Бредёт по знойной мостовой.

Иисус Христос глазами Сёрена Кьеркегора

«Святое Писание – проводник. Христос – путь». Этими словами Сёрен Кьеркегор выразил своё отношение к христианству и Христу. Мученик собственной совести, палач своей души… Ибо, если «душа – христианка», надо идти узким путём Веры, не сворачивая и не останавливаясь ни на мгновенье, ибо остановиться – значит потерять себя. Поэтому необходимо, утратив душевный покой, идти вперёд… Невольно вспоминаются гениальные строки Ф.И.Тютчева, ещё одного великого духовидца:

Пошли, Господь, свою отраду

Тому, кто жизненной тропой

Как бедный нищий мимо саду

Бредёт по знойной мостовой.

Вот оно: явление Христа и постижение религиозного измерения жизни, свойственное всем мыслителям экзистенциального мироощущения:

О, вещая душа моя,

О, сердце, полное тревоги…

Ясность мышления и страх пути, ибо путь Христа – путь страданий и мук, тернистый путь мучений и невозможности постижения радости Бытия, ибо Бытие ужасно, трагично, хаотично и непредсказуемо…

Если верить Кьеркегору, Авраам идёт узким путём Веры и готов принести в жертву Господу собственного сына, и Исаак покорно идёт за отцом, ибо превыше всего Моисеевы Скрижали, и Исаак почитает отца своего и мать свою. И обретает вторую жизнь, ибо испытание Верой Авраам проходит достойно, и путь к Богу, которым идёт Авраам, оказывается единственным узким путём, и никакого иного не дано…

Назвать Сёрена Кьеркегора мыслителем всё-таки невозможно, ибо он, прежде всего, мученик и религиозный поэт.

Синтез религии, философии и поэзии – вот его мироощущение, его доминирующий аккорд. Отсюда меланхолия, осознаваемая им как грех, с которой он всю жизнь боролся… Но глубоко осознаваемая им греховность Бытия и грехопаденье человека всегда ставились во главу угла его экзистенциальной концепции, согласно которой только с помощью абсурда можно прийти к пониманию мучений Иисуса Христа, ибо там, где отступает мысль и чувство, остаётся парадокс… Именно поэтому «христианский мир убил Христа»! Мир не в состоянии понять мучений Христа, ибо толпа всегда слепо следует за голосом инстинкта, эроса и танатоса, садизма и мазохизма. В обывательском понимании толпы Христос – мазохист. И этим всё сказано. Он просто жертва собственной идеи – не более того. Понять Христа может только тот, кто распят на парадоксе Веры и Мышления.

К таким Распятым и относил себя гениальный датский интроверт. Он пришёл учить христианству и дорого заплатил за это. Он явился с особой миссией и стал Мессией…

«Бог – это молчание. О чём невозможно говорить, о том следует молчать». Эта мысль проводилась им всегда и всюду:

В одной из своих работ («Единичный») он писал: «В нынешние времена – всё политика. Религиозное воззрение, как небо от земли, далеко от этого; как исходный пункт, так и конечная цель далеки от этого, как небо от земли, поскольку политическое начинается с земли, чтобы на земле и оставаться, тогда как религиозное, ведя своё происхождение сверху, хочет превозмочь земное и затем вознестись на небеса»

Он хотел быть Распятым на Парадоксе собственной мысли, как Иисус Христос на Кресте. Он сам пришёл к своей Тайной Вечере, но без апостолов и евангелистов. Бесконечно одинокий, он блуждал в своей Вселенной, не замечая улиц Копенгагена, шокируя прохожих и сжигая себя на костре своего мышления. Нордический склад истинного скандинава исключал всякий намёк на безумие. Он понимал, что равенство в политическом смысле – полный абсурд и поэтому обращал свой взор в Вечность. «Лишь религиозное может при помощи вечного провести до конца человеческое равенство, человечность, богоугодное, существенное, немирское, подлинное, единственно возможное человеческое равенство, человечность, и поэтому также – да будет это сказано к его величию – религиозное есть истинная человечность». В мирской жизни он походил на Диогена Синопского, с той лишь разницей, что первый шокировал своими высказываниями Александра Великого, а последний – епископа Мюнстера.

«В датском королевстве, безусловно, не живёт ни один человек, обладающий таким чувством индивидуальности, каким обладаю я».

Ещё бы! Он, считающий Иисуса Христа свом современником, ибо, по его мнению,

Бытие Христа продолжается вечно, не прерываясь ни на миг, утверждал: «… событие это (земная жизнь Спасителя – Н.К.) нельзя приравнивать к другим событиям, которые сначала как минувшие переходят в историю, а затем как давно минувшие предаются забвению. Нет, пребывание Иисуса Христа на земле никогда не станет чем-то минувшим, не говоря уже о том, чтобы стать чем-то всё более и более отходящим в глубь времён и теряющим своё значение…» («Введение в христианство»). «Абсолютный смысл христианства: современность Христу».

Определить три стадии пути к постижению Христа Кьеркегору помог эксперимент, жертвой которого стала помолвленная с ним Регина Ольсен, которую он безумно любил. Великий христианский философ не мог не видеть мучений Регины, но остался глух и нем к её взаимной любви. Эротическое чувство коварного обольстителя, копенгагенского Дон-Жуана, приобретало особую эстетическую форму, которая впоследствии позволит ещё одному гению – великому немецкому романтику Эрнсту Теодору Амадею Гофману создать свои шедевры – романы «Эликсиры сатаны» и «Житейские воззрения кота Мура». Но эстетик в душе философа и поэта вступил в борьбу с этиком, моралистом, последний победил, но впереди было самое трудное – понять и пережить мучения Иисуса Христа. Для этого необходимо было религиозное измерение Бытия, которое датский мыслитель считал смыслом и оправданием своей земной жизни…

В связи с этим вспоминаются слова Теодора Хеккера:

С самого начала он ощущал себя исключением. Рассматривая его в свете тех трёх сфер, чьё единство образует человека, созданного, по словам псалмопевца, одновременно ужасным и чудесным: телесной, душевной и духовной, - мне остаётся лишь подтвердить, что каждый, кто хоть немного знает Киркегора, при некотором размышлении непременно придёт к весьма любопытной констатации, что Киркегор аномально принадлежал к сфере духа, что там, где большинство людей живут непосредственной жизнью – в душевном и в телесно-душевном, - он жил лишь как странник, не знающий обычаев этой страны; но в сфере духа, куда большинству людей доступ открыт весьма редко либо же они ещё только ищут туда вход, он был у себя дома с несомненной самоочевидностью. («Христианство и культура», 1927).

А разве жизнь не приводила нам примеры в пользу великого датского отшельника? И не в этом ли трагедия Людовика Баварского, короля, для которого Вагнер и Зигфрид

были воплотившейся реальностью, а жестокая действительность диктовала свои правила,

неведомые и непонятные ему, постоянно пребывающему в мире величественных грёз, дворцов, замков, мечты и иллюзии …