В. Вересаев. Пушкин в жизни. 8 страница

П. А. ПЛЕТНЕВ -- Я. К. ГРОТУ. Переписка Грота с Плетневым, III, 400.

По записке комиссии от 28 августа, при коей препровождены были на высочайшее усмотрение ответы стихотворца Пушкина на вопросы, сделанные ему касательно известной поэмы Гаврилиады, его императорскому величеству угодно было собственноручно повелеть: "Г. Толстому призвать Пушкина к себе и сказать ему моим именем, что, зная лично Пушкина, я его слову верю. Но желаю, чтоб он помог правительству открыть, кто мог сочинить подобную мерзость и обидеть Пушкина, выпуская оную под его именем".

Главнокомандующий в С.-Петербурге и Кронштадте, исполнив вышеупомянутую собственноручную его величества отметку, требовал от Пушкина: чтоб он, видя такое к себе благоснисхождение его величества, не отговаривался от объяснения истины и что Пушкин, по довольном молчании и размышлении, спрашивал: позволено ли будет ему написать прямо государю-императору, и, получив на сие удовлетворительный ответ, тут же написал к его величеству письмо и, запечатав оное, вручил графу Толстому. Комиссия положила, не раскрывая письма сего, представить оное его величеству, донося и о том, что графом Толстым комиссии сообщено.

ПРОТОКОЛ ЗАСЕДАНИЯ КОМИССИИ 7 окт. 1828 г. Секретно. Дела III Отделения, стр. 343.

Пушкин сказал, что не может отвечать на допрос, но так как государь позволил ему писать к себе, то он просит, чтобы ему дали объясниться с самим царем. Пушкину дали бумаги, и он у самого губернатора написал письмо к царю. Вследствие этого письма государь прислал приказ прекратить преследование, ибо он сам знает, кто виновник этих стихов.

П. В. НАЩОКИН по записи БАРТЕНЕВА. Рассказы о Пушкине, 42.

Ссора между отцом и сыном (Сергеем Львовичем и Александром Сергеевичем) длилась вплоть до 1828 г., когда они примирились, благодаря усилиям Дельвига и особенно тому обстоятельству, что Пушкин был уже освобожден от правительственного надзора и ласково принят, незадолго перед тем, молодым государем. Во второй раз (первый случай относится к 1815 г.) Сергей Львович искал сойтись с сыном, озадаченный его успехами и приобретенным положением между людьми.

П. В. АННЕНКОВ. П-н в александр. эпоху, 274.

18 окт. 1828 г. (Алексей Вульф на квартире А. П. Керн с баронессой Соф. Мих. Дельвиг, женою поэта). Мы были наедине, исключая несносной девки, пришедшей качать ребенка. Я не знал, что говорить, она, кажется, не менее моего была в замешательстве, видимо, мы не знали оба, с чего начать, -- вдруг явился тут Пушкин. Я почти был рад такому помешательству. Он пошутил, поправил несколько стихов, которые он отдает в Северные Цветы, и уехал. Мы начали говорить об нем; она уверяла, что его только издали любит, а не вблизи; я удивлялся и защищал его; наконец, она, приняв одно общее мнение его о женщинах за упрек ей, заплакала, говоря, что это ей тем больнее, что она его заслуживает. Странно было для меня положение быть наедине с женщиной, в которую я должен быть влюблен, плачущею о прежних своих грехах.

АЛ. Н. ВУЛЬФ. Дневник. Пушкин и его совр-ки, XXI -- XXII, 17.

19 октября 1828 г. СПб. Собрались на пепелище скотобратца курнофеиуса Тыркова (по прозвищу кирпичного бруса) 8 человек скотобратцев, а именно: Дельвиг -- Тося, Илличевский -- Олосенька, Яковлев -- Паяс, Корф -- дьячок-мордан, Стевен -- Швед, Тырков (смотри выше), Комовский -- лиса, Пушкин -- Француз (смесь обезианы с тигром^<1>):

a) пели известный лицейский пэан Лето, знойна. N. В. Пушкин-Француз открыл, и согласил с ним соч. Олосенька, что должно вместо общеупотребительного "Лето знойно" петь, как выше означено, b) вели беседу, с) выпили вдоволь их здоровий, d) пели рефутацию г. Беранжера, е) пели песню о царе Соломоне, f) пели скотобратские куплеты прошедших шести годов, g) Олосенька в виде французского тамбура мажора утешал собравшихся, h) Тырковиус безмолвствовал, j) толковали о гимне ежегодном и негодовали на вдохновения скотобратцев, k) Паяс представлял восковую персону, l) и завидели на дворе час первый и стражу вторую, скотобратцы разошлись, пожелав доброго пути воспитаннику императорского лицея<2> Пушкину-Французу иже написасию грамоту. (Следуют собственноручные подписи перечисленных восьми друзей с их прозвищами в скобках, а в заключение, опять рукою Пушкина, -- его четверостишие):

Усердно помолившись богу,
Лицею прокричав ура,
Прощайте, братцы: мне в дорогу,
А вам в постель уже пора.

ПРОТОКОЛ ПРАЗДНОВАНИЯ ЛИЦЕЙСКОЙ ГОДОВЩИНЫ. Пушкин и его совр-ки, XIII, 47.

^<1>Так в 1812 г. называл французов ярый их ненавистник А. С. Шишков.

<2>Выражение "воспитаннику лицея" требует пояснение: Пушкин, уволенный от службы с 1824 года и, по недоброжелательству ли начальства или по своей беспечности, не имевший письменного вида, предъявлял, при частых своих переездах, лицейский аттестат, в котором был назван воспитанником. В.П. Гаевский. Празднование лиц. годовщин. Отеч. Зап., 1861, т. 139, стр. 36.

Здесь мне очень весело. Соседи ездят смотреть на меня, как на собаку Мунито. На днях было сборище у одного соседа; я должен был туда приехать. Дети его родственницы, балованные ребятишки, хотели непременно туда же ехать; мать принесла им изюму и черносливу и думала тихонько от них убраться; но Петр Маркович (отец А. П. Керн) их взбудоражил; он к ним прибежал: "Дети, дети, мать вас обманывает! Не ешьте черносливу, поезжайте с нею; там будет Пушкин: он весь сахарный, а зад у него яблочный; его разрежут, и всем вам будет по кусочку". Дети разревелись: "Не хотим черносливу, хотим Пушкина!" Нечего делать: их повезли, и они сбежались ко мне облизываясь, но увидев, что я не сахарный, а кожаный, совсем опешили. -- Здесь очень много хорошеньких девчонок (или девиц, как приказывает звать Борис Михайлович); я с ними вожусь платонически, и от того толстею и поправляюсь в моем здоровьи.

ПУШКИН -- бар. А. А. ДЕЛЬВИГУ, в сер. ноября.-1828 г., из Малинников.

Дети, хотевшие не черносливу, а Пушкина, не кто иные, как дети Павла Ивановича Панафидина, женатого на Анне Ивановне, рожд. Вульф, владельца Михайловского (в Старицком уезде), именуемого ныне Курово-Покровским. Об этом читаем в воспоминаниях Анны Николаевны Панафидиной, внучки Павла Ивановича (рукопись): "Эпизод о малолетних избалованных детях одной помещицы касался моего отца (Ник. Павловича) и дядей (Ивана и Михаила)".

С. А. ФЕССАЛОНИЦКИЙ. Пушкин в кругу старицких дворян. Материалы Об-ва Изуч. Тверск. Края, вып. 6, апр. 1928, стр. 12.

Здесь мне очень весело, ибо я деревенскую жизнь очень люблю. Здесь думают, что я приехал набирать строфы в Онегина, и стращают мною ребят, как букою, а я езжу на пароме, играю в вист по восьми гривен роббер, и таким образом прилепляюсь к прелестям добродетели и гнушаюсь сетей порока.

ПУШКИН -- бар. А. А. ДЕЛЬВИГУ, 26 ноября 1828 г., из Малинников.

Город Петербург полагает отсутствие твое не бесцельным. Первый голос сомневается, точно ли ты без нужды уехал, не проигрыш ли какой был причиною, второй уверяет, что ты для материалов 7-й песни отправился; третий утверждает, что ты остепенился и в Торжке думаешь жениться; четвертый же догадывается, что ты составляешь авангард Олениных, которые собираются в Москву.

Бар. А. А. ДЕЛЬВИГ -- ПУШКИНУ, 3 дек. 1828 г. Переп. Пушнина, II, 82.

Здесь (в Москве) Александр Пушкин, я его совсем не ожидал. Он привез славную новую поэму Мазепу. Приехал он недели на три, как сказывает; еще ни в кого не влюбился, а старые любви его немного отшатнулись. Вчера должен он был быть у Корсаковой; не знаю еще, как была встреча. Я его все подзываю с собою в Пензу; он не прочь, но не надеюсь, тем более, что к тому времени, вероятно, он влюбится. Он вовсе не переменился, хотя, кажется, не так весел.

Кн. П. А. ВЯЗЕМСКИЙ -- А. И. ТУРГЕНЕВУ, 12 дек. 1828 г., из Москвы, Собр. соч. кн. П. П. Вяземского, 518.

В первый раз Пушкин читал нам "Полтаву" в Москве у Сергея Киселева при Американце Толстом, сыне Башилова, который за обедом нарезался и которого во время чтения вырвало чуть ли не на Толстого.

Кн. П. А. ВЯЗЕМСКИЙ. Полн. собр. соч., X, 3.

К Пушкину. -- Написал "Чернь". -- Отдал Мазепу переписать для государя. -- Слушал его восклицания за буйными рассказами Голохвастова.

М. П. ПОГОДИН. Дневник, 16 дек. 1828 г. Пушкин и его с-ки, XIX -- XX, 92.

Удивительно было свойство Александра Пушкина (в такой степени а mille lieus//на тысячу лье (фр.) // мне ни в ком из людей, чем бы то ни было знаменитых -- неизвестное): совершенное отсутствие зависти du metier//профессиональной (фр.) // и милое, любезное, истинное и даже смешное желание видеть дарование во всяком начале, поощрять его словом и делом и радоваться ему.

С. А. СОБОЛЕВСКИЙ -- М. Н. ЛОНГИНОВУ, 1855. Пушкин и его с-ки, XXXI -- XXXII, 40.

В обращении Пушкин был добродушен, неизменен в своих чувствах к людям: часто в светских отношениях не смел отказаться от приглашения к какому-нибудь балу. Восприимчивость его была такова, что стоило ему что-либо прочесть, чтобы потом навсегда помнить. Особенная страсть Пушкина была поощрять и хвалить труды своих близких друзей. Про Баратынского стихи при нем нельзя было и говорить ничего дурного... Будучи откровенен с друзьями своими, не скрывая своих литературных трудов и планов, радушно сообщая о своих занятиях людям, интересующимся поэзией, Пушкин терпеть не мог, когда с ним говорили о стихах его и просили что-нибудь прочесть в большом свете. У княгини Зинаиды Волконской бывали литературные собрания понедельничные; на одном из них пристали к Пушкину, чтобы прочесть. В досаде он прочел "Чернь" и, кончив, с сердцем сказал: "В другой раз не станут просить".

С. П. ШЕВЫРЕВ по записи П. В. АННЕНКОВА. Л. Майков, 331.

Вообще Пушкин чрезвычайно редко читал свои произведения в большом обществе, отличаясь в этом отношении скромностью и даже застенчивостью. Он читал только людям более или менее близким, мнением которых дорожил и от которых надеялся услышать дельное замечание, а не безусловную похвалу, и при том читал как-нибудь невзначай.

П. И. БАРТЕНЕВ, Рус. Арх., 1865, 391.

Баратынский не был с Пушкиным искренен, завидовал ему, радовался клевете на него, думал ставить себя выше его глубокомыслием, чего Пушкин в простоте и высоте своей не замечал.

П. В. НАЩОКИН по записи БАРТЕНЕВА. Рассказы о Пушкине, 28.

"Я всякий раз чувствую жестокое угрызение совести, -- сказал мне однажды Пушкин в откровенном со мною разговоре, -- когда вспоминаю, что я, может быть, первый из русских начал торговать поэзией. Я, конечно, выгодно продал свой Бахчисарайский Фонтан и Евгения Онегина, но к чему это поведет нашу поэзию, а может быть, и всю нашу литературу? Уж, конечно, не к добру. Признаюсь, я завидую Державину, Дмитриеву, Карамзину: они бескорыстно и безукоризненно для совести подвизались на благородном своем поприще, на поприще словесности, а я?" -- Тут он тяжело вздохнул и замолчал.

(С. Е. РАИЧ). Галатея, 1839, ч. IV, № 29, стр. 197^<1>.

^<1>Раич был плохой поэт, но восторженный почитатель поэзии, считавший великим позором для поэта брать за свои произведения деньги. Однажды один издатель предложил ему гонорар за его стихи. Раич гордо поднял голову и ответил: "Я -- поэт и не продаю своих вдохновений!"

Шевырев как был слаб перед всяким сильным влиянием нравственно, так был физически слаб перед вином, и как немного охмелеет, то сейчас растает и начнет говорить с любви, о согласии, братстве и о всякого рода сладостях: сначала, в молодости, и это у него выходило иногда хорошо, так что однажды Пушкин, слушая пьяного оратора, проповедующего довольно складно о любви, закричал: "Ах, Шевырев! Зачем ты не всегда пьян!"

С. М. СОЛОВЬЕВ. Записки. Книг-во "Прометей" Н. Н. Михайлова, Пг., 1915, стр. 48.

В 1828 году я часто встречался с Пушкиным и однажды предложил ему вписать что-нибудь из своих стихов в мой альбом. Он при мне же вписал известные стихи: Муза. На вопрос мой: от чего эти пришли ему на память прежде всяких других? -- "Я их люблю, -- отвечал Пушкин, -- они отзываются стихами Батюшкова".

Н. Д. ИВАНЧИН-ПИСАРЕВ, Альбомные памяти. Москвитянин, 1842, № 3,147.

К Пушкину. Бог всем дал орехи, а ему ядра. Слушал его суждения о Батюшкове.

М. П. ПОГОДИН. Дневник, 22 дек. 1828 г. Пушкин и его с-ка, XIX -- XX, 92.

Пушкин поражен был красотою Н. Н. Гончаровой с зимы 1828 -- 1829 года. Он, как сам говорил, начал помышлять о женитьбе, желая покончить жизнь молодого человека и выйти из того положения, при котором какой-нибудь юноша мог трепать его по плечу на бале и звать в неприличное общество... Холостая жизнь и несоответствующее летам положение в свете надоели Пушкину с зимы 1828 -- 1829 г. Устраняя напускной цинизм самого Пушкина и судя по-человечески, следует полагать, что Пушкин влюбился не на шутку около начала 1829 г.

Кн. ПАВ. П. ВЯЗЕМСКИЙ. Собр. соч., 520.

Нат. Ник. Гончаровой только минуло шестнадцать лет, когда они впервые встретились с Пушкиным на балу в Москве. В белом воздушном платье, с золотым обручем на голове, она в этот знаменательный вечер поражала всех своей классической, царственной красотой. Ал. Сер. не мог оторвать от нее глаз. Слава его уж тогда прогремела на всю Россию. Он всюду являлся желанным гостем; толпы ценителей и восторженных поклонниц окружали его, ловя всякое слово, драгоценно сохраняя его в памяти. Наталья Николаевна была скромна до болезненности; при первом знакомстве их его знаменитость, властность, присущие гению, -- не то что сконфузили, а как-то придавили ее. Она стыдливо отвечала на восторженные фразы, но эта врожденная скромность только возвысила ее в глазах поэта.

А. П. АРАПОВА (урожд. Ланская, дочь Нат. Ник-ны от второго брака). Н. Н. Пушкина-Ланская. Новое Время, 1907, №11409, стр. 7.

Пушкин познакомился с семейством Н. Н. Гончаровой в 1828 году, когда будущей супруге его едва наступила шестнадцатая весна. Он был представлен ей на бале и тогда же сказал, что участь его будет навеки связана с молодой особой, обращавшей на себя общее внимание.

П. В. АННЕНКОВ. Материалы, 270.

Когда Пушкин принес стихи (Е. Н. У-вой "Вы избалованы природой") матушке, они были без подписи; на вопрос матушки: зачем он не подписал своего имени, он ответил: "Так вы находите, что под стихами Пушкина нужна подпись? Проститесь с этим листком: он недостоин чести быть в вашем альбоме". И Пушкин уже был готов уничтожить его; тут началась борьба, кончившаяся тем, что драгоценный листок остался в руках матушки, совершенно измятый и с оторванным углом. Пушкин был побежден и должен был подписать свое имя под трофеем, который матушка еще держала обеими руками.

Н. С. КИСЕЛЕВ (сын Ел. Ник. Ушаковой) по записи Л. Н. МАЙКОВА. Л. Майков. 371.

Он что-то во все время был не совсем по себе. Не умею объяснить, ни угадать, что с ним было, mais il n`etait pas en verve (но он не был в ударе). Постояннейшие его посещения были у Корсаковых и у цыганок; и в том и в другом месте видел я его редко, но видал с теми и другими и все не узнавал прежнего Пушкина.

Кн. П. А. ВЯЗЕМСКИЙ -- А. И. ТУРГЕНЕВУ, 9 янв. 1829 г. Собр. соч. кн. П. П. Вяземского, 518.

Мария Ивановна Римская-Корсакова должна иметь почетное место в преданиях хлебосольной и гостеприимной Москвы. Она жила открытым домом, давала часто обеды, вечера, балы, маскарады, разные увеселения, зимою санные катания за городом, импровизированные завтраки. Красавицы-дочери ее, и особенно одна из них, намеками воспетая Пушкиным в Онегине^<1>, были душою и прелестью этих собраний. Сама Мария Ивановна была тип московской барыни в хорошем и лучшем значении этого слова. Старый век и новый век сливались в ней в разнообразной стройности и придавали личности ее особенное и привлекательное значение.

Кн. П. А. ВЯЗЕМСКИЙ. Заметка из воспоминаний. Полн. собр. соч., VII, 171.

^<1>Александра Александровна Корсакова, в седьмой главе "Онегина"; "у ночи много звезд прелестных, красавиц много на Москве"...

Здесь (в Старице, Тверской губ.) я нашел две молодых красавицы: Катиньку Вельяшеву, мою двоюродную сестру, в один год, который я ее не видал, из 14-летнего ребенка расцветшую прекрасною девушкою, лицом, хотя не красавицею, но стройною, увлекательною в каждом движении, прелестною, как непорочность, милую и добродушную, как ее лета^<1>. Другая, Машенька Борисова, теперь тоже заслуживала мое внимание. Не будучи красавицею, она имела хорошенькие глазки и для меня весьма приятно картавила. Пушкин, бывший здесь осенью, очень ввел ее в славу^<2>. Первые два дня я провел очень приятно, слегка волочившись за двумя красавицами... В Крещение (6 янв. 1829 г.) приехал к нам в Старицу Пушкин. Он принес в наше общество немного разнообразия. Его светский блестящий ум очень приятен в обществе, особенно женском. С ним я заключил оборонительный и наступательный союз против красавиц, отчего его и прозвали сестры Мефистофелем, а меня Фаустом. Но Гретхен (Катин В. -- Катенька Вельяшева), несмотря ни на советы Мефистофеля, ни на волокитство Фауста, осталась холодною: все старания были напрасны. Мы имели одно только удовольствие бесить Ивана Петровича (Вульфа, двоюродного брата Алексея Вульфа, тридцатилетнего местного помещика, влюбленного в Катеньку Вельяшеву); образ мыслей наших оттого он назвал американским. -- Мне жаль, что из-за таких пустяков он, вероятно, теперь меня не очень жалует: он очень добрый и благородный малый. Если еще сведет нас бог, то я уже не стану волокитством его бесить.

В Старице Машенька Борисова и Наталья Кознакова прошли у меня между пальцев. Дай бог мне быть впредь умнее, а то "дурно, дурно, брат Александр Андреевич", -- как говорил Пушкин.

После праздников поехали все по деревням; я с Пушкиным, взяв по бутылке шампанского, которое морозили, держа на коленях, поехали к Павлу Ивановичу (Вульфу, одному из дядей Алексея). -- За обедом мы напоили люнелем, привезенным Пушкиным из Москвы, Фрициньку (гамбургскую красавицу, которую дядя привез из похода и после женился на ней), немку из Риги, полугувернантку, полуслужанку, обрученную невесту его управителя, и молодую, довольно смешную девочку, дочь прежнего берновского попа, тоже жившую под покровительством Фридерики. Я упоминаю об ней потому, что имел после довольно смешную с ней историю. Мы танцовали и дурачились с ними много, и молодая селянка вовсе не двухсмысленно показывала свою благосклонность ко мне. Это обратило мое внимание на нее, потому что прежде, в кругу первостатейных красавиц, я ее совсем и не заметил. Я вообразил себе, что очень легко можно будет с ней утешиться за неудачи с другими, почему через несколько дней, приехав опять в Павловское, я сделал посещение ей в роде графа Нулина, с тою только разницею, что не получил пощечины. -- В таких занятиях, в охоте и в поездках то в Берново, то к Петру Ивановичу (другой дядя Алексея Вульфа) или в Павловское, где вечера мы играли в вист, -- провел я еще с неделю до отъезда с Пушкиным в Петербург.

АЛ. Н. ВУЛЬФ. Дневник. Пушкин и его совр-ки, XXI -- XXII.

^<1>К ней обращено стихотворение Пушкина "Подъезжая под Ижоры".

^<2>Ср. письмо Пушкина к Ал. Вульфу от 27 окт. 1828 г. из Малинников: "доношу вам, что Марья Васильевна Борисова есть цветок в пустыне, соловей в дичи лесной, перло в море и что я намерен на днях в нее влюбиться".

В Старице, на семейном бале у тогдашнего старицкого исправника В. И. Вельяшева, я встретила в первый раз Пушкина. Я до этого времени ничего про Пушкина не слыхала, но он прямо бросился мне в глаза. Показался он мне иностранцем, танцует, ходит как-то по-особому, как-то особенно легко, как будто летает: весь какой-то воздушный, с большими ногтями на руках. -- "Это не русский?" -- спросила я у матери Вельяшева, Катерины Петровны. -- "Ах, матушка! Это Пушкин, сочинитель, прекрасные стихи пишет", -- отвечала она. Здесь мне не пришлось познакомиться с Александром Сергеевичем. Заметила я только, что Пушкин с другим молодым человеком постоянно вертелись около Кат. Вас. Вельяшевой. Она была очень миленькая девушка; особенно чудные у нее были глаза. Как говорили после, они старались не оставлять ее наедине с Алексеем Николаевичем Вульфом, который любил влюблять в себя молодых барышень и мучить их.

Через два дня поехали мы в Павловское. Следом за нами к вечеру приехал и Ал.Серг-ч вместе с Ал. Н. Вульфом и пробыли в Павловском две недели. Тут мы с Александром Сергеевичем сошлись поближе. На другой день сели за обед. Подали картофельный клюквенный кисель. Я и вскрикнула на весь стол: -- "Ах, боже мой! Клюквенный кисель!" -- "Павел Иванович! Позвольте мне ее поцеловать!" -- проговорил Пушкин, вскочив со стула. -- "Ну, брат, это уж ее дело", -- отвечал тот. -- "Позвольте поцеловать вас", -- обратился он ко мне. -- "Я не намерена целовать вас", -- отвечала я, как вполне благовоспитанная барышня. -- "Ну, позвольте хоть в голову", -- и, взяв голову руками, пригнул и поцеловал. П. А. Осипова, вместе с своей семьей бывшая в одно время с Пушкиным в Малинниках или Бернове, высказала неудовольствие на то, что тут, наравне с ее дочерьми, вращается в обществе какая-то поповна. "Павел Иванович, -- говорила она, -- всем открывает в своем доме дорогу, вот какую-то поповну поставил на одной ноге с нашими дочерьми". Все это говорилось по-французски, я ничего и не знала, и только после уже Фредерика Ивановна (жена хозяина. Пав. Ив. Вульфа) рассказала мне все это. -- "Прасковья Александровна осталась очень недовольна, -- говорила она, -- но спасибо Александру Сергеевичу, он поддержал нас". Когда вслед за этим пошли мы к обеду, Ал. Серг-ч предложил одну руку мне, а другую дочери Прасковьи Александровны, Евпраксии Николаевне, бывшей в одних летах со мною. За столом он сел между нами и угощал с одинаковою ласковостью как меня, так и ее. Когда вечером начались танцы, то он стал танцовать с нами по очереди, -- протанцует с ней, потом со мною и т. д. Осипова рассердилась и уехала. Евпраксия Николаевна почему-то в этот день ходила с заплаканными глазами. Может быть, и потому, что Ал. С-ч после обеда вынес портрет какой-то женщины и восхвалял ее за красоту; все рассматривали его и хвалили. Может быть, и это тронуло ее, -- она на него все глаза проглядела. Вообще Ал.Серг. был со всеми всегда ласков, приветлив и в высшей степени прост в обращении. Часто вертелись мы с ним и в неурочное время. -- "Ну, Катерина Евграфовна, нельзя ли нам с вами для аппетита протанцовать вальс-казак". -- "Ну, вальс-казак-то мы с вами, Катерина Евграфовна, уж протанцуем!" -- говаривал он до обеда или во время обеда или ужина.

Вставал он по утрам часов в девять-десять и прямо в спальне пил кофе, потом выходил в общие комнаты иногда с книгой в руках, хотя ни разу не читал стихов. После он обыкновенно или отправлялся к соседним помещикам, или, если оставался дома, играл с Павлом Ивановичем в шахматы. Павла Ивановича он за это время сам и выучил играть в шахматы, раньше он не умел, но только очень скоро тот стал его обыгрывать. Ал. С-ч сильно горячился при этом. Однажды он даже вскочил на стул и закричал: "Ну, разве можно так обыгрывать учителя?" А Павел Иванович начнет играть снова, да опять с первых же ходов и обыгрывает его. -- "Никогда не буду играть с вами... Это ни на что не похоже", -- загорячится обыкновенно при этом Пушкин.

Много играл Пушкин также и в вист. По вечерам часто угощали Ал. С-ча клюквой, которую он особенно любил. Клюкву с сахаром обыкновенно ставили ему на блюдечке.

Пушкин был очень красив: рот у него был очень прелестный, с тонко и красиво очерченными губами и чудные голубые глаза. Волосы у него были блестящие, густые и кудрявые, как у мерлушки, немного только подлиннее. Ходил он в черном сюртуке. На туалет обращал он большое внимание. В комнате, которая служила ему кабинетом, у него было множество туалетных принадлежностей, ногточисток, разных щеточек и т. п.

Павел Иванович был в это время много старше его, но отношения их были добродушные и искренние. -- "На Павла Ивановича упади стена, он не подвинется, право, не подвинется", -- неоднократно, шутя, говаривал Пушкин. Павел Иванович, действительно, был очень добрый, но флегматичный человек, и Александр Сергеевич обыкновенно старался расшевелить его и бывал в большом восторге, когда это удавалось ему.

Был со мной в это время и такой случай. Один из родственников Павла Ивановича (Алексей Вульф) пробрался ночью ко мне в спальню, где я спала с одной старушкой-прислугой. Только просыпаюсь я, у моей кровати стоит этот молодой человек на коленях и голову прижал к моей голове. -- "Ай! Что вы?" -- закричала я в ужасе. -- "Молчите, молчите, я сейчас уйду", -- проговорил он и ушел. Пушкин, узнав это, остался особенно доволен этим и после еще с большим сочувствием относился ко мне. -- "Молодец вы, Катерина Евграфовна, он думал, что ему везде двери отворены, что нечего и предупреждать, а вышло не то", -- несколько раз повторял Александр Сергеевич. Задал этому молодцу нагоняй и Павел Иванович. -- "Ты нанес оскорбление мне, убирайся из моего дома!" -- говорил он ему. Узналось это так. Загадала Фредерика Ивановна мне на картах... "Ты оскорблена, говорит, трефовым королем", я и заплакала, и рассказала все.

Все относились к Александру Сергеевичу с благоговением. Все барышни были от него без ума.

ЕК. ЕВГР. СИНИЦЫНА, урожд. СМИРНОВА (дочь бывш. берновского священника) по записи В. И. КОЛОСОВА, Пушкин в Тверской губ. Рус. Стар., 1888, т. 60, стр. 50 -- 51,90 -- 93, 96^<1>.

Пребывание Пушкина в Берновской волости было великим событием. Все съезжались, чтобы увидать его, побыть с ним, рассмотреть его, как необыкновенного человека; но талантом его, как мне казалось из рассказов, все эти пожилые люди мало восхищались, мало ценили, не понимали всю силу его творчества.

Совсем другое впечатление оставило на моих, тогда еще совсем юных тетушках, пребывание Пушкина и знакомство с ним. Все они были влюблены в его произведения, а может быть, и в него самого, переписывали его стихотворения и его поэмы в свои альбомы, перечитывали их и до старости лет любили их декламировать на память и чуть не со слезами на глазах. Многие очень робкие и наивные девушки, несмотря на страстное желание и благоговение к Пушкину, боялись встречи с ним, зная, что он обладал насмешливостью и острым языком.

Как особенность его, рассказывали, что он очень любил общество женской прислуги -- экономок, приживалок и горничных. Одна почтенная старушка, некая Наталья Филипповна, прислуга дяди, Алексея Николаевича Вульфа, рассказывала мне, как Пушкин любил вставать рано, и зимой, когда девушки топили печи и в доме еще была тишина, приходил к ним, шутил с ними и пугал. В обращении с ними он был так прост, что они отвечали ему шутками, называли его "фармазоном" и, глядя на его длинные, выхоленные ногти, называли его "дьяволом с когтями".

АН. НИК. ПАНАФИДИНА. Воспоминания. Материалы Общ-ва Изуч. Тверск. Края. Вып. 6, апрель 1828, стр. 22.

^<1>Синицына относит рассказанные события к 1827 г. Но после опубликования дневника Вульфа совершенно несомненно, что все это происходило в январе 1829 г.

В Старицком уезде (Тверской губ.), по берегам быстрой, мелководной Тьмы, на пространстве десяти верст находились три помещичьи усадьбы: Берново (Ив. Ив. Вульфа) и Малинники (Пр. А. Осиповой) по краям, Павловское (Пав. Ив. Вульфа) в середине. Берново отстоит от Старицы в 25 в., Малинники -- в 35.

Теперь Малинники очень скучное место, и думается, что оно всегда таким и было. Там нет ни парка, ни сада. Старый помещичий одноэтажный дом времен Пушкина отлично сохранился; он выстроен из корабельного леса. Посредине широкое, открытое крыльцо поддерживается колоннами из толстых сосновых бревен, комнаты низкие, глубокие и мрачные; кое-где остались еще потолки с матицами; окна небольшие, и их мало (не очень давно подъемные рамы заменены обыкновенными створчатыми); мебель старинная, красного дерева, кресла жесткие, неудобные, с закругленными цельными деревянными спинками; на стенах висят два-три зеркала в старинных красивых рамах красного дерева.

Берново. Барскую усадьбу отделяет от села обширный сад, раскинувшийся на 12 десятин. Сад делится на две части, -- собственно сад из правильно разбитых липовых аллей и парк, похожий на лес. Прочно выстроенный каменный дом потерпел мало изменений; в нем теперь до тридцати комнат, но в пушкинские времена верхний этаж и мезонин были почему-то неотделаны; средняя комната нижнего этажа с дверью в сад была гостиной... В Берновском парке есть курган, названный, вероятно, в честь Пушкина, Парнасом; вблизи его высятся вековые деревья, -- есть ели и березы в два обхвата.

В Павловском барского дома теперь не существует. Имение купили крестьяне и распорядились с усадьбою по-своему.

И. А. ИВАНОВ. О пребывании А. С. Пушкина в Тверской губ. Изд. Тверск. Общ. Любит. истории, археол. и ест-знания. Тверь, 1899, стр. 1 -- 11.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: