КЛАССИФИКАЦИЯ ЦЕЛЕВЫХ 4 страница

Все S суть Р.

Общеотрицательное суждение — это суждение, которое является одновременно и общим, и отрицательным. Например, Ни одна собака не является птицей. Формула общеотрицательного суждения:

Никакое S не есть Р.

Частноутвердительное суждение — это суждение, которое одновременно является и частным, и утвердительным. Например, В некоторых лесах водятся медведи. Формула частноутвердительного суждения:

Некоторые S суть Р.

Частноотрицательное суждение — это суждение, которое одновременно является и частным, и отрицательным. Например, Некоторые дети не знают своих родителей. Формула частноотрицательного суж­дения:

Некоторые S не суть Р.

Возвращаясь к реализации закона исключенного третьего, следует обратить внимание на одну особенность. Кажется, что ложное общеутвердительное суждение легче опровергнуть с помощью общеотрицатель­ного суждения. На самом деле — это не так. Когда требуется доказать, что, например, утверждение Все выпускники этой гимназии получили ат­тестаты зрелости с отличием ложно, то достаточно обосновать истин­ность частноотрицательного суждения: Некоторые выпускники этой гим­назии не получили аттестата зрелости с отличием. В самом деле, если доказано, что хоть один случай (в данном примере — выпускник) не под­ходит под общее правило, то этого достаточно для доказательства лож­ности общего суждения.

Важно понять, что закон исключенного третьего применим только к противоречащим понятиям, к тем, для которых не существует средне­го значения; следовательно, он не применим к категориям хорошо/пло­хо, высоко/низко, горячо/холодно, много/мало и т.д. Кроме того, он неприменим в тех случаях, когда субъект по объему является более широким понятием, чем предикат. Так, например, можно ли назвать человека вообще женщиной? В данном случае положительный и отрицательный ответы будут ложными. Человек вообще может быть женщиной, но может и не быть таковой.

Очевидно, что существуют тезисы, в принципе недоказуемые, например невозможно аргументировать тезис Хорошо бы поехать отдыхать, а также хорошо остаться дома. Этот тезис доказать невозможно, потому что внутренняя структура его такова: поехать и не поехать (ведь остаться дома ₌ не поехать). Это внутренне противоречивая струк­тура. А внутренне противоречивая структура, с логической точки зрения, как было показано, вообще доказана быть не может. Поэтому, когда нас просят доказать или объяснить нечто, внутренне противоречивое, следует заявить об этой противоречивости и от доказательства отка­заться. В подобной ситуации могут быть высказаны только некоторые соображения по поводу проблемы, не более. К сожалению, не каждый человек и не в каждой ситуации способен оценить текст с точки зрения наличия в нем внутренней противоречивости. Это требует и трениров­ки, и особых интеллектуальных данных, потому что внутренняя противоречивость не всегда выглядит как противопоставление да — нет. Это может быть сложный текст, внутренняя противоречивость которого выясняется после специального интеллектуального анализа, что очень часто встречается, например в науке. Тут необходим специальный ло­гический анализ.

Итак, внутренне противоречивый тезис доказан быть не может. Рассмотрим в этой связи примеры текстов, безусловно, внутренне противоречивых, но представляющихся, тем не менее, вполне осмысленными.

1. Один критянин сказал, что все критяне — лжецы.

В первом примере, если критянин сказал правду, то он обманул, а если он обманул, то он сказал правду. Во втором примере, если высказывание неверно, тогда оно истинно, а если оно верно, тогда оно лож­но. Аналогично устроен следующий текст:

3. Когда крокодил похитил у одной матери дитя и она стала просить, чтобы он отдал ей похищенное дитя, крокодил обещал ей испол­нить ее просьбу, если она скажет правду.

— Однако же, — отвечала мать, — ты не возвратишь мне дитя.

— Значит, я не должен возвращать тебе твое дитя, — отвечал, в свою очередь, крокодил, — сказала ли ты правду или нет. Если ты сказала правду, то я не должен, по твоим же словам, возвращать его тебе: иначе бы ты сказала неправду. Если же ты сказала неправду, то я также не должен возвращать тебе дитя, потому что в таком случае, т. е. сказав­ши неправду, ты не выполнила условие.

Рассмотренные тексты являются классическими примерами так называемых логических парадоксов (греч. parádoxes — неожиданный, странный), известных еще со времен античности. Под парадоксом понимается неожиданное, необычное, странное высказывание, резко расходящееся, по видимости или действительно, с общепринятым мнени­ем или даже со здравым смыслом, хотя формально-логически оно пра­вильно. Рассмотрим еще один известный парадокс древнегреческого мыслителя Зенона Элейского "Ахиллес и черепаха": "Быстроногий Ахилл никогда не может догнать самого маленького животного — черепаху, так как при условии одновременного начала их движения в момент появления Ахилла на месте черепахи черепаха уже уползет на 1/10 этого расстояния, и когда Ахилл пройдет эту 1/10, черепаха уползет вперед еще на 1/100 и т.д. во всех отдельных точках пути дви­жения. Поскольку этот процесс деления пути не имеет конца, постоль­ку Ахилл никогда не настигнет черепаху". Получается неожиданное высказывание, резко расходящееся с общепринятым мнением и прак­тикой, так как в жизни Ахилл, конечно, догонит черепаху. Этот парадокс входит в число так называемых апорий (греч. ароríа — безвыходность) — трудноразрешимых логических затруднений.

В логике парадоксы входят в более широкий класс рассуждений, приводящих к взаимоисключающим результатам, которые в равной мере доказуемы и которые нельзя отнести ни к числу истинных, ни к числу ложных. Такие рассуждения называются антиномиями (лат. and — против, nomos — закон). Апории также входят в класс антиномий.

Учение об антиномиях было развито Кантом, называвшим антиномиями те противоречия, в которые необходимо попадает разум при попытке дать ответ на метафизические вопросы о мире как целом, ибо в этом случае разум пытается выйти за пределы непосредственного чувственного опыта и познать "вещи в себе". В данном случае возни­кают такие антиномии:

1) мир имеет начало во времени и ограничен в пространстве — мир не имеет начала и не ограничен в пространстве;

2) все в мире состоит из простого (неделимого) — нет в мире ниче­го простого, все сложно;

3) в мире существуют свободные причины — нет никакой свобо­ды, т.е. все необходимо;

4) в ряду мировых причин есть некое необходимое существо — в этом ряду нет ничего необходимого, все случайно.

Учением об антиномиях Кант выявил тот важнейший факт, что человеческому мышлению присуши противоречия. Например, в первой антиномии отражено диалектическое противоречие конечного и бесконечного, во второй антиномии — прерывного и непрерывного и т.д.

Известно, что антиномии (и парадоксы, в частности) доставили мно­го труда древним и современным математикам, логикам и философам, пытавшимся с помощью тех или иных методов преодолеть соответствующие противоречия. Однако на протяжении веков они не могли быть объяснены с логической точки зрения. Только в XX веке выдающийся английский философ и логик Бертран Рассел наметил путь объяснения этих случаев.

Рассел заметил, что можно говорить о 1) множестве (классе) объек­тов (например, множестве звезд или людей), но можно рассматривать и 2) множество (класс) множеств объектов. Что касается первого множе­ства, то оно не является членом самого себя, так как множество звезд не есть звезда, а множество людей не есть человек. "Никто не будет утвер­ждать о классе людей, что это человек. Перед нами класс, который не принадлежит самому себе. Я говорю, что нечто принадлежит какому-то классу, когда <оно> подходит под понятие, объем которого есть класс", — писал Рассел. Это впрямую относится к парадоксу Эвбулида "Куча": "Одно зерно кучи не составляет; прибавив еще одно зерно, кучи не получишь; как же получить кучу, прибавляя каждый раз по одному зерну, из которых ни одно не составляет кучи?"

Такое множество, которое не является членом самого себя, называ­ется собственным множеством. Что же касается второго множества, то оно является членом самого себя (например, множество множеств спис­ков есть список). Такое множество называется несобственным множе­ством. Допустим, нам требуется составить множество всех собственных множеств (М). Возникает вопрос: каково это множество — собственное или несобственное? Если М является собственным множеством, т.е. не является элементом самого себя, мы должны включить его в М (по оп­ределению собственного множества). Но включение его в М превратит его в несобственное, и потому оно должно быть исключено из М. Пред­положим теперь, что М — несобственное множество. Тогда оно должно быть исключено из М, т.е. оно должно принадлежать к числу множеств, не содержащих себя в качестве элемента, т.е. оно станет собственным множеством. Однако как собственное множество оно должно быть включено в М. Оба противоречащих друг другу допущения приводят к противоречию.

Парадокс Рассела может быть проиллюстрирован самыми разны­ми примерами. Приведем еще один.

Каждый муниципалитет в Голландии может иметь мэра, и два разных муниципалитета не могут иметь одного и того же мэра. Иногда оказывается, что мэр не проживает в своем муниципалитете. Допустим, что издан закон, по которому некоторая территория S выделяется исключительно для таких мэров, которые не живут в своих муниципалитетах, и предписывающий всем этим мэрам поселиться на этой территории. Допустим далее, что этих мэров оказалось столько, что S образует муниципалитет. Где должен проживать мэр S? Получается, что мэр муниципалитета S не может проживать ни в своем муниципалитете, ни вне его. В са­мом деле, если он захочет жить в своем муниципалитете, то по закону его удалят из его муниципалитета, ибо в этом муниципалитете имеют право жить лишь мэры, которые не проживают в своих муниципалитетах. А закон требует: если мэр S не проживает в муниципалитете S, то он должен проживать в муниципалитете S. Получается неразрешимое противоречие.

Парадоксы Рассела поразили философов и математиков, так как они затрагивали основы не только теории множеств, но и собственно формальной логики, поскольку поставили под сомнение закон исключенного третьего, допустив возможность истинности A и н е-А. Преодо­ление кризиса наметилось через осознание языкового способа выраже­ния как некорректного. Рассел писал: "Язык не может быть таким уни­версальным, чтобы допустить высказывания обо всех элементах некоторого множества, если совокупность множества не была предварительно точно определена и завершена. То есть высказывание обо всех эле­ментах множества не может быть одним из элементов этого множества, высказывание о "целом" может быть правомочным только "извне" этого целого". Не соблюдая этого запрета, мы получим высказывание не лож­ное, а просто лишенное смысла. Именно эти бессмыслицы лежат в осно­ве так называемого логического круга в рассуждении, ведущего к пара­доксам. С целью избежания опасностей порочных кругов Рассел пред­ложил разделение univers du discours на "типы": индивидов, множеств индивидов, отношения между индивидами, отношения между множе­ствами индивидов и др. "Типы" соответствующим образом закодиро­ваны, что позволяет различать их и ограничивает, таким образом, воз­можность неправильного их употребления, ведущего к парадоксам. При неправильной подстановке аргумента функция становится бессмыслицей, а это означает, что некоторые подстановки на основании языковых запретов теории типов лишены смысла. Теория типов есть результат изучения языка логических высказываний и установления на этой основе определенной иерархии из предметов и названий этих предме­тов.

Во втором парадоксе ("Квадрат") высказывание говорит само про себя, т.е. является элементом множества (в данном случае — одноэле­ментного), о котором говорит. Таким образом, оно оказывается соб­ственным множеством (что, естественно, приводит к глобальному про­тиворечию).

Следует разделить язык-объект и язык описания, который получил название метаязыка (греч. meta — после). Метаязык — это язык, на основе которого происходит исследование какого-либо другого языка (языка-объекта), его структуры.

В учебнике русского языка, написанном для англичан, есть русский текст и английский. Русский текст — это примеры, а английский текст — объяснение этих примеров. Русский текст в этом учебнике — язык-объект, это тот язык, который изучается, а английский текст в этом учеб­нике — это метаязык, язык для описания исходного языка-объекта, а именно русского. В одном и том же учебнике могут быть совмещены язык-объект и метаязык (язык описания). Это учебник русского языка для русских, где примеры (язык-объект) даны, скажем, одним шрифтом, а объяснения к этим примерам (метаязык) даны другим шрифтом, или примеры даны в кавычках, а объяснения к ним, естественно, без кавы­чек:

Маша любит Петю (язык-объект).

Любит (язык-объект) — это глагол в настоящем времени, в 3-м лице, в единственном числе (метаязык).

И парадокс "Квадрат", и парадокс "Критянин" основаны на смешении языка и метаязыка в одном тексте.

Аналогичная ситуации лежит и в основе парадоксов следующего типа. Слово "Heterologisch" (нем.) означает разнологический. Гетерологичный — слово, обозначающее определенное качество, которым само это слово не обладает. Если само это слово гетерологично, то оно негетерологично, и наоборот. Слово "long" (англ.) означает "длинный", а само этим качеством не обладает: оно короткое. Этот пример ясно по­казывает смешение языка (обозначение длины чего-либо) и метаязыка (длины самого слова).

В речи на уровне единого текста совмещение языка и метаязыка недопустимо: это структуры, находящиеся в разных плоскостях. Их смешение приводит к появлению тезисов — парадоксов, от которых и язык, и наука должны освободиться.

Следует однако понять, что различение в речи языка-объекта и метаязыка часто оказывается затруднительным и требует специальных интеллектуальных усилий говорящего, поскольку язык-объект и мета­язык обычно строятся на основе тех же элементов, т.е. имеют единую (тождественную) субстанцию.

В реальных текстах элементы языка-объекта и метаязыка произвольным образом перемешаны, а для того чтобы исследовать, проанализи­ровать или описать язык L ₁ мы нуждаемся в языке L ₂, чтобы сформули­ровать результаты нашего исследования языка L ₁ или правила исполь­зования L ₁. Это тем более верно для теории перевода, имеющей дело по крайней мере с двумя языками. Теперь предположим, что у нас не два языка, а три (русский, немецкий, французский), и мы сначала истолковываем немецкое выражение средствами русского языка, а затем рус­ское выражение средствами французского. Таким образом, один из языков может быть промежуточным или, как говорят в теории перевода, языком-посредником.

Язык-посредник необязательно может быть языком в обычном смысле слова, т.е. естественным языком. Им может быть любая знако­вая система, т.е. любая система символов при условии, что эти символы поставлены в соответствие со словами переводимого текста.

Можно выделить четыре типа языков-посредников:

1) один из естественных языков (но это невыгодно, так как естественные языки характеризуются высокой степенью многозначности);

2) стандартизованный и упрощенный естественный язык;

3) искусственный международный язык (типа эсперанто или интерлингвы);

4) язык, специально построенный для этой цели.

При конструкции такого языка могут быть предложены два подхо­да:

а) этот язык строится именно как язык со своим словарем и своей грамматикой, т.е. является еще одним искусственным языком;

б) в качестве языка-посредника берется абстрактная сетка соответствий между элементарными единицами смысла ("семантическими мно­жителями") и набор универсальных синтаксических отношений, годный для всех языков.

В любых рассуждениях о переводе факты двух языков сравнивают­ся явно или неявно с какой-нибудь третьей системой, будь то мысли, выраженные в тексте, — на одном полюсе, или абстрактная сетка соответствий между единицами двух языков, как она строится при машинном переводе, — на другом полюсе. Тем самым некоторый язык-посред­ник присутствует всегда, и поэтому очень трудно построить теорию, в которой бы это понятие не использовалось.

Глава 13

АРГУМЕНТАЦИЯ

Все существующее имеет достаточное основание для своего существования.

Лейбниц

Аргументом (лат. argumentum — логический довод, основание, доказательство) называется мысль или положение, которое использу­ется для доказательства истинности или ложности тезиса. К аргументу предъявляются определенные требования.

Первое требование совпадает с требованием, предъявляемым к тезису: аргумент должен быть истинным. И точно так же, как в случае с тезисом, эта истинность носит не абсолютный, а относительный харак­тер. Речь идет о вере говорящего в истинность аргумента. Только в дан­ном случае в отличие от тезиса эта вера должна быть разделена и слу­шающим тоже. Оба собеседника должны признавать истинность аргу­мента. Важно понять, что, если один из речевых коммуникантов, а имен­но слушающий, не признает истинность аргумента, этот аргумент не может быть использован для доказательства тезиса, что встречается до­статочно часто.

Если для доказательства мысли приводится положение, которое кажется говорящему очевидным, а слушающий с ним не согласен, это положение (аргумент) само превращается в тезис, и приходится в первую очередь доказывать его истинность как промежуточного тезиса и толь­ко после этого переходить к аргументации первоначального тезиса. Говорящий часто этого не делает, и поэтому доказательство не получа­ется. Эта ситуация крайне частая, впрямую никем не замечаемая. Начи­ная аргументировать тезис и приводя первый аргумент, следует спро­сить: "С этим вы согласны?" По ходу доказательства разумно на каж­дом новом логическом этапе задавать вашему речевому оппоненту этот вопрос, чтобы он подтверждал промежуточный уровень согласия. Осо­бенно удачно это применяется в полемике, когда речевому оппоненту (тому, кто имеет противоположную точку зрения) приводят в качестве аргументов некоторые очевидные положения, с которыми он не может не согласиться, и когда он с ними соглашается, делают один мощный логический шаг (демонстрация) — переход к самому тезису, и человеку ничего не остается, как признать свое интеллектуальное поражение.

Логико-речевая ошибка в доказательстве, связанная с тем, что в качестве аргумента, подтверждающего тезис, приводится такое положение, которое, хотя и не является заведомо ложным, однако само нуж­дается в доказательстве, называется "предвосхищением основания" (лат. petitio principii). Еще древнеиндийские логики знали логико-речевую ошибку "Siddha-sadhya", когда доказательство само нуждается в том, чтобы его доказали. М.В. Ломоносов приводит пример этой ошибки в рассуждениях физиков, доказывающих теорему о том, что "количество материи следует определить по весу". Вся сила этого доказательства, по Ломоносову, основывалась на опытах со столкновением тел, обра­зующих маятники. Для опытов брались или однородные тела разной величины, или же разнородные тела. М.В. Ломоносов согласен с тем, что для первого случая теорема истинна и доказательство убедитель­но. Но что касается второго случая, когда в качестве маятников ис­пользовались разнородные тела, то о нем М.В. Ломоносов писал: "Во втором же окажется, что он [И. Ньютон] определял количество веще­ства в разнородных телах, которые он брал для опытов по их весу и принимал за истину то, что следовало доказать". Если при аргумента­ции в речи выясняется, что один из доводов оказался для слушающих промежуточным тезисом, поведение говорящего должно быть разным в зависимости от коммуникативной ситуации. Если речь гомилетическая, т.е. продолжающаяся (см. выше), следует потратить время на до­казательство этого промежуточного тезиса, а только потом возвращаться к доказательству искомого тезиса. Если это речь ораторическая, т.е. однократная, ограниченная во времени, можно: 1) призвать слушаю­щих поверить вам "на слово" — это возможно только при условии, если в данной аудитории был сформирован ваш личностный авторитет до начала речи (например, если вы человек популярный, пользующийся заслуженной высокой репутацией у публики); 2) сослаться на автори­тетное (для ваших слушателей) лицо, верящее в истинность данного аргумента (см. ниже "апелляция к человеку"). Если ни одно из этих двух условий не может быть выполнено, речь, скорее всего, окажется проигранной. Поэтому так важно, готовя аргументацию, проанали­зировать, в какой мере она будет воспринята как истинная именно теми людьми (с учетом их эрудиции, социальной ориентации, профессиональ­ной принадлежности и т.д.), которые будут вас слушать.

Еще раз следует повторить, что истинность аргумента не абсолют­на, а условна. В качестве простейшего примера речевого доказатель­ства был приведен античный силлогизм: "Все люди смертны. Сократ — человек. Следовательно, Сократ смертен".

Первый аргумент — общий: "Все люди смертны". Он, на первый взгляд, не вызывает сомнений. Тем не менее очевидно, что никто не может стопроцентно утверждать, что это положение верно. Во-первых, никто не наблюдал индивидуальные судьбы всех людей. Во-вторых, никто не наблюдал ни одной судьбы человека, который сегодня еще не рожден. Никто не знает наверное, как будет строиться его жизнь во Вселенной или на Земле. В-третьих, в соответствии с довольно много­численными философскими и религиозными теориями (например, буд­дизмом), человеческая душа переселяется в другую плоть и существу­ет на Земле много дольше, чем мы предполагаем. А почему бы и не веч­но? Под человеком свойственно понимать его духовность, которая включена в плоти. Если дух покидает плоть, человека называют сло­вом "труп" или "тело" — это уже не человек, что достаточно хорошо отражено в нашем сознании. Если духовность, или душа, или дух после физического исчезновения тела переселяется в другую плоть, то, с этой точки зрения, человек не умирает. И так может с ним происхо­дить бесконечно: он проживает множество разных жизней в разной плоти. Существуют специальные исследования, которые объясняют вам, кем вы были в прошлой жизни (правда, не сообщают, кем вы будете в следующей). Сегодня наука не имеет аргументов для опровержения этой концепции. Таким образом, мысль о том, что все люди смертны, неочевидна, хотя большинство людей ее разделяет. Только в отношении последних данную посылку можно использовать в качестве аргумента для доказательства тезиса "Сократ смертен". Вторая посылка (второй аргумент) звучит так: "Сократ — человек". В отношении этой посылки тоже могут быть предложены возражения. Кто запрещает сказать, что человек такого выдающегося ума вряд ли, вообще, человек? Может быть, он наполовину — человек, а наполовину — сын олимпийского бога? Эту мысль нелегко опровергнуть. Таким образом, с точки зрения абсолютной истины, ни один аргумент не кажется стопроцентным. И это есть благо, поскольку, если бы существовали полностью истинные аргументы, человеческое сознание лишено было бы творчества, оно развивалось бы крайне медленно, если бы вообще развивалось. Скорее всего, сознание превратилось бы в систему абсолютных истин, т.е. ста­ло бы догматическим (см. ниже). Скажем только, что догматическое сознание приводит к интеллектуальному распаду. С социальной точки зрения этот феномен можно было наблюдать в нашей стране во второй половине советского периода, когда долгое пребывание в условиях дог­матического мышления привело к массовой интеллектуальной дегра­дации. Догматическое сознание крайне пагубно для человеческого интеллекта, который по своей природе диалектичен. Интеллект так уст­роен, что имеет внутренний стимул к саморазвитию. Все, что ограни­чивает саморазвитие, для интеллекта пагубно. О каком движении впе­ред может идти речь в условиях абсолютной истины? Ни о каком, ведь конечная точка в размышлениях уже достигнута. Это важно понимать, приступая к аргументации.

Как это ни парадоксально, все сказанное об аргументе распространяется и на такое явление, как факт. Факт — это действительное, т.e. достоверное событие[11].

Достоверное событие есть элемент внешнего мира, который интерпретируется человеком с известной мерой погрешности. Это означает, что, даже если вы очевидец факта, если он произошел на ваших гла­зах, это еще не значит, что вы способны его правильно и адекватно интерпретировать. Это научное положение обычно плохо понимается на бытовом уровне, однако давно учитывается, скажем, в юриспруденции. Каждый процесс, каждое следствие на протяжении веков сталкивается с одной и той же трудностью: несколько человек наблюдали одно и то же событие, их просят дать показания, у них нет никаких внутренних оснований, никакой мотивации давать ложные показания, и, с их точки зрения, они дают истинные показания, но показания при этом р а з н ы е. И как потом использовать эти показания, какое из них принимать за достоверное, а какое нет, непонятно — они только запутывают след­ствие. Положим, пять человек наблюдали, как один другого ударил ножом, и пять человек дают разные описания того, что они наблюдали, иногда прямо противоположные. Один увидел рассчитанный, точный удар; другой — угрозу ножом с последующим несчастным случаем из-за неверного движения жертвы; третий — превышение необходимых пределов самообороны преступника; четвертый — предварительное доведение жертвой преступника до состояния аффекта и невменяемос­ти; пятый — попытку самоубийства, совершенную жертвой. Что это означает? Это еще раз подтверждает, что анализаторы со значительной мерой погрешности воспринимают действительность, тем более что угол зрения, т.е. точка видимости в рассматриваемой ситуации, обычно разный. Затем в мозгу происходит перекодирование того зрительного или звукового образа, который зафиксировали анализаторы (переко­дирование тоже происходит с большими погрешностями), а потом на это накладываются погрешности памяти и индивидуальные ассоциации, связанные не с этим событием, а с чем-то, ассоциативно сходным в лич­ной жизни свидетеля, и описания событий оказываются несовпадаю­щими. Например, если преступник внешне представлял собой тип, фи­зиологически неприятный свидетелю, показания обязательно окажутся более жесткими. В качестве примера можно привести внутреннее негативное отношение людей, основанное на этническом различии, что является серьезной проблемой в многонациональных государствах. Пред­положим, свидетелями некоторого криминального поступка, произо­шедшего между белым и негром, являются люди разного цвета кожи. Как правило, они дают разные показания, даже если к инциденту ника­кого отношения не имеют и у них нет оснований для дезинформации. Человек с этим ничего сделать не может, он действительно так увидел событие: его восприятие, в частности связанное с этническим неудоволь­ствием, на бессознательном уровне определяет его оценку события. Это одна из причин распространенного бытового мнения о том, что во мно­гих бедах страны виноваты люди какой-то определенной национально­сти. Имеется в виду мнение отдельных людей, которое основано на том же феномене: человек, оценивая что-то негативное, произошедшее с другим человеком или с целым обществом, искренне верит в то, что он нашел источник этой беды. Как он его ищет? В соответствии с бессозна­тельным негативным отношением к людям определенной националь­ности, с неприятием чего-то инородного в религиозном, в этническом, в культурологическом отношении, в системе привычек, в манере себя вести и даже во внешности. Надо понять, что можно обвинять людей в неприязни к другой нации, в расизме, и с социальной точки зрения это обвинение совершенно оправданно, но с психологической точки зре­ния человека в этом обвинять нельзя, потому что он не властен над своим бессознательным. Это факт внутреннего чувства вины человека, ощущения собственной греховности. А в принципе разве можно обви­нять человека в том, что он, скажем, любит блондинов и не любит брю­нетов? Нельзя. Другое дело, что на эмоциях подобного рода не может быть построена социальная, политическая программа общества, кото­рая в этом случае приводит к преступлению, называемому нацизмом. Индивидуальная же реакция одного человека на другого не подлежит оценке с внешней стороны, она подлежит только внутренней само­оценке.

Итак, свидетельские показания, данные, казалось бы, совершен­но непредвзятым человеком, часто оказываются необъективными. А так как свидетельские показания и факты вообще часто используют­ся в доказательстве, то, анализируя аргументацию, следует помнить о возможной мере существующей в ней информационной погрешнос­ти. Тем не менее, если человек является очевидцем, обычно к его мне­нию можно прислушаться, но с известной мерой внутренней осторож­ности и недоверия.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: