Единицы исследования

«Человеческие измерения» в социологии и измерения общностей. Идентификация групп. Надындивидуальная реальность. Институции как стандартные образцы социального взаимодействия. Отличие общностей от институций. Особенности институциональных единиц. Текст как единица исследования. Идентификация текстовых единиц в контент-анализе. Предметно-вещная среда. Идентификация событий.

Обычно объектами социологического исследования являются люди. Социологию отождествляют с массовыми опросами именно потому, что в подавляющем большинстве случаев речь идет о мнениях, установках, оценках и других личностных характеристиках. Словарь социологического исследования в значительной мере состоит из «человеческих измерений». Однако социальная реальность не ограничивается людьми.

В своем оригинальном замысле социология — это наука об общностях или ассоциациях, которые не сводятся к сумме составляющих их индивидов. Группы могут быть большими или малыми, но им всегда присуща определенная целостность, превосходящая рамки арифметической совокупности. Общностям (группам) присущи, например, такие характеристики, как сплоченность, численность,

плотность расселения, «возраст». Особый класс групповых признаков образуют личностные свойства, превращенные в свойства идеальнотипического плана. Когда речь идет об экспансивности одних народов и невозмутимости других, предполагается, что данные свойства присущи именно народу и во вторую очередь — его отдельным представителям.

Если выделение людей в качестве единиц исследования не представляет особых трудностей, — основным элементом личностной идентификации является тело, то группы требуют определенного конструирования и единицы не всегда кажутся естественными. «Тело» группы можно распознать на некотором расстоянии, но чаще всего для этого требуются концептуальные средства. Толпа на площади подлежит пространственной идентификации. Производственный коллектив как группа идентифицируется институционально — в качестве средства опознания в данном случае выступает «место работы». Значительный класс групп составляют целевые группы — их системообразующий признак заключается в какой-либо целенаправленной совместной деятельности. Такова, например, футбольная команда. Люди разных возрастов и характеров, мужчины и женщины разных национальностей и убеждений попадают в социальную группу высококвалифицированных рабочих, причем многие из них имеют мало общего и по характеру труда, и по доходам, и по отношению к средствам производства. Шофер и парикмахер, пилот авиалайнера и ресторанный швейцар оказываются принадлежащими к одной группе. Хотя социологи стремятся разрабатывать групповые классификации максимально близко к естественным типам, единицами исследования вполне могут стать группы, выделенные по произвольным критериям. Теоретический и квазитеоретический дискурсы получают здесь практически неограниченную власть над действительностью.

Особый тип единиц социологического исследования составляют институции. Социальные институты не совпадают с группами, хотя являют собой стандартизированные образцы взаимодействия. Например, некоторые учреждения мы называем высшими учебными заведениями, не отождествляя их ни со студентами, ни с профессорско-преподавательским составом, ни даже с ректоратом. Университет находится в некотором месте и, как правило, занимает большое здание. Но здание может сохраниться, а университет исчезнуть. Чаще исчезают университеты, а здания сохраняются.

Флойд Оллпорт начинает свою книгу по институциональному поведению рассказом из университетской жизни. После трудных дебатов ректорат принял решение, смысл которого был не вполне понятен присутствовавшему здесь новичку.

— Вероятно, это решение соответствует интересам студентов, — спросил он ректора.

— Что вы, молодой человек, это решение вряд ли пойдет на пользу студентам; оно нужно институции в целом.

— Я понимаю, вы провели решение в интересах профессорскопреподавательского состава...

— Профессора будут очень недовольны этим решением, но они поймут, что интересы институции выше, чем их групповые интересы.

— Я догадываюсь, господин ректор, что все это нужно президенту...

— Молодой человек, — ответил мэтр, — я еще раз повторяю вам, что я имею в виду институцию, институцию! Наше решение нужно только институции, и никто более в нем не заинтересован¹³.

Что же такое институция? Это особая социальная реальность, отделенная от своих носителей и имеющая собственные свойства. Ф. Оллпорт называет институцией концептуальное поле, в котором люди ориентированы таким образом, как будто бы оно является реальностью. «Во всех кризисных ситуациях, — заключает свою мысль Оллпорт, — люди обращались к институциям как главной надежде на спасение»¹⁴.

Государства, учебные заведения, производственные организации, партии, органы управления — все они обладают характеристиками, не сводимыми ни к элементарным, ни к групповым параметрам. Город мы называем монопромышленным, исходя из собственных характеристик производственной структуры данного института. Регион — административная институция — формируется посредством установления границ, и его признаки достаточно обособлены от признаков общности — населения региона. Страна — геополитическое образование — является институцией, если имеет соответствующую международным стандартам форму государственного устройства. В противном случае государства нет, а есть население, племя, орда. Такие характеристики политического режима, как форма правления (монархия, тирания, республика), относятся исключительно к институции, а не к обществу, хотя и оказывают на него сильное влияние.

Часто отличие групповых признаков от институциональных неочевидно. Например, семья как группа лиц, объединенных родством или свойством и ведущих общее хозяйство, отличается от семьи как институционального образования. Как правило, в развитых цивилизо

¹³ Allport F. Institutional behavior: Essays toward a re-interpreting of contemporary social organisation. 2nd ed. New York: Greenwood Press, 1969. P. 3.

¹⁴ Ibid. P. 28,29.

ванных странах в качестве средства институционализации выступают нормы права; в архаичных же обществах институционализация поддерживается обычаем и ритуалом.

Выбор институциональных единиц составляет достаточно сложную проблему при проектировании социологического и социальноэкономического исследования. В 1970-е гг. Т.И. Заславская и ее коллеги решали задачу типологизации социально-территориальной структуры аграрного сектора СССР. Было необходимо обосновать вертикальные уровни этой структуры, определить элементы каждого уровня и изучить горизонтальные и вертикальные связи между элементами. Республики, края и области значительно отличались по характеру социально-экономического развития и не могли рассматриваться как единицы анализа. В качестве объектов типологизации трудно было рассматривать и сельские районы, поскольку многие из них включали качественно разнородные территории. Наиболее однородными были поселения. Однако использование их в качестве единиц оказалось непредставительным для анализа социальноэкономической инфраструктуры села. Поэтому было решено пойти на паллиатив и остановить выбор на единицах областного уровня. В результате многомерной типологизации сельские территории страны были разделены на 12 классов, из которых четыре идентифицированы в качестве неаграрных, а восемь как принадлежащие аграрному сектору¹⁵. Выделенные типы регионов описывались, в частности, такими переменными, как «доля населения старшего возраста», «половая структура старшего населения», «уровень рождаемости», «доля детей и подростков», «доля молодого населения», «образование», «половая структура молодого населения», «сальдо миграции» и «занятость населения». Указанные переменные относятся к единице, сконструированной как «тип региона».

Другой пример социологического исследования институций — социокультурная типологизация стран Европы (в том числе России) по осям «открытость переменам / сопротивление переменам» и «коллективизм / индивидуализм»¹⁶. Страны Европы размещены в двумерном пространстве признаков, которое получено с помощью факторного анализа тридцати социокультурных индексов (рис. 3,1).

¹⁵Социально-демографическое развитие села: Региональный анализ / Т.И. Заславская, И.И. Беленькая, И.Б. Мучник и др.; Под ред. Т.И. Заславской и И.Б. Мучника. М.: Статистика, 1980. С. 33 — 42.

¹⁶ Докторов Б.З. Россия в европейском социокультурном пространстве // Социологический журнал. 1994. № 3. С. 9.

Рис. 3.1. Распределение некоторых стран Европы по двум социокультурным переменным

Здесь не возникает никаких трудностей с идентификацией государств, поскольку они существуют в качестве официально признанных субъектов международного сообщества. Иное дело — распространение признаков индивидуально-личностного характера на страны мира. В данном случае институциональная единица служит в качестве обозначения крупной региональной группы — населения страны. Бывает, что институции наделяются антропоморфными чертами, например, похожи на дядю Сэма или Джона Буля. Здесь мы вступаем в область аллегорий.

Следующая единица социологического анализа — тексты. Речь идет не только о письменной и устной речи, но и о символах невербальной коммуникации — языке тела, символах власти, престижа и богатства. Выделение текстовых единиц определяется целью исследования, и какие-либо «естественные образования» встречаются

здесь крайне редко. Сам текст конструируется как самодостаточное смысловое единство.

Г.А. Ивахненко изучала цитатную речь в социологических публикациях. Поскольку цитатная речь не всегда оформляется кавычками и сопровождается библиографической ссылкой, а вместо прямого цитирования применяются аранжировка и вольное переложение источника, в качестве единицы исследования был определен «интекст» — текст в тексте. Более 20 тыс. интекстов характеризовались такими параметрами, как аксиологическая модальность, тематика цитаты, архаичность / современность, «внутреннее» и «внешнее» цитирование и другими (всего 49 переменных)¹⁷.

С анализом текстов (контент-анализом) связано обширное направление социологических исследований. В качестве единиц могут быть выбраны детские сказки, песни, газетные заголовки, рекламные сюжеты, письма на телевидение, плакаты, отдельные слова — все, что принято называть символами культуры. В.А. Гайдис, С.С. Рапопорт и Д.П. Турейките изучали содержание брачных объявлений в вильнюсском журнале «Шейма»¹⁸. В частности, устанавливался список личностных признаков, по которым автор объявления собирался найти себе партнера и связать с ним судьбу. При этом реально воспринимаемый текст брачного объявления был целостнее, шире, чем опубликованные в журнале несколько строк, а структура такого «полного» текста включала в себя различные признаки. Например, на спрос брачных объявлений женщин влияли следующие характеристики (ранжированы по мере падения спроса): род занятий («Я») — медицинский работник; возраст («Он») — может быть старше на 10 лет и выше; семейное положение («Я») — не была замужем; стиль письма — мелодраматический; возраст («Я») — 21 — 30 лет; местожительство — Вильнюс, Каунас; цвет волос («Я») — указан; наличие квартиры («Я») — квартира есть; семейное положение («Я») — не указано (начиная с данной позиции спрос начинает приобретать минусовые значения); черты характера («Он») — интеллигентный; наличие детей («Я») — один ребенок; возраст («Я») — 40 — 50 лет; рост («Я») — высокая; возраст («Он») — такой же возраст; рост («Он») — высокий;

¹⁷ Ивахненко Г.А, Динамика научных коммуникаций в социологии: анализ пристатейных библиографий и журнале «Социологические исследования» (1974 — 1933 годы) // Социологический журнал. 1994. № 2. С. 143 — 144.

¹⁸ Гайдис В.А., Рапопорт С.С., Турейките Д.П. Брачные объявления: некоторые результаты эксперимента журнала «Шейма» // Социологические исследования. 1985. № 4. С. 66 - 75; 1976. № 1. С. 82 - 92.

наличие детей («Я») — двое детей. Аналогичные характеристики устанавливались по мужским брачным объявлениям¹⁹.

Классический образец изучения текстовых единиц — «семантический дифференциал» — тест, разработанный Ч. Осгудом и его коллегами для измерения коннотативных связей между понятиями, фигурирующими в массовой информации. По семипунктовым шкалам, образованным на «осях» активности, силы и оценки, Осгуд измерял ассоциативные связи между понятиями-образами «диктатуры», «Сталина», «Трумэна», «революции» и другими, получая в итоге расстояния между ними в семантическом пространстве²⁰.

Бывает, единицами исследования становятся вещи — окружающая человека предметная среда. Типичный пример сбора данных о вещах — включенные в программу переписи населения 1989 г. характеристики жилищных условий. Казалось бы, вещи не имеют прямого отношения к социальной проблематике. Однако они могут сказать больше, чем сами респонденты. Например, АЛ. Овсянников (1984) изучал типологические характеристики благосостояния, в частности стоимость домашнего имущества. Он обнаружил, что в семьях служащих, занятых в отраслях торговли, бытового обслуживания и органов управления, для которых характерны исполнительский труд, а также сравнительно невысокая зарплата и уровень доходов в целом, тем не менее, имеется значительное по стоимости имущество — в два раза выше среднего²¹. Стоимость имущества — несомненно, характеристика вещей — является в то же время признаком благосостояния семей.

Особый тип социологических единиц — события. Если не считать монографических исследований, анализ ситуационных единиц в социологии встречается достаточно редко. Трудность состоит в идентификации такого рода единиц — определении их пространственных и временных рамок.

Если социологу приходится иметь дело с локализованным эпизодом, дело значительно упрощается. Летом 1993 г. Ф.Н. Ильясов и О.А. Плотникова провели небольшое обследование нищих в Московском метрополитене²². Помимо самих нищих и тех, кто подает, они

¹⁹ Там же. С.72.

²⁰ 0sgood Ch., Suci G., Tannenbaum P. The measurement of meaning. Urbana, Ill.: Chicago University Press, 1995.

²¹ Овсянников А.А. Взаимосвязь труда и потребления: опыт типологического анализа//Социологические исследования. 1984. № 1. С. 85 — 86.

²² Ильясов Ф.Н., Плотникова О.А. Нищие в Москве летом 1993 года // Социологический журнал. 1994. № 1. С. 150 — 156.

выделили в качестве единицы саму ситуацию подаяния, которая описывалась несколькими признаками: частота подаяния (как установлено, она мало зависит от интенсивности пассажиропотока); «кумулятивный эффект» (нищий, сидящий в переходе метро через несколько десятков метров после первого, получает примерно такое же по величине и частоте подаяние), а также «драматургия» (типичные образы-роли нищих).

В 1927 г. чикагский историк Лайфорд Эдварде исследовал социальные революции. Общее количество рассмотренных им эпизодовединиц было небольшим (буржуазные революции в Англии и во Франции, революция 1917 года в России), однако впервые само событие революции было проблематизировано: Эдварде интерпретировал революцию как постепенный процесс разрушения институциональной организации общества. «Насильственные действия называют революцией потому, что консерваторы не хотят признать тот факт, что революция уже произошла», — замечает Эдварде²³. Какие же признаки наиболее существенны для революционных событий в истории? Первый симптом приближающейся революции — нарастающее стремление к путешествиям; второй симптом — рост аморализма и отклоняющегося поведения; третий симптом — настроения разочарования, сочетающиеся с «эффектом раппорта» — спонтанным взаимным реагированием членов сообщества; четвертый симптом — рост благосостояния и культуры низших классов, а также их влияния в обществе. В отличие от общепринятого мнения Эдварде считал, что революциям предшествует не обнищание народа, а, наоборот, улучшение ситуации после длительной депрессии. В числе признаков революционного процесса он указывал также на «трансфер лояльности интеллектуалов»²⁴, либерализацию режима, возникновение экономической инициативы и социальную мифологию. Хотя эти переменные и не определяются Эдвардсом как «измерители», они релевантны для всего класса исторических эпизодов, именуемых революциями.

В современной социологии получил распространение «девелопменталистский» методологический подход, при котором внимание исследователя сосредоточивается не на структурных

²³ Edwards L. The natural history of revolutions. 2nd ed. Chicago: The University of Chicago Press, 1970. P. 9.

²⁴ Это понятие подробно рассмотрено в публикации: Батыгин Г.С. Трансфер лояльности интеллектуалов // Этика успеха. Вып. 2. Москва — Тюмень: Центр прикладной этики, 1994.

образованиях, а на процессах изменений и протекания событий. Предлагается изучать события, а не вещи, процессы, а не состояния. Событие становится фундаментальной единицей социологического исследования²⁵. Трудность состоит в том, что событие как единица социологического исследования так же, как и структурные единицы, требует логической идентификации. Только в этом случае возможен и анализ изменений.

Системные описания

Уровни системных описаний: индивидуальное, реляционное, интегративное. Типология переменных: абсолютные, относительные, сравнительные, контекстуальные; аналитические, структурные, глобальные. Взаимосвязь системных описаний.

Единица исследования — будь это человек, группа, институция, текст, вещь или событие — представляет собой часть системного универсума и сама в свою очередь состоит из множества элементов. Аналогичным образом русская матрешка находится внутри некоторого количества других матрешек и сама содержит матрешки меньшей величины. Проблема заключается в том, что надындивидуальные образования — группы, регионы, учреждения — обладают некоторыми характеристиками, не выводимыми из индивидуальных признаков. Эта проблема активно обсуждается в теоретической социологии начиная с XIX в. Э. Дюркгейм понимал под социальными фактами надындивидуальные, коллективные феномены. Утилитаристы трактовали общество как сумму индивидуальных интересов, а М. Вебер рассматривал социологию как науку о смыслах, которые вкладываются совместно действующими субъектами в их поведение. Т. Парсонс предложил синтез «номиналистического» и «реалистического» направлений, а в современной социологии идет полемика о том, возникает ли структура общества из индивидуальных действий, либо, наоборот, действия индивидов детерминированы надындивидуальными структурами.

Не вдаваясь в вопрос о возникновении курицы и яйца, можно указать три уровня системных описаний социологического объекта: элементы, отношения между элементами и целостные системные образования.

²⁵ Sztompka P. Sociology of social change. London: Blackwell, 1993.

Первый уровень — индивиды, составляющие арифметическую совокупность. В большинстве случаев социологу приходится иметь дело с отдельными людьми, странами, институциями, текстами, событиями. Несмотря на то, что люди, страны, институции, тексты и события являют собой сложные системы, единицы исследования выступают в качестве самодостаточных объектов, обладающих собственными параметрами.

Второй уровень — отношения между элементами совокупности. Реляционные описания относятся не к индивидуальным элементам, а к отношениям между ними. Если речь идет, например, о групповой динамике, отношения описываются в терминах сплоченности / конфликтности. Если в качестве единицы выступает населенный пункт, расстояние между населенными пунктами — характеристика отношения.

Реляционные переменные могут быть производными от индивидуальных характеристик. Например, степень ковариации признаков — показатель отношения между ними. Этот показатель имеет надындивидуальный характер, хотя и выводится из индивидуальных параметров.

Третий уровень — целостные интегративные качества системного образования, не выводимые из индивидуальных признаков. Здесь совокупность предстает как неделимая (атомарная) самодостаточная единица. В наибольшей степени интегративными свойствами обладают социальные институции, но и группам присущи надындивидуальные описания.

Как соотносятся индивидуальные, реляционные и интегративные описания? Впервые эта проблема была проанализирована П. Лазарсфельдом, П. Кендалл и Г. Менцелем при осуществлении проекта «Американский солдат» (руководитель С. Стауффер)²⁶. В частности, было установлено, что индивидуальное поведение военнослужащих более адекватно описывается не «личными» характеристиками, а групповыми и институциональными контекстами, в том числе родами войск, типами соединений и частей, где проходит службу американский солдат. Параметры личностной идентификации военнослужащего были соотнесены с параметрами групповых и институциональных структур. При этом исследователям удалось показать относительную

²⁶ Lazarsfeld P. Kendall P. The relation between individual and group characteristics in "American soldier"//The language of social research/Ed. by P. Lazarsfeld. Glencoc:The Free Press, 1955; Lazarsfeld P., Menzel H. On the relation between individual and collective properties // Complex organisations / Ed. by A. Etzioni. New York: Holt Publishers, 1961.

несущественность прямой идентификации с тотальными символами военной организации как целого и государства (именно такая идентификация лежит в основе обычных приемов пропаганды). Более существенными оказались параметры, описывающие позицию личности в неформальной воинской группе на уровне подразделения, где особое значение имеет боевое товарищество. Отсюда следует вывод, что передача и исполнение приказов по формальным каналам власти могут быть эффективными лишь при условии, что они будут соответствовать нормам, сложившимся в неформальных воинских группах²⁷.

Посредством самореференции устанавливаются абсолютные переменные. Иными словами, для описания единицы исследования в данном случае не требуется никаких сведений о других единицах либо совокупности в целом. Если речь идет о людях, «абсолютность» их личных характеристик (социально-демографических признаков, установок, мнений и т. п.) заключается исключительно в том, что они процедурно не выводятся из каких-либо иных признаков. Например, возраст «единицы» фиксируется путем непосредственного замера данного признака. Что касается происхождения абсолютных переменных, то очевидно: ни возраст, ни пол, ни профессия, ни ценностные ориентации не могут существовать вне социетального и группового контекстов. Абсолютные переменные формально описывают отдельно взятую единицу совокупности ее же атрибутивными признаками.

Относительные переменные формируются как описания отношений между двумя элементами совокупности: членов студенческой группы, населенных пунктов, государств и т. п. Еще раз следует заметить, что в качестве объекта описания выступают не элементы, а отношения между ними.

Сравнительные переменные устанавливаются для каждой отдельной единицы посредством сравнения значения, которое она занимает на некотором континууме, со значениями других единиц или группы в целом. Отличие сравнительных переменных от относительных в том, что в первом случае в качестве объекта описания выступает единица, а во втором — отношение. Типичный пример сравнительных переменных — рейтинг. Место, занимаемое политическим лидером в ряду других похожих на него лидеров, не имеет смысла вне содержания и величины ряда. Аналогичный пример — успеваемость студента. Ее можно замерить с помощью обычной для России системы оценок —

²⁷ Shils Е. The study of primary group // The policy sciences: recent developments in scope and method / Ed, by D. Lerner & H. Lasswell. Stanford: Stanford University Press, 1951. P. 64.

в данном случае мы применили абсолютную переменную. Если придется определять первых и последних, возникнет сравнительная версия. Еще более сильный вариант — парные сравнения, где каждый сравнивается с каждым и подсчитывается «выигрыш».

Короче говоря, определяя первых и последних, неплохо знать, что с чем сравнивается. Рассказывают, что, когда Цезарь перевалил через Альпы и проезжал мимо бедного городка с крайне немногочисленным варварским населением, его приятели спросили со смехом: «Неужели и здесь есть соревнование из-за должностей, споры о первенстве, раздоры среди знати?». «Что касается меня, — ответил Цезарь с полной серьезностью, — то я предпочел бы быть первым здесь, чем вторым в Риме»²⁸.

Относительные и сравнительные переменные аналогичны интеракции в духе Дж. Мида: переменная смотрится, как в зеркало, в другую переменную и осознает свое системное происхождение.

Контекстуальные переменные приписывают индивиду характеристику группы. Собственно говоря, сама принадлежность индивида к данной группе устанавливается путем такого формального приписывания. Если в случае абсолютных переменных мы можем более или менее уверенно утверждать, что индивид имеет пол, возраст, ценностные ориентации и т. п., в данном случае кажется, будто институт или группа имеют индивида. К контекстуальным переменным относятся такие признаки-именования, как «быть жителем крупного / среднего / малого города», «быть членом конфликтной / сплоченной группы», «быть сотрудником Академии наук».

Особенность контекстуальных переменных заключается в том, что посредством их приписывания осуществляется своеобразный перенос институционально-групповых признаков на индивидуальный уровень. С. Новак придерживается точки зрения, что контекстуальная переменная ничего не говорите социальных качествах самого индивида и свидетельствует только о его принадлежности к группе, обладающей известными качествами. Особенно это выражается в ситуациях, когда состав группы дифференцирован. Например, описание «Ян Ковальский живет в районе, где 90% жителей составляют католики» распространяет признак района на Яна Ковальского, который, входя в 90-процентное большинство либо в 10-процентное меньшинство, вносит свой — незначительный — вклад в групповую характеристику. «С того момента, как мы приписали Яну Ковальскому контекстуальную

²⁸ Плутарх. Сравнительные жизнеописания/ Пер. с древнегреч. Г. Строгановского, К. Лампсакова // Плутарх. Сочинения. М.: Худ. литература, 1983. С. 123.

характеристику принадлежности к группе, подавляющее большинство которой — католики, его собственное отношение к религии потеряло для нас интерес, — пишет С. Новак. — Верующие и неверующие в этой группе обладают одной и той же контекстуальной характеристикой — все они члены группы, преобладающее большинство которой — верующие»²⁹.

Действительно, если отвлечься от содержания контекстуальной переменной, ее приписывание индивиду не предполагает никакой иной идентификации, кроме самого приписывания. Основания такой идентификации обнаруживаются в установлении влияния социальной подсистемы (в рассмотренном примере — католического района) на поведение личности. Часто ссылаются на классическое исследование Эмилем Дюркгеймом влияния различных социокультурных контекстов на уровень самоубийств. Он установил, в частности, что среди состоящих в браке уровень самоубийств снижается. При этом молодые люди, состоящие в браке, более склонны к самоубийству, чем молодые и неженатые: Семьи с детьми менее располагают к самоубийству, чем семьи, где детей нет. Дюркгейм искал интерпретацию связи переменных в концепции «солидарности» семейной жизни. С другой стороны, любые социальные идентификации могут рассматриваться как контекстуальные. Здесь социологу нередко приходится иметь дело с призрачными характеристиками, связанными с «приписываниями» фикций. К такого рода контекстуальным фикциям относится, например, ученое звание члена академии хиромантии. Более корректно внести в решение этой проблемы содержательные основания и понимать под контекстуальными переменными лишь те, которые приписывают индивиду «реальные» групповые и институциональные признаки. Вызывают сомнение и пограничные ситуации. Социальный статус — вне сомнения — интернализованная контекстуальная характеристика; возраст — абсолютная переменная, связанная с ролевыми идентификациями; установка также определяется в контексте группового взаимодействия.

Описание единиц представляет собой массив данных — сырой материал, требующий организации и анализа. Далее необходим переход к переменным группового уровня, описывающим совокупности и институты: аналитическим, структурным и глобальным. Возможности построения переменных индивидуального и группового уровней показаны на рис. 3.2.

²⁹ Nowak S. Methodology of sociological research. Dordrecht-Boston: Reidel Publishers, 1977. P. 60.

7-365

Рис. 3.2. Типология переменных индивидуального и группового

уровней

Аналитические переменные формируются только на основе абсолютных переменных. Структурные переменные могут быть построены путем агрегации абсолютных, относительных и сравнительных. Глобальные переменные не требуют привлечения сведений индивидуального уровня. В свою очередь из переменных индивидуального уровня сравнительные переменные создаются на основе аналитических, а контекстуальные выводятся из аналитических, структурных и глобальных.

Первый тип групповых переменных — аналитические переменные. Как правило, они основаны на расчете мер центральной тенденции — средних величин. Известно, что процедура исчисления средних величин содержательно корректна при одномодальном распределении частот. В противном случае групповая переменная окажется фиктивной, как, например, средний размер обуви. Нередко аналитическая переменная утрачивает «индивидуальный» смысл и действует исключительно на групповом уровне. Например, среднее число детей в семье 1,5 не означает, что в некоторых семьях имеется полтора ребенка. Здесь аналитические переменные обособляются от исходных индивидуальных данных и перемещаются в область «объективных возможностей». Цель аналитических процедур (С. Новак имеет основания называть их агрегационными) заключается в том, чтобы установить, насколько распространено то или иное значение переменной в совокупности.

Структурные переменные аналогичны относительным и сравнительным. Они характеризуют отношения между двумя группами и более. Дециальный коэффициент, представляющий собой отношение среднего дохода 10% наиболее богатых людей к среднему доходу 10% наиболее бедных — пример структурной переменной. Дециальный коэффициент описывает не богатых и не бедных, а общество, в котором существует дифференциация доходов. В сравнительных исследованиях структурные переменные являются основными. Они применяются во всех случаях, когда делаются сопоставления между подгруппами массива.

Структурную переменную можно построить на базе индивидуальных данных двумя способами. Во-первых, они могут быть получены путем агрегации относительных и сравнительных характеристик индивидуального уровня, во-вторых, рассчитываются посредством сравнения уже сгруппированных аналитических признаков.

Глобальные переменные отражают целостные свойства совокупностей, не выводимые из индивидуальных характеристик. Когда мы утверждаем, что некое общество является демократическим, мы оперируем глобальным именованием. Типичный пример глобального описания в военной социологии — почетное наименование «гвардейская», приписанное соединению. Возможности эмпирической идентификации глобальных признаков остаются не вполне ясными. Дж. Коулмен полагает, что они наблюдаются преимущественно в «импрессионистической» манере. «Наблюдение группы как целого, — пишет Коулмен, — дает нечто такое, что обычно отсутствует при наблюдениях дискретных индивидов... Хотя эти (глобальные. — Г.Б.) наблюдения часто являются несистематическими и импрессионистическими, они позволяют проникнуть во всеобъемлющие аспекты групповых процессов».³⁰ Действительно, многие признаки, требующие вывода и аналитического обоснования, устанавливаются в социологии в «импрессионистической» манере. Здесь возникает эффект, в чем-то близкий бэконовским «идолам» театра, площади и словесных ухищрений. Избавиться от этого эффекта невозможно, не избавившись от социологии, но можно заблаговременно распознать его и отличить имена от реальности.

³⁰ Coleman J. Properties of collectives // Coleman J., Etzioni A., Porter S. (eds) Macrosociology: Research and theory. Boston: Harvard University Press, 1970. P.77.

7*

Вопросы

1. Как соотносятся инференция, контингенция и нарратив?

2. Почему единичные наблюдения не могут служить основанием для научного вывода?

3. Какова роль «образов» в формировании пространства переменных?

4. Чем определяется соотношение единиц и переменных в проекте социологического исследования?

5. Чем отличается релевантность от надежности?

6. Почему точность и надежность измерений находятся в обратно пропорциональной зависимости?

7. Какие социологические признаки самые устойчивые?

8. Чем отличается конструктная валидность от эмпирической?

9. Почему в социологических исследованиях наиболее часто используется шкала наименований?

10. Чем различаются балльная и ранговая шкалы?

11. Какие процедуры используются для построения шкалы отношений?

12. Какие социологические переменные используются ' для описания общностей?

13. Чем отличаются социальные общности от институций?

14. Как идентифицируются текстовые единицы в социологическом исследовании?

15. Каковы методические особенности исследования событий? Как идентифицируются события?

16. Как соотносятся индивидуальное, реляционное и интегративное описания?

17. Чем отличаются абсолютные переменные от контекстуальных?

ЛИТЕРАТУРА

1. Аванесов B.C. Тесты в социологическим исследовании. М.: Наука, 1982.

2. Батыгин Г. С. Обоснование научного вывода в прикладной социологии. М.: Наука, 1986.

3. Бутенко И.А. Анкетный опрос как общение социолога с респондентами. М.: Высшая школа, 1989.

4. Докторов Б.З. О надежности измерения в социологическом исследовании. Л.: Наука, 1979.

5. Клигер С.А., Косолапов М.С., Толстова Ю.Н. Шкалирование при сборе и анализе социологической информации. М.: Наука, 1977.

6. Методы сбора информации в социологических исследованиях. Кн. 1,2/ Отв. ред. В.Г. Андреенков, О.М. Маслова. М.: Наука, 1990.

7. Паниотто В.И. Качество социологической информации. Киев.: Наукова думка, 1986.

8. Процесс социального исследования / Пер. с нем. А.Г. Шестакова, И.Н. Маросанова; Общ. ред. и послесл. Ю.С. Волкова. М.: Прогресс, 1975.

9. Пэнто Р., Гравитц М. Методы социальных наук/ Под ред. и со вступ. стат. В.А. Туманова и В.П. Казимирчука; Пер. с фр. С.В. Боботова и Ю.А. Глазова. М.: Прогресс, 1972.

10. Рукавишников В. О., Паниотто В.П., Чурилов Н.Н. Опросы населения. М.: Финансы и статистика, 1984.

11. Саганенко Г.И. Социологическая информация: статистическая оценка надежности исходных данных социологического исследования. Л.: Наука, 1979.

Глава 4.Теория

Дистанцирование

Что такое значимость переменной? Значимость и полезность. Эмпирия как отстранение от «живой фактичности». Понимание и «каузальное сведение». Понятие «объективная возможность». Эффект Фунеса.

Особенность социологического исследования заключается в том, что научная проблема возникает здесь как отражение общественной проблемы и соответствующих культурно-политических установок. Это обстоятельство часто служит источником недоразумений, основанных на смешении научного анализа с публицистической проповедью определенных идей и социальных установок. Ценности, интересы, предубеждения, присущие социологу в той же степени, в какой они свойственны «простым» людям, нередко существенным образом влияют и на постановку проблемы исследования, и на способы ее решения. Конечно, «живая жизнь» и внешнее давление социокультурных образцов на социологическую науку неизбежны и неустранимы. Они проявляются прежде всего в содержании исследовательской проблемы, т.е. в установлении тех «измерений» реальности, которые должны считаться значимыми. Знание здесь уступает место воле и ценности. Однако значимость устанавливается не произвольным образом. Она представляет собой эпистемическую норму, регулирующую способ рассмотрения объекта.

Ситуация предстает перед наблюдателем как хаотическое нагромождение форм, движений, эмоций — признаков, значимость и смысл которых остаются за пределами всякого понимания. Обычно в таких ситуациях наблюдатель использует когнитивные схемы и образы, которые он считает пригодными для интерпретации материала. Даже физики иногда прибегают к метафорам при изложении результатов экспериментов. Невозможно установить смысл наблюдения, обладая лишь точкой зрения внешнего наблюдателя.

Предположим, что мы наблюдаем за игрой в шахматы, не зная ничего о совершаемых партнерами действиях. Мы не знаем ни правил передвижения фигур на доске, ни целей участников, ни даже того, что идет игра. Путем тщательного эмпирического наблюдения можно установить в ней некоторые регулярности и ковариации, например, выражения радости у одного партнера сопряжены с выражением печали у другого; фигурки, напоминающие лошадь, перемещаются не по прямой, как все остальные, а делают «скачок» вбок; со временем фигурок на доске становится все меньше и меньше. Все эти наблюдения могут быть вполне достоверными, но какова их значимость? Имеет ли значение то обстоятельство, что фигурки и доска сделаны из дерева? Имеет ли значение время суток, в которое происходит игра? Надо ли учитывать возраст партнеров? Ответ на эти вопросы был бы вполне возможен при условии знания замысла самой игры. Тогда наблюдатель мог бы уверенно утверждать, что материал, из которого сделаны фигурки, совершенно не влияет на исход игры; равным образом несущественными являются цвет фигурок, возраст и пол партнеров, время суток.

Смысл игры заключается в системе ходов, которые могут предпринимать «акторы» на поле из 64 клеток. Чтобы постичь этот смысл, нужно научиться игре в шахматы у знающего человека, т.е. получить непосредственное знание о ней.

Предположим, как это сделал Ирвинг Хоффман, нарисовавший впечатляющую картину «драматургической социологии», что мир взаимодействия людей — поле игры, замысел которой надо установить посредством социологического исследования. Идея-схема «социальной игры» несколько сложнее шахмат, но основная трудность ее постижения — не в сложности, а в том, что в отличие от учебника дебютов и эндшпилей «книга жизни» недоступна простым смертным. Чтобы знать замысел происходящего, нужно обладать сверхъестественным откровением. Однако никто из пророков не брался за проведение социологического исследования. Социолг же обречен на то, чтобы восстанавливать смысл «игры» из хаоса наблюдений.

Вопрос о значимости переменной формулируется просто: почему исследователь предпочитает выбирать для признаков одни измерения и игнорировать другие? Но ответить на этот вопрос не просто. Попробуем отождествить социологическую теорию с «естественной картиной мира» и открыть пространство признаков, значимых для «людей с улицы», по сути, ничем не отличающихся от социолога. Для этого выйдем в поле и начнем «открытое» обследование, задавая респондентам ключевой вопрос: «Кто вы?». В Нью-Йорке, Лондоне, Москве и других так называемых цивилизованных местах будут называть профессию и, действительно, профессия определяет здесь место человека в жизни и его картину мира. В архаичных обществах

на вопрос «Кто вы?» отвечали бы указанием рода, к которому принадлежит человек: «Я — сын Софрониска».

Если человек очень затрудняется назвать себя кем бы то ни было, он — никто, маргинал, без имени и места в жизни. Аналогичным образом выстраивается значимость всего социологического словаря, в котором насчитывается, судя по «Sociological Abstracts», около 3700 концептуальных переменных. На самом деле язык социологии несоизмеримо шире: он близок лексикону среднего служащего.

Иногда значимость измерений непосредственно связывают с практической полезностью соответствующих им свойств: социальный факт является фактом лишь в той мере, в какой он включен в практическую деятельность человека. Вне этой деятельности говорить о значимости бессмысленно. Несомненно, знание интегрировано в практику. Но практика не сводится к тому, что можно пощупать, съесть либо воспользоваться иным способом.

Полезность социологии не следует преувеличивать. Результаты этой научной дисциплины не так уж существенно влияют на ход социальных процессов, как это принято полагать. Сами профессионалы хорошо это знают. Социолог семьи вряд ли имеет особые преимущества в создании образцовой семьи по сравнению с обычным человеком, а скорее наоборот. Специалист по межличностной коммуникации часто оказывается угрюмым мизантропом. Пожалуй, только специалисты по вертикальной социальной мобильности имеют чутьчуть повышенные шансы на вертикальную мобильность и то не потому, что понимают что-либо в том, как делать карьеру, а исключительно из-за приоритетности данной области исследований во внутридисциплинарной структуре науки.

Значимость исследовательских вопросов связывает социологическую теорию с внешними по отношению к ней обстоятельствами. Что же касается способа получения ответов на вопросы, то они основываются на принципиальном для любой науки положении о незаинтересованном отношении исследователя к возможному результату. Иначе говоря проблема науки в отличие от проблем общественных и политических должна решаться объективно и беспристрастно. Генрих Риккерт и Макс Вебер — основатели неокантианской методологии общественных наук — назвали это требование отстранения от вненаучных влияний на процесс постижения истины «принципом свободы от оценки». Действительно, социолог должен забыть о своих политических пристрастиях, о национальности, возрасте, поле, религиозных убеждениях, вкусах и привычках, как только он переступает порог аудитории. Стоит ли говорить, что стать свободным от оценки — дело трудное, но именно такой свободы требует этос научного исследования. А методология науки, приняв свободу от оценки в

качестве своей, если угодно, догмы, становится универсальной техникой получения и организации знания. Поэтому проблема социологического исследования должна формулироваться технически — как представление о том, какое новое знание необходимо получить для приближения к истине. При этом научные сотрудники обязаны забыть об удалении истины по мере приближения к ней.

Отстранение от оценки не означает отстранение ученого от участия в общественной жизни. Наоборот, только независимое и отстраненное от оценки знание дает возможность аутентичной экспертизы социальных проблем. Знание должно быть сначала получено в технически правильной форме, а его применение составляет особый вид социологической работы. Первый тип исследовательской работы назовем эвристическим, а второй прикладным. Проблема эвристического социологического исследования заключается в получении знания. Научный поиск ведется здесь внутри научной дисциплины, в чисто научных целях и под внутренним контролем профессионального сообщества. Прикладное исследование ведется для решения внешних по отношению к научной дисциплине задач, и, соответственно, его критерием являются «успех» и «одобрение» со стороны «заказчика», а нормы научной деятельности находятся в существенной зависимости от вненаучной экспертизы. В любом случае технически корректная постановка проблемы — главное условие не только ее решения, но и уверенности в том, что данная деятельность является научной.

Понять социальную реальность можно лишь в том случае, если держаться от нее на приличном расстоянии. Мы можем вникать в смысл происходящего посредством переживания и воображения — тогда наше знание примет форму искусства. Наука — в том числе социология — конструирует мир как логически взаимосвязанное целое, где все подчинено жестким правилам рассуждения и проверки гипотез. «Живая жизнь» никогда не укладывается в логическую схему. Это знает каждый. Но социолог должен отстраниться-дистанцироваться от всего случайного, несущественного и не имеющего значения, чтобы сделать предметом своей теории только существенное, необходимое и значимое.

Как ни удивительно, для того, чтобы наблюдать действительность, надо уметь не видеть ничего лишнего, забыть о ней. «Умное видение» заключается в том, чтобы видеть головой, а не глазами. Герман Коген нисколько не иронизировал, говоря, что звездное небо над нами следует изучать по книгам. Нет лучше способа испортить исследовательскую тему, чем утопить ее в разнообразии наблюдений.

Эмпирия означает опытное знание, не просто восприятие хаоса событий, меняющихся ежеминутно, а умение распознать в них смысл

и логическую законосообразность. Есть и слепой опыт, граничащий с заблуждением и непониманием происходящего перед глазами. В своем очерке о «реальной философии» Фрэнсиса Бэкона Куно Фишер проводит различие между эмпирией и эмпиризмом. «Одно дело — производить опыты, а другое — делать из опыта принцип, — пишет он. — [Эмпирия] есть опыт как богатство и наслаждение, второй есть опыт как основоположение, при котором можно быть очень бедным действительными опытами»¹.

А.Ф. Лосев пересказывает историю о том, как некий врач решил лечить портного от горячки. Больной, уже при смерти, очень просил ветчины и врач не нашел оснований отказать ему. Откушав ветчины, больной выздоровел. Врач же записал результат своего опыта: «Ветчина — успешное средство от горячки». Другой раз ему пришлось лечить от горячки сапожника. Опираясь на опыт, врач прописал ему ветчину, но больной, к несчастью, умер. Тогда опыт получил дальнейшее развитие: «Портным ветчина полезна от горячки, а сапожникам не помогает». «Хотите ли вы быть таким эмпириком, как этот врач? Повашему, он — эмпирик? — спрашивает А.Ф. Лосев и отвечает: — А помоему, просто дурак»².

Чтобы понять факт, надо оторваться от «живой фактичности». Этот отрыв начинается уже при построении пространства переменных и завершается расчетом центральных тенденций и взаимосвязей. Средние величины означают не наблюдаемую величину, а тип социальных явлений, результат погашения эмпирических значений, принадлежащих индивидуальным объектам. Отклонения от центральной тенденции считаются случайными и несущественными (и в этой мере ошибочными) до тех пор, пока они не будут объяснены путем введения дополнительного независимого признака. Таким образом, генерализирующая абстракция превращает индивидуальное явление — «живую фактичность» — в событийную точку. Вне зависимости от количества описаний действительность «как таковая» остается запредельной для метода — точки принципиально не могут составить непрерывную линию. В этом заключается существенное ограничение научного метода, составляющего, как показали неокантианцы, кон

¹ Фишер К. Реальная философия и ее век: Франциск Бэкон Веруламский.СПб.: Типография Неклюдова, 1887. С. 291.

² Лосев А. Ф. Философия имени //Лосев А.Ф. Из ранних произведений / Вступ. ст. А.А. Тахо-Годи и Л.А. Гоготишвили; Отв. ред. А.А. Тахо-Годи; Сост. и подгот, текста И.Н. Маханькова; Прим. Л.А. Гоготишвили, М.М. Гамаюнова, И.Н. Маханькова. М.: Правда. 1990. С. 21.

траст «наглядной представляемости действительности»³. Императив рационального дистанцирования от «живого» во имя самого живого утверждался ими не только для отрицания витальной трактовки истины либо плоского и поверхностного описания повседневных происшествий, но прежде всего во имя познания самого живого. По Риккерту, только тот может быть назван культурным человеком, кто в состоянии подавить в себе движения жизни⁴. Эпистемическая раскованность, освобожденность «жизненного порыва» от рационализированных условностей метода разрушает и знание, и, в конечном счете, разумное устроение жизни. Поэтому Риккерт и настаивал на высылке «жизни» за пределы разума, охраняя, казалось бы, мертвые истины созерцания и одушевляя их своей интеллектуальной заботой. Порядок, образовывавший основу неокантианского мировоззрения, был порядком, обращенным на себя, а не вовне, — следовательно, в этом порядке не было актуальной экспансии и его, конечно же, надо сопоставлять не с «орднунгом», а с этикетом разума, намеренно не замечающим жизненного безумия и старающегося спастись от него расстоянием.

Можно предположить, что современные дискуссии о сближении социального познания и жизни были бы восприняты учтивым гейдельбергским профессором как попытка оправдать недостаточную воспитанность, ну, например, как появление в обществе с небритой физиономией. Подобная «правда», несмотря на свою подлинность, лишена логической, эстетической и даже фактической ценности. Факт как идеализированный объект теории должен стать несколько церемонным отстранением от своей чувственной данности.

Историческая наука обосновывает свой метод формирования понятий отнесением к ценностям, социология же генерализирует явления, подводя их под общий закон. Более сложная проблема заключается в осознании антиномичности самого социологического метода, апеллирующего одновременно к закону и фактичности знания. Предполагается, что закон выводится путем обобщения фактов, но это предположение не выдерживает строгой критики. Закон утверждает лишь гипотетическую связь явлений, а не заданные опытом реальные соотношения, в единичном — точке пересечения бесконечного многообразия каузальных рядов — можно лишь распознать закон, порождаемый мыслимым миром возможностей.

³ Риккерт Г. Науки о природе и науки о культуре. СПб.: Книгоиздательство «Образование», 1911. С. 75.

⁴ Риккерт Г. Философия жизни: Изложение и критика модных течений нашего времени. Пг.: Academia, 1922. С. 127.

Макс Вебер, поставивший задачу воссоединить априорную кантовскую законосообразность и фактичность эмпирического знания, развернул систему аргументов относительно метода выведения закономерности в процессе исторического исследования. Он показал, что существенной предпосылкой метода является установление значимости событий, без чего, собственно говоря, невозможно понимание. Основой социологической методологии стала категория «объективной возможности». Закономерность трактуется здесь уже не как подведение единичного под родовое понятие, а как порядок изменения событий — функция, не присущая каждому из этих событий в отдельности.

Предположим, что перед исследователем стоит задача объяснить некоторый ряд событий, их можно обозначить числами, хотя это и необязательно: 1, 2, 4, 9, 16, 25, 36, 49,... Законом здесь является функциональная зависимость х², для которой совершенно безразлично, какое событие-число подпадает под закон, главное, чтобы они соответствовали правилу преобразования и занимали теоретически определенное место в «объективной возможности» закона.

Факты получают осмысленность в свете их отнесения к ценности, т. е. осмыслении различных возможностей их видения действующими субъектами. Именно ценностная интерпретация, по Веберу, учит понимать соответствие факта и его мыслительной обработки, раскрывает перед исследователем то, что смутно и неопределенно «ощущается». В ходе такой интерпретации вовсе не нужно выносить какое-либо оценочное суждение. Вебер ставит вопрос о том, как мы доказываем причинные соотношения между фактами, вычлененными из бесконечности наблюдаемых явлений? Здесь требуется каузальное сведение. «Конечно, достигается это не посредством простого «наблюдения», — пишет он, — во всяком случае, если под этим понимать лишенное всяких предпосылок мысленное «фотографирование» всех происшедших в данном пространственно-временном отрезке физических и психических процессов, даже если бы это было возможно. Каузальное сведение совершается в виде мыслительного процесса, содержащего ряд абстракций. Первая и наиболее важная состоит в том, что мы, исходя из реальных каузальных компонентов бытия, мысленно представляем себе один или некоторые из них определенным образом измененными и задаем вопрос, следует ли при измененных таким образом условиях ждать тождественного в «существенных» пунктах или какого-либо иного результата»⁵. Непосредственная наглядность

⁵ Вебер М. Избранные произведения: Пер. с нем. / Сост., общ. ред. и послесл. Ю.Н. Давыдова; предисл. П.П. Гайденко. М: Прогресс, 1990. С. 470.

исторического факта претерпевает в контексте веберовского рассуждения парадоксальную метаморфозу: она должна быть мысленно представлена иной, чем есть на самом деле, более того, что есть событие «на самом деле», проясняется только после ухода от фактичности в знание о правилах происходящего в некотором значимом контексте. Факт превращается в правильно понятую действительность.

Приводимый Вебером пример дистанцирования от «фактичности» проясняет смысл каузального сведения. Издерганная неурядицами мать в порыве раздражения отвесила ребенку основательную оплеуху. Рев дитя привлек внимание отца семейства, уверенного в своем превосходстве во всем. Объяснения женщины демонстрируют процесс каузального сведения случившегося к объективной возможности: она настаивает на случайности происшедшего и говорит, что «она обычно так не поступает». Подразумевается, что на самом деле объективным существованием обладает иное возможное действие, логически вытекающее из ее доброты. «Пережитое, ставшее объектом знания, — заключает Вебер, — всегда обретает перспективы и связи, которые в самом переживании не познаются»⁶. И сам человек, даже если он захочет, не способен дать о себе верные сведения. Требуется процедура, которая называется идеальной типизацией: чтобы понять природу реальных связей, надо сконструировать связи «нереальные». Представим себе немыслимой сложности задачу — найти настоящую принцессу. Для социолога социальный статус принцессы устанавливается просто: импортное платье с драгоценностями, настойчивые уверения людей из свиты, в конце концов — паспортные данные. Но что делать, если принцесс-то хоть отбавляй, да вот настоящие ли они? Сказочный андерсоновский принц объездил весь свет, да так и вернулся домой ни с чем и загоревал, — уж очень ему хотелось достать настоящую принцессу. Проблема была решена в феноменологическом ключе: стоящая у ворот под дождем принцесса оказалась самой что ни на есть настоящей — она была настолько деликатна, что почувствовала горошину через сорок тюфяков и пуховиков.

Социологические данные — лишь материал, который организуется таким образом, чтобы они заговорили. Можно сказать, что идеальная типизация данных имеет большее значение, чем сами данные. Эпистемическое дистанцирование — это своеобразный ритуал забывания «живой жизни» и превращения ее в рациональную идею-схему. Аналогичным образом осуществляется и припоминание. Память отбирает из массы опыта только значимые события, устраняет или сглаживает плохое, делает более отчетливым хорошее, а многое просто

⁶ Вебер М. Цит. соч. С. 128 - 129.

приговаривает к несуществованию. Исследователь живет внутри научной традиции, конструирует свой искусственный мир, забывая о мире «естественном».

У Борхеса есть рассказ «Фунес, чудо памяти». Девятнадцать лет Фунес прожил, как во сне: он смотрел и не видел, слушал и не слышал, все забывал, почти все. Упав с коня, он потерял сознание; когда же пришел в себя, восприятие окружающего было почти невыносимым. «Фунес видел все лозы, листья и ягоды на виноградном кусте. Он знал формы южных облаков на рассвете тринадцатого апреля тысяча восемьсот восемьдесят второго года и мог мысленно сравнить их с прожилками на книжных листах из испанской бумажной массы, на которые взглянул один раз, и с узором пены под веслом на Рио-Негро в канун сражения под Кебрачо... Он мог восстановить все свои сны, все дремотные видения. Два или три раза он воскрешал в памяти по целому дню; при этом у него не было ни малейших сомнений, только каждое такое воспроизведение требовало тоже целого дня»⁷.

Фунес помнил не только каждый лист на каждом дереве в каждом лесу, но помнил также каждый раз, когда он этот лист видел и вообразил. При этом он изобрел свой бесконечный словарь, где каждый предмет обозначался своим собственным словом. Фунес не видел ничего постоянного и не мог понять, что родовое имя «собака» охватывает множество различных собак. «Мыслить — значит забывать о различиях, обобщать, абстрагировать, — резюмирует Борхес. — В загроможденном предметами мире Фунеса были только подробности, к тому же лишь непосредственно данные».

Джон Локк ставил задачу изобрести универсальный словарь единичных имен, избавленный от схоластического жаргона и соответствующий реальности, чтобы более не было нужды в абстракциях. Он был уверен в том, что «имена простых идей менее всего сомнительны», поскольку обозначают только одно простое восприятие»⁸.

В погоне за «жизнью» социология тоже изобретает свой бесконечный словарь и в результате создается жаргон, ориентированный на разрушение научного знания. Лоуренс Стоун заметил, что ясность языка и мысли, до недавнего времени считавшаяся признаком

⁷ Борхес Х.-Л. Фунес, чудо памяти / Пер. с исп. Е. Лысенко // Борхес Х.-Л. Коллекция: Рассказы; Эссе; Стихотворения: Пер. с исп. / Сост., вступ. ст. Вс. Бачно. СПб.: Сеперо-Запад, 1992. С. 165 - 166.

⁸ Локк Дж. Опыт о человеческом разумении // Локк Дж. Соч.: В трех томах. Т. 1. Ред. и авт. вступ. ст. И.С. Нарский. Пер. с англ. А.Н. Савина. М.: Мысль, 1985. С. 484.

хорошего изложения, сейчас явно недооценивается в культурной среде, в которой похвала и немыслимые гонорары достаются только невразумительно изъясняющимся гуру. Ссылаясь на американского обозревателя, Стоун усилил оценку: «писать простым, ясным и доступным языком значит потерять лицо», чтобы завоевать признание, надо добавить что-либо свое в «озеро жаргона, к чьим топким берегам каждую ночь приходят на водопой блеющие стада постструктуралистов»⁹.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: