Внешняя политика в цифровую эру

Вдумчивые наблюдатели оценивают глобализующие преобразования, начавшиеся с появлением Интернета и современных компьютерных технологий, как зарю новой эры – эры широких возможностей и движения к миру. Новые технологии способствуют прогрессу и повышают степень прозрачности общества, например, делая общеизвестными злоупотребления властей и обеспечивая постепенное устранение культурных барьеров непонимания. Оптимисты отмечают, и вполне обоснованно, какие великолепные перспективы сулят новые каналы коммуникации, возникшие благодаря глобальным сетям. Компьютерные сети и «умные» устройства, как подчеркивается, позволяют создать новые социальные, экономические и экологические условия. Оптимисты предвкушают преодоление ранее неразрешимых технических проблем посредством объединения компьютерных «разумов» и мощностей.

Некоторые мыслители полагают, что принципы сетевых коммуникаций, при правильном применении в сфере международных отношений, способны помочь и в решении вековой проблемы насильственных конфликтов. Традиционное этническое и религиозное соперничество может прекратиться в эпоху Интернета, как утверждает эта теория, поскольку «люди, которые пытаются увековечить мифы о религии, культуре, этнических узах и прочем подобном, вынуждены теперь подстраиваться под чрезвычайно информированных слушателей. При большем количестве данных у каждого появляется более широкий контекст». Примирить национальные соперничества и разрешить исторические проблемы теперь проще, ибо «при технологиях, устройствах, платформах и базах данных, которыми мы сегодня обладаем, для правительств становится куда сложнее выставлять претензии такого рода, не только из-за наличия убедительных доказательств неправоты, но и потому, что все имеют доступ к исходным материалам». Следовательно, распространение цифровых сетей есть положительный факт: новые сети приведут к снижению числа злоупотреблений, позволят смягчить социальные и политические противоречия и помогут прежде разделенным народам сплотиться в гармоничную глобальную систему.

Оптимизм этой точки зрения воспроизводит лучшие стороны видения Вудро Вильсона – видения мира, объединенного демократией, открытой дипломатией и общими правилами. В качестве проекта политического или социального порядка она также ставит вопросы, аналогичные тем, какие возникали в отношении доктрины Вильсона, – о разнице между благими пожеланиями и практикой.

Конфликты внутри обществ и между обществами происходили с незапамятных времен. Причины этих конфликтов ни в коей мере не ограничиваются отсутствием информации или нежеланием делиться сведениями. Конфликты возникали не только между обществами, которые не понимали друг друга, но и между теми, которые понимали друг друга слишком хорошо. Даже изучая один и тот же исходный материал, люди склонны не соглашаться в оценке его значения или субъективной ценности. Там, где ценности, идеалы или стратегические цели находятся в фундаментальном противоречии, прозрачность и коммуникационная связность способны как унять конфликт, так и усугубить его.

Новые социальные и информационные сети стимулируют развитие и творчество. Они позволяют людям выражать свои мнения и сообщать о несправедливостях, иначе, вполне возможно, оставшихся без внимания. В кризисных ситуациях они обеспечивают исключительную возможность мгновенного контакта и обнародования информации – тем самым потенциально предотвращая конфликты по недоразумению.

Наряду с этим упомянутые сети также сводят вплотную различные, порой несовместимые ценностные системы. Появление интернет-новостей и комментариев, равно как и избирательных стратегий, основанных на маркетинге данных, не то чтобы утихомирило партийное соперничество в американской политике; наоборот, оно лишь предоставило доступ на «политическую кухню» более широкой аудитории. На международном уровне события и суждения, прежде остававшиеся неведомыми широкому кругу, ныне получают мгновенную огласку по всему миру и используются в качестве предлогов для агитации и насилия – как случилось в мусульманском мире после публикации антиисламских карикатур в датской газете и показа американского любительского фильма. В конфликтных ситуациях социальные сети могут не только способствовать падению традиционной социальной напряженности, но и, напротив, ее усиливать. Широкое распространение в Интернете видеозаписей о зверствах в Сирии, охваченной гражданской войной, укрепило, как представляется, решимость воюющих сторон, а не остановило волну смертей, тогда как пресловутое ИГИЛ использует социальные медиа, чтобы объявить о создании «халифата» и призывать к священной войне.

Отдельные авторитарные структуры могут исчезнуть вследствие распространения информации в Интернете или протестов, организованных через социальные сети; со временем их место займут более открытые представительные системы, провозглашающие гуманизм и солидарность. Но в других странах информационные технологии ведут к усилению мер подавления недовольства. Повсеместная установка датчиков слежения, анализ поведения, видеозаписи с камер наблюдения (кое-где они фиксируют каждый шаг человека буквально с самого рождения) и – это передовая компьютерных технологий – предвосхищение мыслей и желаний индивида^[130], – тут налицо как прогрессивные, так и репрессивные возможности. В этом отношении к числу наиболее значимых составляющих новых технологий следует отнести могущество, которыми они наделяют малые группы, стоящие во главе политических и экономических структур; это могущество позволяет обрабатывать и отслеживать информацию, формировать общественные дискуссии и, в некоторой степени, формулировать истину.

Запад приветствовал использование «Фейсбука» и «Твиттера» для организации революций в ходе «арабской весны». Тем не менее, когда освоившие цифровые технологии люди преуспевают в осуществлении первоначальных целей, применение этих технологий вовсе не гарантирует, что ценности, которые установятся в обществе, будут совпадать с ценностями творцов Интернета – или даже с ценностями большинства населения конкретной страны. Кроме того, технологии, используемые для организации демонстраций и протестов, с тем же успехом можно использовать для слежки и подавления. Сегодня большинство публичных пространств в любом крупном городе находится под постоянным видеонаблюдением, а владельца любого смартфона легко отследить в режиме реального времени. Согласно выводам недавнего исследования, «Интернет сделал слежку проще, дешевле и удобнее».

Глобальный размах и скорость коммуникаций уничтожили различия между внутренними и международными потрясениями, равно как между государственными лидерами и вожаками самых радикальных групп. События, последствия которых ранее осознали бы спустя месяцы, теперь обретают мировую известность за несколько секунд. От политиков ждут формулировки позиций в течение нескольких часов и мгновенной реакции – причем эта реакция будет растиражирована по всему миру теми же сетями мгновенного обмена данными. Соблазн потакать требованиям «цифрового большинства» может вытеснить практику принятия решений, необходимых для прокладки комплексного курса в гармонии с долгосрочными целями. Прежнее разделение на информацию, знания и мудрость исчезает.

Новая дипломатия утверждает, что если достаточно большое количество людей объединяется ради публичного призыва к отставке правительства и транслирует свои требования в цифровом виде, это есть безусловное проявление демократии, обязывающие Запад оказать моральную и даже материальную поддержку. Такой подход побуждает западных лидеров (особенно американских) немедленно и недвусмысленно обозначить одобрение происходящего – в тех же социальных сетях, благодаря чему их отказ сотрудничать со свергаемым правительством будет ретранслирован через Интернет и обеспечит последующую смену власти и признание нового правительства.

Если старая дипломатия порой терпела неудачу в поддержке морально достойных политических сил, новая дипломатия рискует ввязаться в непрерывные интервенции, в отрыве от стратегии. Она постулирует моральные абсолюты для глобальной аудитории, не давая себе труда оценить долгосрочные намерения главных действующих лиц, их перспективы на успех и способность проводить долгосрочную политику. Мотивы основных групп, их умение действовать согласованно, базовые стратегические и политические факторы конкретной ситуации, контекст стратегических приоритетов – все сегодня рассматривается как вторичное по отношению к императиву текущего момента.

Порядок не должен иметь приоритета перед свободой. Но утверждение свободы следует осуществлять в рамках стратегии. В стремлении к торжеству общечеловеческих ценностей артикуляция возвышенных принципов – только первый шаг; далее предстоит неизбежное столкновение с реальностью, ее двусмысленностями и противоречиями, победить которые – задача политики. В этом процессе распространение информации и общественная поддержка свободных институтов являются важными факторами новой эры. Сами по себе, лишенные внимания к базовым стратегическим и политическим условиям, они вряд ли принесут успех.

Великие государственные деятели, сколь бы ни были они различны по характеру и убеждениям, практически всегда обладали «инстинктивным ощущением истории». Как писал Эдмунд Берк, «те народы никогда не принесут потомства, которые не оглядываются на своих предков». Каковы взгляды тех, кто стремится стать великим государственным деятелем в эпоху Интернета? Нынешним лидерам и нынешней публике угрожает сочетание хронической неуверенности и назойливого самоутверждения. Лидеры все меньше и меньше сами разрабатывают идеологии и уже не стремятся доминировать силой воли и харизмой. Доступ широкой публики к нематериальным активам общественных дискуссий все более ограничивается. Значительное число законодательных актов в Соединенных Штатах, Европе и других странах (тысячи страниц) представляют тексты, конкретное содержание которых едва понятно даже тем, кто голосовал за них.

Предыдущие поколения западных лидеров выполняли свои обязанности, признавая, что руководство не есть просто исполнение предвыборных пожеланий в повседневном режиме. Новое поколение лидеров, возможно, не захочет руководить, не прибегая к информационным технологиям; ведь владение информационной средой вполне способно обеспечить переизбрание благодаря целевой, но краткосрочной по перспективам политике.

В подобной среде участники общественных дискуссий рискуют утратить привычку к аргументированным спорам и заиметь обыкновение «ловить настроение момента». Первоочередное внимание сегодня в общественном сознании привлекают события, о которых рассуждают люди, чей статус обеспечивают способность и умение драматизировать. Участники публичных демонстраций редко объединяются вокруг конкретной программы. Многие из них стремятся насладиться моментом экзальтации, прежде всего воспринимая свою роль в происходящем как получение эмоционального опыта.

Эти факторы отчасти отражают сложность определения идентичности в эпоху социальных медиа. Прославляемые как прорыв в отношениях между людьми, социальные медиа поощряют обмен максимальным количеством информации, личной и политической. Людей убеждают размещать в Сети самые сокровенные мысли – на общедоступных веб-сайтах, управляемых компаниями, чья внутренняя политика, даже если это публичные компании, в значительной степени неведома рядовому пользователю. Наиболее щекотливые сведения рекомендуется публиковать только для «друзей», но число последних может достигать нескольких тысяч. Одобрение – вот цель; не будь этого стремления, обмен личной информацией, возможно, не распространился бы настолько широко и не приводил бы порой к печальным последствиям. Лишь самые стойкие личности могут противостоять неблагоприятным суждениям окружающих, многократно размноженным в цифровом формате. Общение ведется ради одобрения, а не ради обмена идеями; главное – разделить эмоции. И мало кто в состоянии не поддаться общей экзальтации в толпе якобы единомышленников. Эти сети – первые в истории человечества институты, свободные от непреднамеренных злоупотреблений и, следовательно, лишенные традиционных сдержек и противовесов. Во всяком случае, так нас уверяют…

Бок о бок с безграничными возможностями, которые открывают новые технологии, идут – и это необходимо учитывать, размышляя о международном порядке, – опасности для обществ, управляемых массовым согласием, вне контекста и предусмотрительности, вне внимания к историческому характеру. В любую другую эпоху подобное внимание олицетворяло суть лидерства; сегодня же все сводится к череде лозунгов, придуманных специально для сиюминутного, конъюнктурного одобрения. Внешней политике грозит превратиться в составную часть политики внутренней, утратить статус дисциплины моделирования будущего. Если ведущие страны строят свою политику таким образом, международные отношения неизбежно пострадают. Стремление работать на перспективу вполне может смениться усилением противоречий и позерством вместо реального управления. Дипломатия превращается в искусство делать жесты, соответствующие эмоциям, и дорога к равновесию выворачивает на путь проверки пределов допустимого.

Потребуются мудрость и дальновидность, чтобы избежать этих угроз и добиться реализации весьма многообещающих возможностей новой технологической эры. Нужно углублять озабоченность сиюминутным за счет лучшего понимания истории и географии. Эта проблема касается не только и не столько технологий. Обществу следует адаптировать систему образования к главным императивам и долгосрочным целям, к развитию собственных ценностей. Изобретатели устройств, которые революционизировали сбор и обмен информацией, могут сделать то же самое, если не больше, разработав инструменты для выявления концептуальной основы информационного обмена. На пути к первому настоящему глобальному миропорядку великие человеческие достижения в области технологий необходимо сочетать с расширенными возможностями гуманистического, трансцендентного и морального мышления.

Заключение Мировой порядок в наше время?

После Второй мировой войны казалось, что вот-вот возникнет «предвосхищение» нового упорядоченного мирового сообщества. Промышленно развитые регионы устали от измотавшей их войны; в слаборазвитых частях мира начался процесс деколонизации и пересмотра идентичностей. Всем требовалось в большей степени сотрудничество, чем конфронтация. И Соединенные Штаты, избежавшие разрушительных последствий войны – а на самом деле благодаря конфликту укрепившие свою экономику и упрочившие уверенность нации в себе, – приступили к реализации идеалов и практик, которые, по их убеждению, подходили для всего мира.

Когда эстафета международного лидерства начала переходить к Соединенным Штатам, это добавило новое измерение к поискам мирового порядка. Нация, явно и недвусмысленно основанная на идеях свободы и представительного правления, собственный рост определяла через распространение принципов свободы и демократии и приписывала этим силам способность обеспечить справедливый и прочный мир, который до сих пор никак не удавалось установить. В рамках традиционного европейского подхода к порядку народы и государства рассматривались как конкуренты, соперничество являлось неотъемлемым качеством; чтобы ограничить последствия столкновения амбиций, необходимо полагаться на баланс сил и общее согласие просвещенных государственных деятелей. Общепринятая американская точка зрения состоит в том, что человек по своей сути является разумным и склонен к мирному компромиссу, к здравому смыслу и добросовестным соглашениям; следовательно, распространение демократии выступает общей целью мирового порядка. Свободные рынки возвышают индивидуумов, обогащают общества и вместо традиционного международного соперничества устанавливают экономическую взаимозависимость. С этой точки зрения холодная война была порождена заблуждениями коммунизма; раньше или позже Советский Союз должен был вернуться в сообщество наций. Тогда новый мировой порядок охватит все регионы земного шара; общие для всех моральные ценности и цели обусловят более гуманные условия внутри государств и сделают менее вероятными конфликты между странами.

Конструирование мирового порядка, длившееся не одно поколение, во многих отношениях свершилось. Успех этого предприятия выражается в существовании множества независимых суверенных государств, чье правление охватывает большую часть территории земного шара. Распространение демократии и принципов представительного управления стало общим устремлением, если не всеобщей реальностью; сети глобальных коммуникаций и финансовые системы работают в режиме реального времени, делая возможными столь масштабные взаимодействия между людьми, какие даже вообразить не могли предыдущие поколения; предпринимаются общие усилия по разрешению экологических проблем – или, по крайней мере, для этого существуют определенные стимулы; международные научные, медицинские и благотворительные сообщества фокусируют свое внимание на заболеваниях и угрозах здоровью человека, к которым некогда относились как к неизлечимым превратностям судьбы.

Соединенные Штаты Америки внесли значительный вклад в эту эволюцию. Американская военная мощь обеспечивала безопасность остального мира, не важно, просили или нет о защите те, кто пользовался этим благодеянием. Под «зонтиком», по существу, односторонних американских военных гарантий большая часть развитого мира сплотилась в систему альянсов; развивающиеся страны были защищены от угрозы, которую они порой не осознавали и в еще меньшей степени признавали. Развивалась глобальная экономика, и в ее развитие Америка внесла свою долю: финансированием, рынками, множеством изобретений и инноваций. Примерно с 1948 года и до конца века в истории человечества оформился недолгий период, когда можно было говорить о наметившемся глобальном миропорядке, сочетавшем в своем каркасе американский идеализм с традиционными представлениями о балансе сил.

Однако сам успех этого предприятия сделал неизбежным то, что ему в целом, рано или поздно, будут брошены вызовы, иногда – во имя самого мирового порядка. Всеобщее значение Вестфальской системы проистекает из ее процедурной природы – нейтральной к моральным ценностям. Выполнение правил этой системы доступно любой стране: невмешательство во внутренние дела других государств; нерушимость границ; государственный суверенитет; поддержка международного права. Слабостью Вестфальской системы была обратная сторона силы. Ее разработали страны, истощенные кровопролитием, и она не предлагала каких-либо ориентиров. Речь шла о способах распределения и сохранения власти и силы; Вестфальская система не давала ответа на вопрос, как порождать легитимность.

Ключевой вопрос при построении мирового порядка неизбежно затрагивает сущность объединяющих его принципов – в которых и состоит кардинальное различие между западным и незападным подходами к миропорядку. Начиная с эпохи Возрождения Запад испытывает глубокую убежденность в том, что реальный мир является внешним для наблюдателя, что познание заключается в фиксации и классификации данных – чем точнее, тем лучше, – и что успех внешней политики зависит от верной оценки существующих реалий и тенденций. Вестфальский мир представляет собой осмысление реальности – в частности, реалий сил и территорий, – как светского упорядочения в ущерб религиозным устоям.

Для других сегодняшних великих цивилизаций реальность выступает как внутренняя по отношению к наблюдателю и очерчивается согласно психологическим, философским или религиозным убеждениям. Конфуцианство упорядочивает мир по ступеням подчиненности, иерархия определяется приблизительным соответствием китайской культуре. Для ислама миропорядок разделен на «территорию мира» – собственно мир ислама, – и на «территорию войны», населенную неверными. Таким образом, Китай не испытывает потребности выходить за свои пределы – зачем открывать мир, который он считает упорядоченным или лучше организованным духовно благодаря моральному совершенству? В то же время ислам способен достичь теоретического осуществления мирового порядка только через завоевания или глобальное обращение в свою веру, для чего объективных условий не существует. Индуизм, оперирующий циклами истории и метафизической реальностью, которые выходят за пределы «бренного опыта», рассматривает свой мир веры как целостную систему, которая неподвластна завоевателям и новообращенным.

Это же отличие обуславливало отношение к науке и технологии. Запад, который считал достижением овладение эмпирической реальностью, занимался изучением дальних пределов мира и поощрял развитие науки и техники. Другие традиционные цивилизации, каждая из которых считала, что по праву занимает центральное место в миропорядке, не получили такого же импульса и отстали в технологическом плане.

Теперь этот период закончился. В остальном мире развивают науку и технику, и поскольку там не обременены имеющимися образцами и шаблонами, то возможно, что другие цивилизации действуют даже более энергично и с большей гибкостью, чем на Западе; по крайней мере, так обстоит дело в Китае и в странах, которые называют азиатскими тиграми.

В мире геополитики система миропорядка, установленная и провозглашенная универсальной западными странами, оказалась на переломном этапе. Предлагаемые ею «патентованные средства» признаются универсальными, однако касательно их применения нет единодушия; действительно, таким понятиям, как демократия, права человека и международное право, даются столь противоречивые толкования, что их в качестве боевого клича регулярно используют в борьбе друг против друга самые непримиримые стороны. Правила системы были провозглашены, но оказались неэффективными при отсутствии действенного принуждения к их исполнению. Обещания партнерства и сотрудничества в ряде регионов сменились – или по меньшей мере сопровождались – недвусмысленной проверкой установленных этими правилами границ.

Четверть века политических и экономических кризисов, разразившихся в результате или, по крайней мере, под влиянием наставлений и действий Запада, – вкупе со «схлопыванием» миропорядка в отдельных регионах, с массовыми убийствами на религиозной почве, с терроризмом и войнами, завершившимися без побед, – все это ставит под большое сомнение оптимистичные предположения об эпохе, которая началась сразу после окончания холодной войны: предположения о том, что распространение принципов демократии и свободного рынка автоматически создаст справедливый, безопасный и устраивающий всех мир.

В некоторых частях земного шара возник противодействующий импульс: стали считать, что кризисы порождаются политикой и правилами развитых стран Запада, наряду с различными аспектами глобализации, а потому нужно возвести против них оборонительный вал. Обязательства по обеспечению безопасности, которые рассматривались как основополагающие, ставились под сомнение, причем иногда страной, чью оборону они призваны были укреплять. В то время как западные страны резко сокращали свои ядерные арсеналы или снижали роль ядерного оружия в своих стратегических доктринах, страны так называемого третьего мира резко активизировали свои усилия в этой области. Правительства, которые когда-то в «персональных» версиях мирового порядка сделались сторонниками американских обязательств (пусть даже порой те их озадачивали), начали интересоваться, не обернется ли так, что при реализации каких-то инициатив терпение Соединенных Штатов в конце концов истощится и они перестанут добиваться их завершения? С этой точки зрения принятие западных «правил» мирового порядка связано с элементами непредсказуемой ответственности – подобная интерпретация способна привести к заметному дистанцированию от США некоторых традиционных союзников. Действительно, кое-где попрание общечеловеческих норм (таких как права человека, надлежащая правовая процедура или равноправие женщин), которые, бесспорно, определяют североатлантические предпочтения, считается положительным качеством и краеугольным камнем альтернативных систем ценностей. Более простые виды идентичностей утверждаются в качестве основы для «исключительных интересов».

Результатом является не просто многополярность силы и власти; мы имеем мир все более и более противоречивых реалий. Не следует думать, будто указанные тенденции, если не уделять им внимания, в какой-то момент автоматически придут в соответствие с миром равновесия и сотрудничества – или вообще хоть с каким-то порядком.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: