Л. Достоевской", М. - П., 1922}.

"Житие великого грешника"

В 1868 году были закончены пять томов "Войны и мира", восторженно встреченные читателями и критикой. Вскоре, по выходе последнего тома, Страхов писал: "Это неслыханное явление - эпопея в современных формах искусства".

У Достоевского возникает потребность испробовать и себя в таком "гомерическом" жанре и выразить в огромном эпическом творении свой заветный замысел о современном человеке. "Вся идея потребует большого размера, объемом по крайней мере такого же, как роман Толстого", - сообщает он Страхову весною 1870 года. Из письма же к Майкову мы узнаем, что уже к концу 1868 года у Достоевского сложилась тема для огромного романа Атеизм: это история русского скептика, который после долголетних скитальчеств по всевозможным богословским школам и простонародным сектам "под конец обретает и православие и русскую землю".

Такая, по мысли Достоевского, центральная идея его личного духовного опыта и его мировоззрения требовала для своего воплощения обширной формы новейшей философской эпопеи. Тема развивалась бы в иных планах и в другой проблемной и стилевой тональности, но обязывала бы автора к такому же широкому охвату материала и научному обоснованию всей фабулы: прежде чем приняться за роман, Достоевскому, по его словам, "нужно прочесть чуть не целую библиотеку атеистов, католиков и православных".

Замысел такого произведения восходил к чтениям эпохи молодости Достоевского. В кружке Белинского еще в начале 40-х годов зачитывались оригинальной и увлекательной книгой - романом Жорж Санд "Спиридион".

Панаев специально переводил из него отрывки для Белинского и Некрасова. Весьма возможно, что при увлечении творчеством Жорж Санд Достоевский прочел этот роман еще в молодости и тогда же почувствовал в нем новый оригинальный и смелый жанр, сочетающий в себе современную политику с религиозно-философской проблематикой, что уже, видимо, отвечало каким-то скрытым творческим склонностям начинающего автора. Он оценил этот опыт идеологического эпоса современности и обратился к нему в момент планирования своей книги об атеизме, а затем и десять лет спустя, в эпоху построения своего последнего произведения - "Братьев Карамазовых".

Роман Жорж Санд был написан ею в сотрудничестве с Пьером Леру и ставил кардинальную тему эпохи: социализм или христианство? Эта тема волновала Достоевского уже в годы его молодости, и она же, но под другим углом, легла в основу его последнего романа. В целом "Спиридион" представлял собою широко развернутую критику католицизма на фоне идей утопического социализма.

Действие романа отнесено к середине XVIII века, а финал к эпохе Великой французской революции. Драма сводится к исканиям молодого инока Алексея, мысль которого разорвана борьбой двух страшных сил - атеизма и веры. "Одновременно католик и еретик, я одной рукой обращался к авторитету римской церкви, пока другая перелистывала страницы, полные бунтарского духа и свободного исследования..." Проникнутый глубочайшими сомнениями, юный чернец решает отказаться от своего духовного сана и идти в мир - "бросить монашеский клобук на терновник большой дороги, чтоб отправиться к людям в поисках свободы совести и знания". Из католического богослова герой становится страстным вольнодумцем, непримиримым отрицателем римской церкви. Религия его принимает философские формы, и сам он из верующего превращается в ученого: "Сократ казался мне не менее достойным искупить грехи человечества, чем Иисус из Назарета". Прежнее место святых занимают теперь в его сознании Платон и Спиноза, чтоб, в свою очередь, уступить вскоре сферу своего влияния точным исследователям - отцам геометрии Ньютону, Кеплеру, Декарту. Поднявшись на эти вершины познания, монах почувствовал "головокружение атеизма".

Эти умственные скитания католического инока, перечитывающего все тома обширного монастырского книгохранилища, как бы предвещают метания великого грешника у Достоевского. Над исканиями молодого бенедиктинца у Жорж Санд господствует тема безверия, получившая такую углубленную разработку и в "Братьях Карамазовых".

Достоевского пленил главный замысел Жорж Санд, породивший и ее своеобразный творческий метод. По толкованию самой романистки, аббат Спиридион - это воплощение человечества, проходящего через все религиозные исповедания. Нечто вроде такой художественной энциклопедии верований мечтал дать и Достоевский в своем "Атеизме".

Мысль романиста упорно работала над этим сложным замыслом, столь богатым идеями и драмами. 25 марта (6 апреля) 1870 года Достоевский в письме к Майкову возвращается к своей любимой теме. Роман получил теперь заглавие "Житие великого грешника". Он состоял из пяти отдельных повестей, объединенных только личностью главного героя (композиционный закон "Героя нашего времени" {Достоевский высоко ценил архитектонику романа Лермонтова (пять самостоятельных новелл об одном герое), на этом принципе строил в 1846-1849 годах "Неточку Незванову" и уже в 1856 году обдумывал "длинный роман - приключения одного лица, имеющие между собой цельную, общую связь, а между тем состоящие из совершенно отдельных друг от друга и законченных само по себе эпизодов". Каждый эпизод - отдельная повесть, совокупность повестей - цельный роман. (Письмо Е. И. Якушкину 1/VI 1857 года; то же А. Н. Майкову 18/1 1856 года и М. М. Достоевскому 9/XI 1856 года.)}).

В первой повести дано введение: русский образованный круг 40-х или даже 30-х годов, детство и отрочество будущего героя, его пребывание в пансионе и участие в уголовном преступлении.

Действие второй повести происходит в монастыре, где живет на покое архиерей Тихон Задонский; сюда родители отдали на обучение и исправление своего тринадцатилетнего мальчика; развращенный "нигилист-ребенок" подпадает под влияние Тихона, который учит его самообладанию: "победи себя и победишь мир". В монастыре отбывает кару Чаадаев, которого посещают Пушкин, Белинский и Грановский. Здесь же представители народных верований - раскольники Павел Прусский и Голубов, инок Парфений.

Третья повесть - молодость героя. Годы учения: интерес к позитивизму и атеизму. Сказывается безмерная гордость и презрение к человечеству, уверенность, что он величайший из людей. Ужасный ростовщик внушает ему мысль о накоплении золота. Раскрываются беспримерные контрасты необычайной личности: подвиг и страшные злодейства. В этом разделе преступность великого грешника достигает кульминации.

В четвертой повести глубокий кризис героя: от гордости он идет в схимники и странники, пускается в путешествие по России. Наступает неожиданный перелом: "Роман. Любовь. Жажда смирения".

Пятая книга намечала полное возрождение грешника: "Он становится до всех кроток и милостив именно потому, что уже безмерно выше всех... Кончает воспитательным домом и Гасом {Выдающийся филантроп доктор Гааз, о котором Достоевский упоминает в "Идиоте".} становится. Все яснеет. Умирает, признаваясь в преступлении".

Можно представить себе размах и ширь эпопеи, выполненной по такому плану: три десятилетия русской жизни, раскрытые в главных течениях общественной мысли и философских исканий, показанные в образах крупнейших исторических деятелей; скитания по России с погружением в мир народных представлений о правде и греховности, Христе и Антихристе; глубокая эволюция одного выдающегося характера от убийства к душевному просветлению и плодотворной деятельности на пользу обездоленных и бесправных - какая многообразная и всеобъемлющая картина России середины XIX века выступила бы перед нами из этого широчайшего эпического полотна!

Но чтоб воссоздать такое "хождение по мукам" современного русского правдоискателя, необходимо было вернуться в Россию, как заявляет в своих письмах сам автор этого обширного замысла. Того же требовал и начатый роман о русской революции. Достоевские собираются на родину.

К этому моменту относится важный перелом в характере и судьбе Федора Михайловича: он навсегда отходит от игры, излечивается от этого "проклятого миража", "наваждения", "проклятой фантазии".

28 апреля 1871 года Достоевский писал жене:

"Надо мной великое дело совершилось, исчезла гнусная фантазия, мучившая меня почти 10 лет. Десять лет (или лучше со смерти брата, когда я был вдруг подавлен долгами) я все мечтал выиграть. Мечтал серьезно, страстно. Теперь же все кончено! Это был вполне последний раз. Веришь ли ты тому, Аня, что у меня теперь руки развязаны; я был связан игрой, я теперь буду об деле думать и не мечтать по целым ночам об игре, как бывало это..."

Перед самым отъездом Достоевских в Россию происходит в их жизни незаметный, но не лишенный драматизма эпизод: сожжение рукописей Федора Михайловича за весь заграничный период его деятельности, то есть "Идиота", "Вечного мужа", "Бесов" (первые части).

Анна Григорьевна умоляла сохранить эти драгоценные тетради и взять их с собой.

"Но Федор Михайлович напомнил мне, что на русской границе его, несомненно, будут обыскивать и бумаги от него отберут, а затем они пропадут, как пропали все его бумаги при его аресте в 1849 году. Возможно было предполагать, что до просмотра бумаг нас могут задержать в Вержболове. Как ни жалко было мне расставаться с рукописями, но пришлось покориться настойчивым доводам Федора Михайловича. Мы растопили камин и сожгли бумаги".

Главная беда заключалась в утрате многочисленных черновых вариантов, которыми изобиловали рукописи Достоевского. Но Анна Григорьевна сумела спасти главное: записные книжки к романам, исключительно богатые планами, беглыми проектами, "пробами", ранними редакциями, набросками, характеристиками, отрывками, имеющими исключительное значение для изучения творчества этого неутомимого труженика пера.

Записные книжки были переданы Анной Григорьевной ее матери, которая должна была вернуться в Россию значительно позже. Эти тетради были спасены. Записи к "Идиоту" были изданы в 1931 году, а к "Бесам" - в 1935.

В начале июля 1871 года Достоевские были снова в России. Завершилась исключительно важная для Достоевского эпоха. За границей окончательно отстаиваются основные замыслы всей его последующей деятельности и крепко завязываются художественно-философские идеи трех его последних романов.

Но творческие замыслы имеют свою судьбу. Новые жгучие темы заслонили в мастерской художника план 1868 года, и только отдельные черты задуманного им цикла отразились на трех его последних книгах.

"Бесы", "Подросток" и "Братья Карамазовы" явились фрагментарными осуществлениями "Жития великого грешника". Это с полной очевидностью явствует из записных книжек Достоевского.

Страшный год

Последний год пребывания Достоевского в Европе был одним из важнейших моментов ее новой истории. Завоевательная политика Пруссии превращала сорвавшуюся в июле 1870 года европейскую войну в справедливую защиту французами своей территории и своей национальности.

Достоевский ведет в своих творческих тетрадях дневник военным событиям.

В конце июля: "Все транспорты заняты под армию. Даже почта не приходит. Вчера из Берлина газеты не пришли. Сражение, вероятно, будет через неделю".

"Теперь уже 3-е августа... На Рейн с обеих сторон сошлось тысяч по триста. Еще вчера стояли друг против друга, каждый час готовые броситься один на другого. Курсы падают. Все дорожает. Ни те, ни другие не выдержат долго войны. А между тем собираются долго драться. Что-то будет! Вероятно, завтра или послезавтра последует решительная встреча".

"Сегодня 11 [августа]. Французы разбиты 6-го числа..."

"Сегодня 14 сентября, и, может быть, войска подошли к Парижу".

"10 октября... Париж в осаде. Во Франции инерция от административных порядков, нет твердого правительства".

Чувствуется глубокая взволнованность и верное понимание протекающих мировых событий. Уже в самом начале войны, когда еще можно было гадать об исходе будущей кампании, он пишет 17 (29) августа в Россию своей племяннице:

"Франция слишком очерствела и измельчала. Временная боль ничего не значит; она ее перенесет и воскреснет к новой жизни и к новой мысли. А то ведь все была старая фраза, с одной стороны, и трусость и телесные наслаждения с другой. Наполеонова фамилия будет уже невозможна...

Семидесятилетняя наша русская, европейская, немецкая политика должна тоже будет измениться сама собою. Те же немцы нам откроют, наконец, каковы они есть в самом деле. Вообще перемена для Европы будет великая всюду. Каков толчок! Сколько новой жизни повсеместно будет вызвано!"

Достоевский прожил в Германии весь период франко-прусского конфликта - он читал появившиеся внезапно на всех стенах немецкие плакаты "Война объявлена!" и через год присутствовал при торжественной встрече возвращающихся из Франции победоносных войск. Он успел за это время услышать от немецких профессоров требования разрушения Парижа и в рукописях читал отрывочный дневник действующей армии - письма немецких солдат об ужасах кампании. Он из центра Саксонии услышал знаменитый ответ Жюля Фавра Бисмарку, полные гнева и отчаяния слова, которые через три года он вспомнит в "Бесах", как лейтмотив к своей фантастической Марсельезе:

- Ни пяди нашей земли, ни камня наших бастионов!

Он пристально следил за возникновением нового народного государства на развалинах обветшалой империи и слышал призывы новой демократии к братству трудящихся всех стран и к миру между всеми народами. Парижская коммуна вызывает в нем тревожные раздумья о судьбах человечества и грядущих путях истории.

4 мая 1871 года Страхов запрашивал Достоевского:

"Что вы скажете о французских событиях? У нас, по обычаю, явилось много ярых приверженцев коммуны... Как думаете? Не начинается ли новая эра? Не заря ли будущего дня?.."

Достоевский отвечает в духе своих сложившихся убеждений, далеких от революционного действия, но страстно устремленных к поискам высшей социальной справедливости. Он верил в особые пути к достижению общечеловеческой правды. "Мир красотой спасется" - этому его учила старая Европа, "страна святых чудес", собранных в Цвингере, Уффици, Палаццо Питти, базельском Музеуме, высящихся на площадях Милана, Кельна, Страсбурга своими стрельчатыми башнями и фантастическими скульптурами. Может ли перед лицом такой бесценной духовной культуры современная революция "сказать новое слово"? "Пожар Парижа есть чудовищность, хотя он представляется сторонникам коммуны красотою". Итак, "эстетическая идея в новом человечестве помутилась". Не так создается идеальное общество, не те пути ведут к социальному обновлению. "На Западе Христа потеряли, и оттого Запад падает..." Достоевский пребывает в плену своих отмирающих религиозно-эстетических идей, среди широко раскрывшихся человечеству новых могучих законов исторической борьбы.

Но вскоре он все же признает, что начавшийся бой буржуазии с пролетариатом закончится неизбежной победой коммунизма. Он запишет в черновиках к "Подростку" поразительные слова:

"Версилов о неминуемости коммунизма. Жизнь людей разделяется на две стороны: историческую и ту, какая бы должна быть (оправданную Христом, явившимся во плоти человеческой). Та и другая стороны имеют неизменные законы. По этим законам коммунизм восторжествует (правы ли, виноваты ли коммунисты). Но их торжество будет самою крайнею точкою удаления от царства небесного. Но торжества надо ждать. Его, однако же, никто не ждет из правящих судьбами мира сего..."

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: