Максимилиан Робеспьер

В них противопоставляются конституционное революционному правительству. Цель первого из них – сохранять уже утвердившуюся республику, заниматься главным образом гражданской свободой, беречь индивидов от злоупотреблений, допускаемых публичной властью и т. д. Революционное же правительство предназначено для того, чтобы действовать в бурных обстоятельствах. Обстановка войны диктует ему активные действия, а это оправдывает сверхконцентрации властных полномочий в центре, жестокую государственную регламентацию общественных принципов и временную отмену принципов конституции, прав человека, народного суверенитета. Чтобы принципы Конституции восторжествовали в ближайшем будущем, революционное правление было решено подкрепить террором. Такой "деспотизм свободы" был установлен против тирании.

Если в 30-х и 60-х годах полемика разворачивалась главным образом по вопросу о классовой сущности власти 1793-1794 гг.(2), то в наши дни объектом критики стали авторитаризм и террористический характер якобинской диктатуры.

Не ведали якобинцы, что "насилие - повивальная бабка истории". Не было у них ни идеи диктатуры санкюлотов, ни учения о правящей партии как представителе последних. По всему своему мировосприятию, идейной формации не могли они принять претензии одного класса на преобразование в обществе; само понятие партии было для них одиозным, равнозначным раскольничеству. Они действительно не знали, "на какой класс опираться",(36) в чем их упрекал Ленин. Но не знали, потому что не хотели, потому что сознательно или полусознательно игнорировали классовую дифференциацию среди народа, противоречивые интересы отдельных его слоев, полагаясь на "общий интерес", "единую волю", "общественное мнение".

За якобинской иллюзией всеобщности крылся интерес не только буржуазии и не столько буржуазии, сколько огромной небуржуазной части общества - поистине, "всей массы общества в противовес единственному господствующему классу",(39) или, точнее, в лице прежде всего жирондистской группировки, классу, который отстаивал претензию на единоличное господство. Оказавшись в перипетиях революционной драмы лишь кратким эпизодом жестокой борьбы, якобинское стремление к всеобщности рельефно воплотило, однако, ту тягу к абсолюту справедливого и гармоничного общества, что спустя столетия поддерживает интерес к революции XVIII в.

Защищая Робеспьера от обвинений в личной диктатуре, Сен-Жюст имел серьезные основания утверждать, что силой Неподкупного была власть над общественным мнением. И кстати, сам переворот 9 термидора показал, что власть эта не была материализована в каком-либо государственном учреждении. Робеспьеристы представляли меньшинство в правительстве, если подразумевать под этим два ведущих комитета Конвента, они не распоряжались единолично ни правоохранительными органами, ни вооруженной силой.

Их судьбу предрешили - неслыханное дело для современных диктаторов - парламентские дебаты. Вмешательство Парижской коммуны оказалось парализовано колебаниями между личной преданностью ее верхушки Робеспьеру и институциональной лояльностью Конвенту. Якобинский клуб, на который до конца опирались робеспьеристы, если и можно считать прообразом правящей партии, то такой, которая еще не сращена с государством. Реальной помощи своим лидерам он в трагический момент переворота не оказал. Самое поразительное, что Робеспьер и Сен-Жюст признали свое падение, восприняв переворот как фатальное изменение общественного мнения, как выражение воли суверена, естественно, по их убеждению, обманутого.

Противоречивые интересы различных слоев французского народа лишь на время можно было свести к общему знаменателю в виде, скажем, всеобщего максимума;(40) внедрение же его вызвало силу народного сопротивления, сопоставимую с той, что навязала его осуществление. Якобинцы не были способны - не столько субъективно, сколько из-за объективных условий тотальной войны - найти ту гармонию частного и общего, на которой зиждился проект гражданской общины. Признавая частный интерес частью всеобщего, они не могли воспринять интерес части французского народа в его противоположности другим и интересу общества в целом, всеобщему интересу, как они его понимали. Такой частный интерес отвергался ими как антиобщественный, как внушенный "заграницей", как результат в конечном счете "иностранного заговора".

В якобинской республике не оказалось легального места для частных интересов и их волеизъявления.