ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ 5 страница

Нокаутированных унесли с поля товарищи. Мяч установили в центре поля. "Набатовцы" получили право первого удара. В двух метрах впереди них, спиной к ударной стене выстроились в ряд "кремлевские". На отскоке мяч мог сбить, как кеглю, любого из них. Поворачиваться раньше, чем раздастся удар о стену запрещалось. За трусость игрок сразу же дисквалифицировался.

"Набатовцы" обменялись только им понятными знаками. Один накатил мяч другому, а тот из всех сил послал мяч в угол. Двойной удар отразил мяч по диагонали. "Стенка" "кремлевцев" рассыпалась, все повернулись лицом к стене, готовясь перехватить мяч. Чего не ждал крайний слева, так это того, что мяч окажется прямо напротив его лица.

Баскетбольный мяч, тугой и тяжелый, как ядро, выбил кровавые брызги. Ударом "кремлевца" сорвало с ног. Он взлетел почти вертикально, высоко забросив бутсы. И плашмя рухнул на пол.

"Сруби-и-ил!" и "Уби-и-ил!" слились в единый боевой клич. "Кремлевцы" закружились в индейском танце победы. Девчонки из "набатовской" группы поддержки гурьбой высыпали на поле. Одна поскользнулась на полосе крови, выплюнутой при падении "кремлевским", шлепнулась на попу, чем вызвала дружный гогот. "Кремлевские" канканщинцы трясли ляжками без особого воодушевления. Видимо, женским чутьем уловив кислый запашок поражения.

Розыгрыш мяча прошел в гробовой тишине. Все поняли, что сейчас начнется беспощадное р у б и л о в о.

Мяч, отлетев от стены, не задел "кремлевских". На отскоке от пола его с разворота послал в противоположную стену "набатовец". Мяч пошел назад в полуметре от пола. "Кремлевский", высоко вскинув ногу, изменил направление, загнав в угол. От туда мяч вылетел точно в ногу партнеру, тот виртуозным боковым справа срезал мяч влет и запулил им точно в центр стены.

Пошла серия ударов, когда противники, прямыми ударами гоняли мяч от стены к стене, накачивая его сокрушительной мощью. Удары о стену громоподобным эхом ухали под армированными сводами потолка. Вой, с которым мяч вспарывал воздух, был слышен даже на трибуне. Игроки дышали с зверинными всхлипами, по буграм мышц ходила нервная дрожжь. Всю ярость они вкладывали в удары по мячу, забыв о силовом единоборстве.

Зрители затаили дыхание. Было ясно, первый же удар в тело, напрочь переломает кости. А если в голову, то даже страшно подумать…

Филатов успел бросить взгляд на Татищева. На бледном лице прокурора змеилась сладострастная улыбочка. Глаза жрали мускулистых человекообразных зверей, танцующих танец смерти на бетонной арене.

"Набатовец" вырвался из-за спины "кремлевского", готового ударом в догон еще больше ускорить мяч, закрыл ему обзор, иммитировал завал в прыжке. Все видом показал, что будет бить мяч встречным ударом. И вдруг чуть согнул ударную ногу в колене. Мяч просвистел мимо, не встретив сопротивления.

"Кремлевец" застыл, отклонив корпус назад, выгнувшись в спине и лишь носком выставленной вперед ноги касаясь пола. Не увидев, а, скорее, почувствовав летящий в корпус осатаневший мяч, он уже не успевал развернуться. Решение принял моментально и в долю секунды. Просто опрокинулся на спину. Мяч все же чиркнул по груди. Срезался, по короткой дуге ушел под удар "набатовцу". Тот свернулся, упал навзничь, выбросив вверх ногу. Мяч точно попал в мыс бутса. Блокировавший "набатовца" противник не ожидал такой точности. По инерции продолжил отклонятся от возможного столкновения с мячом.

Мяч с ревом отлетел к ближней стене. Взвизгнули девки. Грохнула стена. Филатов с балкона не увидел момент удара. Только услышал треск костей. Показалось, что "кремлевца" на раз-два-три раскачала и выкинула на средину поля орда болейщиков. Он сломанной куклой пролетел метра три, беспомощно разбросав тряпичные руки. Покатился по полу, размазывая по бетону красную слизь. В гробовой тишине бумкал о пол мяч.

А потом уши заложило от дикого воя. Кричали все разом, все до единого. Даже тихоня Татищев распахнул до отказа рот, выблевывая из нутра зверинный рев. Филатов только по спазму желваков на скулах и саднящей боли в горле понял, что тоже орет. А в глазах плещет алая муть.

Бесновались "набатовцы", бились в яростных конвульсиях "кремлевцы", девки, забыв про "цвета", безумными амазонками носились между плящущих на поле мужиков.

Уцелевший "кремлевский" игрок держался в стороне от всеобщего ликования. Он слюнявил кровавую ссадину, мяч содрал лоскут кожи на груди. Отвернувшись от всех, готовился к последнему сету. Единственным шансом было рубить противника в силовом противостоянии, забыв о вышибании мячом. Правила это позволяли. Удар в колено или локтем в печень считались "столкновениями".

Розыгрыш прошел под нарастающий вой зрителей. Теперь голоса слились в унисон. Хриплый рев ударами плескал в стены. Показалось, даже воздух от этого стал пульсировать в так выдоху толпы.

Первый удар прошел мимо "кремлевца". Он, увидев мяч, вылетивший из-за спины, рванулся вперед, встретил его на отбиве от противоположной стены, со всей дури влепил бутсом по пупырчатому ядру. Мяч, взвыв, молнией устремился обратно к стене, впечатался в нее, пискнув резиной о бетон. Понесся по прямой.

"Набатовец" что-то крикнул партнеру, указав на "кремлевца". Скорее всего, требовал прикрыть с тыла. Сам пошел на перехват мяча. Изловчился поднять его в свечку. Напарник, налетев на "кремлевца" сзади, подсечкой сбил его с ног. В это время его партнер, обработав мяч двумя касаниями, развернулся и прицельным ударом выстрелил в лежащего "кремлевца". Парень успел вскинуть локти. Но жестокий удар легко пробил блок.

"Кремлевца", сжавшегося в комок, прокрутило по полу. Мяч отразился от него прямо на грудь "набатовцу". Он, замедленно, с форсом, влепил добивающий удар в изогнутую спину противника. Гукнуло так, словно мяч врезал в пустую бочку. Крик "кремлевца" заглушил победный рев.

Под оглушительный топот и рев парень попытался встать. Ноги после удара по позвоночнику, судя по всему, его не слушались. Оперся о перебитые руки. Они разъехались, и он ткнулся лицом в бетон. Плечи парня задрожали от сдавленных рыданий.

Из динамиков выплеснулась песня победы. Слова гимна "ногамяча" орали все, хором:

«Какая бо-о-ль, какая бо-о-ль!

А-аргентинаямайка, пять-ноль!!»

Уцелевших и победившись "набатовцев" качали на руках. На поле танцевали девки и бойцы вперемежку. Топики заменили чепчики пушкинских барышень, порхали в воздухе над бритыми головами спецназа.

Начальство приветствовало победителей стоя. Ладошек, подошв и глоток не жалели.

Филатов дернул за рукав Татищева. Кивнул на дверь – "пойдем!"

* * *

Оперативная обстановка

Вне очереди

Секретно

По информации Службы дальнего обнаружения /СДО/ самолет типа "Гольфстрим", бортовой 18001, изменил маршрут и запросил посадку в а г. Цюриха.

Контрольное время посадки – 17 час. 10 мин. /в.м./.

Подпись: Становой Л.Р.

* * *

Вне очереди

Сов. секретно

Москва. Центр.

ШИФРОГРАММА

В ответ на Ваше распоряжение от 13.10 с.г. сообщаю:

– местонахождение объектов "Барсук", "Бригадир" и "Зонт" установлено;

– вилла, принадлежащая "фирме", где в настоящий момент находятся объекты, взята под наблюдение;

– объект "Барсук" срочно выехал по направлению к аэропорту, наружное наблюдение за ним проводится;

– объект "Белка" в городе отсутствует, по имеющейся информации, "Белка" в настоящее время находится в Риме; По данным наблюдения, на вилле принимаются повышенные меры безопасности, в результате чего практически исключена возможность слухового контроля с использованием тех.средств.

Дальнейшее продолжение наружного наблюдения за виллой может привести к раскрытию нашего оперативного интереса.

Жду Ваших дальнейших указаний.

Подпись: Логинов К.С.

* * *

Вне очереди

Сов. секретно

т. Логинову К.С.

ШИФРОГРАММА

Всеми силами обеспечить контроль прибытия в а самолета типа "Гольфстрим", бортовой 18001. Зафискировать контакт объекта "Гонец" и "Барсука".

В случае их выдвижения на виллу, после фиксации встречи "Гонец" с остальными объектами нашего интереса наружное наблюдение разрешаю снять.

Всем сотрудникам резидентуры находиться в повышенной готовности и ждать дальнейших указаний.

Подпись: Филатов И.Л.

* * *

Преторианцы

Филатов увел Татищева в глухой тупичок в конце коридора. Прослушки здесь не было и не могло быть, голый монолитный бетон. После оглушительного бедлама спортзала тишина в коридоре показалась особенно гулкой, осязаемой, как сырость, сквозящая от стен.

– Не жалеешь, что приехал? – спросил Филатов.

Краска возбуждения еще не схлынула с лица Татищева, но он зачем-то напустил на себя солидный вид.

– Делать вам нечего. Устроили себе забаву. Парней не жалко? Такой человеческий материал по чем зря изводите, – проворчал он.

Филатов хотел уже было отпустить шуточку по поводу некоторых странностей генерального прокурора, ненароком засветившихся в этой фразе, но решил оставить на потом.

– За мужиков не переживай, завтра, как огурчики будут, помяни мое слово. Я тебе этот кордебалет показал, чтобы ты увидел, что за контингент у меня служит. Монстры, а не люди!

– Что да, то да… У меня мало времени, Коля. Совещание. – Татищев загнул кисть и потюкал толстым пальцем по "Роллексу". – В Москву надо возвращаться.

– У всех совещание. Все сегодня шушукаются по углам, только успевай сечь, – как о чем-то своем мимоходом бросил Филатов. – Ты мне лучше скажи, Татищев, ты жить хочешь?

– И для этого ты меня сюда вытащил?

– Для государственной безопасности небезынтересно, не страдает ли генеральный прокурор суицидальным синдромом, – осклабился Филатов.

– Да пошел ты! Я думал, что-то серьезное. Опять с утра набухались всей артелью?! – Татищев презрительно выгнул губы. Сам много пить не умел, за что и не прижился в компании ближайших сотрудников Первого. – Хорошо вам тут, в Горках. Обстановка, так сказать, способствует. Зарылись под землю, в Кремль только по особому случаю приезжаете. Что не квасить?

Татищев похлопал по бетонной стене.

– Не бухти! – осадил его Филатов. – Про Карнаухова слышал?

– А мне что? Из-под меня следствие по этим статьям убрали. Или забыл?

– Помню. Так ты у нас жить любишь, да?

– Уже сказал – да!

– Не бухти! – Филатов поймал его за пуговицу прокурорского кителя. – И про приговоры по "Особому периоду" думать не хочется? И про специальные прокурорские команды?

– Ты к чему это?

– К тому, Татищев, что отработал ты свое. Вот-вот Первый подмахнет указ. Хана наступает "Особому периоду". Толку от него, как от сухого закона, светлая ему память. А вылез ты как раз на "особняке". Вот и думай, если жить любишь. На кого-то сейчас все списать придется.

– Один я что ли? – побелел лицом Татищев.

– А другие, что, жить не хотят? Они же исполнители мелкие, такие всем нужны. Твоей кровью все и смоют. Чистенькими останутся, дальше новую задницу лизать начнут.

– От куда ветер дует? Сам, поди, указ накатал?

– Что я, с дуба рухнул? Для меня это, как самому себе серпом по яйцам. Нет, у меня еще головка не бо-бо. Старостин мутит.

– Не блефуешь?

– Подумай сам, зачем?

– Что же нам делать? – сознательно подставился Татищев.

– Вот это ты хорошо сказал – "нам". То есть – мне с тобой. Нюх у тебя есть! Это уже полдела. Осталось только характер проявить.

Татищев сделал соответствующее лицо.

– На счет характера не сомневайся. Ты продолжай, не тяни душу.

– Видел, кто с тобой на трибуне сидел?

Филатов кивнул на двери спортзала.

– Вся твоя камарилья, – подумав, ответил Татищев. – Только зампреда ГСБ не хватает.

– Умница! Наблюдательный ты наш… А зачем мы в такой приятной кампании собрались? В таком глухом и тихом месте?

– Очередную подлость замышляете. Что вы еще можете? Кого схарчить решили?

– Бытро соображаешь. Завтра сюда слетится все воронье Старостина. Будет большой сходняк. Отпоют Карнаухова и потребуют от Первого прекратить "Особый период". Себя, естественно, объявят спасителями Отечества. Думаю, сломают они Первого. Не сразу, но сломают. Как ни крути, а кроме Старостина социальной базы никто ему не обеспечит. Он в кулаке держит и патриотическое быдло, и чиновников, которым пофиг кому служить.

– И ты решил…? – У Татищева внутри все похолодело.

«Совсем мозги пропили, на Старосту руку решились поднять!»

– Во-первых, я не решаю. Я выполняю приказы. Решать тебе. Или действуем в связке, или найду других.

– Первый уже отдал приказ?

– Не первый год работаешь! Кто такие приказы отдает? Скажем так, нам не мешают проявить инициативу.

– А потом?

– Потом доложим. Сам знаешь, не доложить нельзя, весь вопрос – как доложить. Основное пожелание – брать по грязным статьям. Коррупция, девочки-мальчики, казнокрадство и прочее. Улавливаешь?

– А материалы? На фуфло их не взять.

– Компрой я тебя завалю. Чего-чего, а дерьма у меня на каждого по цистерне. И все с полной доказательной базой. Только штампуй обвинительные заключения. Например, Карнаухов торговал наркотой в государственных масштабах.

– Ну Карнаухову уже УКа пофигу. Он перед Всевышним сейчас отчитывается.

– Зато Артемьев жив-здоров.

Татищев поднял подбородок и устремил взгляд в серый бетонный потолок. С минуту он разглядывал армированные балки.

– Почему бы тебе не проинформировать Первого? Он тебе не откажет в удовольствии лично свинтить Артемьева, – произнес он, опустив взгляд.

Филатов поиграл желваками на скулах.

– Проинформирую. Обязательно проинформирую. Что наш генеральный прокурор решил с мальчиков перейти на девочек. Не заладилось у него с мальчиками. Отлюбил одного сладкого такого, мускулистого и злого на это самое дело. А мальчик пошел в ванную подмываться и не вернулся. Вены зачем-то себе порезал. Только утром и выяснилось. Остыть успел. Трудно было паковать в пакет и на свалку вывозить.

Он вбивал фразы, как гвозди, внимательно следя за реакцией Татищева. Сначала глаза Татищева сдалались скользкими, блуждающими, потом замерли и остекленели.

– У меня и эта компра с полной доказательной базой, – дожал Филатов. – По два свидетеля на каждый эпизод. Хоть завтра в суде выступят.

Филатов чутко дернул ноздрями. Сейчас от Татищева смердило с т р а х о м. Запах был настолько пронзительный и вязкий, что Филатов сразу понял, почему от него сатанеют собаки.

– Чего ты хочешь? – почти простонал Татищев.

Филатов, поборов брезгливость, дружески похлопал его по плечу.

– Ну что ты так взбледнул? Все путем! Сейчас в сауну пойдем, девок из группы поддержки пялить. По пиву пройдемся. За одно наши дела перетрем. Ты же с нами за одно, так?

Татищев кивнул.

– Ну! А ты стеснялся.

Филатов из нагрудного кармана достал листок, сунул в руку Татищеву.

– Здесь десять фамилий самых-самых Старостинских жуков. Арестовывать будем по прибытию в Москву, прямо у самолета. Ты мне выпишишь постановления на арест. Для начала десять штук. Вру, с Артемьевым будет одиннадцать.

Татищев бегло просмотрел список.

– Здесь те, кого мы свинтим в первую очередь. Второй список задействуем на следующий день. Пусть все думают, что кто-то уже раскололся. Большинство наделает в штаны и будет сидеть тихо, дрожать за свою шкуру. Не удивлюсь, если побегут с повинной.

– Фигуры! – Татищев еще раз, уже медленне прошелся взглядом по списку. – А не боишься, Коля?

– Я отношусь к тем счастливчикам, что боятся п о с л е. А ты не ссы в компот! Что побледнел-то?

– А материалы на них готовы?

– Само собой. Прямо в сауну тебе принесут.

Татищев тяжело вздохнул.

– Зачем тебе это надо?

Филатов опять притянул его за пуговицу кителя.

– Затем, бля, что я жить хочу. Долго и смачно. И не хочу, чтобы мною подтерли дерьмо "Особого периода" и выкинули в толчок, спустив для верности воду. Ясно? – Он ослабил хватку. – А чистенькими, пушистыми и ласковыми мы сами сможем быть, так же? Даже патриоты из нас выдут не хуже, чем из Старостина. Почему это мы должны уйти, а он остаться?

Филатов развернулся и пошел по коридорчику к дверям спортзала. Шел, не оглядывась. Был полностью уверен, Татищев семенит следом.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: