Huxley A . The Devils of Loudun 12 страница

Но вообще-то, конечно, можно было обойтись и без науки. Связь осужденного с адскими силами сомнений не вызывала. Когда арестанту устроили очную ставку с монахинями, они набросились на него, как свора псов. Бесы орали во всю глотку, что именно этот человек заставил их вселиться в тела монахинь. Это он каждую ночь в течение четырех месяцев бродил по монастырю, приставая к христовым невестам и нашептывая им непристойности. Лобардемон и его писцы старательно все это записывали. Протокол был должным образом составлен, подписан и скопирован. С теологической точки зрения, вина тоже была доказана.

Чтобы еще больше подкрепить обвинение, экзорцисты разыскали в кельях «вещественные доказательства». Все они появились там чудодейственным образом, причем некоторые (что звучало особенно удивительно) были «выблеваны». При помощи этих «знаков» добрые сестры и были околдованы слугой дьявола. Например, среди «знаков» оказался клочок бумаги с тремя каплями крови и восемью апельсиновыми зернышками. К этому был прибавлен пучок из пяти соломинок. Затем — сверток, в котором лежали щепки, червяки, волоски и гвозди. Самое главное вещественное доказательство нашла сама мать-настоятельница. 17 июня, когда в ней бушевал бес Левиафан, она выплюнула изо рта кусочек сердца ребенка (во всяком случае именно так предмет был идентифицирован самим бесом), принесенного в жертву на шабаше близ Орлеана в 1631 году. Не удовлетворившись этим, Иоанна предъявила также оскверненную просфору и несколько капель крови и семени Урбена Грандье.

Конечно, не обходилось и без накладок. Однажды, например, бес (находившийся в непосредственной близости от Святых Даров) вдруг заявил, что господин де Лобардемон — рогоносец. Писец немедленно записал в протокол это показание. Сам барон при экзорцизме не присутствовал и впоследствии подписал документ, даже не удосужившись его прочитать. Таким образом, органы дознания официально установили, что у господина барона в семье не все благополучно. Когда эта история стала достоянием гласности, смеху и шуткам не было предела. Лобардемон разозлился, однако ничуть не смутился. Компрометирующий документ был изъят и уничтожен, глупого писца уволили, а наглым бесам задали хорошую взбучку, чтобы впредь не дерзили. Получалось, что новая доктрина куда действеннее той, что применялась раньше.

Лобардемон быстро понял, в чем заключается одно из главных преимуществ допроса «бесов». Устами дьяволов, которые не смеют лгать в присутствии Святых Даров, можно отличным образом льстить его высокопреосвященству, прибегнув к методе, доныне неслыханной. В протоколе экзорцизма от 20 мая 1634 года (он весь написан рукой самого барона) мы читаем: «Вопрос: Что скажешь ты о великом кардинале, охранителе Франции? Дьявол отвечает, клянясь именем Бога: «Он — бич всех моих добрых друзей». Вопрос: А кто твои добрые друзья? Ответ: Еретики. Вопрос: Чем же еще славен этот великий человек? Ответ: Тем, что трудится на благо народа, обладает даром мудрого правления, ниспосланным ему самим Богом, а также желает сохранить мир в христианском мире и всеми своими помыслами стремится принести благо его величеству».

Отличная характеристика, к тому же произнесенная созданиями ада, которые, связанные священной клятвой, могли говорить только правду. Монахини при всей своей истеричности всегда помнили что можно, а что нельзя. Доктор Габриэль Леге, автор книги «Документы, касающиеся истории луденских одержимых» (Париж, 1874), пишет, что бесы изрыгали проклятья в адрес Всевышнего, Иисуса Христа и Пресвятой Девы, но никогда не злословили против Людовика XIII и, тем более, его высокопреосвященства. Добрые сестры знали, что они могут поносить Небеса, сколько им заблагорассудится, но грубить господину кардиналу небезопасно…

Однако пора вернуться к Урбену Грандье.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

I.

Есть идеи, которые считаются недопустимыми в данное время и в данном месте. Но недопустимость идей еще не означает, что человек не. способен испытывать определенные эмоции, а также совершать действия, к которым эти эмоции его побуждают. Таким образом, поступки, к которым общество относится с крайним осуждением, все равно совершаются, пусть даже вопреки веяниям времени. Люди не властны над своими чувствами и своим темпераментом; они поступают так, как велит им натура, однако осмыслять свои действия они могут лишь в рамках воззрений своей среды. Мысли и действия подвергаются интерпретации со стороны традиционной морали и идеологии, однако при этом человеку не всегда удается одурачить самого себя. Например, вера в вечное проклятие может уживаться с сознанием, что человек совершает смертный грех. Я хотел бы процитировать весьма красноречивые комментарии, содержащиеся в записях Бейля, посвященных Томасу Санчесу, ученому-иезуиту, который в 1592 году опубликовал трактат о женитьбе. Современники и потомки считали эту книгу верхом непристойности. Суждения Бейля на интересующую нас тему звучат так: «Мы не знаем, как была устроена частная жизнь древних язычников, и потому нам трудно судить, осквернялось ли таинство брака у язычников таким же непотребством, как у христиан; во всяком случае, вероятнее всего неверные не превосходили в бесчинствах многих из тех, кто свято верит в истинность Священного Писания. Эти люди знают и о рае, и об аде, и о чистилище, и о прочих догмах католической церкви, но все это не мешает им погружаться в бездну порока, такого безобразного, что для этого у нас даже нет подходящего названия. Все это я говорю к тому, чтобы опровергнуть мнение, утверждающее, что порочность происходит от сомнения и неверия в последующую жизнь». Судя по всему, в 1592 году сексуальные привычки человечества не сильно отличались от современных. Разница лишь в том, что люди относились к пороку иначе. В те времена идеи Хэвлока Эллиса или Крафт-Эбинга были бы сочтены чудовищными. Однако эмоции и действия, описанные этими современными сексологами, были столь же распространены, как в наши дни. Никакой разницы между обществом, свято верящим в адский огонь, и обществом, которое утратило веру, здесь нет.

В последующих абзацах я коротко изложу представления о человеческой природе, существовавшие в начале семнадцатого века. Воззрения эти сформировались в гораздо более раннюю эпоху и были тесно связаны с традиционной христианской доктриной, поэтому воспринимались как несомненные истины. Сегодня мы, при всем нашем невежестве, по крайней мере, уже научились сомневаться. Мы знаем, что освященные веками идеи не всегда выдерживают испытания жизнью.

Как же влияла эта несостоятельность теоретических воззрений на повседневное поведение наших предков? Иногда никак, но иногда — очень сильно.

Человек может быть прекрасным психологом-практиком и при этом понятия не иметь о психологической теории. Более того, человек может быть приверженцем совершенно несостоятельных психологических теорий, но это не мешает ему быть отличным психологом — если у него есть к этому природный талант.

В то же время неверное представление о человеческой природе может пробуждать в людях худшие страсти и приводить к неописуемым зверствам. Так что теория — вещь одновременно несущественная и принципиально важная.

Как оценивали современники Грандье человеческую натуру и, в частности, диковинные события, происходившие в Лудене? Ответить на этот вопрос мы попытаемся, цитируя Роберта Бертона, в книге которого «Анатомия души» содержится краткий и характерный экскурс в философское учение, почитавшееся неоспоримым вплоть до появления Декарта.

«Душа бессмертна, сотворена из ничего, и попадает в человеческий зародыш, находящийся в материнской утробе, через шесть месяцев после зачатия. Не так у животных, которые получают жизнь от родителя к детенышу, а после смерти исчезают в небытие», — пишет Бертон. Душа — субстанция односоставная, в том смысле, что она не может быть разделена или разбита на кусочки. Душа представляет собой нечто вроде психологического атома, частицы цельной и неделимой. Однако при этом она проявляется в трех ипостасях, то есть представляет собой троицу, включающую в себя три разных души: растительную, чувственную и рациональную. Растительная душа — это «воля органического тела, благодаря которой оно питается, развивается и воспроизводит на свет себе подобных». Три эти функции имеют латинские названия — altrix, auctrix, procreatrix. Первая, altrix обозначает принятие пищи и воды; главный орган этой функции у разумных существ — печень, а в растениях — корень. Печень и корень должны превращать пропитание в телесное вещество, а происходит этот процесс при помощи натурального тепла… Точно так же, как питательная функция заботится о пропитании тела, функция auctrix, то есть взращивающая, берет на себя заботу об увеличении объема тела — до тех пор, пока оно не достигнет надлежащего размера. Третья функция растительной души, procreatrix, касается произведения на свет потомства.

Далее следует чувственная душа, «которая превосходит растительную точно так же, как животное превосходит флору, обладающую лишь растительной силой. Чувственная душа — это воля органического тела, обеспечивающая жизненный процесс, эмоции, желания, суждения, движение и дыхание… Главный орган этой души — мозг, руководящий всеми разумными действиями. Чувственная душа подразделяется на две составляющие части — одна руководит разумением, другая движениями… Часть, ответственная за разумение, в свою очередь, подразделяется еще на две части, внутреннюю и внешнюю. К внешней относится пять чувств: осязание, слух, зрение, обоняние и вкус… К внутренней — три: здравый смысл, фантазия и память. Здравый смысл выносит суждения, сравнивает и приводит в порядок сведения, получаемые от органов чувств, в первую очередь глаз и ушей. Фантазия исследует плоды здравого смысла, переворачивает их так и этак, находя им новое применение. Память накапливает все, что проистекает из фантазии и здравого смысла, дабы найти этому доброе применение в будущем».

У человека воображение «подчинено рассудку — или же, во всяком случае, должно быть ему подчинено. Но у скотов дело обстоит иначе, и они обладают лишь ratio brutorum, то есть «рассудком животного». Что касается той части чувственной души, которая отвечает за движения, то и она «подразделена на две половины — одна занята стремлениями, а другая — перемещением с места на место».

Наконец, есть и рациональная душа, «которую философы называют главной волей естественного, человеческого и вообще органического тела, ибо человек живет, мыслит, сознает, совершает и выбирает, повинуясь именно этой душе». Из этого определения ясно, что рациональная душа вбирает в себя две предыдущие, а вместе все они образуют душу в целом. Это субстанция неорганическая, но ей служат все органы нашего тела. Есть и другое подразделение, касающееся чисто интеллектуальных функций души: понимание, которое является способностью к рациональному суждению, и воля, превращающая мысль в действие.

Примерно так выглядела теория, с помощью которой наши предки объясняли свое психическое устройство, а также мышление и поступки человека. Эта концепция восходила к глубокой древности, во многих своих частях опиралась на теологические догмы и поэтому казалась совершенно неоспоримой. Но если она верна, то некоторые аспекты человеческой деятельности, сегодня представляющиеся нам совершенно естественными, сразу попадают в категорию таинственных и необъяснимых. Давайте рассмотрим конкретный пример.

Жила-была некая мисс Бошан, безобидная и болезненная молодая женщина, в обычной жизни придерживавшаяся самых похвальных принципов, но отличавшаяся слабыми нервами. Время от времени с ней происходила странная метаморфоза: она вдруг превращалась в этакого десятилетнего ребенка, весьма шаловливого и неугомонного. Под воздействием гипноза эта озорница заявляла, что она вовсе не мисс Бошан, а зовут ее Салли. Проходило несколько часов, а то и дней, и Салли вдруг исчезала, к мисс Бошан возвращалось сознание. При этом молодая женщина совершенно не помнила, что она говорила и делала, когда ее поступками распоряжалась пресловутая Салли. С другой стороны, Салли отлично знала про мисс Бошан и беззастенчиво пользовалась этим знанием, чтобы ставить эту приличную даму в весьма неловкое положение. Доктор Мортон Принц, вооруженный современной теорией о подсознании и хорошо владеющий техникой гипноза, смог правильно сопоставить все эти факты и вернуть мисс Бошан психическое здоровье, избавив ее от синдрома раздвоения личности.

Случай с сестрой Иоанной от Ангелов очень похож на историю мисс Бошан. Время от времени монахиня устраивала себе «каникулы», как бы сбрасывая с себя всегдашнюю оболочку. Она происходила из добропорядочной семьи, занимала видное общественное положение, но это не мешало ей на время превращаться в дикую ведьму, сыпавшую кощунствами и непристойностями, и ведьма эта называла себя то Асмодеем, то Валаамом, то Левиафаном. Когда настоятельница приходила в себя, она не помнила, что с ней происходило во время помрачения. Таковы факты. Как же их объяснить?

Некоторые уверяли, что речь здесь идет о сознательном мошенничестве. Другие говорили о «меланхолии», нарушении душевного равновесия, которое приводит к помутнению рассудка. Те же, кого не устраивала ни одна из этих гипотез, делали иное заключение — в монахиню вселялись бесы. При тех концепциях, которые считались в ту эпоху неоспоримыми и верными, пожалуй, никакого иного вывода быть и не могло. Согласно христианской догме, душа, то есть сознательная, личностная часть человека, представляла собой неделимый и невидимый атом. Поэтому современная теория о раздвоении личности звучала бы кощунственно. Если же в одном и том же теле вдруг поселялась не одна личность, а несколько, то, с точки зрения наших предков, это происходило не из-за расщепления сознания, а из-за того, что в человека вселялись злые духи — сверхъестественные существа которые, как это было установлено религией и наукой, заполнили вселенную.

Приведем еще один пример. Допустим, некий гипнотизер ввел гипнотизируемого в каталептическое состояние. Мы еще не очень хорошо себе представляем, какое именно воздействие гипноз оказывает на нервную систему человека. Но, по крайней мере, нам известно, что есть люди, легко поддающиеся гипнотическому воздействию.

Когда они находятся в этом состоянии, некая часть их подсознания способна воспринимать приказы, поступающие от гипнотизера. В Лудене, вероятно, происходило нечто вроде этого, однако непроизвольные действия монахинь воспринимались свидетелями как доказательство козней Сатаны. С точки зрения тогдашних представлений, могло быть только одно из двух: или монахини жульничали, или на них и в самом деле воздействовали сверхъестественные силы. Если прочесть сочинения Аристотеля, Блаженного Августина, Галена и всех ученых арабов, ни в одном из этих трудов вы не найдете упоминаний о подсознании. Для наших предков существовала только душа, с одной стороны, а вокруг нее — Бог, святые и великое множество добрых и злых духов. Наша концепция, предполагающая, что система человеческого сознания и подсознания весьма обширна и глубока, в ту пору не имела бы права на существование. Любые действия, произведенные под воздействием подсознательных сил, автоматически приписывались влиянию духов. Поэтому гипнотический транс мог объясняться только двумя причинами: или обманом, или одержимостью.

Молодой Томас Киллигрю присутствовал на одной из экзорцистских церемоний осенью 1635 года. Монах предложил англичанину дотронуться до конечностей монахинь, чтобы почувствовать, насколько они похожи на камень. Тем самым иностранец убедился бы во власти Врага рода человеческого, а также в еще большей власти Воинствующей Церкви, и, быть может, последовал примеру своего друга Уолтера Монтегю, который в прошлом году отрекся от своей еретической религии и перешел в католицизм. «Сказать по правде, — писал Киллигрю домой, — я не почувствовал никакого камня — а лишь твердую плоть и напряженные мускулы». (Обратим внимание на то, что монахинь совершенно перестали воспринимать как членов человеческого рода, имеющих хоть какое-то право на приватность или уважение. Святой отец проводивший церемонию, вел себя точь-в-точь как ярмарочный зазывала: «Пожалуйте сюда, дамы и господа, не стесняйтесь! Кто не верит своим глазам, может пощупать руками — ущипните за ляжку эту толстуху, и вы убедитесь, что мы говорим совершеннейшую правду!» Таким образом, невесты Христовы превратились в нечто среднее между стриптизершами и ярмарочными уродами). «Однако прочие люди, — пишет Киллигрю, — говорили при мне, что тело монахини совершенно твердое и по весу тяжелее железа. Очевидно, эти люди более доверчивы, чем я, и потому более склонны к восприятию чуда». Здесь особенное значение имеет слово «чудо». Если тело монахини, одержимой бесами, представляется дотрагивающемуся до него необычайно твердым, то причина может быть только сверхъестественная. Любые другие объяснения исключаются.

Революция, произведенная Декартом, и внедрение более научного взгляда на человеческую природу, по сути дела, мало что изменили. Наоборот, в некоторых отношениях, люди стали придерживаться на свой счет еще менее реалистичных взглядов. О дьяволах больше никто не говорит, однако в то же время человечество почти совершенно перестало заниматься непонятными явлениями, которые прежде приписывались дьявольским силам. По крайней мере, экзорцисты былых времен не оспаривали существования транса, каталепсии, зомбирования и экстрасенсорного воздействия. Психологи постдекартовской эпохи были склонны считать все эти феномены чушью и вымыслом, или же, в лучшем случае, «работой воображения». Для людей науки «воображение» равносильно «иллюзии». Поэтому все явления, относящиеся к этой области (например, эксперименты, проводимые Месмером), лучше всего игнорировать. Декарт предпринял мощную попытку ввести представление о человеке в геометрические рамки, что безусловно в значительной степени прояснило общую картину. Однако, к сожалению, чрезмерная ясность картины, заставляет игнорировать кое-какие факты, имеющие огромное значение. Философы докартезианского периода относились к этим фактам серьезно, но, под воздействием господствовавших в то время психологических теорий, относили все непонятное к сфере воздействия сверхъестественных сил. Но сегодня мы живем в эпоху, когда можно, с одной стороны, признавать существование непонятного, а с другой обходиться без ссылок на дьявола. Мы можем воспринимать человеческий разум (как противоположность «духу», «чистому эго» или «Атману») совершенно иначе, чем это делали как Декарт, так и его предшественники. Ранние философы придерживались догматической уверенности в том, что душа неделима и бессмертна. Нам же ясно, что душа — категория сложная и многосоставная. Она может быть разъята на элементы.

Не исключено, что душа способна жить и после смерти тела, принимая при этом какую-то иную форму. Бессмертие принадлежит не психике, а духу, с которым, впрочем, психика может и совпадать. Согласно Декарту, в основе разума находится сознание; разум и сознание вступают в контакт с телом человека, но не с разумом и сознанием другого существа. Докартезиансхие мыслители, вероятно, согласились бы здесь со всем кроме исходного положения. Для них сознание было основой рассудка, однако чувственная и растительная души к сфере сознательного, по их мнению, не относились. Декарт воспринимал человеческое тело как самоуправляемый автомат, поэтому ни в каких других разновидностях души он надобности не видел. Между сознательным «я» и тем, что можно назвать «физиологическим бессознательным», как нам теперь известно, существует обширная зона деятельности подсознания. Если мы признаем существование экстрасенсорного воздействия и психокинеза, то получается, что на подсознательном уровне человек может воздействовать как на сознание других людей, так и на материальные предметы. Непонятные явления, от которых отмахнулись Декарт и его последователи (те самые явления, что, по мнению предшественников Декарта, относились к сфере дьявольских сил), сегодня мы относим к области естественных возможностей человеческой психики, чья сила и чья слабость значительно превосходят нынешние научные представления.

Таким образом, современники луденского процесса — если, конечно, они не считали всю эту историю сплошным мошенничеством — должны были объяснять случившееся не иначе как колдовством и дьявольскими происками. Правда, нашлись и такие, кто старался объяснить поведение монахинь чисто физиологическими причинами. Соответственно предлагались и чисто физические методы терапии. Самые суровые из приверженцев этой теории советовали обратиться к помощи старого доброго средства, именуемого розгами. Тальман рассказывает, что маркиз де Кудре-Монпансье забрал у старательных экзорцистов двух своих дочерей, одолеваемых демонами, «стал их хорошо кормить и как следует пороть, после чего дьявол немедленно ретировался». Да и в Лудене, во всяком случае на поздней стадии экзорцизма, к кнуту прибегали нередко. Сурен пишет, что бесы, потешавшиеся над христианскими молитвами, при виде розги пускались наутек.

Во многих случаях старомодная розга, вероятно, выполняла роль современной шоковой терапии. Механизм действовал точно таким же образом: подсознание до такой степени пугалось физической боли, что предпочитало отключить участок травмы, чтобы избежать наказания1. «Шоковая терапия» посредством порки применялась в случаях явного безумия вплоть до начала девятнадцатого века.

Сидел я в Бедламе,

И плакал о маме,

И розги хлестали по спинке.

И цепи звенели,

И по две недели

Без маковой жил я росинки.

Накушавшись лиха,

Веду себя тихо

И только скучаю по дому.

От доброго сердца

Хоть корочку хлебца

Подайте вы бедному Тому.

Бедный Том был подданным королевы Елизаветы. Но и двести лет спустя, в правление Георга III, безумного короля, обе палаты английского парламента приняли законопроект, согласно которому придворные врачи имели право подвергать августейшего безумца порке.

Для обычного невроза или истеричности розга считалась авторитетным, но не единственным средством. Согласно существовавшим в то время медицинским теориям, эти недуги вызывались скоплением черной желчи. Роберт Бертон пишет:

1 Подробные и точные описания психиатрических методов лечения стали вестись со второй половины восемнадцатого века. Известный психолог, изучивший эти документы, рассказывал мне, что из них можно извлечь очень важный вывод: коэффициент успешности психиатрического лечения за два века почти не изменился, хотя ныне используются совсем другие методы. Нынешние психоаналитики излечивают не больший процент пациентов, чем лекари 1800 года. А может быть, в 1600 году было то же самое? Точного ответа на этот вопрос мы не знаем. Скорее всего, результаты были гораздо хуже. Дело в том, что в семнадцатом веке к душевнобольным относились с чрезмерной жестокостью, что во многих случаях наверняка усугубляло болезнь. В одной из последующих глав мы еще вернемся к этой теме (Примеч. авт.).

«Гален находит причины всех этих недугов в холоде и черноте; он считает, что из-за сей болезни зачерняется дух, а мозговое вещество затуманивается и темнеет, так что все вокруг предстает в ужасном виде; что же до самого рассудка, то из-за дурного расположения духа происходит выделение темных и вредных паров, погружающих душу во тьму, страх и печаль». Аверроэс смеется над воззрениями Галена; столь же иронически к ним относился и Геркулес Саксонский. Однако «Элениус Монталтус, Лодовикус Меркатус, Алтомарус, Гинериус, Брайт, Лаурентиус Валезиус согласны с Галеном. Все они считают, что нарушение температуры приводит к выделению черного сока, затемняющего дух, отчего проистекают страх и печаль. Лаурентиус предполагает, что выделение черного пара более всего воздействует на диафрагму, а оттуда и на рассудок, который помутняется, подобно солнцу, закрытому облаком. Почти все греческие и арабские авторы согласны с Галеном, равно как и авторы латинские. Подобно детям, боящимся темноты, люди, склонные к меланхолии, носят свой страх внутри себя. И неважно, откуда проистекают черные пары — то ли от черной крови, обретающейся в сердце (так утверждает иезуит Томас Райт, пишущий о страстях рассудка), то ли из желудка, диафрагмы либо какой другой части тела, — не суть важно. Главное, что черные пары помещают рассудок в темницу, истязают его там беспрестанными страхами, тревогами, печалями и прочими злыми чувствами».

Таким образом, с физиологической точки зрения душевная болезнь представлялась чем-то вроде дыма или тумана, причиной которого становится нездоровая кровь или некая утробная болезнь. «Черный пар» или непосредственно затемняет рассудок, или же закупоривает трубы (нервы в ту пору считались полыми трубками), по которым проистекают жизненные и животные соки организма.

При чтении средневековой научной литературы поражаешься странному смешению дичайшего супернатурализма с грубым и наивным материализмом, который отличается от современного материализма двумя важными особенностями. Во-первых, «материя», в трактовке старой теории не поддается точному измерению. Речь там все время идет о тепле и холоде, сухости и влаге, легкости и тяжести. Не предпринимается попыток передать эти характеристики при помощи каких-либо количественных мер. В представлении наших предков «материя» измерению не поддавалась, а стало быть, человек был не властен что-либо с ней сделать. А там, где ничего нельзя сделать, мало что можно и понять.

Второе отличие не менее существенно. С нашей точки зрения, «материя» находится в постоянном движении; сама ее суть заключается в движении. Все виды материи постоянно чем-то занимаются, при этом коллоиды, из которых состоят живые организмы, наиболее активны, однако их движения чудесным образом гармонируют друг с другом, поэтому процессы, происходящие в одной части тела, регулируются процессами, происходящими в других частях тела, и сами, в свою очередь, регулируют их, создавая баланс энергии. Для наших предков, живших во времена античности и в Средневековье, материй была субстанцией неподвижной и инертной, даже когда речь шла о живом теле. Если какое-то движение в нем и происходило, то лишь благодаря воздействию «растительной души» в растениях, «растительной» и «чувственной» душ в животных, а в человеке плюс к этому еще и «рациональной души». Физиологические процессы объяснялись не посредством химических терминов, поскольку такой науки еще не существовало; не посредством электрических импульсов, ибо и электричество пока еще было неизвестно; не клеточной активностью, потому что микроскопов еще не изобрели и клетку не открыли — любые формы деятельности материи, составляющей ткани человеческого тела, объяснялись воздействием души. У души была функция роста, функция питания, функция выделений и всякие другие функции, соотнесенные с физиологическими процессами. Эта система как нельзя лучше устраивала философов, но когда люди пытались перейти от абстрактных понятий к природным явлениям, оказывалось, что теория «функций души» мало что объясняет.

Вульгарность средневекового материализма очевидна из метафор, использовавшихся в тогдашней литературе. Все физиологические факторы сравнивались с тем, что происходит на кухне, в плавильном котле, в уборной и так далее. Речь там постоянно шла о «варке», «кипении», «натяжении»; «очистке» и «вытяжке»; «очистительных парах» и «миазмах», поднимающихся из «выгребной ямы» и тому подобном. Довольно трудно представить себе работу человеческого организма, оперируя такими понятиями. Хорошими врачами становились те, кто от рождения обладал инстинктом целителя и не позволял теории слишком уж вмешиваться в практику; природа сама способна вершить чудеса целительства, если ей не мешать. В пространном сочинении Бертона, наряду со всякой ерундой и опасной нелепицей, содержится немало мудрых высказываний. Нелепицы в основном связаны с бытовавшими в то время научными теориями, а мудрые мысли почерпнуты у опытных и добрых практиков, относившихся с любовью к роду человеческому, искренне заботившихся о недужных и свято доверявших матушке-природе. Тем, кого интересует, как медики лечили болезнь под названием меланхолия, вне зависимости от того, объяснялась она естественными или сверхъестественными причинами, советую обратиться к абсурдной и очаровательной книге Бертона. Для нашей же истории достаточно заметить, что сестра Иоанна и прочие монахини во время всего расследования находились под постоянным наблюдением медиков. К сожалению, ни один из разумных методов, описанных Бертоном, к урсулинкам не применялся. Их не выводили на свежий воздух, не занимали работой, не назначали им целебную диету. Несчастных женщин мучили кровопусканиями и клистирами, без конца кормили всевозможными пилюлями и отварами. Эта терапия была настолько чудовищной, что некоторые из независимых врачей, осматривавших монахинь, пришли к выводу, что их болезненное состояние значительно ухудшилось из-за чрезмерного рвения целителей. Монахиням все время давали огромные дозы сурьмы. Не исключено, что в этом и состояла главная причина их болезни.

(Чтобы оценить все историческое значение этого диагноза, нужно помнить о том, что ко времени описываемых событий медики уже третье поколение подряд вели затяжную битву из-за сурьмы. Еретические антигаленисты утверждали, что этот металл и его соединения представляет собой чудодейственное средство, пригодное для лечения любых болезней. Под воздействием консервативного большинства медиков парижский парламент издал эдикт, запрещавший пользование сурьмы на французской территории. Однако закон этот не соблюдался.

Полвека спустя близкий друг Грандье и самый знаменитый из луденских медиков Теофраст Ренодо с пылом пропагандировал несравненные достоинства сурьмы. Его младший современник Ги Патен, автор знаменитых «Писем», с не меньшей энергией отстаивал противоположную точку зрения. С позиций современной науки, получается, что правда здесь скорее была на стороне Патена, а не Ренодо и прочих антигаленистов. Некоторые соединения сурьмы действительно пригодны для лечения тропической болезни кала-азар. Однако в большинстве случаев использование этого металла не оправдывает побочных эффектов. Во всяком случае, никакими медицинскими резонами невозможно оправдать то широкое распространение, которое получила «сурьмяная терапия» в шестнадцатом и семнадцатом веках. Впрочем, экономические причины имелись в избытке. Мэтр Адам и его коллеги по аптекарскому цеху неплохо зарабатывали на продаже «магических пилюль». Это чудодейственное средство полагалось глотать в больших количествах. Проходя по пищеводному тракту, пилюли раздражали слизистую оболочку желудка и действовали как слабительное. Пилюлю называли «вечной», потому что после употребления ее следовало извлечь из ночного горшка, помыть, и она снова была как новенькая. Человек тратил деньги один раз, а потом пользовался замечательным средством всю свою жизнь. Доктор Патен клокотал от ярости, парижский парламент издавал свои эдикты, однако экономным французам идея «вечной пилюли» была слишком дорога, чтобы от нее отказаться. Бывали случаи, когда сурьмяные пилюли передавались по наследству из поколения в поколение).

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: