Интеллигенция и революция

Оценивая перспективы рабочей организации, Ленин особую роль отвел передовой интеллигенции. Эта передовая интеллигенция привносит в пролетарскую среду марксистскую идеологию. Здесь Ленин выступает последовательным продолжателем традиций европейского просвещения (а большевистская партия явно опирается на традиции французских якобинцев).

Другое дело, что взгляды, изложенные Лениным в книге «Что делать?», вряд ли совпадают с представлениями самого Маркса. Автор «Капитала» отнюдь не приуменьшал значение интеллигенции, но не склонен был и преувеличивать его. Теоретик скорее просто помогает людям разобраться, нежели ведет их. С точки зрения Ленина, напротив, передовая интеллигенция возглавляет рабочий класс, ставит перед собой задачи. Рабочий настолько замучен повседневностью и тяжелым трудом, что просто не имеет времени и сил во всем разобраться. Для Маркса интеллектуал - помощник, советчик, помогающий устранить разруху в мозгах. Для Ленина - вождь. Впрочем, помощники тоже часто становятся вождями.

Ленин обнаружил разрыв между социал-демократической партийной элитой и массой, которая оказалась не способна контролировать эту постоянно сдвигавшуюся вправо, погрязшую в парламентаризме верхушку. Сделанный им вывод соответствовал его любимой поговорке «лучше меньше, да лучше». Иными словами, пусть партия будет небольшой, но обладающей высоким теоретическим и политическим уровнем. Авангардная партия значит, что элитой становится вся партия. Так возникает идея создать организацию профессиональных революционеров. Что это такое? Это организация лучших. В ней каждый член имеет такой высокий уровень политической подготовки, что всегда способен судить о действиях любого лидера и способен заменить любого лидера собой. Это, между прочим, и организация интеллигентов - не в западном понимании «интеллектуалов» как специалистов с высшим образованием, а в русском понимании, как людей, обладающих определенной культурой. По жизни эти люди могут быть рабочими, но по сути - интеллигентами. Эта интеллигенция вносит классовое сознание в отсталые массы. Так написал Ленин в работе «Что делать?».

Любой лидер в такой организации должен знать, что его можно заменить другим. (Кстати говоря, это несколько иным способом, чем предполагал Ленин, было доказано во время чисток.) В эпоху раннего большевизма все построено на чувстве товарищества и единства, когда люди могут друг друга поливать грязью во время дискуссии, а на следующий день они пойдут вместе, сознавая себя участниками одного коллектива. Эта принадлежность к коллективу культивировалась вплоть до знаменитой фразы Бухарина: «права или не права, но это моя партия».

Про ленинскую концепцию партии написано много томов как за нее, так и против. При этом, однако, обычно упускается из вида одно обстоятельство. На практике Ленин и чистом виде свою идею так и не смог реализовать. Задним числом историю партии изучали, чтобы показать, как Ленин ее строил. Но если отвлечься на мгновение от событий 1917 года, то обнаруживается, что вся история ленинского партийного строительства - сплошные неудачи. Он постоянно проигрывал меньшевикам, партия фактически распалась к началу Первой мировой войны, в апреле 1917 года, когда Ленин вернулся из эмиграции, большевиков было не только мало (это еще полбеды), но они были разобщены и дезориентированы. Только поздней весной 1917 года начинается бурный рост, вызванный не достоинствами партии, а радикальной позицией, занятой Лениным и присоединившимся к нему в последний момент Троцким. И рост этот происходит отнюдь не за счет выращивания профессиональных революционеров. Ленин сам потом постоянно жаловался, что кадры - не те. А затем большевики становятся уже правящей партией, это уже совсем другая песня. И опять же Ленин жалуется, что к партии примыкает такая публика, которую по-хорошему надо не продвигать, а расстреливать.

Короче, мы видим грандиозный успех Ленина как политика (выигравшего именно благодаря своей принципиальности), видим его успех как тактика, видим, наконец, бурный подъем революции, вынесший наверх Ленина, Троцкого, а заодно Сталина, Бухарина, Зиновьева. Но говорить об успешном строительстве партии как раз не приходится.

С чисто теоретической точки зрения концепция авангардной партии, безусловно, привлекательна, и политический успех большевиков заслонил первоначальные неудачи Ленина. Поэтому модель стала тиражироваться. При этом обнаружилось, что дееспособность такой организации зависит от ее размера. Она не может быть ни слишком маленькой, ни слишком большой. Ленинская концепция партий хорошо работает в организации, которая достаточно велика, чтобы не быть сектой, и достаточно мала, чтобы сохранять свою элитарную природу. Элитарный коллектив мало нуждается в формальных демократических процедурах. Все и так неформально общаются, понимают друг друга, доверяют друг другу. Детализированные демократические процедуры, в общем-то, являются тут излишними, даже затрудняющими взаимодействие. На уровне интуитивного общения люди добиваются большего. Но как только вы уходите от этого «среднего» формата, вы либо получаете секту, где культивируется чувство товарищества, единства уже в ущерб политической деятельности, в ущерб в контактах с теми, кто оказался вне вашей среды (самоподдержание коллектива становится главной целью коллектива), либо авангардная партия начинает быстро вырождаться в партию тоталитарного типа.

Поддерживать первоначальный уровень элитарности, теоретического образования уже не удается, потому что слишком много людей. Ленин после 1917 года постоянно жалуется: уровень падает. Не может быть элитарной организации, где состоит 200-300 тысяч человек, не говоря уже о миллионах людей. Качество кадров начинает падать. Старые элитарные кадры начинают формировать под себя массовые кадры. Эти массовые кадры имеют уже совершенно другой уровень политического образования, опыта. Так возникает знаменитое деление на «старых большевиков» (настоящих, соответствующих требованиям ленинской авангардной партии и всех остальных). Авангардная партия именно в силу своих успехов в 1917-1918 годах приходит к саморазрушению. Чем более она успешна, тем больше людей туда вступает.

В «Письме к съезду», своем политическом завещании. Ленин призывает: остановите хоть ненадолго прием новых членов в партию. Дайте подтянуться тем, кто уже вступил, перестаньте размывать революционные кадры новичками Обычно «Письмо к съезду» вспоминают в связи с критикой Сталина и нелицеприятными оценками, которые Ленин дал всем остальным своим товарищам, включая, кстати, и Троцкого. Но главная мысль была совершенно в другом. Все качества этих людей - хорошие и плохие - будут играть роковую роль именно в том случае, если партия переродится. К этому все идет, это надо предотвратить. Между тем после смерти вождя его ученики поступили с точностью до наоборот. Зиновьев и Каменев, которые в тот момент вместе со Сталиным контролировали ситуацию, объявили «ленинский призыв» в партию, резко увеличив число новичков и окончательно поставив крест на первоначальном «авангардном» проекте.

Поскольку механизмы формальной демократии предельно ослаблены, а уровень кадрового отбора резко понижен, начинается манипулирование массами. Карьеризм становится одним из главных стимулов (причем не надо думать, будто это исключает идейные мотивы, - одно с другим не редко сочетается).

Возникает ситуация, когда не нужна старая гвардия как таковая, нужен один представитель идейной традиции, наследник Ленина, который просто в силу этого (и в силу огромного разрыва между своим уровнем и уровнем массы) способен всех строить и вести. Этим вождем становится товарищ Сталин. Хотя на эту роль претендовали и другие, прежде всего Зиновьев. Троцкий, наоборот, то пытался объединить вокруг себя остатки старой гвардии, чтобы вместе защищаться от масс новичков, то, как ни странно, пытался построить новичков, опереться на молодежь, чтобы противопоставить их бюрократическому аппарату. Молодые люди, не прошедшие через школу революционной борьбы, не могли быть для него надежной опорой, а старая гвардия проигрывала просто по численности. Стремление Троцкого как бы противопоставить революционный большевицкий демократизм сталинскому манипулированию наталкивается на противоречия его собственных политических установок. Партия нового типа превращается в бюрократический организм. Система предельно удобна в управлении. Идеология, которая раньше ставилась во главу угла, оказывается полностью подчинена задачам текущей политики. Сначала аппарат строит культ личности Сталина и стирает в лагерную пыль его врагов. Потом тот же аппарат разоблачает культ личности Сталина. В конечном итоге этот же аппарат, полностью осознав свои специфические интересы, пройдя закономерную эволюцию, играет решающую роль в реставрации капитализма.

История партии заканчивается. Можно сказать, что то, что получилось, - прямая противоположность изначальной ленинской концепции.

Альтернативной ленинскому подходу была теория стихийности (спонтанности), выдвинутая Розой Люксембург. Великая революционерка не слишком верит в партию. Она симпатизирует Ленину как политику, однако не разделяет его партийный проект. Она глубоко убеждена, что партия нужна, но ничего хорошего от нее не будет. Это в лучшем случае необходимое зло. Главный вопрос для нее в том, как свести к минимуму это необходимое зло. Роза Люксембург понимает, что нужны парламенты, там будут заседать неправильные люди, которые насквозь пронизаны оппортунизмом. И никуда от этого не денешься. Но надо найти способ показать, чего в самом деле хотят массы. И этот способ - спонтанное рабочее движение. Прежде всего стачечное движение.

Через организацию стачек, забастовочных комитетов рабочие получают возможность стихийно формулировать свои требования, действовать, не оглядываясь на всевозможные бюрократические аппараты и различных вождей, идеологов, начальников. Стихийное действие не просто способ борьбы с буржуазией, но и способ освободиться от рабочей бюрократии, партийного аппарата, политической элиты. Поставить этих людей на место, чтобы они хоть немножко отражали требования масс в своей деятельности.

При всей убедительности антибюрократического пафоса Розы Люксембург в ее рассуждениях есть свои слабые места. Ведь спонтанное движение то поднимается, то спадает. Рабочая бюрократия возникает не случайно. Надо иметь постоянно действующую организацию, дееспособность которой не зависит от взлетов и подъемов массового движения. В противном случае придется каждый раз начинать с нуля.

Как быть с бюрократией в период спада движения, не вполне понятно. И если это движение, находясь на подъеме, направлено против своей собственной политической элиты, то встает вопрос об эффективности движения. Когда у масс нет взаимодействия с собственным аппаратом, с собственной элитой, парламентариями, это сводит эффективность к минимуму. Примерно в таком состоянии дискуссия замерла к 1920-м годам. Умерли все ведущие теоретики. Убили Розу Люксембург, умер Ленин. Троцкий полностью поглощен текущей борьбой, которую он по всем статьям проигрывает. А Сталин не склонен продолжать обсуждение: оппонентов просто не осталось.

Дискуссия резко оживилась в 1960-е годы, когда «новые левые» практически заново открыли спонтанность. Только теперь спонтанное движение ассоциировалось не с пролетарско-индустриальными стачечными выступлениями, а со студенческими протестами. Своего рода неопролетарская или постпролетарская стихийность. Вскоре последовала еще более жесткая критика партийной организации со стороны так называемых «новых социальных движений». Первый аспект критики был чисто организационный. В отличие от Розы Люксембург, которая видела в партиях необходимое зло, идеологи «новых социальных движений», вышедшие на первый план после поражения «новых левых», вообще ничего позитивного в партиях не видели. Любая политическая организация партийного типа есть сплошное зло, бюрократизм, оппортунизм, потенциальный тоталитаризм.

Нужны только массовые движения по возможности неформальные, стихийные. Они будут навязывать свою повестку дня элитам и тем самым изменять общество.

Другой аспект идеологии «новых социальных движений», точнее, ее более правая версия - это представление о том, что главным недостатком партий была их опора на рабочий класс. Подобные идеи хорошо выражены в работах Шатала Муффа и Эрнеста Лакло (так называемое постмарксистское направление). Новые социальные движения говорят, что все социальные группы, все «идентичности» равнозначны и равноценны в социальном плане. Будь то движение профсоюз, феминистский клуб, движение за этнические права, экологическое движение или движение за права гомосексуалистов. Никакой иерархии не должно быть, все должны быть равноценны, а коалиция движений должна оформиться или на основе абсолютного демократического консенсуса, или в худшем случае компромисса. Короче, все движения нужны, все движения важны.

В этическом плане тут поспорить трудно. А вот с точки зрения политической или социологической… Тут возникают большие вопросы.

Только на картинке можно нарисовать идиллически пестрый мир новых социальных движений. Понятно, что пост модернистская критика марксизма имеет свои сильные стороны. Классический марксизм недооценивал целый ряд форм социальной организации, которые возникли помимо общественного разделения труда, помимо производства Все, что формировалось вне производства, марксизм воспринимал как второстепенное и, соответственно, несущественное. Но оттого, что нечто является вторичным в происхождении, не следует, что вторичное обязательно малозначительно или второстепенно. В плане повседневной жизни эти стороны жизни могут выходить как раз на первый план. Разбираться со всем этим как раз и есть задача политика. Искать компромиссы, совмещать главное со второстепенным и т.д.

В капиталистической системе (как и во всякой системе) далеко не все элементы равнозначны и равноценны. Поэтому в смысле долгосрочного воздействия на систему далеко не все общественные движения равноценны. Они имеют дело с второстепенными, частными проблемами, которые можно решить ко всеобщему удовольствию, причем для большинства членов общества от этого ровно ничего не изменится. Хуже того, частные требования одних групп правящий класс скорее всего постарается удовлетворить за счет других, еще более обездоленных и менее способных постоять за себя. Это не значит, что мы должны на этическом уровне отказаться от равенства. Вопрос о правах женщин ничуть не меньше заслуживает внимания, чем вопрос о правах рабочих. Но стратегически все же необходимо выделять главные, ключевые вопросы. Армия, которая не может определить направление главного удара и сосредоточить на нем свои силы, неизбежно терпит поражение.

Сказать, что судьба Второй мировой войны решалась под Сталинградом, - отнюдь не значит недооценивать героизм шотландцев или англичан, которые в те же дни сражались в битве под Эль-Аламейном. Но все-таки решался исход войны под Сталинградом. В политике то же самое.

Идеологи новых социальных движений фактически отказались от такого понятия, как стратегия. Никакой системы приоритетов, никакой логики невозможно сформулировать, потому что все равнозначно. Вторая слабость новых социальных движений, которая выяснилась довольно быстро, состоит в том, что они оказались зачастую не менее, а более авторитарны, чем старые политические партии. Движения внешне выглядят очень демократично. Но особенность движения состоит в слабом структурировании. Чем меньше бюрократии, тем меньше структуры. Но чем меньше структуры, тем меньше правил, в том числе и правил демократических. Демократия - это не в последнюю очередь процедуры. А процедура невозможна там, где нет формальной структуры. Это нечто противоположное стихийности. Поэтому в движении сильна роль сиюминутных лидеров, тех, кто руководит, поднявшись на волне протеста, находится в непосредственном эмоциональном контакте с массой. Но этот контакт может сойти на нет. Движение идет на спад, а лидеры остаются.

Показательна история немецкой партии «зеленых». В соответствии с логикой неформальной демократии она на ранних этапах своего развития решила ротировать своих парламентских лидеров. Но лидеры не захотели покидать свои посты. Больше того, когда начали ротировать лидеров, обнаружилось, что компетентность руководящего звена от этого падает. Только люди начинают что-то понимать, чему-то научаться, как их ротируют. Приходят новые, которые, конечно, имеют связь с массами, но ничего не понимают в своей деятельности. Через некоторое время все равно начинается политическая коррупция, причем даже быстрее, чем в традиционных партиях. Потому что процедура текущего контроля как раз отсутствует. Если связь с массами утеряна, значит, дело проиграно. А как контролировать людей, которые по своему положению просто не могут находиться в непосредственной связи с массами, об этом никто не подумал. Ведь для того и создаются политические партии с их достоинствами и недостатками, чтобы решать эту проблему. Отказаться от партийных структур - значит оставить эту проблему принципиально неразрешимой.

Показательно, что, когда, осознав это, новые социальные движения начинают образовывать партии, они воспроизводят все недостатки бюрократических структур без каких-либо достоинств. Люди, воспитанные на культуре стихийности, оказываются не готовы к созданию формальной демократической структуры.

Следующим этапом вырождения новых социальных движений было формирование неправительственных организаций. Фактически уже движения нет. Есть специализированные группы, которые выполняют функцию движения, заменяют его. Раньше в период спада движения роль постоянно работающей организации выполняла партия. Но новые социальные движения от партий отказались, осудили их. Вместо партий появляются специализированные неправительственные организации.

Разница между ними и партиями не только в степени специализации (партия занимается всем, а эти организации - только правами какого-то конкретного национального меньшинства, только экологией, только вопросом о рабочих-мигрантах и т.д.). Не менее важно то, что партии представляют собой структуру с демократической отчетностью, а неправительственные организации - нет. В лучшем случае они отчитываются за истраченные деньги. Никакого демократического контроля, никакой ответственности перед рядовыми членами нет. Неправительственные организации могут существовать в абсолютно авторитарном режиме.

Одно дело - забастовочный комитет, который стихийно возник во время митинга. Там люди не задумываются о том, что им семью нужно будет кормить через два дня. Важно то, что происходит сейчас. Другое дело, когда это все продолжается месяц, два, год. Надо обеспечить достойную оплату труда квалифицированному специалисту, выдвинутому заменять пришедшее в упадок массовое движение. В отличие от старых политических партий здесь нет отчетности перед рядовыми членами организации, нет членских взносов, организация становится зависимой прежде всего от внешних спонсоров. А внешние спонсоры могут и не разделять цели движения.

Сегодня мы видим, что, например, экологическое движение более или менее накормлено, обеспечено квалифицированными кадрами. А с другой стороны, у загрязнителей окружающей среды тоже все в порядке. Часть денег, которые они получили за счет уничтожения природы, идут на поддержку экологических программ. Корпорации получают моральное право продолжать загрязнение.

Новые социальные движения, «зеленые» партии к концу 1980-х пришли к явному кризису. Они воспроизвели все проблемы, присущие партиям, но на более низком уровне социальной эффективности.

Партии новой волны

Начиная с середины 1980-х годов можно говорить о появлении так называемых партий новой волны. Первой из них была Партия трудящихся в Бразилии. Там во время военной диктатуры были разгромлены все старые левые организации и появилась, по существу, возможность начать с нуля. Таким новым проектом стала Партия трудящихся. Во главе ее встал Игнасио Лула да Силва, который был тогда одним из самых популярных рабочих лидеров. Профсоюзный деятель, оратор, он сделался впоследствии весьма респектабельным политиком и в конце концов президентом.

На первых порах ПТ осознанно стремилась избежать ловушек как авангардизма, так и парламентаризма, свести к необходимому минимуму роль профессионализированной политической элиты. В основе партии лежал некоторый дуализм. Партия отвечает не только перед своими членами, но и перед массовыми движениями - профсоюзами, движением безземельных крестьян и т.д. Все эти движения не находятся под руководством партии, а наоборот, могут призвать партию к ответу. Их лидеры вступают в ПТ, чтобы через нее проводить свою линию, они отвечают перед массами своих сторонников, которые могут в партии и не состоять. Получалось, что партия должна постоянно бороться сама с собой.

Вполне в духе Розы Люксембург партия самими ее основателями воспринималась как некое необходимое зло. С самого начала предполагалось, что бюрократия должна сама себя ставить под контроль масс, умерять свои амбиции. Для этого было создано два механизма. Первый - это механизм внутреннего плюрализма. Не только допускалось существование различных платформ, фракций и т.д., но и до известной степени это культивировалось. Существовали многочисленные группировки, ведущие внутреннюю дискуссию. Это борьба, она должна создать систему сдержек и противовесов. Партийная верхушка должна была находиться под постоянным огнем критики из собственных рядов. С другой стороны, партия формировалась как нечто неразделимое с новыми социальными движениями, с массовыми народными организациями, профсоюзами.

На ранних этапах истории ПТ была типична ситуация, что мэр города, принадлежащий к Партии трудящихся, сталкивался с демонстрациями протеста, организованными этой же партией. Мэр должен был выходить, объясняться, выслушивать критику. Такой постоянный диалог и конфронтация внутри движения были направлены на то, чтобы не допустить политической коррупции.

Многие западные марксисты в середине 1990-х годом склонны были рассматривать ПТ как новую модель партии, которая смогла совместить демократизм с эффективностью, снять противоречие между организацией и спонтанностью. Увы, когда в начале 2000-х годов ПТ пришла к власти в Бразилии, ее поклонников ждало жесточайшее разочарование. Лидеры партии, возглавившие правительство, оказались заурядными оппортунистами, ничем не отличающимися от буржуазных политиков. Членов ПТ, выступавших против политики президента Лулы, исключали. Многие активисты вышли сами. Причем нельзя сказать, что правительство ПТ было плохим. Оно просто было насквозь буржуазным по своей политике.

В Германии и Италии на развалинах коммунистического движения были созданы Партия демократического социализма и Rifondazione Communista (Партия коммунистического возрождения). Обе партии представляли собой организации, с одной стороны, идеологические, основывающиеся на марксистской традиции, а с другой стороны, плюралистические. Старая Итальянская коммунистическая партия преобразовалась в социал-демократию, а те, кто не хотел отказываться от своих убеждений и традиций, решили создать коммунистическую партию заново.

Особенностью этих партий стал постоянный внутренний диалог, открытая дискуссия, которая позволяет очень хорошо выявить проблемы организации. Но опять же, когда ПДC вошла в земельное правительство Берлина, обнаружилось, что ни избиратели, ни активисты контролировать своих политиков не могут. Работа ПДС в земельном правительстве обернулась публичной катастрофой, партия потеряла избирателей и не попала в 2002 году в германский парламент.

В начале 2000-х годов мы видим неожиданное возвращение ультралевых на политическую сцену. Причина ясна - коммунистические организации сталинистского типа исчезли или сократились до минимума, а социал-демократические партии настолько выродились, что освободилось огромное политическое пространство. Ведь политический крах левых, последовавший за распадом СССР, отнюдь не означал исчезновения в обществе объективной потребности в антикапиталистической альтернативе. Она может быть революционной или реформистской в зависимости от того, с точки зрения какой части трудящихся мы смотрим на вещи, но спрос на нее существует объективно. И если идеология и программа не предложены, возникает вакуум, люди могут впасть в цинизм и в депрессию, но все равно на глубинном уровне они чувствуют противоречие между своими интересами и тем, как функционирует система.

Рост социального недовольства находит выражение в aнтиглобалистских протестах начала XXI века. А наиболее идеологически и теоретически подготовленными участниками этих протестов являются представители ультралевых групп. Они способны не только участвовать в стихийных выступлениях, но и объяснять участникам, в чем суть проблемы, находить нужные слова, с помощью которых можно выразить то, что другие только чувствуют. Короче, ультралевые группы сохранили приходившую в упадок марксистскую культуру и передали ее новому поколению левого движения

Многим группам удается преодолеть свои сектантские традиции. Секта может поддерживать себя на протяжении длительного периода времени, по крайней мере - пока просто не вымрут ее основатели. В дальнейшем ученики начинают дробить секту - каждый толкует учение по-своему Большие движения, в отличие от сект, заведомо состоят из грешников. И политические секты научаются работать в грешном мире, с людьми, у которых небезупречная идеология, нет полного понимания всех тонкостей революционной теории. Так появляется новая политическая культура, куда более открытая и человечная.

Наряду с новыми социальными движениями последние буквально несколько лет обнаружилось еще нечто новое. То, что можно было назвать новыми революционными движениями. Примером может быть движение сапатистов в Мексике. В основе сапатизма лежит традиция индейских движений в Южной Америке, существующих в той или иной форме начиная со времен конкистадоров. Но сапатизм - движение абсолютно современное. Принципиальным отличием сапатизма от других традиционных движений является отсутствие нормативности. Со времен Че Гевары мы видим восстания, имеющие более или менее четкую идеологическую программу и ориентацию на борьбу за власть. По существу, мы имеем дело с вооруженной политической организацией, которая является и протопартией, и протогосударством. Сапатизм был построен на принципиальном отказе от подобного подхода, сапатисты не борются за власть. Это вооруженное движение за свои права. Оружие - для самозащиты. Одной из ключевых идей сапатизма является собственное достоинство, которое люди готовы отстаивать против государства, правящего класса, корпораций, против логики рынка. Говорится, что сапатисты не против других форм политической борьбы, не против парламентов, выборов. Просто у жителей штата Чьяпас не осталось другого выхода, кроме вооруженной борьбы. Левая политика предполагает диалог различных сил, вовлеченных в антикапиталистическую борьбу. Точно так же сапатизм деперсонифицировал лидерство. Ключевая фигура - субкоманданте Маркое - появляется только в маске. Это значит, этот персонаж заменяем. Культа личности здесь не может быть, как и претензии на личную власть.

Это движение, которое поднялось в одном из самых отсталых штатов в Мексике, обращается к миру через Интернет. Коммуникация сама становится формой борьбы и формой существования движения.

Однако при всей романтичности сапатизм не может быть воспринят как универсальная модель и даже как модель для Латинской Америки. И главная его слабость лежит там же, где находится его сила: отсутствие механизмов борьбы за власть. Движение, не имеющее такого механизма, крайне демократично, но его эффективность так же крайне ограниченна. Оно может быть только противовесом, дополнением к чему-то другому. К чему?

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: