В поисках черной антилопы

Пименов В.А. В поисках чёрной антилопы //Возвращение к дхарме. М., «Наталис» c.56-76

ГЛАВА III

В поисках черной антилопы

С тех пор, как в школу я пошел, и даже раньше —

С той зари, когда

Упал я каплей в царство сна и плача,

Уже тогда мне дали имя — как будто безымянным

Беседовать со звездами нельзя.

Николас Гильен

И теперь я знаю: лишь благодаря вашей несгиба­емой гибкости вы стоите сегодня утром так прямо.

Бертальт Брехт

Природа слова относилась к тем вопросам, которые издавна зани­мали индийскую мысль. Индийским ученым не чуждо было пред­ставление об ограниченности возможностей языка; они хорошо знали, что словами можно выразить далеко не все, и высказыва­ния вроде тютчевского «мысль изреченная есть ложь» не вызвали бы у них протеста. Но то, что доступно словесному выражению, они любили изображать точно. Последуем и мы их примеру и за­дадим простой вопрос: что такое Индия? Какова реальность, стоящая за этим словом? И сразу же мы обнаружим, что дело об­стоит не так уж просто.

С 1947 г., т.е. с момента окончания британского колониаль­ного господства над полуостровом Индостан, термин «Индия» имеет по меньшей мере два значения. Одно из них — политиче­ское: так называется самое большое из независимых государств, появившихся на субконтиненте, — республика Индия. Но бри­танские владения были незадолго до этого разделены по рели­гиозному признаку на две части, и на тех территориях, где преобладали мусульмане, было провозглашено государство Па­кистан. Впоследствии от Пакистана отпала Восточная Бенгалия, где возникла Народная республика Бангладеш. На севере Индо­стана, в Гималаях, расположены королевства Непал, Сикким и Бутан. Наконец, у южных берегов полуострова находится остров-

ное государство Шри Ланка (бывший Цейлон). И ко всем этим странам вместе взятым также относится понятие «Индия».

Этот второй смысл слова «Индия» для самого индийского соз­нания, конечно, является первым. И не только по хронологиче­ским причинам — хронология, во всяком случае исторически реальная, никогда не имела для индийцев первостепенного зна­чения, — но и по существу. В той мере, в какой они находятся во власти традиционного сознания, для них и сегодня Пакистан, Бангладеш или Шри Ланка — все та же Индия. Границы между этими государствами — результат превратностей судьбы и недоб­росовестности политиков; существует лишь одна подлинная гра­ница, отделяющая «большую» Индию от остального мира.

При этом слово «Индия» отнюдь не является символом един­ства полуострова или древности традиции. Напротив, оно даже не представляло собой самоназвания. Его изобрели и ввели в обиход соседи с северо-запада, для которых другая страна начиналась с реки Инд. «Так жители Азии могли называть Европу Волгией или Уралией», — заметил по этому поводу российский индолог С. Д. Серебряный *.

Как же называли свою страну сами индийцы? Арии имено­вали ее просто — «Арьяварта» — страна ариев. Было и другое тра­диционное название — «Бхаратварша», или страна (потомков) Бхараты — легендарного древнего царя. Кстати, таково и сегодня официальное название Республики Индия.

Но и эти термины долгое время не признавались всеми жите­лями полуострова. Они, в сущности, обозначали его северную часть, населенную потомками пришельцев-ариев; к остальным же областям, в первую очередь дравидоязычному югу, отношения не имели..

Здесь нельзя не вспомнить об одном удивительном обстоя­тельстве. Отсутствие традиционного самоназвания, общего для всех частей Южной Азии, конечно, не было случайностью. Для Индостана никогда не было характерно политическое единство. На территории Индии несколько раз возникали крупные импер­ские государства, объединявшие под единой властью самые различные, непохожие друг на друга народы, религиозные общи­ны, антропологические типы. Таковы были державы Нандов (VI-V вв. до н.э.), Маурьев (при Ашоке — III в. до н.э.), Кушан (II в. н.э.), Гуптов (IV-VI вв. н.э.); таков был Делийский султанат в период правления Мухаммада Туглука (XIV в. н.э.) и, наконец, империя Великих Моголов (XVI—XVII вв.). Жители этих госу­дарств говорили на разных языках и использовали разные систе­мы летосчисления. Кроме того, как легко заметить, это были краткие мгновения в многовековой истории Южной Азии. Чаще всего ею управляли одновременно многочисленные, большие и малые государи, и границы между их владениями беспрестанно кроились и перекраивались. Слишком уж трудно было привести это невиданное многообразие обычаев, жизненных укладов и языков к общему знаменателю.

Но и индийские империи, действительно немалые и по раз­мерам, и по числу подданных, и по претензиям правящих дина­стий, никогда — кроме могольской державы — не охватывали не только всего Индостана, но даже территории нынешней Респуб­лики Индия. Границы всех этих империй, разумеется, не совпа­дали с современным государственным размежеванием на полу­острове; более того, сами империи складывались вокруг разных центров. Так, центром земель, подвластных Нандам, Маурьям, а впоследствии — Гуптам, была восточноиндийская область Ма-гадха (территория современного штата Бихар); столицей Кушанской державы была Пурушапура (в наши дни этот город — Пеша­вар — находится на территории Пакистана). Ни в одну из великих держав древности не входил индийский юг. Зато империи Кушан принадлежали земли, в наши дни входящие в состав Афганиста­на, Ирана и даже Центральной Азии.

И хотя Великие Моголы очень далеко продвинулись по пути объединения всех народов Южной Азии в единое государство, действительно подчинить себе весь полуостров удалось лишь анг­личанам в конце XVIII века. С политической точки зрения, пер­вой общеиндийской державой стала только британская Индия.

Тем более примечательно, что жители Индии издревле рас­сматривали ее как единое целое. Страну, раскинувшуюся от Ги­малаев на севере до мыса Коморин на юге, они считали священ­ной землей, непохожей на остальной мир и даже несравнимой с ним. Ее целостность не могла, как мы видим, иметь политиче­скую природу; еще менее можно было связать ее со сходством языков и этносов.

Единство Индии существовало как бы в ином измерении, по ту сторону всех этих, не очень существенных в данном случае раз­личий. И на протяжении многих веков языковое многообразие и политическая разобщенность оттеняли эту глубинную, нерастор­жимую общность.

Но мало того. К устойчивым нормам индийского сознания от­носится представление о том, что эта страна существует вечно. Она была всегда и никогда не исчезнет с лица земли. Другие наро­ды, государства и культуры рождаются и умирают — над Индией ход времени не властен. Даже в XX веке это убеждение воплоти­лось в самых различных формах — от поэзии Мухаммада Икбала до названия мемуаров Индиры Ганди — «Вечная Индия».

Столь фантастическое утверждение имеет, однако же, вполне реальную основу: культурную традицию, пронесенную индийца­ми сквозь века, несмотря на все хитросплетения истории.

Мысль о власти и даже о всевластии древних традиций в Ин­дии давно стала любимой присказкой ученых и писателей, поли­тиков и журналистов. И в самом деле, в наши дни во время свадебной церемонии жрец-брахман, вручая невесту жениху, произносит слова ведийского гимна, сложенного более трех ты­сяч лет назад; сегодня, как и раньше, под открытым небом разыг­рываются рамлилы — сцены из жизни царя-героя Рамы, а по дорогам бродят, питаясь подаянием, аскеты-саньясины.

Индийский традиционализм проявляется и в культивиро­вании древнего языка индийской словесности и учености — сан­скрита, на котором и сегодня издаются книги и журналы. За произведения на санскрите ежегодно присуждает премии Индий­ская Академия литературы. И, наконец, на этот «мертвый» язык переводится литература зарубежная — от Шекспира до Шолохова.

Еще одна примета прочности индийских традиций — удиви­тельная невосприимчивость Индии к воздействиям извне, а лучше сказать, способность растворять чуждые влияния и превращать чужое в свое. Политическая история Южной Азии — это в огром­ной степени история ее завоеваний чужеземцами. Здесь побыва­ли и персы, и греки, и тюрки, и афганцы. Трудно назвать страну, которая с такой же легкостью становилась добычей вражеских ар­мий. Но если индийские государства подчинялись сменявшим друг друга захватчикам, то индийская цивилизация всякий раз одерживала над ними победу. По-разному складывались их судь­бы: одни, как эллины, по прошествии нескольких столетий рас­творялись без следа, так что только памятники археологии да некоторые имена, присутствующие в древних текстах, напомина­ют о них; другие, подобно сподвижникам ферганского властите­ля Бабура, изменили положение дел на полуострове настолько, что без них иным был бы его облик и в наши дни. Но как бы ни отличались друг от друга завоеватели, их роднит одно: все они в конце концов превратились в индийцев.

Не раз предпринимались попытки насадить в Индии мировые ре­лигии, сложившиеся далеко на Западе, — сначала ислам, а затем и христианство. Но, хотя количество христиан в Южной Азии се­годня исчисляется миллионами, а мусульман — десятками мил­лионов, большинство жителей Индостана осталось верным тем учениям, которые сложились здесь тысячелетия назад. Из при­мерно 794-х миллионов человек, составляющих сегодня населе­ние полуострова, 478 миллионов выполняют законы религии, которую европейские ученые в прошлом столетии назвали ин­дуизмом.

Разнообразие религиозных общин и несходство положения дел в различных государствах только оттеняют главное: абсолют­ное преобладание приверженцев индуизма. Более того, придя на эту землю, многие властители мира начинали пересматривать прежние ценности и искать компромисса с южноазиатской куль­турой. Даже ислам и христианство, основанные на идее равенст­ва людей перед Богом, приобрели здесь индийские черты: так, мусульмане Индии знают кастовое деление и отмечают индус­ский Новый год — дивали.

Чтобы представить себе, насколько необычна такго рода яв­ления, достаточно сравнить судьбу Индии с участью, выпавшей на долю другой — родственной ей цивилизации — Ирана, также оказавшегося в свое время на пути мусульманских завоеваний. Арабы, подчинив эту древнюю империю, полностью исламизиро-вали ее; приверженцы исконной религии иранцев — зороастриз­ма — превратились в малочисленную гонимую секту (чтобы познакомиться с ее приверженцами, Анкетиль-Дюперрону при­шлось добраться до Индии). За военным поражением последова­ло духовное.

В чем же секрет прочности и устойчивости «Индии духа», столь очевидных на фоне политической раздробленности? Легко предположить, что ответ на этот вопрос связан с особенностями самой религии, обнаружившей такую поразительную жизнестой­кость, — индуизма.

Но что такое индуизм?

В индийских священных книгах говорится, что приносить жерт­вы богам дозволено лишь на священной земле, опознать которую можно по одному-единственному признаку: здесь водится черная антилопа. Но какие тропы выбирает это своевольное животное, где пролегают границы индуистского мира — на этот вопрос не так-то просто ответить.

Индия — настоящий кладезь премудрости для всякого, кто стремится воочию представить себе многообразие религиозного опыта человечества. Знакомясь с религиями Индии, исследо­ватель, да и просто любознательный человек, воспитанный на европейской культуре, обнаруживает границы применения мно­гих представлений и схем, привычных для западного сознания. Самые простые, казалось бы, понятия, знакомые нам с детства, внезапно обретают здесь прямо противоположное значение, а за­частую — несколько значений одновременно. И в первую очередь это относится к ключевому термину индийской цивилизации — к понятию «индуизм».

И здесь снова начинаются неожиданности. Мало того, что слово, обозначающее индийскую религию, — явно западного происхождения. Примечательно и другое: у самих индийцев в те­чение веков и даже тысячелетий не возникало желания назвать ее по-своему. До появления в Индии мусульман они именовали ее просто «дхарма» — «закон» или «долг», иногда добавляя поясняю­щие определения, например, «арья-дхарма» — «закон ариев» или «санатана-дхарма» — «вечный закон». В более точном наимено­вании не было нужды, и в первую очередь потому, что в слове дхарма воплощалось все то, что человек традиционного индий­ского общества знал с детства — обязанности по отношению к родным, правила почитания богов, представления о добре и зле. Другие религии подавляющему большинству индийцев известны не были, а следовательно, не было и необходимости раздумывать о своеобразии собственных верований. Они казались такими же естественными и единственно возможными, как листья на де­ревьях или восход солнца. Но есть и другая причина: индуизм не похож на религии, знакомые и привычные человеку западной культуры — христианство, иудаизм или ислам, помимо всего про­чего, еще и в том, что, в отличие от них, он не представляет собой целостного учения, которое можно было бы сформулировать ко­ротко и ясно. Много столетий назад с этой проблемой столкнул­ся великий хорезмийский ученый Абу Рейхан аль-Бируни. Он совершил путешествие в Индию и впоследствии написал книгу, которая и в наши дни поражает тонкостью наблюдений и глуби­ной выводов. В этой книге Бируни стремится ответить на вопрос: в чем состоит главная особенность религии индийцев, отличаю­щая ее от верований других народов? И приводит примеры: мусульман отличает вера в Аллаха и в пророческую миссию Му-хаммада, иудеев — соблюдение субботы, христиан — почитание Святой Троицы. А в чем своеобразие индуизма? Проницательный хорезмиец усмотрел его в приверженности индийцев учению о переселении душ.

Говорят, что даже ошибка великого человека может принести пользу. Пример аль-Бируни прекрасно подтверждает эту старую истину. Ученый обратил внимание на действительно важную чер­ту индуизма, на представление, чрезвычайно распространенное среди индийцев и существенное для понимания их мировоззре­ния. Вместе с тем он, строго говоря, оказался неправ: существо­вали и существуют направления индуистской мысли, сторонники которых не принимают эту идею или не придают ей большого зна­чения. Можно назвать несколько представлений, разделяемых, вероятно, всеми, кто исповедует индуизм: культ Вед, убеждение (по-разному интерпретируемое) в справедливости кастовой систе­мы, почитание коровы как священного животного. Легко, одна­ко, заметить, что будучи объединены они не составят целостного мировоззрения, оставаясь лишь своеобразными опознавательны­ми знаками принадлежности к индуистскому сообществу. Поэто­му объяснить природу индуизма можно только одним способом: воссоздав, хотя бы в общих чертах, его историю.

С отсутствием единого индуистского учения связан еще один примечательный факт: индуизм относится к тем немногочислен­ным в наши дни религиям, в которые не может перейти человек, не принадлежащий к ним по рождению. Индусом можно только родиться. Что же касается всех остальных, то единственным их утешением может быть надежда заслужить такое рождение в сле­дующей жизни. (Кстати, именно так утешал своих западных почитателей и особенно почитательниц первый, кто стал пропо­ведовать индийскую религиозную традицию за пределами Индии, реформатор индуизма Свами Вивекананда.)

Можно, однако, взглянуть на эту ситуацию и с другой точки зрения: даже если бы подобного запрета и не существовало, труд­но представить себе, во что надо было бы переходить, какие идеи в этом случае необходимо было бы усвоить. Слишком уж много­лик и разносторонен индуизм, слишком разным богам поклоня­ются его приверженцы, слишком ясно, что вместо привычной нам схемы — люди составляют единую общину потому, что у них общие убеждения, здесь действует иная, более того, прямо проти­воположная — жители Индии издревле принадлежат к данному сообществу и по этой причине придерживаются одних и тех же правил поведения. Именно правила повседневного человеческого существования определяют границу между своими и чужими. Индусы возносят моления разным божествам, в разных храмах и на разных языках. Нередко такое многообразие принималось европейцами за при­знак веротерпимости. Но сущность его в другом: как давно от­метил один выдающийся исследователь индийских религий (М. Кормак), индуизм основан не на принципе ортодоксии (пра­вильного мнения), а на идее ортопраксии (правильного действия). Блюстителям индуистской традиции, по сути дела, безразлично, что думает рядовой верующий об устройстве Вселенной, о богах и героях. Но горе ему, если он вольно или невольно отклонится в своем поведении от законов касты, к которой принадлежит! Поистине, тот факт, что индусы называли свою религию просто «дхармой» — «законом», имеет глубокий смысл.

У исследователя все эти обстоятельства вызывают, однако, новые вопросы. Что такое индуизм—религия или явление иного рода? С одной стороны, несомненно, что он включает в себя ре­лигиозные культы и представления, а с другой — что далеко не только они составляют «несущие конструкции» этого причудли­вого здания. Здесь же мы обнаруживаем и то, что, по западным меркам, не относится к области религии: семейные обычаи, пра­вовые нормы, философские учения. И все это образует удиви­тельный синтез, в котором трудно отличить один элемент от другого: правила жертвоприношений плавно переходят в рассуж­дения о собственности на землю, а взаимоотношения между людьми, принадлежащими к различным кастам, регулируются с помощью ритуальных наставлений. Но проблема этим не исчер­пывается: если даже согласиться с тем, что индуизм — в первую очередь религия, то возникает другой вопрос: одна это религия или несколько? И, наконец, помимо «количественной» пробле­мы, нельзя не заметить и «качественной»: какой характер носит эта религия (или религии)? Следует ли отнести индуизм к миро­вым религиям, или это религия национальная? Первое утвержде­ние явно выглядит сомнительным после того, что было сказано о невозможности перехода в индуизм «извне». Но едва ли можно назвать эту религию «национальной» в самом расширительном смысле этого слова: нет народа индусов, приверженцы индуизма относятся (если применять к ним европейские понятия) к разным национальностям, языковым общностям, культурам. Если что-то и объединяет их, то в первую очередь именно сознание своей при­надлежности к индуистской традиции. Жизнеспособность индуистской религии зачастую объясняют ее готовностью признать едва ли не любые верования вполне со­вместимыми с «верой отцов» и истолковать их как частные случаи или, лучше сказать, как местные разновидности основных индуи­стских культов. Действительно, ученые брахманы немало преуспе­ли в искусстве обнаруживать родственные связи между богами, в честь которых издревле возводятся храмы по всей Индии, и дере­венскими идолами, никому не известными — стоит лишь выйти за околицу. Но не стоит забывать и о том, что такое стремление не было чуждо и другим индийским традициям — и прежде всего буд­дизму. Результаты, однако, оказались прямо противоположными: открытость буддизма стала одной из главных причин великого поражения, которое потерпели в Индии приверженцы Шакья-муни, — следы, сохранившиеся со времени расцвета буддизма, заметны сегодня только историкам; многокрасочная стихия мест­ных культов поглотила учение Просветленного и растворила его в себе. Индуистская же традиция сумела эту стихию обуздать. Гибкость и податливость стали для нее источником не слабости, а силы. А потому невозможно не задаться вопросом: что представ­ляет собой глубинная структура индуизма, обычно скрытая от по­стороннего взгляда, из каких жестких правил состоит грамматика этого языка, на котором оказалось возможным сказать так много?

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: