КНЯЖНИН. НИКОЛЕВ КАПНИСТ 4 страница

Что с кривды пошлиной карманы начинил;

Что он законами лишь беззаконье удит;

(Показывая, будто считает деньги.)

И без наличного довода дел не судит.

Однако хоть и сам всей пятерней берет,

Но вящую его супруга дань дерет:

Съестное, питейцо, пред нею нет чужего;

И только что твердит: даянье всяко благо.

Прямиков

Вот на! возможно ль быть? А Члены?

Добров

Все одно;

У них все на один салтык заведено;

Один Член вечно пьян и протрезвенья нету;

Так тут какому быть уж путному совету?

Товарищ же его до травли русаков

Охотник страшный: с ним со сворой добрых псов

И сшедшую с небес доехать правду можно.

Прямиков

А Заседатели?

Добров

Когда, сказать не ложно,

В одном из них души хотя немножко знать;

Так что ж? лих та беда, что не горазд читать,

Писать и поготовь, а на словах заика;

И так, хотя б и рад, помеха лих велика.

Другой себя к игре так страстно пристрастил,

Что душу бы свою на карту посадил.

В суде по Чермному с ним фараон гуляет,

И у журналов он углы лишь загибает.

Прямиков А Прокурор? ужли и он...

Добров

О! Прокурор,

Чтоб в рифму мне сказать, существеннейший вор.

Вот прямо в точности всевидящее око:

Где плохо что лежит, там метит он далеко.

Не цапнет лишь того, чего недосягнет.

За праведный донос, за ложный он берет;

Щечит за пропуск дел, за голос, предложенья,

За разрешение решимого сомненья,

За поздний в суд приход, за пропущенный срок,

И даже он дерет с колодников оброк...

В дальнейшем ходе комедии это описание судебных дельцов подтверждается полностью. Необычайно сильны две центральные сцены ее: пирушка чиновников в III действии и судебное «заседание» в V действии. Вакханалия взяток, невежества, безобразного хамства, полного презрения к закону, упоение своей безнаказанностью, – все это раскрывается в вопиющих чертах, когда чиновники, упившись «дареным» вином, распоясываются и цинично щеголяют своим безобразием. И вот когда пьянство в разгаре, прокурор Хватайко запевает песенку, а все его сотоварищи по узаконенному грабежу подпевают. Эта песенка стала знаменитой; вот ее начало и припев:

Бери, большой тут нет науки;

Бери, что только можно взять;

На что ж привешены нам руки,

Как не на то, чтоб брать?

(Все повторяют):

Брать, брать, брать*.

* Примечательно, что А.Н. Островский заставляет своего Жадова в «Доходном месте» петь эту песенку ябедников из комедии Капниста; для него эта песня – символ старого чиновничества.

Любопытно, что первоначально это место комедии было несколько иным – и не менее остросатирическим. Когда чинуши упились и их безобразие дошло до предела, хозяин, председатель палаты, приказал петь своей дочери, воспитанной в Москве идеальной девице; и вот эта девица пела, среди пьянства и разгула варваров, грабящих отечество, пела то, чему ее научили в столице, умильную похвальную оду Екатерине II. Контраст слов песни и окружающего должен был произвести эффект необыкновенно сильный. При этом судьи подхватывали последние слова такой «отсебятиной»:

Помути, господь, народ,

Да накорми воевод!*.

* Куцевич Г. З. «Ябеда» В.В. Капниста//Изв. отд. русск. яз. и слов. Академии наук. Т. XI. Кн. 3. 1906.

Когда это было написано, была жива Екатерина; после ее смерти оставить текст в таком виде было невозможно; заменить оду Екатерине одой Павлу Капнист не решился. Появилась песня Хватайки.

Не менее злую сатиру представляет сцена суда, когда перед зрителем раскрывается воочию картина наглого беззакония, осуществляемого с величайшим спокойствием и даже с каким-то безразличием. И эта сцена пересыпана рядом живых деталей, вызывающих и смех, и негодование.

Действие «Ябеды» происходит в провинциальном городе; но картина произвола и развращения бюрократического аппарата, заключенная в комедии, построена как типическая. Судебная палата, изображенная в «Ябеде», – образ всей администрации, всего суда, всего российского императорского правительственного аппарата в целом. В этом прежде всего сила комедий Капниста, и этим она предсказывает «Ревизора», с которым имеет и в других отношениях некоторые общие черты.

Капнист вполне отдает себе отчет в типичности изображаемых им судейских нравов; отдавали себе в этом отчет и правительственные лица, и сам царь Павел, запретивший пьесу. Капнист знает, что бюрократизм и произвол расцветают безнаказанно, что практика властей делает их не случайностью, а неизбежной особенностью режима. Характерен в этом отношении конец комедии. Действующие лица комедии вовсе не считают, что решение сената об отдаче членов гражданского суда под суд уголовной палаты – нечто опасное: «Авось-либо и все нам с рук сойдет слегка», – говорит служанка Анна, а умный Добров поясняет:

Впрямь: моет, говорят, ведь, руку де рука;

А с уголовною гражданская палата

Ей-ей частехонько живет за панибрата;

Не то, при торжестве уже каком ни есть

Под милостивый вас подвинут манифест.

И в заключение Анна заявляет, что и на худой конец награбленное останется у грабителя; худшее, что угрожало взяточникам, по практике эпохи, – это ошельмо-вание, насильственная отставка, но с сохранением «благоприобретенного» имения; «лозунг» взяточников, заканчивающий комедию, таков:

Жить ябедой и тем: что взято, то и свято.

Впрочем, несмотря на всю эту, столь острую, постановку вопроса, сам Капнист не имеет в виду потрясать основы российского государственного строя. Он против бюрократического режима, но социальные основы дворянской монархии для него святы. «Законы святы, но исполнители – лихие супостаты», – вот известная формула, предложенная Капнистом в «Ябеде». Тем не менее сила его сатиры была так велика, что жало ее – для зрителя – направлялось именно против всего строя в целом.

Как и две комедии Княжнина, «Ябеда» написана в стихах; Капнист хотел поднять этим значение своей пьесы, поскольку именно большая пятиактная комедия в стихах воспринималась в классической традиции как жанр более серьезный, более ответственный в идейном смысле, чем небольшая прозаическая комедия. Капнист выдерживает в «Ябеде» правила и каноны классицизма самым тщательным образом. Впрочем, он истолковывает эти каноны не совсем так, как они применялись во Франции в пору развитого классицизма, а скорее ближе к тому, как они оформились в комедиях Княжнина. «Ябеда» – не «комедия характеров» и совсем не «комедия интриги». Это комедия социальная; ее задача – пропагандировать политическую мысль, показав не отдельного типического человека, зараженного таким-то пороком, а показав типическую среду. И в этом отношении Капнист следует не столько буржуазной драматургии Запада, сколько традиции, уже созданной Фонвизиным, определившим тип русской драматической сатиры на много десятилетий вперед. У Капниста, как у Фонвизина, на сцену проникает быт. Собирательные «массовые» сцены, вроде судейской пирушки, чрезвычайно показательны в этом смысле. Мотив судебного заседания на сцене не в первый раз введен в комедию Капнистом; мы найдем его и у Расина («Сутяги»), и у Сумарокова («Чудовищи»); но у обоих классиков, и русского, и французского, на сцене не подлинный суд, а лишь буффонада, пародия суда. Наоборот, у Веревкина в пьесе «Так и должно» (1773) уже налицо сатирическое изображение настоящего суда; но эта пьеса – сентиментальная драма, один из первых опытов усвоения западных веяний раннего реализма,в русской литературе. И у Капниста в «Ябеде» мы усматриваем возникновение реалистических элементов и тенденций в сатирическом течении русского классицизма.

К н я ж н и н Я. Б. Сочинения. Т. I–II, СПб., 1847–1848.

Княжнин Я. Б. Вадим Новгородский/Предисл. В. Саводника. М., 1914.

ГалаховА. О сочинениях Княжнина//0течественные Записки. № 4–12. 1850.

С т о ю н и и В. Я. Княжнин-писатель//Исторический Вестник. № 7, 8, 10. 1881.

Веселовский Ю. Я.Б. Княжнин. М.

Габель М.А. Литературное наследство Я.Б. Княжнина//Литературное наследство. № 9–

10. 1933.

Гудзи и Н. К. Об идеологии Княжнина//Литературное наследство. № 19–21. 1935.

Ч е б ы ш е в А; А. Н.П. Николев. Воронеж, 1891;

Кадлубовский А. П. Николев и трагедии Вольтера//Изв. отд. русск. языка и словесн.

Акад. наук. Т. I. 1907.

Капнист В. В. Сочинения. СПб., 1849.

Кунцевич Г.З. «Ябеда» В.В. Капниста//Изв. отд. русск. яз. и лит. Акад. наук. Т. III. 1906.

ДЕРЖАВИН

БОЛЬШОЙ идейный подъем 1780–1790-х годов, связанный с политическими событиями этого времени в России, на Западе и даже в Америке, не только не задушенный реакцией Екатерины II, но еще более радикализированный ею, выразился и в росте политического протеста в либеральном крыле литературы (Фонвизин, Княжнин и др.), и в углублении чисто художественных исканий лучших деятелей русской литературы. В разных участках литературы возникает тяга не только к резкой, решительной постановке политических проблем, но и к поискам методов понимания и изображения конкретной действительности, личности, природы, общества. Освободительная политическая мысль звучала со сцены в трагедиях Княжнина и Николева. Но не меньшее значение имело и то, что освободительная мысль формировала самое отношение к проблемам человека И общества даже у тех лучших представителей русского искусства, которые, казалось бы, чуждались социально-политического радикализма.

«Открытие» личности, требующей свободы для своего человеческого «я», «открытие» реальности индивидуального бытия, попирающего навязанные ему схемы, «открытие» природы, живой и вещественной, окружающей человека, – все это были новые идеи в литературе, соотносимые с теми художественными и философскими тенденциями западной освободительной мысли, которые получили наиболее яркое выражение в творчестве Жан-Жака Руссо. Здесь ставился вопрос о подступах к реализму как передовому мировоззрению в искусстве, о подготовке материалов для него. В этом смысле глубочайшим образом связано с общеевропейскими, и в частности с русскими передовыми течениями мысли конца XVIII столетия, творчество величайшего русского поэта до Пушкина, одного из титанов могучего русского слова, Гаврилы Романовича Державина, сыгравшего огромную роль в освобождении русской литературы от классицизма и формировании элементов будущего реалистического стиля,.

Биография и творческий путь Державина. Родители Гаврилы Романовича Державина (1743–1816) были мелкопоместными дворянами в глухой провинции, в Казанской губернии. «Родовая» среда Державина – это дворянская голь, полунищая, дикая, жадная. Сам Державин писал впоследствии, что отец его «имел за собой, по разделу с пятерыми братьями, крестьян только десять душ, а мать пятьдесят». Когда отец Державина умер (Гавриле в это время было 11 лет), семья. совсем обеднела.

По закону дворянские сыновья обязаны были учиться. И вот Державина стали учить; это было дело сложное, так как кругом царила полнейшай дикость. Мать Державина едва умела писать. Сначала Гаврилу обучал какой-то дьячок или пономарь, нечто вроде фонвизинского Кутейкина; потом мальчик попал вместе с отцом в Оренбург и здесь обучался в школе ссыльного преступника, осужденного на каторжные работы, немца Иосифа Розе; этот Вральман ничего не знал сам, но умел хитро придумывать для своих учеников мучительные наказания. После смерти отца Державина его обучал гарнизонный школьник Лебедев, а затем артиллерии штык-юнкер Полетаев; эти учили главным образом математике, как и полагалось Цыфиркиным, но сами мало что смыслили и толком научить ничему не могли. Наконец в Казани была открыта гимназия, и Державин поступил в нее (1759). Впрочем, в гимназии учили также плохо. Державин отличился в гимназии чертежами и рисунками, сделанными пером; в виде награды он был записан в гвардию. В начале 1762 г. он был вытребован в полк и, не окончив гимназии, отправился в Петербург. Державину было 19 лет; он оказался солдатом Преображенского полка. Он был беден, малообразован, не родовит, не имел никаких связей; он дослужился до первого офицерского чина только через десять лет.

Державин медленно поднимался по служебной лестнице, получая унтер-офицерские чины; в 1772 г. он стал, наконец, офицером, прапорщиком. Ему было двадцать девять лет. В следующем году разразилось пугачевское восстание. Державин поехал подавлять восстание. Когда оно было потоплено в крестьянской крови, он потребовал награды. Но его неуживчивый характер, самоуправство, нежелание считаться ни с кем нажили ему сильных врагов. В конце концов, в 1777 г. Державин был переведен в штатскую службу с чином коллежского советника и ему было дано имение в Белоруссии с тремястами крестьян.

Надо было делать штатскую карьеру. Державин добился личного знакомства с генерал-прокурором Вяземским, вошел в его свиту и устроился на службу в сенат. Он остепенился. Немедленно после поступления в сенат он начал свататься к Екатерине Яковлевне Бастидон, в которую влюбился с первого взгляда; ей было шестнадцать лет, ему тридцать четыре. Свадьба состоялась в 1778 г.

Когда Державин, поссорившись с Вяземским, принужден был уйти со службы из сената (в начале 1784 г.), он получил чин действительного статского советника (т.е. генеральский чин). Карьера была, в сущности, сделана. В это время Державин был уже знаменитостью как поэт.

Он начал писать стихи с юности. В казарме он сочинял письма и прошения для офицеров и солдат и казарменные стишки. Он читал русских и немецких поэтов и пытался подражать им. В 70-х годах он писал уже песни, басни, оды, эпиграммы; все это было еще очень наивно, неумело и в высшей степени подражательно. Это были вирши полуграмотного офицера. Но кое-где уже видны своеобразные, державинские черты, и весь облик поэтической системы уже предсказывает будущего поэта. В 1773 г. Державин впервые выступил в печати – анонимно – с прозаическим переводом с немецкого. В 1776 г. он издал книжечку «Оды, переведенные и сочиненные при горе Читалагае» (в Поволжье, где Державин одно время был во время пугачевского движения).

В конце 70-х годов Державин сблизился с Н.А. Львовым. Львов, Державин, Капнист, Хемницер составили как бы особую литературную дружескую группу. Державин был самым старшим в этом кружке; ему, начинающему поэту, было в 1779 г. тридцать шесть лет. Но они все были более образованны, чем Державин; гениальный поэт учился у своих культурных друзей. Друзья надолго сохранили право контроля над его творчеством, в особенности Львов, отчасти Капнист (Хемницер в 1782 г. уехал в Смирну и умер там через два года). Львов, например, проявлял себя иной раз как решительный судья, весьма вольно обращавшийся с авторским самолюбием Державина. Он переправлял его стихи. Державин принимал часть вариантов Львова, другие отвергал или же сам исправлял стихи иначе, чем Львов, но вследствие его указаний*. Львов был центром всего кружка.

* История текстов Державина освещена в огромных по объему и весьма богатых по материалу (хоть и не всегда абсолютно точных) примечаниях Я. К. Грота к «Сочинениям» Державина, изд. Академии наук (9 томов, СПб., 1864–1883; 7 томов, СПб., 1868–1878). См. также: Ильинский Л. К. Из рукописных текстов Г. Р. Державина//Известия отделения русского языка и словесности Академии наук. Т. XXII. Кн. 1. 1917.

В сущности, этот изящный эстет-дилетант, поэт, близкий Карамзину, тонкий интеллигент и остроумный придворный, и по своему личному характеру, и по характеру своего творчества был довольно далек от Державина. В свою очередь либерал-помещик Капнист и разночинец Хемницер были людьми и писателями, несходными ни друг с другом, ни с Львовым и Державиным. Кружок Державина был объединением личным, дружеским, объединением поэтов, желавших обновления русской литературы, но не связанных единой творческой платформой. К кружку Львова–Державина потом примкнули и другие: И.И. Дмитриев, А.С. Хвостов, П.В. Бакунин.

Около 1779 г. Державин осознал свой самостоятельный путь в поэзии. В 1805 г. он вспоминал о том, что до этого времени он «хотел подражать г. Ломоносову, но как талант сего автора не был с ним внушаем одинаковым гением, то, хотев парить, не мог выдерживать постоянно красивым набором слов свойственного единственно российскому Пиндару велелепия и пышности. А для того с 1779 г. избрал он совсем особый путь, будучи предводим наставлениями г. Батте и советами друзей своих Н.А. Львова, В.В. Капниста и И.И. Хеминцера, подражая наиболее Горацию». Теория Батте, автора книг «Искусства, сводимые к одному принципу» (1746) и «Курс литературы» (1750), могла помочь Державину проповедью подражания природе, большей свободы поэта в восприятии действительности, чем это допускалось классицизмом XVII в.* Советы друзей толкали Державина в том же направлении, – в сторону большего доверия к самому себе, к своему вдохновению и меньшего доверия принципу подражания образцам, поэтам-предшественникам.

* См.: М а ш к и и А. Державин и Батте//Вестник образования и воспитания. Кн. 5–6. Казань, 1916.

В 1779 г, появились первые значительные произведения Державина, напечатанные анонимно, главным образом в журнале «Санктпетербургский Вестник»: «Ключ», «На рождение порфирородного отрока», «На смерть кн. Мещерского» (в ранней редакции, менее совершенной, чем общеизвестная позднейшая). Ценители литературы обратили внимание на неизвестного поэта. В оде «Ключ», содержавшей комплимент Хераскову по поводу выхода в свет его «Россиады», читателей не могли не поразить яркие образы природы, конкретная словесная живопись. Здесь учителем Державина был не столько теоретик Батте, сколько немецкие поэты, закладывавшие первые основы романтической литературы в своей стране: Галлер, Клейст, затем Клопшток и целая плеяда его учеников. Державин, владевший немецким языком, хорошо знал немецкую поэзию XVIII в.; в его бумагах сохранились неизданные до сих пор стихотворные переводы с немецкого, – среди них превосходный перевод одной из больших религиозно-философических од Клопштока; Державин глубоко понял не только стиль оригинала, но даже свободный (без размера) стих его.

В оде «На смерть кн. Мещерского» Державин открыл своим современникам не только новые для них глубины философской мысли, объединяющей судьбы человека и природы в общей концепции жизни мироздания, но и недоступный русской поэзии до него лиризм индивидуальной человеческой души. По внешности это была как будто обычная ода-медитация в духе Хераскова. Но сила человеческого переживания, выраженного в ней, явно выводила ее за пределы херасковского классицизма. Ода Державина сближалась со страстной поэзией смерти, с поэзией раннего английского романтизма, усвоенной и проповедуемой немецкими поэтами, начиная с Клопштока; «Ночи» Юнга звучат и в одах самого Клопштока, и в оде Державина.

В 1780–1784 гг. Державин писал оду «Бог», ставшую одним из наиболее знаменитых его произведений*. Он выступил в ней против атеизма французских материалистов XVIII в. вовсе не с официально-церковных позиций, а опираясь на романтическое мировоззрение, на чувство слияния человека с природой, с целым мирозданием; он и здесь был учеником ранних романтиков Германии и (через них) – Англии.

* Она была преведена на французкий язык не менее 15 раз, на немецкий – не менее 8, несколько раз на польский. Кроме того, - на английский, итальянский, испанский, шведский, чешский, латинский, греческий и даже на японский.

В 1782 г. Державин написал оду «К Фелице». Ода стала известна в придворных кругах. О ней заговорили. Державин сразу стал знаменит. Он вошел в литературу с торжеством. Он стал знаменем нового искусства, и этим знаменем до поры до времени воспользовалось правительство. Ода «К Фелице» подала мысль издавать журнал, – и вот под редакцией кн. Дашковой и под покровительством и при активнейшем участии Екатерины II начал выходить «Собеседник Любителей Российского Слова». Первый номер журнала (1783) открывался одой «К Фелице». Далее и в этом номере, и в следующих шли в изобилии стихи Державина. Державина хвалили в журнале в стихах и в прозе. Его стихи обсуждали, за него боролись. Ода «К Фелице» произвела такое сильное впечатление потому, что новая система, намеченная уже Державиным в предшествующих стихотворениях, одержала здесь победу в наиболее, казалось, традиционном жанре русской поэзии, в оде, посвященной похвале императрице. Казалось, тип такой оды был навсегда установлен Ломоносовым. Многочисленные эпигоны поставляли еще в 1780-е годы множество стандартных од, отвлеченных, условных, наполненных обязательным «парением» и надоевшими восторгами, отлитыми в застывшие формулы «высокого штиля». Но вот появляется похвала императрице, написанная живой речью простого человека, говорящая о простой и подлинной жизни, лирическая, без искусственной напряженности и в то же время пересыпанная шутками, сатирическими образами, чертами быта. Это была как будто и похвальная ода, и в то же время значительную часть ее занимала как будто сатира на придворных; а в целом это была и не ода, и не сатира, а свободная поэтическая речь человека, показывающего жизнь в ее многообразии, с высокими и низкими, лирическими и сатирическими чертами в переплетении – как они переплетаются на самом деле, в действительности, как они переплетались у Шекспира, возрожденного тем течением европейской литературы, с которым был связан Державин.

Я.Б. Княжнин писал в 1783 г.:

Я ведаю, что дерзки оды, Вещая с богом, будто с братом,

Которы вышли уж из моды, Без опасения пером

Весьма способны докучать; В своем взаймы восторге взятом

Они всегда Екатерину, Вселенну становя вверх дном,

За рифмой без ума гонясь, Отсель в страны богаты златом

Уподобляли райску крину; Пускали свой бумажный гром;

И в чин пророков становясь, («Ккн. Дашковой».)

Скажи, пожалуй, как без лиры, без скрипицы,

И не седлав притом Парнасска бегунца,

Воспел ты сладостно деяния Фелицы

И животворные лучи ее венца?..

...А чтоб царевну столь прославить,

Утешить, веселить, забавить,

Путь непротоптанный и новый ты обрел...

Царевне похвалы вещая,

Пашей затеи исчисляя,

Ты на гудке гудил и равно важно пел;

Презрев завистных совесть злую,

Пустился ты на удалую;

Парнас, отвагу зря, венец тебе соплел...

...Наш слух почти оглох от громких лирных стонов,

И полно, кажется, за облаки летать;

Чтоб, равновесия не соблюдя законов,

Летя с высот, и рук и ног не изломать.

Признаться, видно, что из моды

Уж вывелись парящи оды;

Ты простотой умел себя средь нас вознесть...

Ода «К Фелице» была представлена Екатерине, и Державин был награжден.Егопоэзия отныне играла существенную роль в поддержке его карьеры.

В мае 1784 г. Державин опять поступил на службу; он получил место олонецкого губернатора. Больше года он провел в Петрозаводске и в губернии; но стремление Державина добиваться свободы действий во всех делах поссорило его с начальником, генерал-губернатором (наместником) олонецким и архангельским, Тутолминым; Державин добился перевода в Тамбов также губернатором. Здесь он опять занял неприязненную позицию по отношению к наместнику Гудовичу. Дошло до того, что наместник стал подавать на Державина жалобы, обвиняя его в превышении власти, дерзости и т.п. Державин был отрешен от должности и предан суду сената. В январе 1789 г. он приехал в Москву, где должен был жить до окончания процесса. Начались хлопоты – через друзей, через секретаря, посланного для этого в Петербург. В конце концов Державин был оправдан. Он приехал в Петербург и стал добиваться службы. Он рассчитывал при этом на свои стихи, например на оду «Изображение Фелицы», написанную в это время не без практической цели.

В 1791 г. Державин был назначен секретарем императрицы. Екатерина предполагала, что «поощрение» заставит Державина прославлять ее в стихах; но ее надежда не оправдалась. Придворной ловкости у Державина не было. Он был резок с царицей, надоедал ей придирчивостью к мелочам и мешал своей честностью. Екатерина решила отделаться от него. В сентябре 1793 г. Державина назначили сенатором с чином тайного советника и с орденом. Это была почетная опала.

Потом Державин был сделан президентом коммерц-коллегии. При Павле Державин сначала пошел было в гору, но вскоре поссорился с царем; в результате – указ царя сенату о том, что Державин «за непристойный ответ, им перед нами учиненный, отсылается к прежнему его месту». Державин написал оду «На новый 1797 год» – похвалу Павлу, и дела его поправились. Павел давал ему поручения, потом в течение шести дней он получил пять разнообразных и отчасти противоречивых назначений.

При Александре, в 1802 г., Державин был назначен министром юстиции.Оннеукротимо вел свою линию, протестовал против новшеств, ссорился с другими министрами, с сенатом. Через год ему пришлось выйти в отставку. Он сохранил жалованье и положение при дворе. Он прожил последние тринадцать лет своей жизни на покое – богатым помещиком: зимой в Петербурге, в своем большом доме на Фонтанке, летом в имении Званке на берегу Волхова. У него было 1300 крепостных «душ». В это время он был женат уже вторично: Екатерина Яковлевна умерла в 1794 г. и вскоре Державин женился на Дарье Алексеевне Дьяковой; одна ее сестра была замужем за Капнистом, другая – за Львовым.

Державин добился всего, о чем он только мог мечтать во времена своей молодости: он был богат, он имел высший чин в государстве, он имел ордена, звания. Он добился всего без большого образования, без связей, без знатной родни. Его неукротимая воля к жизни, мощь его дарования, его энергия, его независимость, – все это делало его незаурядной, могучей личностью. На закате своих дней Державин видел себя окруженным почетом и уважением.

Уже к 1790-м годам его слава как поэта возросла необычайно. Критика умолкла, и общим голосом он был признан величайшим поэтом эпохи. Его прославляли на все лады. Литературная молодежь благоговела перед ним. Он сам, уверовав в свою гениальность, много работал над своими стихами, постоянно усовершенствовал их и двигался вперед от одной творческой победы к другой. Он завоевал успех одами типа «Фелицы», включавшими элементы сатиры, одами на гражданские темы, и в то же время лишенными напряженной «высокости» торжественной оды старой традиции. Затем появилась ода на взятие Измаила (1790), вся выдержанная в величественных тонах, чуждая сатирических нот, и это была новая победа Державина.

1790-е годы – эпоха наибольшего расцвета творчества Державина. Граждански-сатирическая ода приобретает у него наивысшее звучание в таких, например, произведениях, как «Вельможа», – патетическая, смелая сатира на порочных правителей государства, соединяющая насмешку с высоким гневом и с прославлением идеала мудрого государственного мужа. К этому же периоду относится работа над крупнейшей одой Державина «Водопад», в которой говорится о смерти «великолепного князя Тавриды», Потемкина. Начиная с середины 1790-х годов, Державин все более обращается к разработке короткого, легкого интимно-лирического стихотворения, «анакреонтической» оды. Не покидая крупной поэтической формы, он создает целые циклы маленьких стихотворений нового типа.

Он стремится к изяществу стиля и стиха, к овладению искусством уловления и выражения мимолетных настроений, мимолетных живых картинок природы, человека, быта. Он создает ряд маленьких шедевров в этой новой форме, например «Русские девушки», обаятельный образ народной пляски. Одновременно идет усвоение растущих в Европе тенденций романтизма. Державин все более заинтересован идеей возрождения национальных форм искусства, в частности поэтики северных народов, к которым он причисляет и русский народ. Он все шире пользуется образами поэзии битв, сумрачной природы Севера, поэзии бури и ночи, ставшими популярными во всей Европе под влиянием «Поэм Оссиана» Макферсона (1760). Оссианизм захватывает Державина. Мы встречаемся, например, с оссиановскими мотивами в «Водопаде» или в оде «На победы в Италии»:

Ударь во сребреный, священный,

Далеко-звонкий, Валка, щит:

Да гром твой, эхом повторенный,

В жилища Бардов восшумит.

Встают. – Сто арф звучат струнами,

Пред ними сто дубов горят,

От чаши круговой зарями

Седые чела в тьме блестят.

Но кто там белых волн туманом

Покрыт по персям, по плечам,

В стальном доспехе светит рдяном,

Подобно синя моря льдам?...

Здесь и северная мифология норманнов (Валка, Валкирия, божественная дева-воин; Бард – певец), и оссиановские сто арф и сто дубов, и романтическая туманная образность.

Все эти течения и виды творчества развиваются в поэзии Державина и позднее, в XIX столетии, – как и мощная струя реалистического изображения жизни, быта, природы, давшая один из величайших шедевров Державина – «Евгению. Жизнь Званская», эту эпопею обыденного быта, нарисованного со всеми ее каждодневными подробностями и в то же время воспетого с глубоким лиризмом.

На старости лет Державин попробовал свои силы в драматургии и увлекся ею. Он написал в 1807–1808 гг. три трагедии: «Ирод и Мариамна», «Евпраксия», «Темный»; неоконченной осталась трагедия «Атабалибо, или разрушение Перуанской империи». К 1806 г. относится «героическое представление» Державина «Пожарский, или освобождение Москвы». В том же году написана «детская комедия» «Кутерьма от Кондратьев»; затем Державин писал оперы; сюда относится комическая «народная опера» «Дурочка умнее умных», «Рудокопы» (пьеса, в которой Державин попытался изобразить рабочих), «Грозный, или покорение Казани». Раньше всех других пьес Державина (кроме «прологов» – аллегорических пьесок, которые он писал для торжественных празднеств еще с 1780 годов) написано «театральное представление с музыкой», т.е. тоже опера «Добрыня», опыт театральной обработки материала сказок, былин, народных песен. Драматические произведения Державина не имели успеха и не отличались сколько-нибудь значительными достоинствами. Местами в них находятся прекрасные стихи, но построить драматическое действие Державин, лирик по натуре, не умел.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: