This file was created 7 страница

Одичавшие кентаврицы кусались и царапались, но мегарские пролетарии связывали им руки, так же как и старичку Хикло, из-за чего последнему приходилось любить самок, не обнимая их за талию.

Но несмотря на это, все кентаврицы вскоре понесли, что стало заметно по их округлившимся животам и, главное, по их заметно смягчившемуся поведению. До этого своего положения они все были злы как черти, беспрерывно грызлись, лягались, даже, бывало, дрались головою, не имея возможности пустить в ход руки, скрученные у них за спиной.

Их особенно раздражало сие обезрученное положение, при котором они даже есть должны были как животные, хватая ртом из долбле*ных корыт куски лачачи, которую научились выращивать чужеземцы на обрабатываемых полях кентавроводческой фермы.

К тому же лишенные привычной возможности беседовать стоя друг против друга и при этом накручивая на палец свою длинную грудь, кентаврицы вовсе разучились улыбаться и разговаривать. Со связанными за спиной руками кентаврские кумушки общаться меж собою не могли. Как молчаливые тени бродили они внутри загородки, каждая сама по себе, и рядом семенил на тоненьких ножках ее лагерный ребенок.

И только один Хикло суетился среди угрюмых кентавриц, со скуки болтая сам с собою или ведя безответный односторон*ний разговор с какой-нибудь дремлющей кентаврицей. И вот однажды люди, державшие их в невольничьем лагере, вошли внутрь его со смотанными веревками в руках. Они стали ловить и вязать беременных маток в одну длинную цепь, собираясь гнать их караван в сторону моря. Малых кентаврят решено было не вязать, потому что они никуда от матерей никогда не убегали.

Когда все кентавроматки были связаны в одну длинную колонну, два плебея подошли к ее голове, где находился старичок Хикло, и хотели его развязать, чтобы отпустить на все четыре стороны – он был не нужен больше людям. И вдруг перед ними раскрылась завеса мира, из-за которой выступили несколько круглоголовых томсло с четырьмя пальцами на руках. Они каким-то невероятно мощным ветром сдули в одну сторону всех древне*греческих пролетариев и крепко прижали их к жердям ограды.

Затем на глазах у греков развязали пленниц и старенького их мужа, пошире раздвинули завесу мира – и одного за другим провели сквозь нее всех кентавров. Онемевшие от страха мегарские плебеи стояли, прижавшись к забору, и таращили глаза на то, как уходит за полупрозрачную, словно радуга, и такую же чудесную завесу не очень длинная вереница последних на земле кентавров.

Во главе с худеньким лысым старичком Хикло кентаврицы удалялись, ведя за руки своих детей,- все выше и выше в глубину открытого неба.

Старый кентавриарх Пассий, приблизившийся к обедавшим древним гре*кам, был ими осквернен следующим образом. Торговец рассказывал своим товарищам, что кентавры никогда не едят мяса и что даже звероловы, добыва*ющие меха на потребу, выбрасывают туши благородных оленей и горных муфлонов.

Это сообщение торговца и раззадорило мегарских плебеев на одну выходку: они решили накормить жирным супом из птицы мереке достопочтен*ного Пассия. Налили полную чашу бульона, сунули ее в руки старику, и он, зная, что пропал, зажмурился и выпил всю чашу до дна. Потом он, к большому разочарованию зрителей, вернул посудину и преспокойно отошел в сторону, свесив на грудь лохматую голову с большой лысиной.

Не видя в нем никаких изменений, фермеры еще несколько раз кормили его мясной пищей, ожидая от этого хоть каких-нибудь последствий Но поначалу ничего не было заметно. Вкушение еды, для приготовления которой надо убить кого-нибудь и отрезать от него кусок, не оказало вроде бы никакого воздействия на кентавра. Обладатель просторнейшего брюха, Пассий благополучно перева*рил съеденное мясо, не умер, но вскоре стал заметно жиреть, и с живота его…

Тогда и стал замечать кентавр, что люди начали все чаще задумчиво Посматривать на него, а иной древнегреческий пролетарий прямо подходил к нему и заинтересованно ощупывал его бока, с озабоченным видом хлопал его по лысому брюху. Однажды приблизился к нему философ Евклид и начал такой разговор:

– Скажи, о мудрый Пассий, за кого ты сам себя принимаешь – за человека больше или за лошадь?

– За елдорайщика все же,- последовал ответ, сопровождаемый глубоким у вздохом.

– Ну а таковой, которого ты назвал, кем больше является – человеком или животным?

– На это трудно дать ответ, о чужестранец,- молвил кентавр без особенного воодушевления.- Амазонки в соседней стране считают, что всякий, имеющий меж ног что-то иное, чем у них, уже не человек. А дикие лошади из степей Танопостана считают, что с такой висюлькой, как у человеческих самцов, нечего даже и думать, чтобы считать себя елдорайцем. Нас же они признают – кентавр может стукнуть себя по брюху бельберей елдышкой ничуть не хуже какого-нибудь дикого жеребца.

– Это все интересно, но мне желательно узнать другое,- сдержанно произнес философ.- Не насколько елдорайцами, а насколько человеками или лошадьми вы сами себя считаете? Кентавр – ‹конь или человек?

– Елдорайщик,- последовал уверенный ответ.- Или, если на правильном греческом языке, елдораец. Иным себя ни один кентавр не считает… А зачем тебеи' нужно знать, о чужеземец, наше кентаврское мнение по этому поводу?

– А затем,- отвечал Евклид,- что от этого зависит многое, о, очень многое! ^

И в первую очередь твоя собственная жизнь, Пассий. Буду откровенным с тобою, потому что ты полюбился мне своей мудростью. Мои спутники уже давно обсуждают меж собою, можно ли есть мясо кентавра или нельзя. Мы поистра тили все свои стрелы, охотясь в лесу, и теперь нам живется голодновато, сидим мы на одной рыбе, которую, ты знаешь, не очень легко поймать в глубокой реке…

Вот мы и думаем: можно ли съесть тебя? И это нелегкий вопрос! Если ты больше животное, нежели человек, то какой грех в том, чтобы употребить твое мясо в пищу? А если ты больше человек, чем животное, то как можно съесть тебя?

Это же, сам понимаешь, почти людоедство… Вот мне и хотелось выяснить, как ты разбираешься в этом сложном философском вопросе. '

– Я понимаю так, что нижнюю мою часть, которая лошадиная, вам съесть можно,- отвечал Пассий.- А верхнюю, которая человеческая, есть нельзя.

– Какая мощная диалектика!- восхитился Евклид.- Какая прямота и логичность м'ышления! Ты все больше восхищаешь меня, о Пассий! Так ты ' считаешь, что можно съесть твою лошадиную часть?

– Вполне,- подтвердил кентавр.- Ешьте на здоровье.

– Однако вот здесь у тебя, на брюхе, где выпали все волосы, тело выглядит совсем как у человека,- засомневался философ Евклид.- Вот и кожа такая же, как у меня, и пупок торчит.

– Это, рекеле, не пупок, а старая грыжа,- отвечал кентавр.- Но ты глянь пониже грыжи: что там видишь? Эта штука у меня, конечно, сейчас бесполезная, но по виду ведь не скажешь этого. Разве у человека может быть такая вещь?

– Нет, не может, Пассий,- с почтением молвил философ.- Ты прав: все нижнее у тебя вполне лошадиное.

И Евклид покинул собеседника, чтобы сообщить своим компаньонам мне*ние кентавра о самом себе.

Мегарские пролетарии выслушали философа и задумались. Ум мелких людей, всецело направленный на то, чтобы выжить и что-нибудь выгадать в жизни, зашел в тупик. Зачем кентавру нужно, чтобы его непременно съели? Не проглядеть бы тут какой-нибудь опасной хитрости, думали эти древнегреческие плебеи.

И для прояснения вопроса решено было подвергнуть старого кентавра бичеванию. Скрутили ему руки за спиной, привязали за шею к дереву и с двух сторон взяли в плети. Недоумевающий кентавр перебирал ногами на месте, вздрагивая при каждом ударе, косил глазами направо и налево, хрипел, захлест*нутый веревочной петлею, и на его толстом бородатом лице читался отчаянный вопрос: за что бьете?

– Говори!- приказали бичевавшие кентавра…. остановившись пепелохн.

– Что… говорить?- едва слышно просипел Пассий, полузадушенный -

веревкой.

– О чем ты думал, когда предлагал съесть себя? Только правду говори» ДО то снова начнем бить.

– Женщина и конь… нас породили,- забормотал старый кентавр.- Текус, и елдорай.

– Ну и что?,

– Мы не злы, но мы смешны. Мы смешны, а не злы…

– Дальше!

– Мой народ не может больше жить на свете.,

– Почему?

– От нас воняет.

– Ты старая, действительно вонючая, лысая скотина!- вскричал туг одно*глазый древнегреческий плебей, угрожая плетью.- Говори наконец правду! Почему предлагал съесть себя? Твое мясо отравлено? Или невкусно?

– Не знаю, декеле… Но то, что намесили конский елдорашник и лохматая

текус солдатики, не может быть вкусным. И это не может хорошо пахнуть… Мой

народ не хочет больше вонять, как ырдымор нгифо педеярва.

– А тебе-то что?

– Поэтому самая большая его мечта – это серемет дагай. Вот я, чужеземцы, и захотел получить ее из ваших рук. Но вы почему-то не убиваете меня, а бьете,..

– Что он такое несет,- возмутился снова одноглазый и ударил-таки

кентавра плетью по спине.- Скот грязный! Дурачина! Говори дело!;

– О, нет, нет! Тут глубокая мысль!- возразил ему философ Евклид, выступая вперед.- Однако если послушать его, народ этот прелюбопытный, господа!

Они как сама природа, предпочитают не противостоять беде, а отступать перед нею. Не нападать, а уступать. Вот вам и натурфилософия!

– Довольно болтать, Евклид! Ты не на базарной площади в Мегарах,- нетерпеливо перебил философа одноглазый пролетарий.- Отойди-ка в сторону, дай я ожгу его еще разок!

И палач стал расправлять бич, чтобы нанести особенной сокрушительности

удар?

– Подожди, Горгий!- удержал его философ.- Ты свое всегда успеешь, а

пока дозволь мне поговорить с ним. Ведь когда ты его зарежешь, не смогу же я беседовать с мясной тушей!

– Валяй, Евклид,- снисходительно уступил кривой Горгий.- Поболтай с ним, а я наточу пока ножик.- И он отошел в сторону.

– Досточтимый Пассий, все кентавры, которых я наблюдал, мало чем отличаются от животных, и уровень их интеллекта невысок,- начал философ Евклид.- Ты же замечательным образом выделяешься среди них. Чем это объяснить?

– Объяснить ничто невозможно,- последовал усталый ответ кентаври-арха.-Потому что нечем.

– Почему же «ничто», Пассий? Я ведь говорю о твоей мудрости.

– Я о том же самом. Это и есть ничто.

– Ну, тогда я по-другому задам вопрос… Почему это «ничт о»?

– Потому что еще в молодые годы мне отрезали елдолачу. "*х

– Неужели причина твоего незаурядного ума только в этом, о Пассий? 1

– Совершенно верно, о Евклид.

– Но я не понимаю, какая тут может быть связь?

– Я не мог жить елдораем, как все добрые кентавры, поэтому вынужден был жить разумом. Что же тут непонятного, иноземец?

– Значит ли это, что, елдорайствуя, кентавр не мыслит?

– Совершенно верно Елдорайствующий не мыслит, а существует Я елдо-райствую, значит, я существую

– Однако это чисто по-кентаорски!- воскликнул философ, пожимая пле*чами – По-твоему, выходит, не надо елдираить, чтобы мыслить?

– Нет, я говорю надо елдораить Кто не елдораштнует, тот не живет.

– Но по ходу твоих мыслеК получается, уважаемый Пассий, что ты не ценишь разум

Не любишь философию7- воскликнул Евклид

– Основой существования…

– Я кентавр, о Евклид, и ничто кентаврское мне не чуждо,- последовал •ответ.- А каждый кентавр не любит заниматься пустым делом, если рядом крутится пустая текус, которую можно живо наполнить. Для этого мы и существуем.

– Да это же какой-то половой экзистенциализм!- вскричал Евклид, весь красный от гнева.- Нет, ты все же не человек, ты настоящее животное. В твоем понимании сути вещей наличествуют всего две точки, между которыми можно провести всего одну прямую… И только животное может не любить высокую человеческую мысль!..

– И грязное притом,- грустно подтвердил кентавр.- В особенности когда это. животное находится в таком положении, в каком нахожусь сейчас я… Как мне полюбить высокую мысль, о Евклид, если на шее у меня веревка, руки связаны за спиною, а на моем елдорае, залитом кровью, копошатся проклятые мухи?

– Горгий!- громко воззвал философ Евклид, уже не обращая внимания на слова кентавра.- Иди продолжай свое дело, приятель. С этой скотиной я уже разобрался в достаточной мере. Я уверился, что по своим убеждениям это не человек, но чистейшее животное.

От кучки мегарского плебса, сидящего вокруг костра, над которым висел

котел в ожидании мяса, отделился одноглазый Горгий и, поглаживая о ладонь

лезвие наточенного ножа, направился в сторону привязанного к дереву кентавра.

На полпути он разминулся с шагавшим к костру философом, лицо которого

было скучающим и кислым. Горгий подмигнул ему своим единственным гла*

зом… Евклид не ответил. \

За оградою сераля в одном месте столпилось стадо кентавриц и с тревогой наблюдало за происходящим. Их'мужской предводитель, старичок Хикяо со связанными руками, в тоске и страхе грыз жердь на пряслах, сгорбив свою костлявую спину.

Проходя мимо кентавриц, одноглазый Горгий пугнул их, метнувшись на самок с поднятым кривым ножом, и те с визгом бросились в стороны, тряся грудями. Так как руки у них были связаны за спиной, самки не могли делать неприличных жестов, дразня неприятеля, поэтому они стали высовывать языки и кричать издали:

– Инкерс працу келеле!..

Ничего не понимающий Горгий в ответ также показал им язык и после с деловитым виддм направился к одинокому дереву, где был привязан кентавр, предназначенный к закланию.

Когда он подошел шага на три-четыре к жертве, перед ним вдруг сверкнула молния, и кривой Горгий на какое-то время ослеп, потеряв из виду дерево с привязанным к нему кентавром. Плебей выронил нож и схватился за свой единственный глаз, в котором неимоверно жгло.

А когда он смог открыть его, то увидел, что ни дерева, ни кентавра перед ним нет. На том месте, где они были только что, теперь дымилась широкая и глубокая яма.' Подбежали остальные фермеры во главе с торговцем и стали молча, с ошеломленным видом созерцать место таинственной катастрофы.

– Я знаю, кто это сделал!- воскликнул первым пришедший в себя торговец.- Это они…

– Кто такие?!- спросили испуганные мегарские пролетарии.

– Я их видел уже. Это те самые, которые могут кого угодно вычеркнуть в пустоту. Вот как дерево и кентавра. Помилуй меня Зевес!.. Они умеют раздвигать завесу мира и переносить тебя куда угодно. Они не похожи на нас, у них на руках по четыре пальца…

Только он успел произнести это, как фермеры, стоявшие ня краю ямы, дружно ахнули, ибо на другой ее стороне увидели внезапно появившегося там четырехпалого с большой круглой головою. Четырьмя этими пальцами он сжимал изогнутое блестящее оружие, увидев которое торговец вдруг сорвался с места и побежал прочь, как заяц, виляя из стороны в сторону. Но большеголовый спокойно поднял оружие на уровень своих глаз и одним коротким пронзитель*ным писком-выстрелом вычеркнул грека на всем бегу.

ОТСТУПЛЕНИЕ 12.

Когда торговец уьидел себя вновь лежащим на белом песке оползня, он ничуть не удивился. Все вышло так, как он и предполагал. В прошлый раз, когда холерный караван бросил его умирать на этом же месте, перед ним раскрылась завеса мира, и он оказался в поселке кентавров.

Невидимые, что следили за ним, пожалели его потому, что он сам жалел умирающих от злой холеры и собирал пуговицы с их одежды, чтобы доставить родным и близким вещицы, помнящие последнее прикосновение тех, кто уже никогда не вернется домой. Многие из погибающих прощались с торговцем, благодаря и благослоатяя его душевную заботу. И пуговиц набралось у него полные карманы.

Когда он по милости загадочных сил попал в поселок кентавров, там он выменял пуговицы, весьма заинтересо*вавшие кентавриц, на волшебную смолу янто и живительные корни травы кимпу. Тогда-то он и понял скрытый ход действий невидимых спасателей.

Если человек хотя бы раз в своей жизни подумает о ближнем своем, умирающем, как о самом себе, то такого человека они примечают и в нужный момент приходят к нему на помощь. И в час, когда великая печаль и смертная тоска одиночества одолеют его душу, они внезапно, совершенно чудесным образом даруют ему избавление, жизнь и богатство. А затем наблюдают, что он будет делать со всем этим.

И если спасенный поступит так, как поступил он, мегарский торговец, то они огорчаются и наказывают нечестивца… Все это он понял сейчас, лежа на песке с холерным-огнем в животе, вспоминая, как сам поступал в жизни. Он не утешил вдов и сирот тех, что погибли на караванном пути от холеры, никого не навестил, никаких пуговиц им не снес, потому что все их обменял у кентавров на смолу и корни. И никаких даров не сделал осиротевшим, хотя сам разбогател.

Но все богатство потратил на то, чтобы покупать красивых продажных женщин самого разного телосложения и жить с ними в неге и роскоши во дворцах. Разбазарив все деньги, он решил самостоятельно добраться до поселка кентавров и вновь наменять драгоценных снадобий на пуговицы. Однако, с величайшим трудом добравшись до Кентаврии, он заработал там круглый ноль – не пожелали кентавры на сей раз и смотреть на его пуговицы.

И в то тяжелое для него время пришлось ему воочию увидеть этих таинственных т ом ел о. Отчаяние, раскаяние, злоба толкнули его тогда кинуться к ним с криком «козлы»- и это рассмешило их, и они снова пропустили его сквозь завесу мира, и он слышал, следуя светящимся проходом потустороннего пространства, их громовой богоподобный хохот. Но, возвращенный в.род*ной город, он еще ничего не понял, и в дальнейшем жизнь его круто покатилась вниз.

Он связался с городскими подонками попрошайками, мегарскими пролетариями, которые и уговорили его предпринять третью экспедицию в страну кентавров. И здесь он совершил то, из-за чего был теперь наказан: он велел зарезать на мясо кентавра Пассия, который всегда был добр к нему и приобщил его к самой дорогой мечте всех кентавров – пронзительной мысли о сере мет лагай. А совершил торговец подлость потому, что ему стало невмоготу каждый день чувствовать на себе укориз-• ненный взгляд старых глаз Пассия, который был ему когда-то самым близким существом в поселке.

От взглядов Пассия торговец чувствовал себя отвратительно – мерзким гадом в этом мире представлялся он себе. И постепенно торговец возненавидел самого себя. Таким образом он и пришел к желанию уничтожить старого кентавра – возненавидев ближнего своего как самого себя. И теперь он лежал на песке, глядя на плывущее перед горизонтом мира смертное марево, и думал, что, возможно, ничего и не было такого чудесного, как благоуханная занавесь мира, за которою кентавры, далекая родина, честь и бесчестие, красавицы, пуговицы, звезды над кара*ваном, шелест песков, сны, ангелы, птицы мереке. Возможно, всего этого и не было, великого испытания любовью к ближнему, которая проста, ясна, чиста, всемогуща и счастлива,- наверное, всего этого еще не было, ни спасения, ни испытания, иначе почему, почему он не выдержат его

Почему он возвращен умирать на этот белый песок?.. И ему все больше казалось, что ничего этого и на самом деле не было: ни любви, ни ненависти, ни богатства, ни бедности, ни гор, лесов, спасения, кентавров – ничего, кроме приближа*ющейся холерной смерти, не было, и никто его ничем чудесным не одаривал, не спасал, не испытывал. А только всегда лежал он-на чистом песке и с нежной грустью ожидал приближения легкой и прохладной серемет лагаи

Избитый кентавриарх Пассий был перемещен тайными силами и выставлен посреди бурьянного пустыря на окраине столичного города амазонок Онитупса.

Кентавр был таким же, как и прежде: старым, толстым, со связанными руками,, До крови высеченным плетьми, с далеко выпадающим вялым елдораем; но ~Л* дерево, к которому он был притянут веревкой за шею, стало обугленным, совсем ^' без листвы.

Ничего не собирался предпринимать для спасения своего усталый кентавр, не понимал он, как очутился на новом месте, никаких не питал надежд – стоял Пассий на привязи понурившись, закрыв глаза, и старался ни;• о чем не думать, ничего не чувствовать. И только временами, когда со стороны города, видимого за дальним краем пустыря, раздавался какой-то необычайно мощный, сотрясающий землю удар, кентавр вздрагивал и, чуть приоткрывая глаза, поднимал голову.

В одно из таких мгновений приоткрыв глаза, он заметил несущуюся по пустырю в его сторону стаю псов, и, стряхнув безразличие, старый Пассий снова зажмурился со вздохом облегчения: «На этот раз серемет лагай…»

Собак он боялся и ненавидел с дней своего плена, но сейчас, имея к ним особый интерес, он старался думать о гнусных псах с любовью и нежностью: вот они подбегут, голодные, кровожадненькие, и разорвут его на части… Что и собирались сделать псы, судя по виду стаи.

Впереди ее громадными прыжками несся исполинский черный кобель-энкевед, видимо, сбежавший со службы. За черным великаном пласталось в зверином галопе десятка полтора лохматых бездомников. Они стремительно приближались, неотвратимые, как ангелы смерти,- и вдруг землю потряс такой мощный удар со стороны города, что псы на всем скаку слетели на землю с ног долой, покатились в пыли, затем вскочили и, с обалделым видом встряхиваясь, принялись, тявкать и подвывать, обратившись мордами в сторону испугавшего их шума.

И тут как из-под земли появились перед кентавром два неких человека, замахали руками на собак, стали бросать в них камни, отгоняя прочь. Оба явившихся были с четырьмя пальцами на руках, но в коротких рваных штанах и с рабьими бронзовыми обручами на шеях. Кентавриарх поначалу принял оных за те существа, которым дано таинственное могущество переносить себя и других в иные миры и пространства, однако, приглядевшись и, главное, прочтя мысли в их головах, Пассий понял свою ошибку.

(Оказывается, пройдя через переме*щение в пространстве, Пассий мог уже считывать мысли с чужой головы; но зачем ему это, мелькнуло в его собственной.) А считал он сейчас весьма дурно пахнущие мысли, и таковые не могли принадлежать благородным томсло, не раз являвшимся к кентаврам. Эти же двое приближались с общей для обоих мыслью: «Наварим ведро свежей конины! А то надоело питаться тухлятиной!»

Два раба сбежали с хозяйских полей и уже много дней прятались на пустыре, возле ямы, куда жители города выбрасывали околевших животных. Ими и питались стаи одичавших собак да эти двое беглых. Но чего-то давно падали не было в яме, и вот сегодня рабы увидели привязанного к дереву кентавра, издали приняли его за старую лошадь, которую хозяева выставили поближе к свалке, чтобы самим не возиться с убоем.

Рабы подбежали с цветущими улыбками голодных, которым предстоит насытиться, но вблизи увидев не лошадь, а кентавра, разочаровались, улыбки на их лицах постепенно увяли. И кентавр считывал с грубых извилин рабьих мозгов недоумение, подозрительность и страх: а что, если этот полулошак, кентавришка, возьмет и донесет куда-нибудь, что мы скрываемся здесь?..

И так далее. Тут тяжкой силы удар вновь чудовищно хотряс землю и воздух над нею. Собаки болезненно взвыли, вякнули и разбежались в стороны, гонимые лютым ужасом. Рабы попадали во ржавую осеннюю полынь пустыря.

ОТСТУПЛЕНИЕ 13.

В стране амазонок изготовили неслыханное во всем древнем мире железное оружие, с помощью которого нетерпеливые воитель*ницы хотели наконец покончить со всеми мужчинами окружающих стран, начиная от Халиба, Лапифии, Ахейи – и ватоть до гиперборейских стран. Халибов амазонки уже покорили и теперь выкачивали от них весь железный запас, чтобы отлить Железную Падающую Дубину.

Мысль о ней пришла в лысую мудрую голову Генеральной Старейшины по имени Елена, которая признала амазонок создать всенациональную железную балду со стальным набалдашником, чтобы она, поднимаемая веревками, грозно вставала торч*ком, а потом резко падала бы вперед, разбивая вражеский строй Железную дубину решено было делать длиною в триста пятьдесят широких пехотинских шагов, на передней части ее была наварена круглая стальная головка в

340 быков весом, нижняя же часть палицы крепилась к двум лачачеобразным

приливам, над которыми и могла подыматься и с этого стоячего положения

падать вперед грандиозная железная башня ЖПД.

Возить ее нужно было на огромной платформе с восемьюстами огромными колесами, толкали телегу прикованные под ее днищем рабы. Но оттягивать, ставить в стойку и обрушивать на врагов железную балду должны были только содддтихи амазонского воинства. Десять тысяч отборных воительниц тотальной гвардии предполагалось ставить на подъем и пуск ЖПД, остальное войско всадниц должно было с мечами и луками обеспечивать охрану Всеамаз оцской дубины

Двое сбежавших рабов отвязали кентавриарха Пассия от мертвого дерев», распутали ему руки, усадили на траву, сели рядышком и принялись тянуть из горлышка глиняной бутылки какое-то жутко пахнущее пойло.

– А я-то тут при чем?- с глубоким недоумением в голосе произнес кентавр, думая о чем-то своем и с удовольствием потирая грубые следы веревок на запястьях, освобожденных от пут.

– А при чем тут ты, старичок?- с таким же недоумением переспросил один из рабов с потертым бронзовым обручем на жилистой шее, с глазами синими-синими среди темных морщинок лица.- О тебе и никакой речи нет! Мы же говорим о своих делах, дедушка. Так что ложись и отдыхай, пока тебя не поймали и не запрягли в телегу. А поймать нас всех поймают ^ о на все равно зацапает, уж будь спокоен.

– Откуда вы, рекелеТ-* отечески спрашивал у рабов Пассий на греческом языке.- По какой земле вы гуляли, пока не поймали вас амазонки?

– Мы полночные,- ответил один из них, вздыхая.- Загиперборейские. У нас там хорошо, мы пили пшеничное зеленое вино. Оно будет получше, чем это…

– Ладно тебе!- сердито прервал его второй раб,- И это неплохое, пей!- И он передал обеими четырехпалыми руками глиняный сосуд товарищу," Вот она наладит свою елдышку железную, перемолотит все вокруг, тогда и такого пойла нигде не увидишь.

– А кто это, кого вы всё называете «она»?- полюбопытствовал Пассий;

– Кто, кто…- недовольным голосом проворчал раб, оглядывая близкие кусты бурьяна.- Она… Военная… Вот кто.

И видя, что кентавр не понимает его, сделал предположение:

– Ты, наверное, иностранец… Но кто же тогда вычистил тебя снизу?

– Лапифы, когда я был у них в плену,- смиренно ответил старый кентавр.

– А наши яички выпотрошила она.

– Кто это?

– Военная… Змеюка, которая, шипит в лохматых зарослях… Амазонская стерва, которая хочет ездить верхом на мужике, как на лошади… Лысая Елена, у которой растет рыжая бороденка..'. Понятно теперь?

Кентавр молчал, по-прежнему ничего не понимая. С недоумением и любо*пытством смотрел он на то, как, держа глиняную бутыль обеими руками, на которых было по четыре пальца, загиперборейский человек пьет из сосуда дурно пахнущую жидкость.

Это был, как и его товарищ, онитупский раб из пьяниц, коим хозяева поотрубали большие пальцы, чтобы выпивохи не могли обхватывать одной рукою емкий стакан или бутылку. Такая мера несколько ограничивала возмож*ности неисправимых пьяниц, делая их заметными перед надсмотрщиками. Теперь раб не мог, как раньше, до операции, прикрыться полою халата и, держа бутылку в одной руке, быстренько махнуть прямо из горлышка…

– Можно мне, рекеле, уйти?- спросил Пассий, зачарованно глядя, как острый кадык пьющего раба прыгает вверх-вниз…

– Куда пойдешь?- спросил второй раб.

– Искать ее,- ответил кентавр.- У меня ведь тоже есть она.

– Кто это?- спросил первый раб, отставив питье, подвинув бутылку ко второму.

– Серемет лагай,- ответил кентавр

– Так чего же ее искать?- улыбнулся второй и протянул сосуд Пассию.- Вот она, держи Так бы сразу и сказал, что хочешь выпить.

– Но я ищу другое, господа,- устало ВЫЛУПИВ глаза и близоруко разглядывая

ужасно пахнущий сосуд, отвечал Пассий..

– Ты же сказал, старичок, что ищешь шербет лакай?™ дружески молвил

второй раб и вновь протянул бутылку,- Вот это И есть то самое.,

– Серемет лагаи…

– Ну да… Мы это пойло так и называем: щербет лакайТут грохнуло вновь: ух!- столь тяжко, страшно, что земля на целую пядь подскочила под ногами, и старый кентавр невольно осел на хвост, а затем и завалился на бок. Рабы вскочили и помогли ему подняться. Кентавриарх по-собачьи, тяжко отдуваясь.

Тут вновь сунул ему сосуд морщинистый раб, Пассий смог перенять бутылку в свою руку, ибо большой палец на ней Не у него удален, как у его новых приятелей, рабов Амазонии, Вот так, опираясь одной рукою о землю, а другой приподняв над собою глиняную бутылку, старый кентавр Пассий и принял напиток бессмертия

Его изготавливали амазонские рабы из виноградных выжимок и ядовитых грибов химуингму, народное название, его действительно было созвучно крыла*тому выражению кентаврской речи, но это оказалось чистой случайностью, и «щербет лакай» означало «сладкое питье», что, впрочем, не соответствовало действительности, ибо питье это было горчайшим и не приводило к скорой смерти, но наоборот – приобщало к бессмертию,

Оно заключалось вовсе не в том, чтобы его достигать, а в том чтобы его постигать.

Серемет лагай вовсе не означало простого желания немедленно сдохнуть, а являло устремление к легкой, блистательной смерти, каковая одна только намекает на то,›что смерть вообще ничто, некий фокув и обман, чистое надувательство. И ее не надо бояться… Настойка «щербет лакай» давала мозгам выпившего эту дрянь способность задымиться ядовитыми воспарениями сока химуингму, в которых вдруг обнаруживало себя другое существование души и другая, вовсе не елдорайная, ипостась живого существа.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: