октября 1986 г., Бомбей

Любимый Бхагван,

Правда ли, что объединение с мастером есть инициация? Слово «инициация» исполнено глубокого значения. Существует три степени инициации: первая, когда ищущий становится учеником; вторая, когда ученик становится посвященным; и третья, когда посвященный растворяется в мастере.

Для того чтобы разобраться в этом процессе, необходимо понять все три ступени.

Каждый начинает с уровня ищущего, который пытается разобраться в жизни, и преисполнен любопытства к окружающим его тайнам. Но стремление, которое он при этом испытывает, — это стремление к знаниям. Следовательно, оно поверхностно. Ведь это лишь стремление к знанию, присущее уму. А ум относится к периферии нашего бытия и являет собой лишь наиболее поверхностный уровень нашей индивидуальности. У ищущего есть вопросы, но нет поиска. На его вопросы легко находятся ответы, и он ими легко удовлетворяется: ему довольно и заимствованного знания. Пока ему нужен не мастер, а только учитель.

Он накапливает ответы, становится интеллектуалом, однако интеллигентом не становится. Ответы накапливаются лишь памятью его ума, а это механическое накопление, ничего общего не имеющее с интеллигентностью.

Можно встретить весьма образованных, культурных и утонченных интеллектуалов, живущих самым неинтеллигентным образом. Они великолепно отвечают на вопросы, к которым готовы. Но когда жизнь ставит перед ними иные вопросы, и они к ним неподготовлены, они полностью теряются и проявляют себя, куда большими невеждами, чем кто-либо другой. Но проблема в том, что жизнь продолжает предлагать новые вопросы и новые сражения. Память незаменима на рынке; но это не самый удачный стиль жизни. А все ваши университеты обучают вас лишь запоминать. Замечено, что люди с неимоверной памятью, как правило, неинтеллигентны.

Вот один весьма поучительный исторический факт из жизни одного британского вице-короля, Керзона.

Керзон услышал, что в Раджпутане живет человек, обладающий невероятной памятью. Говорил этот человек только на своем местном диалекте, Раджастани, диалекте языка Хинди. Никакого другого языка он не знал. Но это не мешало ему запоминать любое изречение на любом языке. Это казалось сверхчеловеческим даром. Он был призван ко двору вице-короля Керзона, и ему устроили особый прием: тридцать ученых, знающих тридцать языков, собрались, чтобы испытать память этого человека. Но среди этих тридцати не было ни одного, кто бы понимал его родной язык, таким образом, все эти тридцать языков были для него иностранными.

И все это было так странно организовано:

подобного никогда не случалось прежде, и, я думаю, никогда больше не повторится. Несчастный крестьянин из Раджастана должен был выслушивать по одному слову от каждого из тридцати ученых на его родном языке. Крестьянин подходил к одному из них, тот говорил ему первое слово из своего предложения. Затем раздавался звон колокола. После чего крестьянин переходил к следующему, и тот давал ему свое первое слово. Таким образом, он должен был обойти всех тридцати ученых, а затем снова вернуться к первому из них за вторым словом его предложения... И после каждого слова — сбивающий колокольный звон.

Сами ученые, не будучи уверены в своей способности, так долго держать в памяти собственные предложения, держали их написанными перед собой и вычеркивали каждое сказанное слово. А крестьянин все переходил и переходил от одного к другому, запоминая произносимые ими слова и откладывая в систему своей памяти предложения, которые они давали ему по частям. После того как все тридцать ученых дали ему тридцать предложений, он повторил их, все тридцать, на тридцати языках, о которых не имел ни малейшего представления, равно, как и об их смысле. Абсолютная правильность, с которой он это проделал, привела в замешательство всех интеллектуалов. Они своих собственных предложений не могли удержать в памяти, и вынуждены были их записывать. Они даже не помнили, какое слово уже дали, пятое или шестое, и поэтому вычеркивали слова. А этот необразованный мужик... Да он и писать-то не умел!

Керзон был поражен. Крестьянин был удостоен его похвалы и награды.

Но из разговоров с его односельчанами выяснилось, что он был идиот. С точки зрения способностей своей памяти он был поистине велик, но стоило малейшему вопросу или проблеме возникнуть на его жизненном пути, как он оказывался не в состоянии с этим справиться. В деревне его прозвали «великим идиотом-интеллектуалом».

То, что ищущий интересуется накоплением информации — факт, и к тому же широко известный. На его вопросы легко найти удовлетворяющие его ответы. Его ум работает, как компьютер. Но однажды ищущий, попадается в ловушку мастера. Не то чтобы он искал мастера; ему еще невдомек, чем мастер отличается от учителя: в словаре ведь оба понятия толкуются одинаково. Однако на самом деле учитель просто передает знания от поколения к поколению; знания, не являющиеся его личным опытом. Мастер занимается не этим. Он передает то, что сумел сам осознать.

Но с момента, как ищущий попал в ловушку мастера, ему уже весьма непросто выбраться оттуда, поскольку вскоре выясняется, что чистые знания и познание не одно и то же. Вопросы и поиск не одно и то же. Вопросы — это лишь проявление любопытства. Поиск — это риск, это паломничество. Для удовлетворения вопроса достаточно логического, рационального ответа. Но не для поиска. Поиск подобен жажде. Вы можете сколько угодно повторять, что Н2О — это вода, однако это не утолит вашей жажды. Как ответ это абсолютно верно. И если кто-нибудь задаст вопрос: «Что такое вода?» — вам будет очень легко ответить на него таким образом. Однако если кто-то спрашивает о воде, испытывая жажду, ваше Н2О не поможет. Потребуется настоящая вода. Поиск подразумевает жажду, голод. И никакое заимствованное знание не в силах его удовлетворить.

И постепенно мастер дает ищущему понять, что если он действительно человек, то любопытство для него — лишь детская забава. Возмужание требует от человека отправиться на поиски, а не просто приобретать знания. И ему необходимо отыскивать пути и средства к собственному знанию, а не то, что передается из поколения в поколение. Кто знает, кто его изобрел, не вымысел ли это, осознано ли оно кем-либо самостоятельно и как много от этого знания сохранилось при передаче, как много было добавлено или выброшено в результате редакции. Познание означает: «Я хочу приобрести личный опыт».

У подлинного искателя нет вопросов — одна лишь невероятная жажда.

И вот первая инициация: мастер перемещает фокус сознания ищущего со знаний на познание, с памяти на понимание. Это явление необычное и случается лишь с

немногими счастливцами.

Миллионы людей на протяжении всей своей жизни так и остаются на незрелом уровне детского любопытства. Но с момента смещения акцента от знаний к познанию вас более не интересует прошлое — вас интересует настоящее. Теперь вас интересу­ют не великие философы и мудрецы, а ваше собственное сознание. Впервые вас интересуют не окружающие предметы, а ваше, субъективное: некто иной, тот, кто хочет знать. Кто же он, желающий знать?

Такова первая инициация: ищущий погибает, рождается ученик. При второй инициации ученику тоже предстоит исчезнуть, чтобы уступить место посвященному.

Ученику все еще интересно изыскивать методы, способы, дисциплины, которые способствовали бы его самопознанию. Он прибегает к помощи мастера и, следовательно, ему благодарен. Но последней инстанцией является он сам, мастер — это лишь средство, которое он использует для того, чтобы прийти к себе. По мере его сближения с мастером, последний подводит его ко второй инициации. А она заключается в том, что невозможно познать себя, не избавившись от одержимости самостью. Таким образом, возникает противоречие. Твоя собственная одержимость мешает тебе. Мешает эгоизм. Требуется отбросить эго, поступиться им, забыть себя. И как только ты забудешь себя, ты себя обретешь. На пути от знаний к познанию, ищущий никогда собой не интересовался. Его интересовали предметы, объекты, весь окружающий мир. И первая инициация открыла ему новый мир — мир интереса к себе.

Вторая — забрала у него эго. Вторая инициация учит любви. Поскольку самопознание — лишь побочный продукт. И если ты способен любить, тебе нетрудно будет себя познать. Только светом любви можно уничтожить свою внутреннюю тьму. Любовь есть свет, а пламени любви кто-то должен научить.

Мастер преисполнен любви. Само его присутствие — любовь. И слова уже не нужны... лишь одно его присутствие, и вы почувствуете определенное притяжение, любовь, доверие. При этом вы не знаете, что это за человек, можно ли ему доверять или нет. Но вы готовы рискнуть. Само присутствие мастера настолько убедительно, что доказательства или аргументация становятся излишни.

Раньше я преподавал в университете. И каждый раз в День Учителей университетские профессора устраивали закрытую встречу для обсуждения проблем, с которыми они сталкиваются. И каждый год наиболее остро стояла проблема неуважения к ним со стороны студентов. Когда я впервые оказался на таком собрании, на первом году своего преподавания в университете, все там обвиняли студенчество, современное состояние общества, Запад, словом, все, что отнимало у них законное уважение. А один очень уважаемый пожилой профессор, декан факультета изящных искусств, сказал: «Какой позор, и в особенности для страны, знавшей таких студентов, как Экалавья».

Чтобы вам стало понятнее, я поведаю вам одно старое индийское предание.

Жил-был один великий мастер по стрельбе из лука, и звали его Дроначарья. Принцы, богачи, индусы высших каст и воины приходили из далеких дворцов поучиться у него стрельбе из лука.

Индийское общество делится на два класса. Это наиболее уродливое деление из всех существующих в мире. И существует оно уже на протяжении пяти тысячелетий. На одну четверть населения Индии человеческое отношение не распространяется. Они именуются шудрами, теми, кого нельзя касаться. Они не заслуживают даже прикосновения. Если ненароком вы коснулись шудры, вам следует немедленно помыться и принять душ. Нельзя касаться не только шудры, но и самой его тени. Если мимо вас прошел шудра и задел вас своей тенью, вам надлежит искупаться.

И вот этот молодой человек, Экалавья, был рожден шудрой. Но ему захотелось стать стрелком из лука, и он начал учиться этому самостоятельно. Старшие сказали ему, что всякий учитель от него отвернется, и он это прекрасно знал.

«Прежде чем я предстану перед учителем, — говорил он, — я выучусь столь многому, что для него будет практически невозможно мне отказать». И он тренировался самостоятельно. И когда, наконец, решил, что умеет достаточно, то отправился к величайшему стрелку из лука того времени, Дроначарье.

Дроначарья был поражен, увидев, сколь многими навыками, и в каком совершенстве смог овладеть этот юноша самостоятельно. И все же Дроначарья был брамином, то есть принадлежал к высшему индусскому сословию, и в силу этого никак не мог принять Экалавью в ученики. Он ответил юноше отказом.

Но Экалавья был не из той глины, что обычные люди. Он удалился в лес, где вылепил статую Дроначарьи. И самостоятельно продолжал свое обучение прямо перед этой статуей. Вскоре по всей округе прошел слух, что Экалавья стал мастером стрельбы из лука, научившись этому у статуи Дроначарьи.

Дроначарья стремился, чтобы один из его учеников, принц Арджуна, который был прекрасным стрелком, сделался величайшим стрелком в истории человечества. Но этот Экалавья мог все испортить, поскольку становился, более знаменит.

И тогда Дроначарья отправился в лес...

В этом-то и соль. Именно поэтому декан факультета изящных искусств и упомянул имя Экалавьи.

Ведь он был отвержен Дроначарьей. Любой обычный человек почувствовал бы себя оскорбленным, униженным. А тот, напротив, создал статую Дроначарьи — ведь он избрал его в качестве своего мастера. И не важно, принял ли его Дроначарья в качестве ученика. Ему пришлось его принять. Дело было лишь в том, насколько глубоко было его восприятие Дроначарьи в качестве мастера.

И когда Дроначарья пришел, он пал к его ногам. И тогда Дроначарья увидел, чему он сумел обучиться. Безусловно, Арджуне было далеко до него. Стало ясно, что тайная амбиция Дроначарьи не сможет осуществиться: Арджуне не стать уже величайшим стрелком. И вот этот человек, который отверг Экалавью, сказал ему:

«Ты учился перед моей статуей. Ты принял меня как мастера».

«Я всегда думал о Вас как о своем мастере, хоть Вы и отвергли меня, — отвечал Экалавья. — Я не придал Вашему отказу ни малейшего значения».

«Что ж, я принимаю тебя в свои ученики, — сказал Дроначарья. — Но тогда тебе необходимо оплатить обучение. Каждый ученик платит мастеру за обучение, ты же не внес даже начальной платы, а уже стал таким великим стрелком».

«Я отдам Вам все, чего бы Вы ни попросили, — отвечал Экалавья. — Я могу отдать свою жизнь. Вы мой мастер и стоит вам только приказать. Но я бедняк, так что просите лишь то, что у меня есть».

«Да-да, я попрошу только то, что у тебя есть, — согласился Дроначарья. — И это будет большой палец на твоей правой руке. Ты должен отрезать и отдать его мне».

Это безобразная история. Дроначарья рассчитывал на то, что, как только Экалавья лишится большого пальца на правой руке, конец придет и его карьере стрелка, и он более не будет соперником Арджуне. И лишь ради его большого пальца Дроначарья и согласился принять его в ученики.

А Экалавья, не проронив ни слова, просто вынул меч и отсек себе палец. Он отдал его мастеру со словами: «Если Вам еще что-нибудь потребуется, скажите мне». Пусть в вашем багаже всегда будет эта история. «И эта страна, рождавшая таких учеников, как Экалавья, который мог уважать мастера, подобного Дроначарье, отвергшего его и оскорбившего, пала столь низко, что студенты вовсе потеряли уважение к учителям. С этим необходимо что-то делать».

Я был совсем новичок, и это была моя первая встреча с профессурой всех отделений. И мне пришлось встать и ответить пожилому профессору: «Вы затронули несколько вопросов. Первый из них: это, конечно же, страна таких студентов, как Экалавья. Но не стоит забывать и о том, что это страна таких учителей, как Дроначарья, — ужасных, хитрых и бесчеловечных. Трудно представить себе более бесчеловечный поступок, нежели тот, что он совершил. Как можете вы забывать об этом?»

«Сначала вы отвергаете юного бедняка только потому, что он осужден на неприкосновение. А потом, когда он добивается всего сам, вы изъявляете желание принять его в качестве ученика, причем в лесу, где никто не может увидеть происходящего. И это тоже неспроста: вы хотите искалечить ему правую руку с тем, чтобы погубить его искусство стрелка. И тогда ваша амбиция сделать из Арджуны величайшего стрелка в мире сможет реализоваться».

«Вам не следует забывать, что именно из-за таких учителей, как Дроначарья, учителя Индии утратили свой авторитет, — сказал я. — Вы представляете Дроначарью. Так на каком же основании вы хотите, чтобы студенты вас уважали?

Бессознательно вы упомянули Экалавью. Что касается меня, я не понимаю... У меня тоже есть студенты, я новый профессор. Но ни одного из своих студентов я не смог бы обвинить в неуважении ко мне. Я люблю их и уважаю. А любовь отзывается в других любовью, уважение порождает уважение окружающих — это явление резонанса. Будь я на месте Экалавьи, я бы Дроначарье голову отрезал. Именно этого он и заслуживал».

Профессор пришел в такое замешательство, что весь затрясся.

«Вы присядьте, а то вы весь дрожите. И если с вами случится сердечный приступ или что-нибудь в этом роде, мне придется за это отвечать, — посоветовал я. — Сядьте, прошу вас. Я не собираюсь отрезать вам голову. Хотя вы, пожалуй, заслуживаете такого же отношения. Вы требуете студентов, подобных Экалавье. А как насчет учителей?»

Мастер — это не учитель. Он любит. Вернее сказать, он сама любовь. Он уважает. Вернее сказать, он само уважение.

И естественно, вокруг него создается гравитационное поле любви, уважения, благодарности. И в его гравитационном поле случается вторая инициация.

Ученик теряет интерес к самопознанию. Его интересует лишь растворение в мастере, пребывание в гармонии с ним. И в день, когда эта гармония достигает своей вершины, ученик исчезает, и рождается посвященный.

Посвященный отстоит от ученика на многие мили. Это путешествие требует поистине революционных преобразований. Посвященный идет по кромке... и жизнь его недолга. Самая долгая жизнь — это жизнь ищущего. Посередине находится ученик. Жизненное же пространство посвященного - очень мало.

Это подобно капле росы на цветке лотоса, сверкающей в лучах восходящего солнца, медленно-медленно соскальзывающей навстречу солнцу в океан. Капля росы — это лишь тот короткий промежуток времени, который требуется для соскальзывания с листа лотоса в океан. Жизнь посвященного коротка, очень коротка, поскольку познавшему гармонию не терпится познать и единство. Ждать просто невыносимо. Капля росы стремительно скатывается в океан и сливается с ним. Это можно выразить двумя способами. Но удалось это только Кабиру, одному из величайших мистиков Индии. Когда он впервые в жизни погрузился в океан, то написал следующее: «Я искал себя, но, друг мой, вместо того чтобы обрести себя, растворился в океане. Капля росы исчезла в океанских водах».

Почти двадцать лет спустя, на смертном одре, он спросил своего сына Камаля: «Принеси сделанные тобой записи моих изречений. Прежде чем я умру, мне хотелось бы там кое-что поправить».

«Однажды я сказал, что капля росы растворилась в океане. Это нужно изменить. Напиши: «Океан растворился в капле росы».

Слова его необычайно прекрасны. Первоначальное изречение звучит так: «Herat herat hey sakhi rahya Kabir herayi; bunda samani sa-munda men so kat heri jayi.» А второе: «He rat herat hey sakhi rahya Kabir herayi; samunda samana bunda men so kat heri jayi». В первом случае капля росы растворилась в океане, во втором — океан в капле росы. Возможно, две стороны одной медали...

Это третья инициация, и лишь после нее происходит воссоединение, поскольку возникает союз, где нет места никаким разграничениям, обретается единство. Мистик начинает свой путь в качестве ищущего и заканчивает его в качестве мастера; начинает как капля росы и заканчивает, став океаном.

Любимый Бхагван,

Чем ближе к Вам я пребываю физически, тем более теряюсь в Вашем присутствии и забываю о том человеке, которым сам себя считаю. Такое чувство, что от Вас исходит некая магнетическая энергия и с силой меня к Вам притягивает. Что же происходит?

А происходит то, что и должно происходить.

Когда вы оказываетесь в моем присутствии, приближаетесь ко мне, вы уже не можете сохранять свою личность неприкосновенной. Вы не можете одновременно сохранить и свою личность, и мое присутствие. Если вам нужна ваша личность, вам придется потерять мое присутствие; если мое присутствие, придется поступиться личностью. Но что есть ваша личность? Вы никогда об этом не задумывались? Она состоит из всевозможных несчастий, треволнений, разочарований, ночных кошмаров. Это ваш ад.

Вы никогда не задумывались над простым феноменом: почему испокон веков человечество так тянет к наркотикам? В Ригведе, древнейшей книге мира, даже так называемые ведические пророки интересовались одним наркотиком, именуемым сомры. Один из интеллигентнейших представителей сего века, Олдос Хаксли, будучи превосходно знаком с Востоком, в особенности с мистиками Востока, кончил тем, что начал экспериментировать с ЛСД. Он писал, что в будущем столетии наиболее совершенный вид ЛСД будет именоваться «сомра» в память о сомрах, упоминающихся в Ригведе.

Он был абсолютно убежден, что ЛСД подошел очень близко к сомрам. И возможно, в этом он прав, поскольку ведические пророки риши, испив сомрасы, сока дерева, именуемого сом, описывали свои переживания и то, что с ними происходило... в какой глубочайший покой они погружались, какую безмятежность и какую радость. И все их переживания соответствуют описанным Олдосом Хаксли после его первого путешествия при помощи ЛСД.

Все культуры и религии осуждали алкоголь, опиум, гашиш, марихуану, но, похоже, их осуждение не возымело успеха. Человечество по-прежнему принимает наркотики, не утруждая себя вопросом, почему оно это делает, сколько бы мудрецов ни выступало против этого. И что еще более странно, многие из тех самых мудрых противников наркотических средств, прибегают к ним сами тем или иным образом.

В одной стране марихуана может быть запрещена, гашиш и ЛСД — тоже, а алкоголь не запрещен. А ведь последний, куда опаснее, чем первые три. Почему же он не под запретом? Но ведь Иисус пил спиртное. И Христианство уже не может наложить на него запрет, а иначе Иисус будет объявлен преступником, и не про­сто преступником: он ведь еще и воду превращал в вино.

А те страны, которые пытались... Индия, к примеру, не будучи страной христианской, пыталась наложить на алкоголь жесткий запрет. Но из этого ничего не вышло. Запрет только ухудшает дело. Люди начинают заниматься самостоятельным изготовлением спиртного в домашних условиях. И тысячи людей умерли в результате отравления, поскольку не ведали, что пьют. Алкоголь стал предметом подпольной торговли, и люди не имели представления, как он был приготовлен. В конце концов, приходилось снять запрет.

И вот что важно понять: все люди, выступавшие против законов, правительств и религий, продолжая употреблять наркотики, аргументировали это желанием забыть собственную личность. Ведь личность эта столь болезненна, столь уродлива, что они готовы прибегнуть к любым нелегальным средствам, лишь бы забыть о ней на пару часиков.

Действие возбуждающих наркотиков доказывает лишь одно: человек как ординарная личность, обречен влачить свои дни в отчаянии. И ему хочется хоть на пару часов отключиться от своих треволнений, тревог и проблем. А другого выхода у него, похоже, нет. Для чего же вам защищать свою персону? Ваша персона — это ваша проблема.

И если вы достаточно сознательны и вам удалось найти некое присутствие, в котором персона ваша начинает таять и исчезать, причем без каких бы то ни было интоксикаций и наркотиков, то может ли быть большее благословение? Позвольте своей личности исчезнуть, ведь она вам только в тягость, она приносит лишь мучения и боль, делающую бессильными любые лекарства.

«Как вы думаете, Амрито, есть ли какие-нибудь лекарства от боли в шее, отягощенной такой обузой?» — спрашиваю я своего лечащего врача, толкового специалиста, члена Английского Королевского Общества. «Я, признаться, о таких не слышал».

Позвольте персоне исчезнуть, испариться.

Исчезновение вашей персоны — это не ваше исчезновение, помните об этом. Напротив, это ваше появление. По мере исчезновения вашей персоны умирает ваша личность и рождается индивидуальность.

Личность — признак лицемерия.

Стать индивидуальностью — право, получаемое вами при рождении.

Функция мастера в том и состоит, чтобы забрать все не ваше и оставить лишь то, что присуще вам экзистенционально.

Понимаю, звучит это страшновато. Вы уже столько прожили со своей личностью, так сроднились с ней, просто-таки идентифицировались. И когда она начинает исчезать, появляется страх: «Что со мной? Неужели я исчезаю?»

Нет, истинное в вас не исчезнет, исчезнет лишь фальшивое. Так что мужайтесь.

Когда личность вас оставит, проститесь с ней навсегда... «Более не возвращайся. Поищи кого-нибудь другого; столько людей вокруг». Поскольку встречаются люди не столь бедные, чтобы располагать всего лишь одной личностью. Они многолики: одна личность предназначена супруге, другая любовнице (тут уже той же самой не отделаться). Таким образом, они непрестанно меняются, почти автоматически.

Георгий Гурджиев, один из величайших мастеров нынешнего века, прибегал к некоторым техникам. С помощью одной из них он заставлял вас осознать собственную личность. При этом он был такой мастер, что вы могли просто сидеть слева от него, а ваш друг — справа, и к одному он оборачивал гневное лицо, к другому — счастливейшее из лиц, исполненное мира и любви.

При обмене впечатлениями один говорил: «Что за человек. Он здорово меня напугал; все время злится». А другой отвечал: «Брось! Он был сама любовь и все время улыбался». И лишь впоследствии обнаруживалось что, то - была игра, результат высокого совершенства в умении менять личины и даже носить две одновременно. Гурджиев мог показать половину личности жене, а другую — любовнице! Длительные тренировки...

Однако в этом нет нужды. Одна у вас личность или много — все это хлам. Просто откажитесь от них и будьте лишь собою. Сначала вы можете почувствовать себя несколько неловко, ощутить некую обнаженность. И в определенном смысле это действительно так. Но вскоре вы поймете, сколь это прекрасно и невинно — оставаться просто самим собой.

Моего дедушки уже нет в живых. Мы очень дружили. Мы дружили только друг с другом из всех членов нашей семьи. Другие не находили с нами общего языка. Он был очень стар, но умел создавать другим проблемы. А со мною он был абсолютно счастлив.

Мы любили вместе ходить на реку, в храм, на общественные собрания. При этом он говорил мне: «Создавай побольше проблем. Поставь-ка этого лидера в тупик каким-нибудь вопросом». Он был милейший человек. И его не стало. Вся семья горевала, люди плакали. Я зашел в ближайший кондитерский, и попросил продавца: «Дайте мне все лучшие сласти, которые у вас сегодня есть — целый лоток». «Ты что, с ума сошел? — возмутился тот. — Ты разве не знаешь, что у тебя дед умер?»

«Это-то я и хочу отпраздновать, — объяснил я. — Знаете, мы были большими друзьями».

«Я знаю, но твои отец, дядя и остальные прибьют меня. «Он негодяй, — скажут они, — но ты куда смотрел? Какие еще празднования?»

«Вы дадите мне сласти или хотите осложнений?» — поинтересовался я.

«Не надо никаких осложнений. Забирай конфеты. Но на твою ответственность», — сдался он.

«А я всегда отвечаю за то, что делаю», — ответил я.

К тому времени подошло несколько человек. И я сказал: «Все эти люди — свидетели, что я беру эти сласти под свою ответственность. Чело­век этот абсолютно ни при чем. Он даже пытался помешать мне, не ведая, что дед мой отправился на небо, и это стоит отпраздновать».

Я уселся перед своим домом и принялся раздавать сласти. Собрались все члены моей семьи и начали выяснять, чем я занимаюсь.

«Просто праздную», — ответил я.

«Хорошенькое нашел время для праздников», — возмутились они.

«Если уж говорить начистоту, вы все рады-радехоньки, что старик отправился на тот свет. Кроме меня, никто об этом не горюет. Вы просто лицемерите».

«Не поднимайте шума, — сказал им мой отец, — соберется народ. А когда собирается народ, парень всегда выходит победителем».

«Делай, что хочешь, — обратился он ко мне. — Твой дед: хочешь праздновать — празднуй».

Но все, кому я давал сладости, говорили:

«Сейчас не время!»

«Нет, время, — сказал я. — Вся семья, кроме меня празднует, изображая скорбь и проливая крокодильи слезы. Все это чепуха, я их слишком хорошо знаю. Они не могут позволить себе отпраздновать это событие только потому, что им не позволяет собственное лицемерие. Что ж, придется мне выполнить эту работу, хоть мне одному и горько — ведь это был мой друг. И все твердят, что он на небе — так почему не отпраздновать?

Вот если бы он попал в ад, тогда я понимаю. Сидите себе с вытянутыми лицами и со слезами на глазах, и не прикасайтесь пару дней к еде. И вообще поднимите как можно больше суматохи. Но если человек на небе, вам что, завидно? Празднуйте, радуйтесь».

А поздно ночью отец мне сказал: «Весь день я думал, что, возможно, ты прав: мы были неискренни. Все мы почувствовали облегчение, поскольку этот человек создавал проблемы, всегда и во всем».

В магазине его боялись. И если он приходил, посылали куда-нибудь в другое место. Ведь он начинал говорить покупателям: «Он обманывает вас, — и это о своем-то собственном сыне, — он обманывает вас. Эта ткань не стоит двенадцати рупий, она стоит восемь. И если вы немного подождете, я найду ее для вас за восемь рупий. А нет... Что ж, если у вас слишком много денег, выбрасывайте их».

Так что все в магазине: и отец, и все мои дяди — старались отделаться от него. «Покупатель идет, отошли его куда-нибудь. Пусть делает, что ему хочется, только не здесь. Если он здесь останется, обязательно скажет правду».

Если же я оказывался в магазине, то говорил покупателям: «Подождите немного. Сейчас придет мой дедушка, и вы получите ту же самую вещь на четыре-пять рупий дешевле».

Таким образом, в магазине старались отделаться не только от деда, но и от меня. Стоило мне заглянуть в магазин, как меня отсылали на почту.

«Зачем вы меня так изматываете? — спрашивал я. — Я могу приносить вам почту каждый вечер. Но я не могу заниматься этим день напролет. Но стоило мне прийти — «Тут одна открытка, отнеси ее на почту». Естественно, это был всего лишь трюк. Но я уходил, только когда в магазине появлялся дед: хотя бы один из нас должен был следить, чтобы покупателя не обманывали, не эксплуатировали».

Потому отец и сказал мне: «Ты прав. Мы все испытываем облегчение, и слезы наши поддельны. Но ты слишком обнародовал это, раздавая сладости всему городу, говоря, что у всей твоей семьи праздник».

«Раз я прав, не лучше ли вам сбросить маски? Даже перед лицом смерти собственного отца вы не можете отказаться от лицемерия. Когда же вы сделаетесь правдивы?» — ответил я.

Все ваши личины — лишь внешние прикрытия, скрывающие индивидуальность.

Так что прекрасно, если вы приближаетесь и чувствуете магнетическое притяжение. Не сопротивляйтесь. Помогайте себе. Позвольте умереть вашим личинам. Ибо смерть их подарит вам новую жизнь. И жизнь эта будет радостью, невинностью и блеском, нескончаемым танцем вашего сердца. Наберитесь мужества...

Не спрашивайте, что происходит. Позвольте этому произойти, и вы увидите. То, что я говорю вам, — ничто по сравнению с тем, что произойдет с вами. Это будет в тысячу раз прекраснее.

Любимый Бхагван!

Я так Вас люблю! И все же, как так может быть, что столь многие вопросы, посещающие меня, являются отражением моей теневой стороны? Не хотелось бы надоедать Вам, но часто мне кажется, что именно эти вопросы и являют собой наиболее правдивую и аутентичную часть меня.

Латифа, о чем никогда не следует забывать, так это о том, что не следует судить, что есть тьма, а что есть свет; что правильно, а что неправильно, что есть добро, а что зло; поскольку, принимая на себя роль судьи, вы начинаете подавлять. Вам не хочется обнаруживать то, что вы находите темным, злым, дурным. А это значит, что вы избираете лишь поло­вину себя, все равно, как если бы выбрали только день, отвергая ночь.

Но ночи присуща своя прелесть. Темнота ее по-своему прекрасна: в ней и глубина, и безмолвие, и безмятежность — звезды. День прекрасен по-своему, по-своему прекрасна и ночь. И то, и другое уникально и взаимодополняюще.

А вы старались задаваться вопросами, выглядевшими достойно, подавляя в себе те, что представлялись вашему суду как недостойные. Естественно, что так называемая положительная сторона вашей натуры постепенно истощалась, оставляя внутри лишь то, что, в соответствии с вашими суждениями, было дурно. И вот вы забурлили всей этой чернотой. Дням пришел конец, остались одни ночи. И вот вам очень страшно раскрыться: как бы кто не увидел, что в вас осталась лишь чернота. В то же самое время вы чувствуете, что чернота эта очень ис­кренна и составляет вашу неотъемлемую часть. Да никакой неискренности тут и нет, все дело лишь в вашем суждении. Суждение — это одно из преступлений.

Мы судим и судим других, и то же делаем с собой. Мы судим собственные мысли, действия, что хорошо и что плохо, что следует делать, а что не следует — и вечно создаем конфликт и двойственность.

Здесь же, со мною вы создаете единство, великолепную гармонию дня и ночи, жизни и смерти. Гармонию всего, что представляется полярным. Вы создаете из этого целостность. И тогда, вынося в мир, что бы то ни было, вы уже не будете чувствовать себя разоблаченным, по­скольку это будет являть лишь вашу целостность.

Представьте себе розовый куст. Если он начнет беспокоиться по поводу собственных шипов и подавлять их, то истратит на это всю отпущенную ему энергию. И возможно, уже не сможет распуститься. А если и сможет, его розы будут ущербны, нежизнеспособны.

Но стоит вам принять, что шипы — неотъемлемая часть розового куста, как розы...

С детства я считал шипы на розовых кустах телохранителями роз — ведь в этом их защита. И берут они начало от того же корня. Это часть того же самого куста, в них текут одни и те же соки. Они братья и сестры, живущие в глубокой гармонии. Здесь нет места конфликту. Вы когда-нибудь видели розы, конфликтующие с шипами? А розовый куст, смущенный тем, что на нем растут шипы? Шипы по-своему красивы. Вечно судящий ум рождает страдание.

Но нас приучают судить. Мы судим даже тех, кто не имеет к нам отношение: тот человек плохой, а этот хороший. Да вам-то какое дело? Это не должно вас касаться. И если бы вы были знакомы с историей всего человечества, вероятно, вы смогли бы сказать, что, то действие, что казалось вам плохим, было абсолютно неизбежно. Без него что-то осталось бы незавершенным.

Вы можете судить лишь о части, как если бы открыли роман на определенной странице. А вы пытаетесь судить по одной странице обо всем романе. Глупее ничего не придумаешь. Прежде всего, прочтите роман целиком.

Что же касается человеческой жизни, никто не может постичь одну-единственную человеческую жизнь целиком. Она столь быстротечна, спрессована в столь малый временной интервал... всего каких-нибудь семьдесят-восемьдесят лет, и так сложна и запутанна, что, если бы вам удалось увидеть ее целиком, вы не смогли бы назвать что-либо в ней плохим — это бы прекрасно вписывалось в ее целостность.

Да и кто мы такие, чтобы судить? Стоит разуму научиться судить, как он приучается к этому. И тогда вы начинаете заниматься непрестанным внутренним судом: это хорошо, а это плохо. И всегда стараетесь выставлять напоказ свою хорошую сторону и держать плохую при себе. И мало-помалу хорошая сторона становится столь проявленной, что всем надоедает. И в первую очередь вам самому. А плохую вы проявить не можете: она же плоха. Проявляйте свою целостность. Проявление лишь хорошей стороны неизбежно надоедает: слишком уж оно гладко. В комбинации же с вашими темными чертами это становится пикантно и куда более интересно.

Говорят, что «хорошие люди не живут». Вполне согласен с этим утверждением, кому бы оно ни принадлежало. Что может быть у хорошего человека? У плохого — жизнь!

Если вы целостны, ваши проявления будут живее, непосредственнее... Они уже будут не пресны и занудны, а удивительны. Причем удивлять вы будете не только окружающих, но и себя самого: «Господи, я, оказывается, и на это способен!»

Жить надо как можно целостнее. Только так можно жить, любить и хорошенько посмеяться напоследок. И не беспокойтесь о том, что хорошо и что плохо.

Вот Бог, к примеру, сотворил мир. Но, безусловно, не будь там места дьяволу, там бы вообще ничего не было. И хоть вся вера достается Богу, ее заслуживает и дьявол, убедивший Адама и Еву вкусить плод древа познания.

Это первый революционер, первый мятежник, первый человек, привнесший в мир толику жизни. Не будь его, Адам с Евой все еще щипали бы травку на лугу. А что еще делать в райском саду? Бог запретил, есть плоды древа познания. А если не вкушать от дерева вечной жизни, что же останется? Знание под запретом, жизнь тоже: только и остается подобно быкам тихонько пощипывать травку.

Только по милости дьявола вы видите весь этот мир. Господь его не создавал. Созданный им мирок состоял лишь из Адама и Евы, пощипывавшим травку подобно животным. Все наше человечество, все эти великие люди, такие как Гаутама Будда, Иисус Христос и Моисей, Магомет и Махавира — вы бы о них никогда не услышали, когда б не дьявол. Необходимо знать, что этимология слова «дьявол» («devil», англ.) восходит к санскритскому корню dev, означающему «божественное», «Divine». Воистину он выполнил божественную работу. Все сотворенное - результат тесного партнерства между Богом и дьяволом. Богу было бы не под силу сотворить одному: ведь он может создавать одно гладкое, что не под силу дьяволу. А дьявол, лишь революционер, а революционеру есть, против чего выступить. Бог нужен для возмущения дьявола, и вот возникает динамическое вращение, раскручивая колесо жизни и смерти, дня и ночи, хорошего и дурного.

Помните, что жизнь состоит из противоположностей. И не пытайтесь судить. Просто проживите ее целиком, какой бы она ни была.

Я проповедую целостность, а вы все судите части. Части не имеют собственной ценности. Их личное растворяется в целом, подобно звучанию оркестра. Я сам никогда не судил, что хорошо, а что плохо. Ни на секунду не предавался подобным суждениям. Одно без другого невозможно. Если вы хотите жить, живите их совместностью. Те же, кого эта совместность пугает, принимаются учить: «Отвергните жизнь, бегите от нее, поскольку дурное в ней неизбежно. Что бы вы ни делали, сколь бы ни совершали добро, вам не миновать зла. Вы вероятно удивитесь, узнав об одной Джайнисткой секте, Терапант, существующей в Индии. В Бомбее много ее последователей. Она отличается весьма логичной и, однако, странной идеологией. Упавшего в колодец не рекомендуется спасать. И если он будет кричать, а вы – находиться рядом с колодцем, и никого больше не окажется рядом, вам просто следует идти дальше своей дорогой, как будто ничего не происходит. Звучит странно. Философия не насилия... и вдруг вам предлагают пройти равнодушно мимо погибающего. И при этом приводят абсолютно нелепое обоснование, говоря, что если вы спасете этого человека, а завтра он кого-нибудь убьет, то и на вас будет лежать ответственность. А какие у вас гарантии, что он завтра этого не сделает? Так что уж лучше не вмешиваться.

Во-первых, раз он свалился в колодец, это, должно быть, наказание за некое зло, содеянное им в прошлом. А иначе с чего бы ему туда сваливаться? Во-вторых, если он получает наказание за свое действие, а вы этому препятствуете, стало быть, вы вмешиваетесь в великий закон действия. И наконец, если завтра он кого-нибудь убьет, вы разделите с ним ответственность за это преступление. Не лучше ли тихонько пройти мимо, не беспокоясь о происходящем?

Вот до каких взглядов доводит предельное развитие привычки человека судить. Не дай ни воды жаждущему, ни еды алчущему, ибо не ведаешь, что он собирается совершить. Если же дашь, то вмешаешься в ход его жизни: вдруг ему надлежало умереть? Ты же спас его своей водой и теперь разделишь с ним ответственность за все его деяния. Вроде и не делал ничего плохого; но жизнь не так-то проста, и это может обернуться для тебя злом. Звучит вполне логично, но очень бесчеловечно. Выглядит вполне рационально, но уж очень безжалостно, без тени любви.

Но такова логическая кульминация суждения. Я предлагаю вам отбросить суждение и прожить свою жизнь без этого, в ее целостности. К удивлению своему, вы обнаружите, что целостность ни плоха и ни хороша. Целостность трансцендентальна; она за пределами добра и зла.

Фридрих Ницше, единственный в истории человечества, написал книгу «За пределами добра и зла». И, на мой взгляд, он единственный проследил путь развития суждения до его логического конца. Подлинный человек должен жить за пределами добра и зла. Для него не должно иметь значения, что есть добро, а что зло. Он живет с интенсивностью и полнотой и делает все, что чувствует необходимым сделать, и что позволено ему сделать настоящим моментом.

Тем не менее, все религии и теологии, все святые только сидят и думают, что правильно, а что неправильно. Послушать их, так и жить невозможно: все выходит неправильно. Во всех писаниях мира я пытался найти хоть что-нибудь, что бы ни было, кем-либо запрещено. Но такого просто не существует:

тот или иной обязательно против этого выступает. Хотя тот или иной что-то поддерживает. И окончательный критерий, чтобы решить, что правильно, а что нет, просто отсутствует. Я и мои саньясины должны жить полнотой сердца, проживая так день и ночь. Ничего не упуская.

Сделайте свою жизнь столь целостной, чтобы одно в ней - дополняло другое, и чтобы она была произведением искусства, прекрасным явлением.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: