Главная

Популярная публикация

Научная публикация

Случайная публикация

Обратная связь

ТОР 5 статей:

Методические подходы к анализу финансового состояния предприятия

Проблема периодизации русской литературы ХХ века. Краткая характеристика второй половины ХХ века

Ценовые и неценовые факторы

Характеристика шлифовальных кругов и ее маркировка

Служебные части речи. Предлог. Союз. Частицы

КАТЕГОРИИ:






Судья Верховного Суда Республики Беларусь И.Н.Минец 5 страница




Согласившись с принципом вменяемости, выставленным этой доктриной, мы едва ли можем согласовать его с рациональной теорией наказуемости, с понятием о наказании как о юридической охране правового порядка. Если основой вменения является только отпадение воли от ее идеальной сущности, противоречие ее идее справедливости, то единственным рациональным содержанием наказания будет воздаяние, возмездие. Как скоро воля отреклась от своей сущности, как скоро совершилось отпадение единичной воли от общей, то создалось и основание наказуемости отпадшей воли: отрицание полной свободы действий человеческих естественно устраняет возможность смотреть на наказание как на возмездие *(682).

Наоборот, всякое представление о наказании как о целесообразном проявлении государственной деятельности не может быть совместимо с доктриной свободы воли: это замечание одинаково относится к теориям устрашения, предупреждения, исправления *(683). Даже такое примитивное понятие о наказании, какое мы встречаем, например, в Уложении царя Алексея Михайловича, требовавшем казни для того, чтобы иным неповадно было так делать, предполагает определяемость преступника известными данными в момент действия; еще сильнее, конечно, выдвигается это требование в теории, рассматривающей наказание как средство общественной борьбы с преступностью. Ввиду этого можно, перефразируя приведенные выше слова Кестлина, сказать: если мы признаем неподчиненность человеческих действий закону причинности, как закону всех конечных явлений, то мы можем говорить о мести, возмездии, но не может быть и речи о наказании как юридическом институте, о целесообразной карательной государственной деятельности *(684).

Остается рассмотреть указанные выше основания, на которых покоится само предположение о произвольности человеческой волеопределяемости. Главным аргументом является свидетельство нашего сознания, но можно ли положиться на такое свидетельство? Не считает ли себя человек свободным, как заметил еще Спиноза, только потому, что он видит действия и не в состоянии подметить их причины? *(685)

Мы делаем критерием наше сознание, но кто же не знает, как часто ошибочны бывают его представления? Заблуждения сознания бывают не только индивидуальны, но и коллективны, господствуют целые века, переживают даже их научное ниспровержение: не подсказывает ли нам ежедневно наше сознание, что Солнце движется вокруг Земли, не говорят ли нам ежедневно наши календари, что солнце восходит и заходит, а между тем века прошли после научного ниспровержения этой гипотезы. Сознание, по замечанию Бокля, может быть непогрешимо относительно факта, им свидетельствуемого, но оно в то же время может быть погрешимо относительно истины. Не представляется ли таким же заблуждением сознание человека о свободе своих действий? Не надо забывать, что сознание открывает известное состояние духа в данную минуту, но не открывает длинного ряда причин, от которых зависит это состояние. Мало того, анализируя данные нашего сознания о свободе наших действий, мы встретимся там с указаниями иного порядка. Не говорит ли нам наше сознание, что, зная известное лицо, его характер, степень развития, мы можем с достаточной безошибочностью предсказывать его поведение и действие в известных обстоятельствах; не являются ли для нас оскорбительными предположения людей нам близких о возможности совершения нами известного поступка и не упрекаем ли мы их за подобные предположения? Но какие же данные нашего сознания скрываются за подобными требованиями? Очевидно, убеждение, что наши поступки суть результаты не произвола, а определенных предыдущих.

 

Der Menschen Thaten und Gedanken *"Поступки и мысли людей

 

(нем.).,говорит великий человековедец

 

Шиллер.Sie sind nothwendig, wie des Baumes Frucht,

Sie kann der Zufall gaukelnd nicht verwandeln.

Hab'ich des Menschen Kern erst untersucht,

So weiss ich auch sein Wollen und sein Handeln *

"Они необходимы, как плоды дерева,

И случайность не может обманно их изменить.

Лишь познав суть человека,

Можно понять его желания и поступки (нем.).

 

Таким образом, наше сознание не может служить непреодолимым аргументом в пользу разбираемой доктрины, тем более что против нее выставляются весьма сильные возражения, имеющие более точный характер *(686).

Bсе научные открытия последних столетий, весь процесс человеческого знания сводятся к раскрытию принципа законосообразности в окружающих нас явлениях: там, где ум человеческий видел доселе простое действие случая или вмешательство сверхъестественных сил, где он предполагал не только видоизменение, но как бы устранение основных начал мировой жизни, научный анализ открывает постоянные элементы, допускающие подведение этих явлений под точные, неизменные законы природы, применение к ним исчисления и измерения.

Безусловное господство законов причинности и непрерывности охватывает весь конечный мир, начиная от космических явлений Вселенной и кончая жизнью и деятельностью едва заметных, даже и под микроскопом, инфузорий. Можем ли мы выделить из общей цепи существ и явлений человека и его деятельность? Можем ли мы сказать, что деяния людей не объемлются известной, вневременной беспрерывностью бытия? Можем ли мы объяснить себе такую громадную пропасть, будто бы отделяющую этот малый мир - микрокосмос, от всего сущего? Гордый человеческий ум действительно пытался противопоставить себя всему остальному творению, философский идеализм, как субъективный, так и объективный, возвел в апофеоз это самомнение, рассматривая человеческую личность как самосознающее проявление того абсолютного духа, который безлично и бессознательно живет в природе, или даже возводя человеческое я на степень творца этой природы, но, по справедливому замечанию Вагнера *(687), "все новейшие открытия положительных наук вырывали камень за камнем из царственного венца, украшавшего человека". Земля, которая составляла подножие его величия, из центра мироздания сделалась, с успехами астрономии, незначительным элементом системы, в свою очередь теряющейся в бесконечной массе систем, составляющих космос; явления природы, в которых человек прозревал глас Божества, возвещавший именно ему горе и радость, бедствия и страдания, как гром и молния, радуга и кометы и т.п., раскрыты и разъяснены, сведены к простым физическим и астрономическим явлениям; вместе с тем и сам человек из сосредоточия сущего сделался простым звеном в общей цепи существ, звеном, хотя и замыкающим эту цепь, но тем не менее тесно и неразрывно связанным с предшествующими звеньями, а потому и долженствующим подчиняться тем же законам. "От земли бо взят и в землю отыдеши" - гласит надгробная песнь нашей церкви, смиряя пред лицом Единого, вне пространства и времени сущего, горделивое самомнение предстоящих "снеди червей".

Далее, сами явления, совершающиеся в человеке, в его психической жизни, стали также предметом точного анализа. Мышление и его процессы сводятся к определенным эмпирическим началам, разнообразные психические явления, ощущения, чувствования подвергаются измерению, физическому и математическому анализу.

Наконец, изучение тех действий человека, которые именно почитаются продуктами его свободной решимости, не только показало, что они проявляют постоянство и правильность, свидетельствующие, что и в них осуществляются известные законы, но и установило их известную связь и зависимость от космических, физических и социальных явлений и событий. Моральная статистика, изучая такие проявления человеческой свободы, как брак, самоубийство, преступления, установляет не только пропорциональное соотношение их с численностью населения, но и условия их географического распределения, соотношение их с временами года, с температурой и т.п.; она приводит данные, свидетельствующие о том, что как ни свободен, по-видимому, выбор лиц брачащихся, но вероятность вступления в брак лиц того или другого возраста, девиц и вдов может быть вычислена заранее, что может быть предугадано количество браков, поражающих по различию возраста мужа и жены и т.п.; статистика указала, что выбор оружия убийства, рода смерти и т.п. стоит в зависимости от внешних, определяющих человека условий.

При этом напрасно было бы утверждать, что выводы статистики не колеблют принципа свободы воли, так как, имея дело с обобщениями, с законами больших чисел, они не могут определять индивидуальной деятельности и свободы. Обобщение не может быть качественно противоположно обобщаемому. Какое бы большое число произвольных действий мы ни взяли, мы не в состоянии получить из их суммы нечто, исключающее понятие произвола: предполагая законосообразность явлений социальной жизни вообще, мы тем самым неминуемо предполагаем законосообразность каждого отдельного факта.

А все эти соображения приводят к тому заключению, что все действия человека, с коими имеет дело уголовное право, не произвольны, а подчинены общему закону причинности, что акты его воли суть особые проявления общего закона взаимодействия сил, в силу чего и становится возможной рациональная теория наказания, как специального вида борьбы общества с преступлением *(688).

101. Не находя, таким образом, возможности построения учения об уголовной вменяемости на теории индетерминизма, мы должны обратиться к теориям противоположным, признающим человеческие поступки подчиненными общему закону достаточной причины, господствующему во всем конечном мире. Но в этой группе мы встречаем два оттенка: первый я бы полагал возможным назвать теорией необходимости человеческих действий, теорией фатализма или нецессарианизма в тесном смысле, а второй - теорией закономерности человеческих действий *(689). Первая теория признает безусловное тождество явлений природы и действий человека, так что лишение жизни, учиненное злоумышленником, умалишенным, животным, молнией, - по существу своему представляют совершенно сходное явление; вторая теория, напротив того, допускает между ними различие, ища его основания в свойстве сил, созидающих явление, в различии условий, при которых возникает известное действие, противопоставляя бессознательные силы силам, способным сознавать существо и значение производимого ими.

Особенно многочисленны и разнообразны попытки первой группы, хотя само собою разумеется, что подробный обзор и разбор их не может иметь места в курсе уголовного права; я приведу только в виде примера некоторые учения представителей двух оттенков нецессарианизма: субъективного, доказывающего необходимость человеческих действий, основываясь на свойствах человеческой организации, и объективного, защищающего нецессарианизм на основании наблюдений целого общества и его исторического развития.

Наиболее старой представительницей первого оттенка является теория сенсуалистов, разработанная в применении к уголовному праву известным немецким юристом Гоммелем. Гоммель изложил свою теорию в сочинении, изданном им под псевдонимом Иox в конце XVIII столетия, "О наградах и наказаниях по турецким законам" *(690), в сочинении, которое и ныне, несмотря на целое столетие, нас от него отделяющее, читается с большим интересом, благодаря в особенности живому, образному изложению.

В природе, нас окружающей, говорит Гоммель, мы находим непрерывную, тесную связь явлений, как одновременно существующих, так и последующих. В мире конечных явлений нет причин главных и второстепенных, близких и отдаленных, и от ничтожного, по-видимому, факта могут произойти мировые события. Если бы Бог, замечает Иох, должен был уничтожить какой-либо атом мироздания, то и земля и небо распались бы. А между тем в эту цепь причинностей вплетена и наша воля, или, правильнее говоря, ее проявления: допустив ее безусловную свободу, независимость, не должны ли мы будем отказаться от признания тесной связи и зависимости всех прочих мировых явлений?

К этим космическим основам Гоммель присоединяет и психологические соображения, построенные по началам учения сенсуалистов о полной зависимости нашего психического мира от внешних впечатлений. Из ничего не может быть что-либо, а потому было бы бессмысленно утверждать, что воля творит свое содержание без достаточных оснований; напротив того, опыт указывает нам, что воля опирается или на животные побуждения, или на представления рассудка. Таким образом, в воле не может быть ничего, чего бы не было в рассудке, а в рассудке ничего, чего бы не было в чувствах; душа человека-это tabula rasa *""Выскобленная доска", чистый лист (лат.).", на которой содержание вписывается исключительно природой. Воля наша подобна весам: она всегда будет в покое, пока впечатления или представления ума не наклонят ее в ту или другую сторону; но, подобно весам, она не в состоянии из себя произвести тяжесть, нарушающую равновесие. Защитники свободы воли ссылаются на ежеминутно повторяющийся акт сознания, но они не могут привести ни одного факта, подтверждающего ссылку; притом же многие ли из защитников этого аргумента действительно в него верят? Большинство этих защитников, остроумно замечает Иох, уверяя в свободе своих действий, немедленно затем готовы бежать к цыганке, чтобы гадать о будущем. Все учение о природе человеческих действий Иох резюмирует таким стихом:

 

Frei und Sclave, wie man will. Endlich hab'ich es gefunden:

Frei von sichtbarlichem Zwange, bin ich unsichtbar gebunden.

 

Единственным источником нашей психической деятельности являются ощущения, восприятия наших чувств; вся остальная психическая деятельность сводится к механическим законам переработки; отсюда естественный шаг к фаталистической теории всей космической жизни.

Мировые явления не только совершаются по закону достаточной причины, но покоятся на начале необходимости. Все, что совершилось, не только было необходимо при данных условиях и в данное время, но было необходимо безусловно. От вечности предопределено каждое событие, и ничто в мире не может изменить течение жизни. Если я хочу чего-нибудь, то я хочу не только в силу достаточной к тому причины, но и в силу того, что мое хотение так же неизбежно, как падение тела на землю: оно предопределено заранее.

Переходя к вопросам права и нравственности, Гоммель проводит и здесь то же начало необходимости. Похвала и порицание, с которыми мы относимся к какому-либо факту, не создаются нами, а являются продуктом красоты или недостатка и их воздействия на наши чувства; не от нас зависит иметь склонность, любовь или отвращение к чему-либо, это возникает помимо нашей воли, как смех и слезы. В сердце человека вложено, что мы должны любить и награждать то, что укрепляет человеческое общество, ненавидеть и наказывать то, что ему вредит. Наше порицание, угрызения совести возникают тем же путем, как и отвращение к предметам внешнего мира: они необходимый продукт самих явлений.

В человеке все дано извне. Если ты веришь в Христа, то это не твоя заслуга, а Божья милость, не веришь - это только твое несчастье. Ты сделался разбойником не по собственному произволу, а по достаточным причинам, ты сделался таким, потому что не мог быть иным. Но как же объяснить, при таком взгляде на преступление, наказуемость этих деяний, как не тем же предвечным предопределением? Я смотрю на повешение, говорит автор, как на нечто необходимо следующее за известным деянием. Как же можно повесить вора, спрашивает Гоммель, если он таков по своей природе? Зачем бьешь ты осла за его глупость, отвечает он на это; зачем убиваешь волка или бедную блоху, так как и они кровожадны по своей натуре? Кто нам вредит, того мы убиваем. Действуешь ли ты несправедливо, убивая бешеную собаку? Назовешь ли ты несправедливым Бога за то, что он допустил родиться кому-либо слепым? Конечно, человек не собака, не блоха, не волк, но они сходны в одном: их поступки не могут быть им вменяемы, т.е. не могут быть признаны продуктами их свободной воли.

К тем же выводам, хотя и по другим основаниям, приходят и другие представители этого оттенка детерминизма. Так, френолого-краниоскопическая школа *(691), выходя из того положения, что все наши идеи, наклонности, стремления соврожденны человеку, растут и развиваются вместе с развитием организма, даже могут быть исследуемы и изучаемы путем внешнего анатомического исследования организма, в частности путем измерения и обследования черепа, его бугров и впадин, так же как и противоположное этой доктрине психологическое учение сенсуализма, отрицают всякую самобытность человеческого ума, всякое значение личных психических сил человека. Поэтому, хотя ни основатель френологической теории Галль, ни его последователи, как Шеве, не отрицали ни свободы воли, ни уголовной вменяемости и ответственности, требуя только, чтобы вся существующая система наказаний была отброшена, так как она портит преступника и физически, и нравственно, относится к преступному деянию, так сказать, поверхностно, и допуская сохранение тех карательных мер, которые дают возможность бороться с преступными наклонностями в их корне, тем не менее их нужно отнести к представителям чистого детерминизма. По теории френологов, преступление должно рассматриваться как последствие несчастного развития одних органов в ущерб другим, а потому и является скорее анатомической аномалией, следовательно, о свободе преступной решимости не может быть и речи и, следовательно, наказание должно быть ортопедической мерой, направленной на изменение организации преступника, или же должно состоять в извержении его из человеческого общества, в уничтожении неисправимого.

Далее, к этой же группе должна быть отнесена психиатрическая теория преступности *(692), бывшая, вместе с предшествующей группой, ближайшим родичем антропологической школы, признающая преступление патологическим явлением; теория, достигающая крайнего предела в известном афоризме, что преступление есть особенный вид психического расстройства. Особенно подробно развито это учение у Деспина в его трехтомном сочинении, страдающем, несмотря на большой запас наблюдений, опытных данных, чисто метафизическим построением и блещущем громкими, но бессодержательными фразами. Анализируя психологические состояния преступников, говорит он, мы легко можем усмотреть их ненормальность, она выражается в той легкости, с которой преступники уступают побуждениям, долженствующим возбудить неодолимое отвращение во всяком нравственном человеке; эта нравственная болезнь должна быть отличаема от обыкновенного помешательства, так как при этом не замечается расстройства мозгового аппарата, преступники пользуются телесным здоровьем и их психическое состояние не наклонно к ухудшению, так что их бессмысленно помещать в заведения для умалишенных. Болезнь преступников относится к нравственной сфере.

Преступные пожелания, склонности, пороки существуют, конечно, у всех людей, хотя, может быть, и не в таком развитии, как у преступников, но у нравственно здоровых людей всякое безнравственное желание, всякая преступная мысль вызывает борьбу с нравственными инстинктами, кончающуюся благоприятным исходом. Вот эта - то способность к борьбе и отсутствует у преступников; поэтому они и страдают психической аномалией, выражающейся в слабости или отсутствии нравственного самосознания, совести. Это состояние можно назвать нравственным идиотизмом. Умственное развитие и знания не могут уничтожить подобной аномалии; напротив того, ум, направляемый исключительно дурными страстями, делается тем опаснее, чем он развитее. Эта нравственная болезнь свойственна всем преступникам, все они нравственно несвободны.

И при этой постановке, очевидно, устраняется различие вменяемости и невменяемости, а все поступки, добрые и злые, преступные и непреступные, представляются так же подчиненными закону необходимости, как и симптомы какого-либо тифа, падучей болезни и т.п. То же замечание вполне применимо и к психиатрической теории Томпсона, объясняющего преступность не столько психическим расстройством, сколько психическим вырождением, начинающимся с детского возраста преступников и отражающимся на их физических свойствах: слабой золотушной конституции, неблагоприятном развитии черепа, тупой физиономии, непропорциональности частей тела и т. п.; в психическом и нравственном отношении преступники отличаются тупоумием, эпилепсией, наклонностью к помешательству; посещая тюрьмы, мы всегда найдем в них те же типы, как и в доме умалишенных; причем между ними, как и между больными, господствует тот же закон наследственности. Таким образом, всякий преступник, являясь прирожденным психическим выродком, необходимо, в смысле юридическом, должен быть признаваем невменяемым субъектом *(693).

Наконец, к этой же группе должно быть отнесено и учение о прирожденном преступнике итальянской школы антропологов. По крайней мере, с таким детерминистическим характером является эта доктрина у ее основателя Ломброзо, в особенности в первом издании его "Преступного человека", в котором он признавал только один преступный тип - прирожденного преступника, а равно и у других, в особенности крайних представителей этого направления *(694). Преступник, по этому учению, резко выделяется своими анатомическими, психическими и патологическими, социальными аномалиями из окружающей среды; отличается от общих признаков нации, к которой принадлежит; он напоминает признаки иных рас, преимущественно рас вымерших, в силу чего в нем наглядно проявляется теория атавизма. Исследуя прошлое преступников, их генеалогию, мы найдем среди их сородичей, в их семье умалишенных, эпилептиков, пьяниц, доказательства их принадлежности к вырождающемуся классу. Все это дает право утверждать, что в каждом обществе существуют индивидуумы с преступной организацией, которые, под влиянием космических, физических, а иногда и социальных условий общественной жизни, необходимо влекутся в преступную деятельность, так что для них учинение преступления столь же неизбежно, как и для всякого тела осуществление вековечных законов природы *(695).

Все предшествующие группы - сенсуалисты, френологи, психиатры, антропологи-доказывают необходимость актов человеческой деятельности, основываясь на аналогии или сходстве этих актов с явлениями внешнего мира, не предрешая вопроса о тождестве или различии сил, в них проявляющихся; мало того, большинство писателей этой группы, особенно из старых, тщательно защищаются против всяких обвинений в материализме, объявляя себя спиритуалистами. Понятно поэтому, что еще полнее должна была примкнуть к детерминизму школа, указывающая на то, что за формальным сходством процессов психических и физических скрывается единство творящих их сил *(696). Жизнь во всех ее проявлениях, говорит эта доктрина, есть результат различных комбинаций материи, наступающих необходимо там, где только существуют нужные для того элементы, а так как материя безусловно подчиняется законам физическим и химическим, то и ее деятельность - жизнь - должна носить чисто механический характер.

Более однообразия представляют теории объективного детерминизма, первенствующее место между коими занимает религиозный детерминизм, учение предестинационистов. Начало этого учения в христианском мире восходит еще ко времени знаменитого спора Пелагия и Юлиана с Августином *(697), а затем в числе защитников учения о предопределении мы встречаем ряд выдающихся христианских мыслителей, как Кальвин, отчасти Лютер, а позднее Бональд, Жозеф де Местр и другие. Исходная точка учения Августина - идея о непрерывном Божеском управлении делами мира; все, что совершается в мире, является не только предзнаемым, но и предопределенным, что и выражено в известном евангельском изречении: "И ни едина от них (птиц) падет на землю, без Отца вашего; вам же и власи главнии все изочтени суть. Не убойтесь убо: мнозих птиц лучше есте вы" (от Матфея, гл.10, 29-31). Допустив произвольность человеческих действий, мы несомненно поколеблем предустановленную гармонию, неминуемо придем к отрицанию идеи о Божеском всемогуществе и всеведении, поколеблем догмат творения, истинность пророчеств, откровение Иоанна и т.д. *(698) Очевидно, что этот принцип предопределенности всего совершающегося охватывает собою и область преступного, так что преступления, с точки зрения их необходимости, отождествляются с вредом, причиняемым силами природы, животными и т.д.; но, по мнению предестинационистов, это положение не исключает наказуемости преступников. Человек не свободен, учит Кальвин, однако он отвечает за свои деяния, потому что первый человек, совершив проступок, погубил свое потомство. Оттого, по мнению де Местра, всякое наказание, назначаемое властью, справедливо, и в этом отношении он даже не признает возможности юридических ошибок. Наказания, продолжает он, совершенно аналогичны с болезнями, так как они являются карой за грехи наши или наших отцов; другими словами, всякое конкретно понесенное наказание так же предопределено от века, как и сами преступления.

Другие доводы в защиту объективного детерминизма приводятся из данных моральной статистики, а потому весьма нередко в группу нецессарианцев зачисляют и статистиков, хотя нельзя не сказать, что при ближайшем изучении трудов важнейших представителей этого направления, как французских - Кетле, Герри, так, еще более, немецких - Вагнера, Ваппеуса, Ловенгардта, Дробиша, Эттингена, мы увидим, что, свидетельствуя постоянство фактов общественной жизни, их законоподчиненность, они не признавали их тождества с явлениями мира физического, они нигде не отрицали значительной роли в этих событиях самой самосознающей человеческой личности. Таким образом, Кетле, например, говорит (Physique sociale), что он вовсе не думает, что человек ничего не может сделать для своего улучшения, так как, несмотря на постоянство явлений, воля человеческая может изменять их... Как член общества, отдельное лицо каждую минуту подчинено общим причинам и уплачивает им обыкновенную подать, но как человек, употребляя всю силу своих умственных способностей, оно некоторым образом господствует над этими причинами, видоизменяя их деятельность и стараясь приблизиться к лучшему состоянию... Сила, видоизменяющая деятельность общих причин, развивается с развитием человеческого разума. В силу этой способности общество, взятое в различные эпохи его существования, оказывается измененным; мало того, это влияние человека отражается даже на действии законов окружающей нас природы; даже замечаемое ныне увеличение средней человеческой жизни зависит не столько от действия естественных факторов, сколько от самого человека*(699).

Обсуждая доктрину детерминистов с точки зрения, нас интересующей, мы увидим прежде всего, что при последовательном ее проведении представители этого направления должны резко расходиться не только с современной уголовной доктриной, но и с законодательствами относительно самого понятия о вменении деяния известному деятелю *(700). Для них существует и может существовать только вменение физическое, признание внешнего причинного соотношения между фактором производящим и произведенным событием, так как человек есть простое орудие, коим действуют вне его стоящие, могучие, непреодолимые силы, а между тем современное право уголовное, в отличие от законов древнейшей формации, понятие уголовного вменения определяет наличностью не только внешней причинной связи, но и внутренней - виновностью. Для последовательного детерминиста смерть, причиненная молнией, укушением бешеной собаки, удушением, которое учинено умалишенным, или выстрелом, сделанным с целью ограбления убитого, суть тождественные события; единственное различие, которое можно установить между ними, это отнесение одного события к результатам действия сил физических, другого - к действию животного и третьего - к человеку; но и это различие является чисто формальным, и притом в одну общую группу отойдут тогда действия ребенка, умалишенного и разбойника. Всякое исследование в теории уголовного права способности ко вменению и причин, ее уничтожающих, становится, с этой точки зрения, в сущности излишним *(701).

Вместе с тем теория детерминизма, так же как и доктрина свободной воли, не может послужить базисом рациональной теории наказания: преступное деяние является вредоносным, а потому и может вызывать те же последствия, какие вызывают прочие вредоносные акты. Последствия эти могут быть или инстинктивные, или сознательные. Причинение боли рефлективно вызывает в нас реакцию против того, что причиняет боль; наказание является, как и говорил Гоммель, таким же актом, как и умерщвление укусившей нас блохи или комара, т.е. наказание является грубым, бессодержательным возмездием, кровью за кровь и болью за боль, да и то возможным только относительно тех преступных деяний, которые причиняют боль физическую. Меры, сознательно принимаемые в видах устранения подобной опасности в будущем, могут быть, по этой теории, двояки: или они могут быть физически предупредительными, как, например, громоотводы по отношению к молнии, плотины по отношению к разлитию рек, или физически истребительными, как умерщвление бешеной собаки, диких зверей, сусликов, саранчи; следовательно, по отношению к преступнику могут быть применяемы или меры предупредительные-изгнание из государства, вечное заточение, или истребительные - смертная казнь*(702).

Притом же, будучи последовательными, защитники этой доктрины должны допустить применение этих мер, как скоро будут обнаружены признаки преступности или преступной организации данного лица, подобно тому как не будем мы дожидаться, для истребления бешеной собаки, чтобы она действительно искусала кого-нибудь. Известен анекдот о том, что Галль посоветовал в Берлине держать в тюрьме одного мальчика всю жизнь, так как поверхность его черепа свидетельствовала о невозможности его исправления; но не будет ли в таком же положении и адепт школы Ломброзо, с ее анатомическими признаками homo delinquens *"Провинившийся человек, преступник (лат.).", когда ему представят субъекта с самой неприглядной генеалогией, с привычками и обычаями, свидетельствующими о принадлежности его к расе преступников?






Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском:

vikidalka.ru - 2015-2024 год. Все права принадлежат их авторам! Нарушение авторских прав | Нарушение персональных данных