Вестфальская система и исламский мир

Севрский договор 1920 года, подписанный с правительством того, что осталось от Османской империи после Первой мировой войны, создал на Ближнем Востоке «лоскутное одеяло» малых государств (подобного в политической истории этого региона еще не бывало). Некоторые страны, к примеру, Египет и Иран, он же древняя Персия, могли похвастаться историческим имперским опытом и достижениями культуры. Другие появились на свет как «подмандатные территории» Великобритании и Франции – налицо, очевидно, продолжение европейской колониальной политики или, как минимум, патерналистская попытка представить эти страны зарождающимися государствами, которые нуждаются в опеке. Англо-французское соглашение Сайкса – Пико 1916 года (по именам глав английской и французской делегаций соответственно) поделило Ближний Восток на сферы влияния. Мандатная система, ратифицированная Лигой Наций, фактически обеспечила этому разделению юридический статус: Сирия и Ливан отошли Франции; Месопотамия, а позднее Ирак достались Великобритании; Палестина и Трансиордания вошли в состав «подмандатной британской территории Палестина», что протянулась от Средиземноморского побережья до Ирака. В каждом из этих субъектов государственного права имелись несколько конфессиональных и этнических групп, причем исторически враждебных друг другу. Это позволяло обладателям мандата править, «манипулируя напряженностью», и тем самым закладывать фундамент для грядущих гражданских и региональных войн.

С учетом укрепления позиций сионизма (еврейского национализма, выступающего за создание собственного государства в «Земле Израилевой», оформившегося еще перед войной, но обретшего реальную силу по ее окончании) британское правительство в 1917 году в так называемой «декларации Бальфура» (в письме министра иностранных дел Великобритании лорду Ротшильду) объявило, что поддерживает «основание в Палестине национального дома для еврейского народа»; при этом оговаривалось, что кабинет «полностью отдает себе отчет в недопустимости действий, которые могли бы нарушить гражданские и религиозные права существующих нееврейских общин». Британия усугубила неоднозначность этой формулировки, пообещав те же земли шарифу Мекки^[67].

Эти бюрократические перераспределения власти привели к серьезным народным волнениям. В 1924 году светские националисты новопровозглашенной Республики Турция отменили основной институт панисламского единства, халифат, и заявили о создании светского государства. В итоге мусульманский мир оказался «подвешенным» между победоносным вестфальским международным порядком и отныне превратившейся в неосуществимую мечту концепцией Дар аль-ислам. Почти не обладая надлежащим опытом, страны Ближнего Востока стали формировать современные государства в границах, по большей части никак не обоснованных исторически.

Возникновение светского государства «а-ля европейское» не имело прецедентов в арабской истории. Перво-наперво арабы попробовали адаптировать концепции суверенитета и государственности для собственных целей. Сложившиеся коммерческие и политические элиты начали действовать в рамках вестфальского порядка и глобальной экономики; они требовали для своих народов права войти в эту систему в качестве равноправных членов. Их лозунгом стала подлинная независимость вновь созданных политических единиц, даже тех, которые родились совсем недавно, а не уничтожение вестфальского порядка. И основным инструментом виделась секуляризация, набиравшая «ход». Но, в отличие от Европы, она не привела к формированию плюралистического порядка.

Со временем проявились две противоположные тенденции. «Панарабисты» приняли существование системы государств. Но под государством они понимали страну единого арабского народа, единицу, объединенную этнически, лингвистически и культурно. Напротив, «политизированные исламисты» отстаивали общую веру как главный фактор современной арабской идентичности. Исламисты – среди которых лучше всего известны сегодня «Братья-мусульмане» – зачастую принадлежали к хорошо образованным представителям нового среднего класса. Многие воспринимали исламизм как способ выжить в послевоенную эпоху без необходимости жертвовать «исконными ценностями», как способ осовремениться без необходимости становиться Западом.

До Второй мировой войны европейским державам в целом удавалось поддерживать в регионе порядок, «предписанный» ими же Ближнему Востоку по окончании Первой мировой. Впоследствии возможности европейцев контролировать по-прежнему беспокойный регион фактически исчезли, и ведущим игроком на этой арене сделались Соединенные Штаты. В 1950-х и 1960-х годах более или менее феодальные, монархические правительства в Египте, Ираке, Сирии, Йемене и Ливии были свергнуты местными военными, которые декларировали установление светского правления.

Новые правители, как правило, происходившие из слоев населения, ранее исключенных из политических процессов, стремились укрепить свою популярность – и потому обращались к национализму. Мало-помалу в регионе оформились популистские (а не демократические) политические культуры: так, Гамаль Абдель Насер, харизматичный популист и лидер Египта с 1954 по 1970 год, а также его преемник Анвар Садат, взлетели по служебной лестнице с самых низов. В Ираке Саддам Хусейн, человек сопоставимо скромного происхождения, практиковал более экстремальную версию милитаризованного светского правления: придя к власти запугиванием и жестокостью в начале 1970-х (сперва как узурпатор, затем, с 1979 года, как президент), он буквально норовил поразить весь регион своей воинственностью. И Хусейн, и его идеологический союзник, проницательный и беспощадный Хафез Асад в Сирии, противопоставляли религиозные меньшинства в своих странах куда более многочисленному большинству (по иронии судьбы, с противоположной «ориентацией» – сунниты правили шиитским большинством в Ираке, а квазишиитские алавиты управляли суннитским большинством в Сирии), проповедуя панарабский национализм. Ощущение общей национальной судьбы пришло на смену видению исламской империи.

Впрочем, исламское наследие вскоре вновь заявило о себе. Исламистские партии, критикуя неудачи светских властей и цитируя аргументы Корана в пользу «боговдохновенного» правления, ратовали за создание панисламской теократии, которая заменит существующие государства. Они равно отрицали Запад и Советский Союз; многие подкрепляли свою мечту террористическими актами. Военные правители реагировали жестко, подавляя исламистские политические движения, которым вменялось в вину стремление остановить модернизацию и разрушить национальное единство.

Эту эпоху сегодня отнюдь не идеализируют – и вполне обоснованно. Военные, монархические и прочие автократические режимы на Ближнем Востоке воспринимали любое инакомыслие как подстрекательство к мятежу, не оставляя надежд на формирование гражданского общества и политического плюрализма (подобное положение сохраняется в регионе и в двадцать первом столетии). Тем не менее в контексте автократического национализма на Ближнем Востоке происходило осторожное «заигрывание» с современным международным порядком. Некоторые из наиболее амбициозных правителей, вроде Насера и Саддама Хусейна, пытались расширить свои территориальные владения – либо силой, либо через демагогические призывы к арабскому единству. Краткосрочная конфедерация Египта и Сирии (1958–1961) – плод именно таких усилий. Но все попытки провалились, поскольку арабские государства слишком ревностно оберегали собственное наследие и не желали жертвовать суверенитетом ради масштабных политических проектов. В итоге общей основой политики военных лидеров стали государство и национализм, при условии соблюдения, по большей части, установленных границ.

Рассуждая так, арабы стремились использовать соперничество великих держав в холодной войне, чтобы укрепить свое влияние. С конца 1950-х до начала 1970-х годов Советский Союз использовался ими для оказания давления на Соединенные Штаты. СССР являлся основным поставщиком вооружения и дипломатическим защитником националистических арабских государств, которые, в свою очередь, поддерживали, как правило, советские международные инициативы. Военные диктаторы исповедовали приверженность «арабскому социализму» и восхищались советской экономической моделью, но на практике в большинстве случаев арабская экономика оставалась традиционно патриархальной, лишь отдельные отрасли передавались в ведение технократов. Главным стимулом были национальные интересы, как их понимал правящий режим, а не политическая или религиозная идеология.

Отношения времен холодной войны между исламским и неисламским мирами строились в целом на вестфальском по духу принципе баланса сил. Египет, Сирия, Алжир и Ирак поддерживали советскую политику и советские инициативы. Иордания, Саудовская Аравия, Иран и Марокко дружили с США и полагались на защиту Соединенных Штатов. Все эти страны, за исключением Саудовской Аравии, управлялись как светские государства – пусть некоторые и опирались на традиции религиозной монархии для обеспечения политической легитимности – и упорно соблюдали в управлении национальные интересы. Основное различие состояло в том, как определялись эти интересы – в зависимости от сотрудничества с той или иной сверхдержавой.

В 1973–1974 годах этот порядок нарушился. Убежденный в том, что СССР поставляет оружие, но не готов помогать в дипломатическом процессе возвращения Синайского полуострова (Израиль оккупировал эту территорию в ходе Шестидневной войны 1967 года), президент Египта Анвар Садат сменил сторону. Отныне Египет превратился в американского союзника; его безопасность теперь опиралась на американское, а не на советское оружие. Сирия и Алжир тоже «сместились», постаравшись равноудалиться от главных противников в холодной войне. Региональная роль Советского Союза в результате резко умалилась.

Единственным идеологическим вопросом, объединявшим арабские страны, стало существование Израиля как суверенного государства и международное признание «очага еврейского народа». Арабское сопротивление привело к четырем крупным войнам – в 1948, 1956, 1967 и 1973 годах, причем каждый раз победа оставалась за Израилем.

Основанная на национальных интересах политика Садата трансформировалась, по сути, в антисоветскую; это стимулировало дипломатическую активность и обернулось двумя мирными соглашениями с Израилем и заключением мирного договора Египта и Израиля в 1979 году. Египет исключили за «предательство» из Лиги арабских государств. Садата много критиковали и в конечном счете убили. Тем не менее его смелые действия послужили примером для подражания, и другие арабские страны тоже предприняли соответствующие шаги. В 1974 году Сирия и Израиль заключили соглашение об определении и военной защите границы между этими странами. Данное соглашение действовало четыре десятилетия, невзирая на войны и разгул терроризма, и соблюдается даже во время хаоса сирийской гражданской войны. С Иорданией Израиль придерживался принципа вооруженного нейтралитета, что в итоге способствовало заключению мирного договора. На международной арене авторитарные режимы Сирии и Ирака продолжали поддерживать СССР, но давали понять, что не прочь – при удобном случае – изучить другие предложения. К концу 1970-х годов ближневосточный кризис все больше напоминал балканский девятнадцатого столетия – малые государства манипулировали соперничеством доминирующих держав во имя собственных национальных интересов.

Дипломатическая ассоциация с США не могла все же окончательно разрешить проблемы, с которыми сталкивались националистические военные диктатуры. Сотрудничество с Советским Союзом не помогало в достижении политических целей; ассоциация с США не способствовала ликвидации социальных вызовов. Авторитарные режимы добились фактической независимости от колониального господства и воспользовались возможностью для маневрирования между основными лагерями холодной войны. Но их экономическое развитие было слишком медленным, а распределение благ прогресса – слишком неравным для того, чтобы оперативно удовлетворять потребности народа (и проблемы зачастую только усугублялись, когда обилие энергоресурсов сформировало «нефтезависимость» национальной казны, а экономическая среда оставалась неблагоприятной для инноваций и диверсификации). Внезапное окончание холодной войны ослабило позиции диктаторов на международной арене, они вдруг стали политическим балластом. И диктаторы не смогли понять, как, в отсутствие внешнего врага или международного кризиса, мобилизовать население, которое все больше воспринимало государство в качестве института, обязанного улучшать благосостояние народа, – а не как самоцель.

В результате арабские элиты оказались вынужденными подавлять нарастающее внутреннее недовольство, которое бросало вызов их легитимности. Радикальные группы призывали заменить существующую систему правления основанным на религии ближневосточным порядком, отражающим сразу два различных универсалистских взгляда на мировой порядок – суннитский (региональная организация «Братьев-мусульман» появилась в 1928 году, радикальное движение ХАМАС закрепилось в секторе Газа в 2007 году, а в глобальном масштабе их «прикрывают» террористы «Аль-Каиды») и шиитский (революция Хомейни и ее последствия в Иране, ливанское «государство в государстве» и пр.). В ожесточенной конкуренции друг с другом все эти группы и движения демонстрировали единство в стремлении ликвидировать установленный региональный порядок и построить его заново «по воле Аллаха».

Революционный исламизм – две философские интерпретации^[68]

Весной 1947 года Хасан аль-Банна, египетский часовщик, школьный учитель и начитанный религиозный деятель-самоучка, выступил с критикой существующих институтов Египта, поддерживаемых королем Фаруком, – в брошюре под названием «На пути к Свету». Он предложил исламскую альтернативу светскому национальному государству. Нарочито отстраненно – и все же вдохновляюще – аль-Банна изложил принципы и чаяния египетского общества «Мусульманское братство» (в обиходе – просто «Братья-мусульмане»), организации, которую он основал в 1928 году для борьбы с тем, что полагал «унизительными последствиями» чужеземного влияния и светского образа жизни.

С первых дней своего существования, в виде неформального объединения религиозных мусульман, недовольных британским владычеством над зоной Суэцкого канала в Египте, «Братство» аль-Банны разрослось до общенационального движения, участвующего в социальной и политической деятельности и насчитывающего десятки тысяч членов, с ячейками в каждом египетском городе и с эффективной пропагандистской сетью, которая распространяла его комментарии к текущим событиям. Движение получило признание в регионе своей поддержкой неудачного антибританского (и антисионистского) арабского восстания 1937–1939 годов в британском мандате Палестина. А также привлекло пристальное внимание египетских властей.

Отлученный от непосредственного участия в египетской политике, но остававшийся тем не менее в числе самых влиятельных политических деятелей Египта, аль-Банна публично отстаивал видение «Братьев-мусульман» в своем печатном послании монарху. Оплакивая участь Египта и региона в целом, павших жертвой иностранного господства и внутреннего морального разложения, он заявил, что настало время для обновления.

Запад, утверждал аль-Банна, «долго пребывавший на вершине благодаря своей великолепной науке… ныне обанкротился и находится в упадке. Его устои осыпаются, его институты и руководящие принципы исчезают». Западные державы утратили контроль над собственным мировым порядком: «Их встречи бесполезны, их договоры нарушаются, их заветы растерзаны в клочья». Лига Наций, призванная сохранять мир, стала «призраком». Конечно, он не прибегал к конкретным терминам, но аль-Банна утверждал, что вестфальский мировой порядок утратил и легитимность, и власть. Он открыто призывал воспользоваться этой возможностью для создания нового мирового порядка, основанного на исламе. «Исламский путь уже опробован… история засвидетельствовала его правильность». Если человеческое общество посвятит себя «полному и всеохватывающему» возрождению исходных принципов ислама и строительству социального порядка, предписанного Кораном, «исламская единая нация», то есть все мусульмане мира, «поддержит нас»; возникнет «арабское единство», а затем – «исламское единство».

Как возрожденный исламский порядок соотносится с современной международной системой, опирающейся на национальные государства? Правоверный мусульманин, заявлял аль-Банна, верен многим «пересекающимся духовным сферам», вершиной которых является единая исламская вера, коей суждено со временем охватить весь мир. Родина аль-Банны, Египет, станет «первой страной»; далее «очищенная» вера распространится в остальных мусульманских странах, ибо все они суть «отечество и обитель для мусульман»; далее она сподвигнет возникновение «исламской империи» по модели, установленной благочестивыми предками, ведь «всякого мусульманина Аллах спросит, что сделал он для этого». И финалом станет глобальный охват: «Затем отечество мусульман расширится на весь мир. Разве не заповедано Аллахом, Милостивым и Всемогущим: «Сражайтесь с ними, пока не исчезнет искушение и пока религия целиком не будет посвящена Богу^[69]?»»

Где возможно, эти сражения будут постепенными и мирными. В отношении немусульман, пока они не выступают против движения и оказывают ему должное уважение, ранняя доктрина «Братьев-мусульман» проповедовала «покровительство», «умеренность и истинное равенство». К чужестранцам следовало относиться «миролюбиво и сочувственно при условии, что они ведут себя с прямотой и искренностью». И потому «поистине нелепо» предполагать, что внедрение «исламских заповедей в нашу современную жизнь породит отчуждение между нами и западными странами».

Умеренность, к которой призывал Аль-Банна, была тактической уловкой в попытке найти признание мира, где по-прежнему доминировали западные державы, или нет? И насколько успешной оказалась джихадистская риторика для привлечения приверженцев традиционного ислама? Убитый в 1949 году, аль-Банна попросту не успел подробно объяснить, как сочетаются в его проекте революционные амбиции по преобразованию мира и принципы толерантности и межцивилизационных контактов.

Недомолвки в тексте аль-Банны были развеяны в трудах многих его последователей-исламистов, и очевидно, что не в пользу европейского мировоззрения: в этих трудах декларировался принципиальный отказ от плюрализма и светского международного порядка. Религиовед и идеолог «Братьев-мусульман» Саид Кутб сформулировал, пожалуй, самую научно обоснованную и влиятельную концепцию. В 1964 году, находясь в тюрьме по обвинению в участии в заговоре с целью убийства египетского президента Насера, Кутб написал работу под названием «Вехи на пути», своего рода объявление войны против существующего мирового порядка; эта работа признана сегодня основополагающим текстом современного исламизма.

По мнению Кутба, ислам представляет собой универсальную систему, которая единственная обеспечивает подлинную свободу – свободу от подчинения другим людям, от навязанных доктрин и от «неискренних союзов по признаку расы и цвета кожи, языка и страны, региональных и национальных интересов» (то есть от всех современных форм управления и лояльности, равно как и от «кирпичиков» вестфальского порядка). Нынешняя миссия ислама, утверждал Кутб, состоит в низвержении «угнетателей» и внедрении в общество буквально и, в конечном счете, повсеместно следовании Корану.

Кульминацией этого процесса будет «обретение свободы всем человечеством по всей земле». Так завершится история, которая началась с первой волной исламской экспансии в седьмом и восьмом веках, причем данную экспансию «нужно распространить повсюду, до крайних пределов, ибо наша вера объединяет все человечество и должна охватить всю планету». Подобно прочим утопическим проектам, данный план требовал суровых мер для своей реализации. Кутб полагал, что к этим мерам должен прибегать идеологически правильный авангард, который свергнет правительства и видоизменит общества, преобладающие на Ближнем Востоке («немусульманские и нелегитимные»), а также проявит инициативу по построению нового порядка.

Опираясь на исторический опыт и страстные призывы, Кутб объявлял войну существующему порядку – вызывающе дерзкой светскости и разобщенности мусульман, – оформившемуся на Ближнем Востоке после Первой мировой войны; для многих мусульман этот порядок и в самом деле был неприемлем. Большинство современников Кутба не разделяло его склонности к насильственным методам, однако все же начало складываться ядро преданных сторонников этого мыслителя (тот самый авангард, который ему рисовался).

Для глобализированного, преимущественно светского общества, полагавшего, что оно преодолело идеологические «ловушки» истории, взгляды Кутба и его последователей долго казались маргинальными и потому не заслуживающими серьезного внимания. Западным элитам недоставало воображения, чтобы оценить этот революционный пыл, чтобы понять, что за громкими заявлениями скрывается серьезная угроза, что это не просто метафоры или попытки поторговаться. Для исламских фундаменталистов такая точка зрения справедлива и позволяет переосмыслить принципы и нормы вестфальского – или любого другого – международного порядка. Под данными лозунгами радикалы и джихадисты на Ближнем Востоке и за его пределами выступают уже которое десятилетие; эти слова повторяют «Аль-Каида», ХАМАС, «Хезболла», «Талибан», религиозное руководство Ирана, «Хизб ут-Тахрир» («Партия освобождения», действующая на Западе и открыто призывающая к восстановлению халифата и исламского мира), нигерийское движение «Боко Харам», экстремистская организация «Джаббат аль-Нусра» в Сирии и «Исламское государство Ирака и Леванта», начавшее полномасштабную войну в середине 2014 года. Этой доктрины придерживались воинствующие египетские радикалы, которые убили Анвара Садата в 1981 году, обвинив президента в «пренебрежении долгом джихада» и заклеймив как отступника вследствие заключения мира с Израилем. Садат для них – вдвойне еретик: он де-юре признал существование еврейского государства и, по их мнению, тем самым согласился отдать земли, исторически принадлежавшие мусульманам, немусульманскому народу.

Подобное мировоззрение практически полностью отрицает вестфальский мировой порядок. Пуристская версия исламизма гласит, что государство не может быть основой международной системы, поскольку оно является светским образованием – следовательно, нелегитимным; в лучшем случае такой порядок может быть временной мерой, этапом на пути к всемирной религиозной организации. Невмешательство во внутренние дела других стран не может быть руководящим принципом политики, ибо национальные лояльности суть отклонения от истинной веры, и джихадисты обязаны превратить Дар аль-харб в Дар аль-ислам. Истинная вера, а не стабильность – вот руководящий принцип данной концепции мирового порядка.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: