Или Торговец метелками, что вымели состояние семьи в Фусими

Говорят, что персиковые деревья всегда растут около дома бедняка; уж не потому ли прославилось этими деревьями селение Фусими, что в провинции Ямасиро?

Там и сейчас пышно цветут персиковые сады…

Но в старину местечко Сумидзомэ в Фусими славилось цветением сакуры, оттого для любования цветами приглашали туда даже жителей столицы, и они сожалели, что день смеркается слишком быстро. Не только любители выпивки, но и трезвенники, грустя об уходящей весне, провожали ее, обмениваясь чарками сакэ в тени цветущей сакуры. Каждый день сменяли друг друга все новые гости, все они пили, и хотя капли сакэ, проливавшиеся из чашек, были легче росинок, но в конце концов набралась под землей чуть ли не целая река вина, пропитала корни дерева, и понемногу красавица сакура засохла. До нас дошло только название «сакура Сумидзомэ», а вода из колодца, что вырыт был в саду, где некогда цвела эта сакура, была столь известна, что из нее готовили чай самому князю Хидэёси. Со временем переменилось и это, источник стал простым колодцем на столичном тракте, а вскоре и само селение здешнее пришло в запустение.

Недалеко от Сумидзомэ в заброшенном домике жил Бунскэ по прозвищу Жаровня. В этом бренном мире он занимался тем, что делал на продажу метелки и другие вещицы бамбука. У него не было одежды, чтобы защититься от холода поутру и вечером в ветреные дни. Ночами, когда падал иней, он лишь тем и держался, что разжигал огонь в жаровне тлеющими углями, потому его и называли не по имени, а окликали просто: «Эй! Жаровня! Жаровня!»

Печальным и скудным был его удел. Под Новый год он не мог ни моти приготовить, ни украсить ворота ветками сосны. В доме хоть шаром покати — дрова кончились и в ящике для риса ни зернышка. С завистью думал он о рыбной закуске из Танго, об одежде, которую принято дарить друзьям и родным на Новый год, словом, обо всем, что есть у других. И сам он, и жена его уже состарились. И уже смирились с нуждой, но с грустью мечтали, чтобы хоть дети их смогли полакомиться на Новый год. Но и это, увы, было невозможно.

Горестно, когда жизнь проходит в бедности и лишениях. В этом селении несколько лет назад начали сажать персики. Уже с весны, с нетерпением дожидаясь прихода осени, персики еще не вполне созревшие, начали продавать зеленщику из столицы; это давало доход, благодаря которому в течение нескольких последних лет семья Бунскэ спокойно провожала старый год и встречала новый. Но ураган, налетевший двадцать третьего дня восьмого месяца этого года, вырвал с корнями все персиковые деревья. Беда постигла всех одинаково, но Бунскэ казалось, что его нужда еще страшнее, чем у других. Крыша прохудилась, остались только стропила. Теперь, когда шел дождь, все пятеро забирались в сундук, который еще не успели продать, и сидели там на корточках, подпирая крышку деревянной подставкой, чтобы не задохнуться. И что толку было оплакивать эту жизнь, что подобна блужданиям во мраке бренного мира!

Думали они, хоть и жаль было, продать дом, но покупателей на него не находилось, а задаром ведь тоже не отдашь.

— Хоть бы по дешевке, за пятьдесят или за тридцать моммэ продать! Если бы дом стоял около городского моста, у лодочного причала, то, и по дешевке продав, мы выручили бы каммэ шесть. Но до моста — восемнадцать тё, это меняет все дело, — сетовали они и проклинали гиблое место, в котором жили, и свою горькую участь.

— Хорошо бы, состоялся въезд его светлости сёгуна в столицу![8]Когда-нибудь это обязательно будет! Станем ожидать его и до тех пор не покинем наш дом! — решили они.

У Бунскэ было трое детей. Старший сын и наследник Бунтадзаэмон, которому в то время исполнилось двадцать семь, был здоровенным парнем. Лицо его заросло густой щетиной, глаза горели злым блеском, и, хотя он вечно усмехался, выражение его было куда страшнее, чем у других людей, даже когда они гневаются. Бунтадзаэмон отличался могучим телосложением, он мог бы прокормить родителей, занимаясь самой тяжелой работой или как-нибудь иначе — ведь одним своим видом он внушал людям страх. Скажем, он мог затесаться в компанию игроков в игорном заведении и вымогательствами заработать на пропитание.

По натуре это был отъявленный негодяй. Как-то летним вечером, когда ему было только шестнадцать лет, он приказал младшей сестре обмахивать его веером. Ей только что минуло семь, и ручки ее еще были некрепкими. Разозлившись, что ее движения медленны и ветерок от веера слабый, Бунтадзаэмон схватил сестру за шею и толкнул так, что бедняжка отлетела в сени и сильно ударилась о каменную ступу. Дыхание девочки прервалось, пульс стал биться все слабее, и она умерла, словно росинка, что высохла в одно мгновение. Мать горько оплакивала умершее дитя. Вцепившись в бездыханное тело, она готова была покончить с собой, но младшая пятилетняя дочка с плачем уцепилась за рукав матери. Видя детские слезы, мать пожалела девочку. Пока она колебалась, собрались соседи, наперебой стали спрашивать, что случилось. И тогда мать оставила мысль о смерти.

— Значит, пришло время ей умереть, а раз так — ничего не поделаешь… — сказала она.

Девочку поспешно проводили в последний путь к погребальному костру в поле, а от людей скрыли, что ее убил брат.

Когда же Бунтадзаэмону исполнилось двадцать семь лет, мать стороной прослышала, что он запятнал себя бесчестием, — связался с замужней женщиной и каждую ночь ходит к ней в Такэда. «Это может стоить тебе жизни!» — предупреждала его мать, но Бунтадзаэмон не слушал ее советов; как-то, вернувшись на рассвете, он изо всей силы пнул мать ногой. Поясница у нее онемела, тело больше не повиновалось ей, она даже стоять теперь не могла. Младшая дочь к тому времени стала уже взрослой девушкой, вела хозяйство, была почтительной дочерью и ухаживала за матерью, вкладывая в это всю душу. Бунтадзаэмон заставлял работать отца, сам же, что ни день, спал допоздна, так что ни разу не видел цветов вьюнка асагао — «утренний лик», что распускаются ранним утром.

— Отец, жизнь человека подобна росе, стоит ли утруждаться! — кричал он, свирепо вращая глазами.

— Нет второго такого, кто так не чтит небо, — говорили про Бунтадзаэмона. Все ненавидели его, но ничего не могли поделать. Связь родителей и детей предопределена свыше законами кармы. Для родителей даже такой негодяй остается сыном, и они не выгоняли его из дома, продолжали жить под одной крышей с ним, позволяя ему делать все, что ни взбредет на ум.

С каждым днем жизнь становилась все труднее. Пришли такие времена, когда в доме не оказалось даже полена, чтобы вскипятить воду. И вот решили они лечь рядом и умереть. Но даже в такую минуту матери все-таки было до слез жалко дочь. Позвала она посредницу-бабку и поведала той о домашних тяготах, ничего не скрывая.

— Спасите жизнь дочери, устройте ее на службу в хороший купеческий дом на улице Откупщиков, — попросила она.

Старуха, уж на что ко всему привычная, а тут даже расплакалась и сказала:

— Я ничего не возьму с вас за это.

Она хотела было тут же отправиться вместе с девушкой, но та не могла идти, и тогда старуха посадила ее к себе на спину и понесла — и какое это было горькое зрелище! Девушка была смышленой, но очень мала ростом, и оттого все никак не находилось хозяина, который взял бы ее в услужение и согласился не только кормить, но и платить ей жалованье. Девушка решила, что не годится ей спасать только себя самое, и вернулась в родительский дом. И вот как-то раз она прошептала посреднице:

— Внешность моя неприглядна, но ведь, говорят, занятия бывают разные. Что, если мне продать себя в веселый квартал?

Женщина одобрила слова девушки, ведь любое ремесло дочери принесло бы облегчение родителям, и отвела ее в дом Итимондзия в Симабара, обстоятельно договорившись обо всем с хозяином. Выслушав всю историю, он, похоже, пожалел девушку.

— Вид у нее не ахти какой, но на девушку, которая продает себя, чтобы спасти родителей, можно положиться. — С этими словами он выдал ей двадцать рё за год вперед. Посредница отправилась в дом и предложила деньги родителям.

— На свете такое часто случается, но встречать Новый род, зная, что дочь продает себя, тяжко для родительского сердца, — сказали они и отказались принять деньги. В конце концов посредница все же сумела уговорить их. Как радовались родители заботе дочери! В двадцать девятый день двенадцатого месяца они решили закупить припасы к празднику, о чем прознали торговцы, народ расчетливый. Без всяких просьб из рисовой лавки принесли мешок риса, а из винной прислали мясо и соль. Нарочно заглянул торговец рыбой, который до этого давно уже не показывался. Родители были очень довольны. «Как с деньгами-то жить славно!» — ликовали они, но радость их длилась недолго. Ночью Бунтадзаэмон украл двадцать рё и исчез. На следующий день пришел Новый год, а родителям нечем заплатить за покупки, поэтому все у них забрали, и жизнь их стала такой же несчастной, как прежде. Радость промелькнула, как сон. Им не осталось ничего другого, как втайне от всех покинуть дом; они приблизились к статуе Будды, попросили его быть им поддержкой в другом мире, а потом сели в поле недалеко от храма святого Косэн. Старики решили, что несчастья приключились с ними потому, что в прошлой жизни они были слишком алчными, а ныне возжаждали легкой жизни. Теперь старики лишь молились за будущую жизнь. Они взывали к Будде, без конца повторяя его имя, а потом лишили себя жизни, откусив языки. Тела их стали добычей волков. Когда люди узнали о несчастье, они еще больше возненавидели Бунтадзаэмона, ведь это было делом его рук.

— Не иначе как он на восток подался. Нельзя, чтобы он миновал заставу в Аудзака, — решили соседи и бросились в погоню, но его нигде не было видно, и от сосновой рощи в Авадзу они ни с чем вернулись по домам. Бунтадзаэмон еще не знал о смерти родителей. В то время он тайно пробирался в веселый квартал на улицу Сюмоку. С наступлением Нового года Бунтадзаэмон решил развлечься, накупил новогодних подарков, собрал гетер и веселился до седьмого дня первого месяца, дня семи трав, пока не промотал украденные двадцать рё. В конце концов о его бесчинствах прослышали люди, и он сбежал в Удзи. Но когда Бунтадзаэмон добрался до того места, где умерли родители, ноги его онемели, в глазах потемнело. Изнемогая от боли, он упал. И тут снова явились волки, сглодавшие тела родителей. Всю ночь они терзали Бунтадзаэмона, а кости его принесли на большую дорогу недалеко от Волчьей долины и сложили из них скелет, выставив негодяя на позор.

Такова страшная повесть о невиданно непочтительном сыне, которую нельзя слушать без содрогания. Небо сразу же карает таких людей. Не мешало бы всем непочтительным детям призадуматься над своими поступками, да, очень не мешало бы!

Потрепанный сундук с приданым,

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: