ГЛАВА 14 Я ПРИМЕНЯЮ ТРЕТИЙ ГЛАЗ

Однажды утром, когда я испытывал полную гармонию со всем ми­ром, в тот самый момент, когда я размышлял, как мне лучше провести полчаса, остававшиеся до службы, меня разыскал лама Мингьяр Дондуп.

— Пойдем пройдемся, Лобсанг, у меня есть небольшое дело для тебя. Я подпрыгнул от радости, предвкушая прогулку с учителем. Сборы были недолгими. Когда мы вышли из храма, нам навстречу направился кот, засвидетельствовавший свое почтение. Он мурлыкал и держал хвост неподвижным в знак особого к нам расположения. Отвязаться от кота не удалось. Это был огромный зверь, по-тибетски шими. Кота пришлось погладить, и он сопровождал нас, величественно вышагивая, вниз по склону до середины нашего пути. Тут он, вероятно, вспомнил, что оставил без присмотра драгоценности, и со всех ног пустился назад к храму.

Кошек мы держим не только за их красоту: они обеспечивают самую надежную охрану драгоценных камней, в большом количестве разло­женных у ног священных статуй. Собаки — огромные бульдоги, способ­ные опрокинуть человека и разодрать его в клочья, — стерегут дома. Однако собаку можно приручить, прикормить или обратить в бегство. Ничего подобного не бывает с кошками. Если кошка бросается в атаку, то ее может остановить только смерть. Кошки у нас той породы, кото­рую иногда называют сиамской. В жарких странах они бывают и белые и бежевые, но в Тибете, стране холода, — почти совершенно черные. Глаза у них голубые, а задние лапы намного длиннее передних, чем объясняется уникальная походка этих животных. Длинный хвост похож на кнут. А голос! Сила и диапазон их голосов просто невероятны, ни один кот в мире не сравнится с ними по вокальным данным.

Кошки, несущие охрану храма, бесшумны и всегда начеку; они похо­жи на ночные тени. Если кто-то посягает на драгоценности, которые кошка сторожит, она прыжком вылетает из темноты и вцепляется на­летчику в руку. Если человек тотчас не бросит украденного, другая кош­ка прыгает ему прямо на шею. У этих кошек когти в два раза длиннее, чем у обычных, и если уж они вцепятся, то не отпустят. Собак, повто­ряю, можно устрашить, приручить или отравить. С кошками этот номер не проходит. Они способны обратить в бегство самых лютых бульдогов. И когда кошки несут охранную службу, они подпускают к себе только тех, кого хорошо знают.

Мы продолжали прогулку. Миновав деревню Шо и мост Черепах, мы подошли к дому Доринг, рядом с китайской миссией. По дороге лама Мингьяр Дондуп сказал мне:

— Прибыла китайская миссия. Надо посмотреть на этих людей. Нам необходимо знать, что и кого они представляют.

Мое первое впечатление было неблагоприятным. Китайцы расхажи­вали по залам с вызывающим видом, кругом были навалены ящики, коробки. Кроме того, было столько оружия, что его хватило бы для небольшой армии. Благодаря юному возрасту я смог позволить себе подкрасться и довольно долго наблюдать за китайцами через открытое окно. Наконец один из них поднял голову, заметил меня и завернул такое ругательство (чисто китайское), которое, если ему верить, не толь­ко ставило под сомнение честность всех моих предков, но и начисто отказывало мне в будущем. Он тут же стал искать, чем бы в меня запус­тить, но я исчез так же бесшумно, как и появился.

Когда мы снова очутились на дороге Лингхор, я сказал учителю:

— Вы заметили, какие красные у них ауры? И как они размахивают ножами?

Всю дорогу домой лама Мингьяр Дондуп был так погружен в свои мысли, что едва ли меня слышал.

— Я долго думал о китайцах, — сказал он мне после ужина, — и я хочу предложить Неоценимому использовать твой исключительный дар. Ты сможешь за ними понаблюдать, стоя за ширмой?

Я ответил:

— Если вы считаете, что я смогу это сделать, то я смогу.

На следующий день я не видел учителя, но через день он позанимал­ся со мной лишь до обеда, после чего сказал:

— Пойдем, Лобсанг. Возьми этот шарф высшего достоинства. Не надо быть ясновидцем, чтобы догадаться, куда мы идем. На сборы тебе десять минут и приходи в мою комнату. А мне еще надо перемолвиться с настоятелем.

И снова мы отправились по крутой тропинке вниз. Выбрав самый короткий путь по юго-западному склону, мы очень быстро добрались до Норбу Линга, или парка Жемчужины. Далай-лама очень любил этот парк и проводил здесь большую часть досуга. Это можно понять. Внеш­ний вид Поталы великолепен, но внутри, из-за недостаточной венти­ляции и чрезмерного количества непрерывно горящих масляных ламп, чрезвычайно душно. За многие годы на полах скопилось много масла. И уже не одному достойному ламе случалось, величественно шествуя под сводами храма, наступить на припорошенное масляное пятно, посколь­знуться и упасть, издав при этом возглас, соответствующий не столько священному сану, сколько анатомическому месту и силе его удара о каменный пол. Возможно, именно поэтому Далай-лама предпочитал проводить по возможности больше времени в Норбу Линга. Зачем нап­расно рисковать и становиться предметом унизительного зрелища?

Жемчужному Парку было не более ста лет, и его окружала каменная стена почти четырехметровой высоты. Внутри сиял золотыми куполами Дворец, состоявший из трех зданий, занятых администрацией. Внут­ренний участок был отведен под сад, окруженный второй стеной. Здесь отдыхал Далай-лама. Бытовали слухи, что чиновники не имеют права туда входить, однако это неправда; там им запрещалось лишь занимать­ся делами. Мне приходилось бывать в том саду раз тридцать, я его хорошо знал. В саду было великолепное искусственное озеро с двумя островками, на которых находились летние резиденции Далай-ламы. Доступ к резиденциям осуществлялся с северо-западной стороны по широким дамбам, вымощенным камнями. Далай-лама часто бывал то на одном, то на другом острове, проводя долгие часы в ежедневных медитациях. Внутри парка размещались также помещения личной охра­ны Далай-ламы, насчитывавшей пятьсот человек.

Именно сюда направились мы с ламой Мингьяром Дондупом. Это был мой первый визит в Норбу Линга.

Миновав ухоженные сады, мы вошли во внутренний эрмитаж через великолепные ворота. Птицы невообразимых видов порхали над землей и деревьями. Они даже не обратили на нас внимания; мы, в свою оче­редь, тоже старались их не потревожить. Спокойное зеркало вод отра­жало в себе окружающую красоту. Каменная дамба недавно была выбе­лена известью. Мы направились на дальний остров, где Далай-лама пре­бывал в глубокой медитации. При нашем приближении он поднял глаза и улыбнулся. Опустившись на колени, мы положили шарф к его ногам, и он пригласил нас занять места рядом с собой. Он позвонил, чтобы нам принесли чаю, — без чая ни один тибетец не начнет разговора. Подож­дав немного, он заговорил со мной о животных парка и обещал все показать.

Подали чай. Далай-лама взглянул на меня и сказал:

— Наш друг Мингьяр сказал, что тебе не понравились ауры членов китайской миссии. Он говорит, что они вооружены до зубов. Твой учи­тель говорит, что ясновидение тебя никогда не обманывало. Что ты думаешь об этих людях?

Вопрос Далай-ламы привел меня в замешательство. Кроме ламы Мингьяра Дондупа, я никогда и никому не рассказывал о том, как я понимаю цвета ауры. Я считал, что если кто-либо не может самостоя­тельно трактовать значение цвета ауры, то и разговаривать с ним на эту тему не следует. Но как сказать об этом главе государства, который сам не обладает ясновидением?

— Уважаемый Милосердный Заступник, — отвечал я, — я недоста­точно подготовлен в искусстве чтения ауры чужеземцев и, следователь­но, недостоин высказывать свое мнение.

Но слова эти не убедили Далай-ламу, и он сразу же возразил:

— Ты тот, кто обладает особым даром от рождения. Этот дар — наследие далекого прошлого; кроме того, он усилен Древним Искус­ством — тебя специально готовили, и ты отнюдь не новичок в этом искусстве. Поэтому твой долг — рассказать мне обо всем, что видел. Я тебя слушаю.

— Уважаемый Милосердный Заступник, у этих людей дьявольские намерения. Цвета их аур указывают на вероломство.

Говорил я недолго, но Далай-лама, казалось, услышал то, что ожидал услышать.

— Хорошо, — сказал он, — ты повторил то, что мне уже говорил Мингьяр. Завтра ты устроишься вот за этой ширмой и понаблюдаешь за китайцами во время приема. Нам следует знать их намерения. Теперь иди за ширму и постарайся притаиться. Мы должны быть уверены, что тебя не заметят.

Поскольку ширма не полностью меня скрывала, слуги слегка пере­двинули китайских львов; теперь я совершенно не был виден. Провели репетицию визита, вызванные для этого ламы играли роль китайской делегации. Они усиленно старались обнаружить мой тайник. Меня уди­вили мысли одного из них: «Если я его обнаружу, то меня повысят в звании!»

Но, как ни старались, они меня не нашли: искали, да не там. Наконец Наимудрейший выразил свое удовлетворение и позвал меня. Некоторое время он меня инструктировал, затем сказал, чтобы мы пришли сюда завтра. Китайцы приехали в Лхасу с целью навязать нам свой договор. С этой мыслью мы ушли от Далай-ламы и с ней вернулись в Шакпори.

На следующий день к одиннадцати часам, проделав уже известный нам крутой спуск, мы снова вошли во внутренний двор Норбу Линга. Далай-лама встретил меня улыбкой и сказал, что мне следует подкре­питься — к этому я всегда был готов! — прежде чем спрятаться. По его приказанию подали деликатесы — консервы из Индии. Я не знаю, как назывались эти продукты, знаю только, что они прекрасно заменили мой обычный рацион из тсампы, чая и репы. Подкрепившись основа­тельно, я почувствовал, что теперь легко выдержу сеанс неподвижности. Абсолютная неподвижность — обязательное положение для медитаций. Для ламы застыть в неподвижности не составляет никакого труда. С ранних лет, а точнее с семи, меня учили сидеть неподвижно в продолже­ние многих часов. С этой целью на голову устанавливают зажженную масляную лампу, и ты должен сидеть в позе лотоса до полного расхода масла, то есть около двенадцати часов. Так что трех-четырехчасовой сеанс не представлял для меня никаких трудностей.

Далай-лама сидел на троне, возвышавшемся над полом на два метра, лицом ко мне, неподвижно, в позе лотоса. Я тоже сидел неподвижно. До слуха донеслись раскатистые крики и бесчисленные восклицания на китайском языке. Потом я узнал, что под одеждой китайцы прятали оружие, и стража, пропускавшая их во внутренние покои, заметив подо­зрительно оттопыривавшуюся одежду, заставила китайцев оставить оружие за порогом, из-за чего они и выражали бурное негодование. Наконец китайцев пропустили, и они стали приближаться в сопровож­дении стражи. Старший лама затянул: «Ом! Мани пад-ме хум», но вмес­то такого же ответа, требующегося по этикету вежливости, китайцы по-своему затянули:

— А-ми-до-фо («Слушай нас, о Амида Будда»).

«Работа сегодня нетрудная, — сказал я себе, — и без ауры ясно, какое у них настроение».

Из укрытия хорошо было видно, как сверкали их ауры. Они как бы переливались опаловыми волнами с грязными красными пятнами; мыс­ли китайцев, насыщенные ненавистью, образовывали вихри. Я видел, как по аурам пробегали, словно ленты, всполохи гнева и ярости. Ауры китай­цев лишены были спокойной ясности, характерной для возвышенных мыслей; предо мной были мерзость и смятение подлых душ, полностью отдавшихся материализму и преступлению. Этим китайцам хорошо под­ходила наша пословица: «Слова их красивы, но души коварны».

Я смотрел на Далай-ламу, цвет его ауры говорил о печали, он вспо­минал далекие времена, проведенные в Китае. Все, что мне известно было о нем, меня восхищало; никогда Тибет не имел лучшего правителя. Далай-лама обладал живым темпераментом, порой довольно резким; вот и сейчас красные молнии порой пробегали по его ауре. Но в истории Тибета он остался лучшим главой государства, он отдавал себя всего интересам страны. Я ощущал глубокую к нему привязанность. После ламы Мингьяра Дондупа он был вторым человеком, вызывавшим во мне столь сильные чувства.

Встреча затягивалась, но без какого-либо разумного завершения. Эти люди прибыли сюда не как друзья, а как враги. Засевшие в их головах идеи были настолько узки и однозначны, что о гибкости их мышления не могло быть и речи, они просто не могли ничего изменить в своих задачах. Они требовали территориальных уступок, политическо­го права на управление Тибетом. Но прежде всего они хотели золота. Золота, золота! Золото распаляло их жадность и усиливало вековые домогательства. В Тибете действительно много золота, наверное, многие сотни тонн. Но в Тибете золото относят не к ценным металлам, а к священным. По нашим религиозным убеждениям, добыча золота из шахт является надругательством над Землей, и никто его таким образом не добывает. Традиционная добыча сводится к сбору крупных самород­ков, вынесенных из недр; есть также речки, где можно собирать золотой песок. Золото в Тибете идет на различные украшения храмов — священ­ный металл мы употребляем только на святые дела. Даже масляные лампы в храмах могут изготовляться из золота. К сожалению, это слиш­ком мягкий металл, и украшения из него легко деформируются.

По площади Тибет в восемь раз больше Великобритании. Обшир­ные районы его до сих пор не исследованы. Я знаю, что в Тибете много золота, урана, серебра, в чем я убедился, путешествуя по стране с ламой Мингьяром Дондупом. Несмотря на настоятельные требования предс­тавителей Запада исследовать наши земли, мы не допускали туда чуже­земцев. Древняя мудрость нашего народа гласит: «Куда идут люди Запа­да, туда идет война!» Поэтому автор просит читателя всегда помнить, что золото для нас металл священный, об этом не надо забывать и тогда, когда речь в книге идет о «золотых трубах», о «золотых тарелках» или «скульптурах, покрытых золотым слоем». Наша страна могла бы ока­заться источником богатства и блага для всего мира, если бы человечес­тво объединило свои усилия для совместной мирной работы, а не стре­милось к иллюзорным завоеваниям с помощью силы.

Как-то утром, когда я был занят копированием древней рукописи, готовя ее под гравировку, ко мне подошел лама Мингьяр Дондуп.

— Лобсанг, — сказал он, — нас зовет к себе Неоценимый. К нему сейчас должен прибыть с визитом чужеземец, и нам надо тайком пос­мотреть на его ауру. Чужеземец идет с Запада. Поторопись, Наимудрей­ший хочет поговорить с нами, прежде чем примет его. Не нужно шарфа, быстрее, сейчас не до церемоний!

Сперва оцепенев от неожиданности, я тут же опомнился и вскочил на ноги:

— Мне только переодеться, и я готов, уважаемый лама и учитель.

Сборы были недолгими. В Норбу Линга мы пошли пешком, благо было недалеко — каких-нибудь восемьсот метров. У подножия горы я мысленно отметил то место, где поломал себе кости. Перешли неболь­шой мостик и очутились на дороге Лингхор. Наконец добрались до ворот Норбу Линга. Стража быстро пропустила нас во внутренний двор. Далай-лама сидел на галерее. Я чувствовал себя неловко без шарфа: не знал, куда девать руки.

Наимудрейший взглянул на нас и улыбнулся:

— Садись, Мингьяр, и ты, Лобсанг. Хорошо, что вы не теряли вре­мени.

Усевшись, мы ожидали, когда Неоценимый заговорит. Он задумал­ся, как бы собираясь с мыслями.

— Много времени прошло с тех пор, — начал он, — когда армия рыжих варваров-англичан напала на нашу священную страну. Я в то время скрывался в Индии, это был первый этап долгого путешествия. В год Железной Собаки (в 1910 году) китайцы вторглись в нашу страну. Их вторжение имело прямую связь с нападением англичан. В Индии я встретился с человеком, который прибыл к нам сегодня. Я говорю это для тебя, Лобсанг, ибо Мингьяр сопровождал меня. Англичане давали нам много обещаний, но не выполняли их. Сегодня я хочу знать, искре­нен ли этот человек и каковы его намерения. Лобсанг, ты не поймешь нашего разговора, но это не должно тебя смущать, поскольку то, о чем пойдет речь, лежит вне сферы твоей жизни. Спрячься за тот трельяж и наблюдай. Наблюдай за его аурой, подмечай и записывай все детали, как тебя учил твой учитель — он высоко ценит твои способности. А теперь, Мингьяр, проводи его в укрытие. Он к тебе больше привык, чем ко мне, да и, по всему видно, уважает тебя больше, чем самого Далай-ламу.

За трельяжем я огляделся, наблюдая за полетом птиц и за тем, как раскачиваются ветви деревьев. Ради забавы я бросил птицам крошки тсампы, которую прихватил с собой. По небу скользили облака. «До чего приятно чувствовать под ногами стон взметнувшегося ввысь змея, в то время как ветер свистит в шелке и натягивает трос, словно струну гита­ры», — подумал я и тут же подскочил как ужаленный. На какое-то мгновение мне показалось, что я уснул на змее и падаю на землю. Но это был всего лишь стук ворот, ведущих во внутренний сад. Ламы в желтых одеждах сопровождали экстравагантно одетого человека. Я еле сдержал­ся, чтобы не захохотать. Меня просто трясло от смеха. Длинный и то­щий, как жердь, гость был сед, белолиц, с жидкой растительностью вместо бровей и глубоко посаженными глазами. И без того тонкие губы были плотно сжаты. А костюм! Какая-то голубая ткань, длинный ряд пуговиц, блестящих пуговиц! Сразу было видно, что костюм скроен плохим портным: воротник, огромный сам по себе, следовало перекро­ить и отутюжить, чтобы все части его не торчали как попало, а лежали на своем месте. А эти заплаты на боках! «Кажется, жители Запада тоже носят на своей одежде заплаты, как и у нас, в буддийских посвящениях», — подумал я про себя. Разумеется, в то время я не имел ни малейшего понятия о карманах и воротниках! В Тибете те, кто добывает себе средс­тва на жизнь не физическим трудом, носят одежду с длинными рукава­ми, скрывающими руки полностью. А у этого человека рукава были короткие, едва доходили до запястий.

«Но все-таки он не чернорабочий, — подумал я, — руки у него совсем не огрубелые. Может быть, он просто не умеет как следует оде­ваться?»

Платье его не доходило и до колен.

«А может, он просто бедный человек?» — подумал я.

Брюки были слишком узки и, видимо, очень длинны, потому что снизу он их подвернул.

«В такой одежде, —подумал я, — он, наверное, чувствует себя нелов­ко перед Далай-ламой. Неужели никто из лам его роста не мог предло­жить ему свою одежду?»

Я посмотрел на ноги чужеземца. Настоящий цирк! Обувь была чер­ного цвета и блестела как стекло! Не сравнить с нашими войлочными сапогами! Мне ни разу не приходилось видеть такую странную обувь. Машинально я взглянул на его ауру и сделал первые выводы. Иногда этот человек говорил по-тибетски, и довольно сносно для иностранца, но затем следовал набор таких странных слов и звуков, каких мне никог­да не приходилось слышать. Впоследствии мне сказали, что это был английский язык.

Но когда чужеземец вытащил из-за одной из своих заплат кусок белой материи, поднес его к носу и ко рту и произвел звук, напоминаю­щий звук небольшой трубы, я совершенно растерялся.

«Это, должно быть, приветствие Неоценимому», —подумал я.

После такого приветствия человек спрятал белую тряпку на прежнее место. Затем он стал доставать другие предметы, среди которых было несколько листков бумаги неизвестного мне сорта. Наша бумага была желтой, толстой и шершавой, а эта — белой, тонкой и гладкой. Но как же писать на такой бумаге? Мелки здесь не подойдут, они будут сколь­зить... Человек взял тонкую палочку из цветного дерева, сердцевина которой напоминала сажу. Этим инструментом он стал выписывать разные каракули. По моему понятию, он не умел писать, а только делал вид, что умеет!

Сажа? Кому приходилось слышать, что можно писать палочкой из сажи? Да дунь на нее — и она вся разлетится.

Человек был явно не в своем уме: он сел на какую-то деревянную подставочку с четырьмя ножками, свесил ноги и стал ими болтать. Поз­воночник у него наверняка был искривлен, потому что он прислонился к двум поперечинам, закрепленным сзади сиденья. Глядя на этого чело­века, я проникся к нему горячим состраданием: одежда ему не шла, писать он не умел, а чтобы вызвать к себе интерес, протрубил в карман­ную трубу, приставив ее к носу; да еще не умел сидеть как следует — опирался спиной о какие-то подпорки и размахивал ногами. Человек суетился, клал одну ногу на другую и снова снимал ее. Вдруг, к своему великому ужасу, я заметил, что он стал поднимать левую ногу, направляя ее подошвой прямо на Далай-ламу! Для тибетца это было ужасным оскорблением. Впрочем, он вовремя спохватился и переменил позу. Наимудрейший оказал ему большую честь: сам сел на такое же сиденье и опустил вниз ноги, как и чужеземец. У посетителя было странное имя, означавшее женский музыкальный инструмент. Судя по ауре, у мистера К. А. Белла здоровье было неважное: вероятно, сказывался неподходя­щий климат. Было видно, что он искренен в желании добиться успеха в своей миссии и не хочет уходить в отставку из-за провала и невыполне­ния поручений своего правительства. Он хотел делать все по-своему в политике, но правительство Англии дало другие инструкции, поэтому ему оставалось надеяться только на будущее, которое покажет, что он был прав.

Сведения о мистере Белле у нас были хорошие. В нашем распоря­жении были данные о его рождении и кульминационных точках его карьеры, короче, все то, что давало возможность предвидеть его бу­дущее. Астрологи установили, что он жил в Тибете во время своей предшествующей жизни, однако пожелал перевоплотиться на Западе, питая надежду всячески способствовать сближению Запада и Востока. Потом я узнал, что Белл и сам писал об этом в своей книге. Мы были уверены, что если бы мистеру Беллу удалось повлиять на свое правитель­ство, как он того хотел, то не произошло бы и китайского вторжения. Однако китайское вторжение все-таки состоялось, поскольку предсказа­ния всегда исполняются.

Английское правительство вело враждебную и недостойную поли­тику. Оно боялось, чтобы Тибет не установил союза с Россией, — такой оборот дел для Англии был неприемлем. Англия отказывалась подпи­сать с нами договор и в то же время не хотела, чтобы был установлен союз с другими государствами. Сикким, Бутан — все могли заключать договоры, но только не Тибет! Кроме того, англичан буквально пот прошибал при одной мысли, что кто-то опередит их в завоевании или удушении Тибета. Они не отдавали предпочтения ни одной из этих двух форм насилия: обе для них были хороши! Мистер Белл прекрасно видел, что мы не желаем принимать чью-либо сторону. Мы хотели одного: оставаться сами по себе, жить своей жизнью, иметь свои законы, ибо мы хорошо знали из прошлого опыта, что чужеземцы ничего не приносят Тибету, кроме несчастий, разрухи и страданий.

Неоценимый был очень доволен результатами моих наблюдений, которые я ему изложил после ухода мистера Белла. Но, казалось, он уже думал только об одном — задать мне побольше работы.

— Да, да, — воскликнул он, — мы должны еще более развить твои способности! Ты увидишь, они тебе еще пригодятся в дальних странах. Надо увеличить продолжительность сеансов гипноза, чтобы вложить максимальные знания в твою голову.

Он позвонил. Вошел один из его помощников.

— Позовите немедленно Мингьяра Дондупа!

Через несколько минут я увидел, как мой Учитель не спеша направ­ляется к нам. Мне казалось, что ему следовало поторопиться, но поло­жение личного друга Далай-ламы давало ему здесь индивидуальные пре­имущества.

Учитель сел рядом со мной напротив Наимудрейшего. Слуга быстро принес чай с маслом и деликатесы из Индии. Когда мы приняли подоба­ющие позы, Далай-лама заговорил:

— Мингьяр, ты не ошибся, Лобсанг очень способный. Но не следует забывать о дальнейшем его совершенствовании. Прими все необходи­мые меры и ускорь его образование, но без ущерба для полноты знаний. Используй все доступные средства. Надо поторопиться, ибо скоро тяже­лые дни обрушатся на нашу страну, и нам следует иметь человека, кото­рый был бы способен заняться компиляцией наших священных книг и древних знаний.

Итак, режим моих занятий снова ужесточился. Участились и сроч­ные вызовы к Далай-ламе с целью интерпретации значения аур его гостей.

Я стал частым посетителем Поталы и Норбу Линга. В Потале я увле­кался телескопами — они мне очень нравились. Один был огромный, на тяжелой треноге, настоящий астрономический телескоп. Я охотно про­водил у телескопа многие часы, наблюдая за луной и звездами до позд­ней ночи. В сопровождении ламы Мингьяра Дондупа я часто отправлял­ся в Лхасу и наблюдал за людьми. Обширные познания учителя позво­ляли ему управлять моими умозаключениями и делать их более глубо­кими. Нам бывало забавно забрести в какую-нибудь лавочку, послушать россказни торговца о высоком качестве его товара и тут же прочитать его мысли об их действительной ценности. Для нас не существовало никаких тайн. Память моя развивалась быстро, часами я слушал слож­ные отрывки из наших книг, а потом повторял их. Меня погружали в длительный гипноз и в это время читали отрывки из древних писаний.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: