Я пытаюсь подружиться с этим страхом, ко­торый всегда со мной: правильный ли это подход?

С темнотой, смертью или страхом нужно не подру­житься; нужно просто от них избавиться. Нужно про­сто проститься с ними навсегда.

Этот страх — твоя привязанность; дружба с ним сделает ее еще глубже. Не думай, что, подружившись со страхом, ты будешь готов идти вовнутрь. Даже друже­ственный страх тебе помешает; фактически, он поме­шает больше. Он помешает по-дружески, даст дружес­кий совет: «Не делай таких вещей. Внутри ничего нет. Ты упадешь в ничто, а вернуться из ничто невозможно. Остерегайся падать вовнутрь себя. Цепляйся за вещи».

Страх нужно понять — но не подружиться с ним, и он исчезнет.

Чего ты боишься? Когда ты родился, ты родился об­наженным. Ты не принес с собой никакого банковского счета — но ты ничего не боялся. Ты входишь в мир совершенно обнаженным, но входишь как император. Даже император не может войти в мир так, как входит ребенок. То же самое верно в отношении того, чтобы войти вовнутрь. Это второе рождение; ты снова стано­вишься ребенком — такая же невинность, такая же на­гота, такое же отсутствие чувства собственности. Чего тебе бояться?

В жизни ты не можешь бояться рождения. Оно слу­чилось; теперь с ним ничего сделать нельзя. Ты не мо­жешь бояться жизни; она уже происходит. Ты не мо­жешь бояться смерти; что бы ты ни сделал, она случит­ся. Так чего бояться?

Меня всегда спрашивали очень знающие люди:

— Тебя никогда не беспокоит, что случится после смерти?

Я всегда недоумевал, действительно ли эти люди зна­ющие. Я им говорил:

— Однажды я родился, и не было никакого беспо­койства. Я никогда, ни на мгновение не думал, когда родился, с какими трудностями, тревогами и болью мне придется столкнуться. Меня просто не было! То же са­мое случится; когда вы умрете, вы умрете!

Конфуция спросил один из его самых значительных учеников, Менций:

— Что случится после смерти? Конфуций сказал:

— Не трать время впустую. Оказавшись в могиле, ты сможешь лежать и об этом думать; но зачем беспо­коиться сейчас?

Столько людей лежит в могилах и думает! Можно подумать, что никакой проблемы, кажется, нет. На каж­дом кладбище, — а кладбищ миллионы, — люди просто спокойно лежат. Они не встают, чтобы навести справки: «Что происходит? Какие сегодня новости?» Они даже не переворачиваются с бока на бок. Они так расслаблены.

Когда люди умирают, им закрывают глаза из страха, что «эти бедняги будут продолжать смотреть в могиле».

Становится страшно, если подумать, что тысячи людей в могилах лежат и смотрят, — «нужно закрыть им глаза».

У меня была дальняя родственница, которая была уни­кальна тем, что когда она спала, у нее один глаз оставал­ся открытым. Она не могла по-другому, потому что этот глаз был вставной. Но каждый раз, когда она приезжала к нам в семью, я пугал людей. Каждый раз, когда она засыпала, я приводил их и говорил:

— Вот, смотрите: даже когда она спит, один глаз открыт.

В смерти люди пытаются закрывать мертвым глаза, но не верьте; что это получится. Они откроют глаза и начнут оглядываться по сторонам:

— Что происходит?

Страх того, что случится, когда ты умрешь, излишен. Что бы ни случилось, это случится — и в любом случае ты ничего не можешь сделать заранее. Ты ничего не знаешь, поэтому нет речи о том, чтобы выполнить ка­кую-то домашнюю работу, подготовиться к вопросам, кото­рые тебе зададут, или к людям, которых ты встретишь, научиться их манерам и языку. Мы ничего не знаем. Не стоит об этом беспокоиться; не трать время впустую.

Но это страх, страх того, что после смерти что-то случится — а ты будешь так одинок. Даже если ты позовешь из могилы, никто не будет слушать. Люди в страхе закрывают могилы наглухо. Если оставить от­крытым какое-то окошко, все испугаются — вдруг мерт­вые начнут в него выглядывать?

Нет никакого вопроса страха, нужно только немного разума — не дружбы со страхом, но разума: сердце ис­кателя приключений, храбрость тех, кто идет в неизвест­ное. Они блаженны, потому что они находят смысл и значение жизни. Лишь они живут; другие только ведут овощное существование.

Француза, еврея и поляка приговорили к тридцати годам тюрьмы. Каждому из них была предоставлена одна просьба, которую должен был выполнить тюремщик.

— Женщина, — сказал француз.

— Телефон, — сказал еврей.

— Сигарета, — сказал поляк.

Через тридцать лет француз выходит из тюрьмы с женщиной и с десятью детьми.

Еврей выходит из тюрьмы с десятью тысячами дол­ларов комиссионных, которые он заработал за это время.

Поляк выходит и говорит:

— У кого-нибудь есть спички?

Не будь поляком! Тридцать лет держать сигарету и ждать: «Когда откроются двери, я у кого-нибудь попрошу спичку».

Прежде всего: немного разума, немного чувства юмо­ра, немного любящего сердца — тебе не нужно много, чтобы войти в свое существо. Серьезные люди продол­жают стоять снаружи с унылыми английскими лицами.

Отцу Мерфи нужно было собрать денег для своей церкви, и он услышал, что деньги можно выиграть на бе­гах. Как бы то ни было, на лошадь денег у него не хватило, и он вместо нее купил осла и выставил его на скачках. К его удивлению, осел пришел третьим. В спор­тивных газетах появились заголовки: «Осел священни­ка вышел на третью позицию»[2].

Отец Мерфи поставил его на следующий заезд, и на этот раз осел победил. Появились заголовки: «Осел священника вырвался вперед»[3]

Епископ так расстроился от этих публикаций в га­зетах, что приказал Отцу Мерфи не выставлять больше осла на скачки. В заголовках появилось: «Епископ вычеркивает осла священника»[4]

Для епископа это было уже слишком, и он приказал Отцу Мерфи избавиться от осла. Он отдал его Сестре Терезе, и в газетах написали: «Монахиня получила луч­шего осла в городе»[5].

Епископ упал в обморок. Он известил Сестру Тере­зу, что она должна немедленно избавиться от осла. Она продала его Пэдди за десять долларов. На следующий день епископа нашли мертвым за обеденным столом, в руках он сжимал газету с заголовком: «Монахиня про­дала осла за десять долларов»[6].

Лишь немного чувства юмора, немного смеха, подоб­ной ребенку невинности — и что тебе терять? Чего бояться? У нас ничего нет. Мы приходим без ничего, уходим без ничего. Прежде чем это произойдет — про­сто небольшое приключение вовнутрь, чтобы увидеть, кто же этот парень, скрывающийся под одеждой, внутри ске­лета? Кто на самом деле этот парень, который рождает­ся, становится юношей, влюбляется и однажды умирает, и никто больше не знает, куда он делся?

Лишь немного любопытства, чтобы исследовать соб­ственное существо. Это очень естественно; ни о каком страхе не может быть и речи.

Когда наступает мгновение, лист распускает свою нежную хватку и приветствует смерть с внутренне свойственным изяществом. Не тогда ли жизни открывается возможность обнять са­мое себя, прежде чем лист коснется земли?

Да, это тайна и жизни, и смерти, тайна тайн: как позволить существованию пройти сквозь тебя совершен­но без помех, без препятствий; как быть в состоянии абсолютного не-сопротивления. Будда называет это татхатой — «таковостью».

Ты говоришь: «Когда наступает мгновение, лист от­пускает свою нежную хватку и приветствует смерть с внутренне свойственным изяществом».

Именно так вы должны научиться умирать.

И хватка должна быть нежной, иначе трудно будет ее отпустить. Ваша хватка должна быть такой, чтобы она почти не была хваткой. Эта хватка не может быть цеплянием. Цепляются лишь те люди, которые не пони­мают, что это полярная игра существования, и их цепляние разрушает все. Им приходится умереть, но их смерть лишается изящества. Им приходится умереть, как и каж­дому другому, но их смерть становится агонией.

Это слово происходит от слова агон, агон значит борьба. Агония значит борьба. Они умирают, борясь. Вся борьба — это бесполезная деятельность: они не победят, но все же продолжают бороться. Миллионы людей пы­тались и терпели поражение; все же мы такие идиоты, что продолжаем повторять тот же образец. Мы все еще надеемся: «Может быть, я буду исключением, может быть, у меня как-нибудь получится».

Ни у кого никогда не получалось, и не потому, что люди недостаточно пытались, не потому, что пытались с недостаточной силой, но потому, что это невозможно по самой природе вещей. Они сделали все, что только мож­но было сделать, ничто не осталось несделанным, но смерть случается неотвратимо. Фактически, она уже случилась при самом твоем рождении. Родиться — это один полюс; в нем скрыт другой полюс.

Пусть ваша хватка будет нежной, такой нежной, что­бы ее можно было в любое мгновение отбросить, и что­бы в ее отбрасывании не было борьбы, ни мгновения промедления — потому что даже мгновения промедле­ния достаточно, чтобы упустить суть, чтобы лишиться изящества.

Моя работа состоит в том, чтобы научить вас жить и умирать, быть радостными и грустными, радоваться молодости и старости, радоваться здоровью и болезни. Если я буду учить вас радоваться только здоровью, счас­тью и жизни, а другой частью пренебрегать, тогда я буду учить вас чему-то такому, что создаст в вас раздвоен­ность, расщепленность.

Я учу вас тотальности существования.

Не владейте, ни за что не держитесь и не цепляйтесь.

Пусть вещи приходят и уходят.

Пусть вещи проходят сквозь вас, а сами оставайтесь абсолютно уязвимыми, доступными. Тогда будут великая красота, изящество и экстаз. Даже ваша грусть будет при­носить вам глубину, не меньше, чем радость. Даже смерть будет приносить вам великие дары, настолько же, что и сама жизнь. Тогда человек узнает, что все это существова­ние — его: ночи и дни, лета и зимы; все это — его.

Оставаясь уязвимым, открытым и расслабленным, ты становишься мастером.

Это странное явление и очень парадоксальное: ос­таваясь сдавшимся существованию, ты достигаешь по­беды. Эти мгновения будут приходить к тебе снова и снова. Все, что я пытаюсь здесь сделать, это принести вам больше и больше таких мгновений, таких пронзи­тельных мгновений. Не ведите себя глупо, не продол­жайте повторять старые стратегии, старые образцы ума. Научитесь новым путям существа.

Величайшее, чему можно научиться, — это ни за что не держаться: ни за любовь, ни за радость, ни за тело, ни за здоровье. Наслаждайтесь всем: здоровьем, телом, лю­бовью, женщиной или мужчиной, — но не цепляйтесь. Пусть руки остаются открытыми; не превращайтесь в кулак. Превратившись в кулак, ты становишься закры­тым — закрытым для ветров, дождей, Солнца и Луны, закрытым для самого существования — и это самый уродливый способ жить. Это значит, окружить себя мо­гилой. Тогда твое существование лишено окон. Ты продолжаешь задыхаться внутри, потому что думаешь, что окружаешь себя безопасностью и защищенностью.

Я слышал древнюю суфийскую притчу.

Король очень боялся смерти, как и каждый — и чем больше у тебя есть, тем, конечно, тебе страшнее. Бедный человек не так боится смерти. Что ему терять? Что дала ему жизнь? Он остается безмятежным.

Именно поэтому в бедных странах везде и всюду мож­но увидеть поразительное равнодушие к смерти, бедности и голоду. Причина в том, что люди жили в такой беднос­ти и так долго, что не беспокоятся о смерти. Смерть при­ходит к ним как облегчение — облегчение от всех несча­стий и тревог, облегчение от голода, страдания и бедности.

Люди, приезжающие из более богатых стран, недо­умевают: «Почему они так равнодушны к смерти?» При­чина проста: им не за что цепляться. Их жизнь ничего им не дала. Их жизнь так бедна, что смерть ничего не может у них отнять; она не может сделать их беднее, чем они уже есть. Но чем больше у тебя есть, тем более ты боишься смерти. Чем богаче общество, тем больше страх смерти.

В бедных странах табуирован секс, в богатых стра­нах табуирована смерть. Это показывает, богато обще­ство или бедно, — можно просто посмотреть, какие у них табу. Если они очень боятся секса, значит, они очень бедны; если они боятся смерти, боятся даже упомина­ния о ней, это просто означает, что они богаты. Поэтому богатым и бедным странам очень трудно встретиться: у них конфликтующие табу.

Итак, король очень боялся, естественно. У него было так много, и смерть должна была все это отнять; он по­тратил впустую всю жизнь, накапливая. Как защититься? Накопив столько богатств, он создал много врагов, и они всегда искали возможности отрезать ему голову.

Он спросил совета у самых старых и мудрых людей своей страны. Они ему посоветовали построить замок с одной только дверью — без окон и дверей, кроме одной двери, через которую можно войти и выйти. В нем он будет в безопасности. И у двери он должен был поставить тысячу охранников, чтобы кому-то войти, было не­возможно. Идея показалась привлекательной. Он пост­роил большой дворец без окон и дверей, кроме одной двери, а ее охраняли тысячи воинов.

Соседний король, его друг, тоже боялся смерти. Он услышал об этом дворце и пришел на него посмотреть. Это произвело на него большое впечатление. Он сказал:

— Я хочу немедленно начать работу по строитель­ству такого же дворца для себя. Это так надежно и безопасно!

Когда друг уезжал — король вышел из дворца, чтобы с ним проститься, — он снова восхитился дворцом. Ког­да он восхищался дворцом, нищий, сидящий у дороги, громко рассмеялся. Оба короля были потрясены, и они его спросили:

— Почему ты смеешься? Ты что, сумасшедший? Раз­ве ты не знаешь, как себя вести в присутствии королей?

Нищий сказал:

— Я не могу сдержаться. Извините меня! Но я сам был королем, и позвольте мне сказать по правде, почему я смеюсь. Я прошу милостыню здесь, на этой дороге, и всё время наблюдал, как строился этот дворец. Но одно меня сму­щает: я хочу вам сказать, что в нем есть только одна ошибка, упущение, и оно окажется роковым.

— Какое упущение? — спросили короли. — Расска­жи нам: мы его исправим.

Короли был готовы слушать, и не только слушать, но и исправить упущение. Нищий сказал:

— Сделай одно: войди вовнутрь и скажи своим лю­дям закрыть и эту дверь, навечно, потому что эта дверь окажется опасной. В нее войдет смерть! Эта тысяча воинов не сможет помешать смерти; они не смогут ее увидеть. Поэтому закрой дверь полностью. Вместо нее сделай стену, и ты будешь внутри дворца в вечной бе­зопасности! Никто не сможет тебя убить, и войти не сможет даже смерть.

И король сказал:

— Но это означает, что я буду уже мертв! Если я не могу выйти наружу, то какой тогда вообще смысл жить?

— Именно поэтому я и смеюсь, — сказал нищий. — Ты на девяносто девять процентов уже мертв! У тебя осталась только одна маленькая дверь — и столько же жизни.

Чем более вы в безопасности, тем более вы мерт­вы. И это не красивая смерть — не изящная смерть листа или лепестка розы, парящего на землю и возвра­щающегося к источнику. Это уродливая смерть, челове­ческое изобретение. Естественная смерть красива; че­ловек сделал ее уродливой. Человек сделал уродливым все; все, чего человек касается, становится уродливым. Если он касается золота, оно превращается в пыль.

Пусть это понимание проникнет как можно глубже. Пусть это просочится в святая святых ваших существ и станет прозрением. Да, это так. Не владей, не держись крепко. Оставайся расслабленным, оставайся невладею­щим. Если что-то доступно, наслаждайся этим. Когда это исчезает, позволь ему исчезнуть с благодарностью — бла­годарностью за все, что это тебе принесло, без обиды и без жалобы. И ты узнаешь величайшие радости жизни и смерти, света и темноты, бытия и небытия.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: