ИСТИННО ЧЕСТНО СЛУЖИТЬ РОССИИ 8 страница

Подошли к посёлку Тит-Арь, что в нескольких десятках километров от дельты. Если по прямой, то это даже севернее бухты Тикси. Вокруг сугробы и лёд. Дует холодный ветер. Люди тепло одеты. Это в середине-то лета!..

Берега голые, сплошная тундра.

А вот посёлок Быково. Небольшой рыбозавод и склад свежезамороженной рыбы. По существу, ледник всюду, только припорошен землёй. Природа сама создала огромное хранилище, человеку осталось лишь пробить шахты.

Ледником и рыбозаводом заведуют супруги, приехавшие из Астрахани, где они получили специальное образование. Живут четыре года и пока уезжать не собираются. «Хотя как подумаешь о десятимесячной зиме, становится не по себе, — говорят они. — Очень уж непохоже на наш южный климат. Но ничего, привыкнем».

В бухту Тикси добирались на вездеходе.

Надо сказать, что иначе чем на вездеходе там не проедешь. По-видимому, из-за вечной мерзлоты и неравномерного таяния льда под лучами солнца (точно мне это не объяснили) дорога протяжённостью 12 километров представляла собой сплошные ухабы, ямы, наполненные водой или жидкой грязью. Изредка попадались холмы. Ямы глубокие, вода в них покрывает колёса — на обычной машине мотор давно бы заглох.

Бухта оказалась переполненной людьми и грузами, дожидавшимися начала навигации. А на календаре — 20 июля…

Нас встретили главный врач больницы и главный хирург. На правах хозяев повезли в тундру. Неподалёку от города расположилась станция по изучению северного сияния. Мы просмотрели научный фильм, побеседовали с сотрудниками, немного побродили по тундре. И тут, наверное, впервые увидели, что она такое. Зеленая трава, цветы, мелкие деревца и кустики. Все они стелются по земле. Когда наступаешь на этот ковёр, чувствуешь, что нога увязает и скользит.

Мы сорвали берёзку в 40–50 сантиметров, листики маленькие, ветви тонкие. Цветы разной окраски, не яркие и без резкого запаха. Зелёный ковёр, которому нет ни конца ни края. Вот что такое тундра!

С горки открылся город. Многоэтажные новостройки с паровым отоплением. Школа, больница. Вымощенные улицы. В заливе застыли суда.

Ознакомились с больницей. Она неплохая. Хорошо оборудованная операционная приспособлена и для крупных операций. Но врачи молодые, оперируют мало и всех более или менее сложных больных отсылают в Якутск.

Возвращались ночью, если судить по часам. На самом деле ярко светило солнце.

Рано утром на теплоходе двинулись в обратный путь.

Ландшафты живописные, несмотря на кажущееся однообразие. Река то разбивается на множество рукавов, огибающих острова, то сливается в одно русло шириной в несколько километров. Тундра разбросана по плоскогорьям и высоким холмам. После Жиганска стали появляться голые и полуголые деревья — где редко, а где густо, — пошла так называемая лесотундра.

Поднялись уже на 1200 километров от Тикси, а всё ещё не настоящая тайга. Только тундра. Виден Верхоянский хребет. Всё время дует ветер, поднимая облака пыли и песка, иногда настолько густые, что на расстоянии одного-двух километров всё кажется погружённым в серый туман.

На воду и на медленно сменяющийся пейзаж можно смотреть часами, не уставая. Мысли, успокоенные равномерными всплесками волн, деловым шумом винта и лёгким подрагиванием корпуса судна, настраивают тебя на мирный лад.

Всё оживает, когда теплоход даёт гудок. Значит, скоро какой-то населённый пункт. Может быть, мы сойдём на берег или с борта будем наблюдать за посадкой. А потом — снова привычный ритм плавания. Побродив по палубе, мы возвращаемся к себе в каюту, наслаждаясь покоем и отдыхом.

В пути меня не покидало ощущение, что Сибирь охвачена грандиозными преобразованиями. Как дремлющий богатырь, она ждала момента, чтобы расправить могучие плечи, отдать людям сказочные богатства. И помогло ей в этом в первую очередь строительство БАМа, освоение территорий, которые до поры до времени были на замке.

На республиканскую онкологическую конференцию в Якутске съехались учёные и врачи из Иркутской и других областей. Специалистов из центральных учреждений не было, а жаль, так как обсуждались данные, заслуживающие внимания.

Выяснилось, например, что в одном из районов Якутской АССР рак пищевода встречается во много раз чаще, чем в любом другом месте. Почему? Научные работники задумались над этим. В районе живут в основном оленеводы. Они питаются мороженой рыбой и мясом. Причём часто едят строганину и очень любят горячий чай. В строганине попадаются мелкие косточки, которые, оказавшись в пищеводе, ранят его. Резкая смена холодного и горячего плюс травматизация слизистой оболочки, очевидно, приводят к злокачественному росту клеток в стенке пищевода.

Более детальное изучение этого феномена могло бы принести дополнительные сведения о сущности опухолевого роста. Но, к сожалению, ведущие онкологические учреждения не проявили должного интереса, и сообщение местного учёного как бы повисло в воздухе.

На конференции я прочитал два доклада — о ранней диагностике рака лёгкого и о хронической пневмонии.

Не задерживаясь дольше в Якутске, на следующий день мы вылетели в Ленинград.

Меня всегда восхищали сибиряки — люди деловые, смелые, преданные своему народу, патриоты Сибири. Они, как и в период моей юности, влюблены в свои места, в свою тайгу, в свою многоводную, красивую Лену, даже в свои морозы. За последнее десятилетие люди Сибири выросли в культурном отношении значительно.

Они работают напряжённо в очень трудных условиях, добиваясь хороших результатов. Но они понимают, что богатства Сибири могут быть в значительной мере приумножены, если население её будет расти, если будут созданы условия для жизни и работы, как этого требует суровая обстановка труда и быта.

Строительство БАМа резко увеличивает возможности Сибири. Тем важнее создать жизнь и быт сибиряков такими, чтобы они не только сами не покидали эту сторону, но и привлекали других.

Сибиряки всегда славились своим патриотизмом. Они грудью встречали любую опасность, надвигавшуюся на Россию. А в мирной жизни никогда не были в рядах отстающих.

Глубоко убеждён, что любое мероприятие, направленное на улучшение жизни сибиряков, отзовётся большими богатствами для Родины.

Поездка в Сибирь, встреча через сорок лет с родными местами, знакомство с людьми активными, знающими, смелыми, красивыми душой, влюблёнными в свой суровый край и без устали обживающими его, оставили в моём сознании глубокий след. Я — как Антей, прикоснувшись к матери-земле, получил очередной запас сил. Захотелось работать с ещё большей энергией, устраняя недостатки, которые досадно мешают плодотворно заниматься делом.

В этом отношении меня подогревали и отклики на книгу «Сердце хирурга», которую в Сибири читали с чувством сопричастности заботам своего земляка. Пришло среди прочих и такое письмо!

«Дорогой Фёдор Григорьевич!

У нас сейчас холодно, морозы за тридцать. По вечерам садимся вокруг чугунной печки и читаем вашу книгу «Сердце хирурга», случайно занесённую кем-то в наш бригадный вагончик с Большой земли, как мм называем обжитой уютный мир, простирающийся к югу, востоку и западу от трассы БАМа.

Нас особенно волнуют эпизоды, в которых душа человеческая раскрывает всю свою красоту и являет примеры такого величия, перед которым ты сам кажешься себе ничтожным и жалким… И сравниваешь свою жизнь с вашей, и ведёшь с самим собой примерно такой разговор: «И он тоже — простой сибирский паренёк, а видишь, куда взлетел! А ты?.. Или ты слеплен из другого теста?..» И хочется расправить плечи, собрать все силы в кулак — и ринуться куда-то, к высоте, к звёздам… Честное слово! Может быть, я смешон, говорю глупости, но вот такой порыв рождает ваша книга. И не только у меня, но и у всех ребят… И жаркие закипают споры о прочитанных страницах, и длятся они допоздна, иногда до глубокой ночи.

Но вот что хотелось бы вам сказать, дорогой вы наш Фёдор Григорьевич! Знаем мы твёрдо, убеждены — нелёгкой была ваша дорога в науке, непросто достались так нужные всему человечеству хирургические высоты… Не может того быть, чтобы долгий ваш путь был усыпан одними розами и вы шли по нему, встречая лишь участие и аплодисменты… Мы вот живём у чёрта на куличках — лесорубы, шофёры, трактористы-трелевщики, — делаем каждодневную черновую работу, но и тут сталкиваемся с разными недостатками. То напарник подвернётся хитрец и ловчила, то мастер бросит в лицо обидную грубость, то канитель бюрократическую возле пустяка разведут — тошно иной раз становится. А у вас? Всё, конечно, было и у вас! Но то ли из деликатности, то ли по какой другой причине о трудностях своей жизни вы умолчали. А нам, молодым, хотелось бы знать, кто помогал в вашем благородном труде, а кто и мешал. Какие препятствия возникали, какую они имеют природу, как вам удалось всё преодолеть, всё превозмочь…

От имени бригады прошу — расскажите нам ещё и об этом.

Вадим Косолапов, бульдозерист».

Это письмо, как и многие другие, пожалуй, окончательно укрепило меня в мысли написать новую книгу, ещё раз взглянуть на прожитую жизнь.

Препятствия? Помехи? Были, конечно. Как не быть. Много воды утекло. Ещё старое время захватил, революцию, три большие войны прошумели над головой. Познал и потери, и горе. Вместе со страной, со своим народом… Но это сложности объективного характера, естественные, так сказать, историческая неизбежность. А есть и другие. К сожалению, надо признать, что приходилось тратить силы на борьбу не только с классовыми врагами или с захватчиками, пришедшими из-за кордона. Не меньшим злом всегда представлялись мне опасные пережитки прошлого в сознании людей — приспособленчество, ханжество, угодничание перед вышестоящими, карьеризм в ущерб делу, стяжательство. Пережитки эти живучи, цепляются за нас, как ржавая колючая проволока, мешают работать с полной отдачей. Не помню, когда бы я не сражался против должностных лиц, призванных помогать, но подменяющих реальную помощь голым администрированием; против коллег, заражённых консерватизмом, а то и бациллой равнодушия, охраняющих собственный покой и благополучие ценой интересов вверенных им больных; против учеников, изменяющих принципам, которые я и старался им привить…

Если бы положить на чаши весов энергию, затраченную на преодоление глупых, ненужных, «рукотворных» препятствий, и ту энергию, что понадобилась для постижения тайн науки, хирургического мастерства и для прочих благих целей, то первая, пожалуй, перевесила бы, во всяком случае, оказалась бы не меньше второй.

Поступать иначе я не могу, как ни велики «непроизводительные расходы» и ума, и чувств. Сегодняшняя действительность властно требует, чтобы каждый ощущал себя гражданином в самом высоком и одновременно практическом значении данного понятия. Трудовая дисциплина — не просто формальная мера, она воспитывает совестливость, ответственность, собранность, самоорганизованность, а производственные успехи прежде всего знаменуют собой победы моральные. Прямым образом это относится к человеку под белой мантией, по «долгу службы» обязанному пропускать чужую беду и чужую боль через свои кровь и сердце. Тогда только он станет по-настоящему отзывчивым ко всему, что происходит вокруг.

Снова и снова размышлял я о том, что довелось пережить, что стало предметом разговоров и обсуждений с моими друзьями, единомышленниками, чему научил меня пример тех, кто был достоин только уважения и симпатии.

Все мы, при разных способностях и склонностях, заняты созидательным трудом. И цель у нас ясная. Но кто может сказать про себя, что он, создавая нечто принципиально новое или поднимая чрезвычайно важные вопросы, видел лишь доброжелательные улыбки и всяческую поддержку? Такого пока что нет. Легче сконструировать самую совершенную технику, нежели перестроить психологию людей, добиться, чтобы каждый понимал всю меру своей ответственности, отрешившись от эгоистических побуждений. А разве так уж редко бывает, что личные соображения берут верх над объективными интересами?..

Конфликты нового со старым неизбежны. Как в сфере человеческих взаимоотношений, так и в любой сфере человеческой деятельности. Прогресс сопровождается борьбой. Идёт борьба за нового человека, за развитие культуры, за повышение производительности труда, выполнение планов, идёт борьба мнений в науке. Это естественно.

Все хотят прогресса. Однако одни творят его своими руками, а другие предпочитают пользоваться его плодами. И разница в позициях определяет выбор арсенала средств обеих сторон.

Советская наука набирает темпы, которых не знала отечественная и мировая история. Мы гордимся тем, что обеспечили условия, позволяющие вступать на её поприще тысячам и тысячам молодых исследователей. Но не секрет, что в этом массовом притоке свежих сил попадаются индивидуумы, лишённые подлинного призвания. Под сенью того или иного института, лаборатории, клиники и т. п. они не прочь устроить себе престижную безбедную жизнь. Такие не горят в науке и отсутствие прямого таланта стараются компенсировать талантом выстраивать карьеру. Это далеко не безобидная для окружающих тактика, и уж, конечно, в первую очередь страдает дело. Борьба мнений в данном случае нередко подменяется борьбой амбиций.

Не так просто решать вопрос и о назначении руководителя научным учреждением, ибо не всегда можно верно предугадать творческий потенциал кандидатов на этот пост. Как правило, учёный, одержимый изысканиями, меньше всего думает о выпячивании собственного «я», держится скромно, неохотно афиширует свои достижения. К тому же у многих нет ни желания, ни склонности к административной работе, и им требуется серьёзная помощь. С этого фланга они уязвимы, но их блестящие замыслы, точно соотнесённые с перспективой, — залог жизнеспособности коллектива, если они его возглавят. Наоборот, «дутый» учёный не может существовать без саморекламы, всякий мелкий успех спешит преподнести как открытие, совершенствуется в искусстве убеждать в этом всех — иными словами, ловко пускает пыль в глаза. Ошибка там и тут нежелательна. Хороший учёный, но слабый организатор, не окажи ему нужной помощи, со временем станет жертвой более предприимчивых коллег. Ограниченный человек, добившись власти, всё равно не оправдает высокого положения, и рано или поздно с ним поведут борьбу настоящие таланты.

Я намеренно беру крайние варианты. Разумеется, в руководителе предпочтительно гармоничное сочетание деловых и человеческих качеств.

Наконец, небезоговорочна практика бессменного руководства, даже если оно поначалу удалось. Одни учёные до последних дней сохраняют активную форму, живут напряжённой творческой жизнью. Другие рано перестают расти, растрачивают старый капитал, не замечая, что уже давно отстали. Здесь необходим строго индивидуальный подход, и решающее слово должна сказать авторитетная комиссия. Не восемь комиссий в год, как это иногда бывает, а одна в несколько лет, но такая, чтобы её выводы были непререкаемы по объективности и научному уровню.

Признает подобная высококомпетентная комиссия, допустим, что институт перестал выдавать надлежащую ему продукцию, топчется на месте, надо вносить предложение о новом директоре. Но без обид и без ущемления прав прежнего руководителя. Не оскорбить за то, что не сделано, а быть признательным за то, что уже сотворено.

У нас много инстанций, призванных разбирать конфликтные ситуации, способствовать тому, чтобы в борьбе мнений рождалась истина. Истина, а не склока. Борьба эта только тогда будет прогрессивной, когда не свернёт с прямого пути, — в защиту всего лучшего, направленного на добро, на пользу людям, и в осуждение всего корыстного, необъективного, злопыхательского и отсталого. Тут не может быть компромиссов и недопустимы «перекосы», которые, к сожалению, порой не подвергаются принципиальной критике. Умалчивать об этом — значит усугублять нездоровые тенденции.

Публичное осуждение такого рода явлений имеет большой воспитательный эффект. Ведь задача заключается в том, чтобы мы жили и работали в чистом моральном климате, поскольку именно моральные категории в конечном счёте определяют судьбу нашего завтра.

В середине зимы я приехал в Москву на сессию академии и остановился у Петра Трофимовича.

Пётр Трофимович знает едва ли не каждого сколько-нибудь интересного писателя. Знаком он и с Сергеем Александровичем Борзенко.

— Боюсь спрашивать у вас, — заговорил я за завтраком, — как с Борзенко? Как он себя чувствует?..

— Плохо. Он лежит в больнице и будто бы никого из товарищей не хочет видеть. Говорят, что сильно слаб.

Позавтракав, я поехал в больницу, где лечатся сотрудники комбината «Правда».

Борзенко встретил меня грустной улыбкой, слабо пожал мою руку. Говорил с трудом, не было сил.

— Как там Неручев? — спросил меня. — В восемьдесят лет… не остудил сердца.

Полежав немного, повернул ко мне голову, показал на тумбочку:

— Блокнот… Неначатый. Отдайте Ивану Абрамовичу — на память. Мне он ни к чему. Сил нет… писать. И верно уж — не будет.

Вынул из-под подушки шариковую ручку…

К сожалению, с Сергеем Александровичем меня столкнула судьба, когда он был тяжело болен. При всём нашем старании, никаких надежд на его спасение не было. И хотя от него мы это очень тщательно скрывали, как человек с глубоким умом, он понял, что его ждёт в ближайшем будущем. Но это никак не отразилось на его поведении, разговоре, привычках. Может, он стал чуточку грустнее. Он любил жизнь для людей и не мыслил её, не делая пользы людям.

Находясь в клинике, Сергей Александрович, привыкший всё анализировать и делать для себя ясные выводы, понимал и чувствовал, что он быстро идёт к неизбежному концу, что все наши возможности исчерпаны, надежды нет, что он доживает свои последние дни.

И вот в эти дни, может, больше, чем когда-либо, сказывалось всё величие его как человека, всё благородство его характера, сила его выдержки. Он сохранил острую наблюдательность и не упускал случая, заметив что-то, сказать людям приятное. Он оставался таким же добрым, заботливым другом. Он был спокоен, твёрд, разумен, по-прежнему ко всем внимателен. Если бы я его совсем не знал, если бы я не был знаком его жизнью и трудами, то только по одному тому, как он держит себя в последние дни, сказал бы, что это был большой и красивый человек! И так бессмысленно рано уходил от нас, полный знаний, мыслей, желаний, неисполненных добрых дел, в которые бы он посвятил нас через свои творения, если бы жестокая смерть не вырвала его из наших рядов.

Я шёл пешком по улице Правды, затем по Ленинградскому проспекту к центру столицы. Думал о силе и мужестве дорогого мне человека, которого я больше не увижу. Сергей Александрович умирал и, умирая, оставался Человеком с большой буквы, думал не только о себе, о своей смерти, а ещё сохранил интерес к другим. Вспоминал о Неручеве: «…В восемьдесят лет… не остудил сердца». Блокнот подарил…

Я думал о Борзенко, и мне часто приходили на ум прочитанные о Пушкине слова врачей, наблюдавших последние дни и часы жизни великого поэта. Доктор Арендт, которого нельзя было упрекнуть в излишней симпатии к Пушкину, говорил: «Я много раз видел смерть различных людей и на поле брани и в мирных условиях, но я впервые встретился с проявлением мужества, силы воли и благородства, которые я наблюдал в последние часы жизни Пушкина». Он тяжело страдал от болей, но, кусая себе губы в кровь, сдерживался, чтобы не застонать. Врачи говорили ему: «…а ты постони, тебе легче будет!» — «Нет, нельзя мне стонать, — отвечал умирающий, — жена услышит — переживать будет».

Сергей Александрович Борзенко, несомненно, принадлежал к числу лучших людей своего народа.

Его жизнь была непрерывным подвигом. И умер он мужественно, не проронив слова.

Много раз мне приходилось наблюдать трагедии от болезней, и по-разному люди встречали надвигающуюся катастрофу. Вспоминаю рабочего Царькова, которому, одному из первых, я делал радикальную операцию по поводу рака пищевода. Сама операция прошла неплохо, он уже начал поправляться, когда присоединилось нагноение плевры. И сколько над ним ни бились, организм, ослабленный раковой болезнью, сопротивляться не мог, и все видели, что Михаил Иванович Царьков скоро умрёт. Чувствовал это и сам больной, но он держался мужественно.

Ни тени паникёрства, никакого намёка на упрёк, наоборот, он всё время нас успокаивал:

— Вы не терзайтесь. Вы сделали больше, чем в человеческих силах. Я всё это видел. Но что поделаешь, если мой организм подводит, ослаб от болезни.

А когда мы ему говорили, что он поправится, он, снисходительно улыбаясь, отвечал: «Зачем вы меня утешаете и говорите неправду? Я ведь все понимаю. Я вас хорошо изучил. И как вы стараетесь при мне напускать бодрость — я всё вижу. Да вы и не переживайте. Я славно пожил. Всю жизнь трудился, и если кто вспомнит меня, то только добрым словом. Я никого не обманул, ни за чей счёт не наживался. Жил скромно, но честно. Зла людям не делал…» И он действительно умер спокойно на моих глазах. Взглядом подозвал меня к себе поближе, взял мою руку, слабым движением пожал её, закрыл глаза и спокойно отошел в небытие…

Надолго останется в душе след от этих людей. После смерти Михаила Ивановича Царькова прошло почти тридцать лет, а он всё стоит передо мной. Были и другие примеры.

История народных бедствий даёт нам немало примеров того, как гибнут благородные люди и как умирают трусы.

Ведут на расстрел наших партизан, подпольщиков: взрослых, детей, стариков. Их бьют, они полуживые, но идут с гордо поднятой головой, поддерживая ослабевших. Ни стона, ни жалоб. Никто не просит ни милости, ни пощады и умирают героями.

Но вот схватили их палачей. Тех, кто только что гордо шагал рядом с ними, насмехался, унижал и бил беззащитных. Попались они сами, нависла угроза над ними, куда девался их боевой вид: жалкие и ничтожные, они валяются в ногах, умоляют их пощадить, сохранить им жизнь! Унижаются, плачут. А когда их всё же поведут на расстрел, они ведут себя как ничтожества, на которые противно смотреть…

Почему так по-разному проявляют себя люди в критические моменты жизни? Почему одни сохраняют своё человеческое достоинство до конца, другие умирают как слизняки?

Глубоко убеждён, что все дело в интеллекте, в существе человека, в его характере. Если человек умён, обладает высокой внутренней культурой, если он благороден, честен, добр, если он прост и скромен, свободолюбив и горд, любит свой народ и хочет ему блага, если он честно и красиво прожил жизнь, а целью всей жизни была идея добра, он сохранит своё человеческое достоинство до последней минуты.

Сама смерть есть жестокость для человека. Когда я смотрел во время панихид на своих мёртвых друзей, у меня появлялось ко всем переживаниям ещё и чувство обиды за них: что вот эти умные, гордые, сильные люди лежат бездыханные, сражённые смертью, покорные тем, перед которыми лежат, и всё зависит от этих людей, возвеличат ли они умершего или надругаются над ним.

Некрасиво и жалко умирают люди неблагородные и злые, с ограниченным интеллектом, с отсутствием внутренней культуры и человеческого достоинства, жизнь для которых проходила с постоянными мыслями — потуже набить свой желудок вкусной едой, вином, накопить как можно больше драгоценных вещей. Они цепляются за жизнь, меньше всего думая о том, как они выглядят перед людьми, и не потому, что боятся, что их не вспомнят после смерти добрым словом.

Привыкшие к наслаждениям в жизни, они и самую жизнь считают своим удовольствием и не хотят поэтому с ней расставаться.

Если всё равно от смерти не уйти, то лучше отнестись к ней философски и умереть достойно, а страдания свои запрятать от людских глаз. И это нужно делать опять-таки не для себя, а для людей, которым ещё жить и которые должны в жизни подражать достойным.

Сергей Александрович Борзенко прожил свою жизнь красиво. А по-настоящему жить красиво — это значит быть увлечённым какой-то большой благородной идеей, интересным делом, направленным на добро людям, своему народу, своей стране. Жить красиво — это значит никогда, ни при каких обстоятельствах не терять своего человеческого достоинства.

Мы, атеисты, не верим в загробную жизнь, но мы верим в бессмертие добрых дел, и каждый из нас хотел бы внести свою лепту в эту общую копилку добра. При этом не столь уж существенно, будет ли эта лепта внесена при жизни или после смерти. Лишь бы было сделано благо для народа, народ поймёт и помянет всегда добрым словом.

А. С. Попов, изобретатель радио, писал: «Я русский, люблю всё русское и рад, что если не сейчас, то потомки наши поймут всю сущность и значение для человечества нового средства связи».

Нравственные начала приобретают особое значение в решении глобальной проблемы современности — в борьбе за мир. Советские люди, перенёсшие на своих плечах основные тяготы второй мировой войны, хорошо знают, какие неисчислимые бедствия несёт народам неудержимая агрессия, тем более при нынешних варварских средствах массового уничтожения. Поставлена под угрозу цивилизация и жизнь в масштабах планеты.

Медицина по своей природе — самая благородная область человеческой деятельности. И закономерно, что советские медики, руководствуясь высокими принципами гуманизма, активно включились в движение «Врачи мира за предотвращение ядерной войны». Сопредседатель движения советский академик Евгений Иванович Чазов. Да и в любых контактах с зарубежными коллегами мы неизменно стараемся представить миролюбивую политику своей Родины. Об этом я уже рассказывал в книге. Об этом мы часто говорили с Борзенко.

Когда расслаблялась душа, я с ощутимой болью вспоминал Борзенко. Он так и остался для меня эталоном гражданственности — не классическим, не хрестоматийным, а своим и потому особенно сильным. Этот «дух» не угас в нём до самой смерти.

— Время бежит быстро, — сказал я Петру Трофимовичу, когда однажды мы засиделись с ним допоздна.

Незаметно приблизилась полночь. Мы вышли на улицу.

— Вы говорите о жизни, о быстротечности дней?..

Он помолчал с минуту, а потом с твёрдостью в голосе добавил:

— И всё равно: в жизни можно успеть сделать что-то полезное. Я мысленно представил себе путь, который выбрали такие учёные, как Н. Н. Петров, М. П. Чумаков, А. А. Смородинцев… Жизнь, прожитую Сергеем Александровичем Борзенко… Да, конечно, человек многое может сделать, если он — Человек.

СОДЕРЖАНИЕ

ТОЧКА ОТСЧЁТА..................................................................................... 2

КАЖДЫЙ ДЕНЬ И ВСЮ ЖИЗНЬ....................................................... 52

СПРОСИ С СЕБЯ СТРОГО.............................................................. 174

ОПЫТ — ЛУЧШИЙ УЧИТЕЛЬ.......................................................... 240

ИСТИННО ЧЕСТНО СЛУЖИТЬ РОССИИ.................................... 289

НА РОДИНЕ.......................................................................................... 345

Книги Фёдора Григорьевича Углова:
www.uglov.tvereza.info

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: