Главная

Популярная публикация

Научная публикация

Случайная публикация

Обратная связь

ТОР 5 статей:

Методические подходы к анализу финансового состояния предприятия

Проблема периодизации русской литературы ХХ века. Краткая характеристика второй половины ХХ века

Ценовые и неценовые факторы

Характеристика шлифовальных кругов и ее маркировка

Служебные части речи. Предлог. Союз. Частицы

КАТЕГОРИИ:






Центонная поэтика Г. Иванова.

Понятие центона определяется в литературоведении следующим образом. В «Поэтическом словаре» А.П. Квятковского читаем: «Центон (от лат. cento — одежда или покрывало, сшитое из разнородных материа-

лов) — род литературной игры, стихотворение, составленное из известных читателю стихов какого-либо одного или нескольких поэтов; строки должны быть подобраны таким образом, чтобы всё “лоскутное” стихотворение было объединено каким-то общим смыслом или, по крайней мере, стройностью синтаксического построения, придающего ему вид законченного произведения» [5. С. 332]. Современная

«Литературная энциклопедия терминов и понятий» предлагает менее удовлетворительное определение: центон — это «стихотворение, целиком составленное из строк других стихотворений. Художественный эффект центона — в подобии или контрасте нового контекста и воспоминаний о прежнем контексте каждого фрагмента» [2. С. 1185], — что слово в слово повторяет статью из «Литературного энциклопедического словаря» (1987). Центон может быть составлен не только из строк других стихотворений. В нём возможно присутствие «своего слова». К такому расширенному пониманию понятия «центон» близка Н.А. Фатеева: «Центонные тексты представляют собой целый комплекс аллюзий и цитат (в большинстве своём неатрибутированных), и речь идёт не о введении отдельных “интекстов”, а о создании некоего сложного языка иносказания, внутри которого семантические связи определяются литературными ассоциациями» [10. С. 137]. При этом Фатеевой подразумевается знакомство читателя с самим термином «центон», на основе которого она выделяет термин «центонный текст».

Что касается литературного направления в котором писал Георгий Иванов, то он является одним из тех авторов, которых трудно соотнести с определенным литературным направлением. Большинство исследователей видят в нем поэта, «преодолевшего символизм», и находят гораздо больше оснований связывать Г. Иванова с акмеизмом. Однако анализ творчества поэта показывает, насколько глубоко были усвоены им уроки русского символизма. Г. Иванов воспринял и сохранил не только символистское мироощущение, но и многое из символистской поэтики, при том, что исторически и по сути своего поэтического творчества принадлежал к новой, постсимволистской эпохе.

С юных лет отличавшийся особым даром "переимчивости" (характерная русская национальная черта, если верить Достоевскому), Георгий Иванов искал и ценил в чужих творениях крупицы идеального пратекста, давал им по-новому сверкать и звучать в собственных строфах. В одну из самых цитатных литературных эпох он - один из самых цитатных поэтов.

Георгий Иванов никогда не ставил цитаты в кавычки. Потому что для него произнесённое – ничьё. Или – что одно и то же – Божье. Задача поэта – озвучить мир. Озвучить речь Бога. И здесь уже не имеет значения то, что кто-то из других поэтов – речь бога ли, мира ли – уже пытался озвучивать этими же словами. Каждый поэт пытается ПРОДОЛЖИТЬ то, что начато другим. «У стихов – говорил Иванов – нет новизны. Есть мера». (В России реминисценции на Батюшкова, Пушкина, Брюсова, Мандельштама – неоклассицизм).

Цитата у Георгия Иванова, по преимуществу никак не выделенная, не взятая в кавычки, размыкает и обезличивает частные поэтические системы: чужая речь служит у поэта делу наполнения оскудевающего источника

Можно говорить о 3 типах цитации у Г.Иванова: интертекстуальные связи в рамках литературного пространства; реминисцентные отслыки к культурным кодам живописи и музыки и самоцитация.

В сентябре 1922 г. Георгий Иванов уехал в Берлин, а на следующий год перебрался в Париж. Здесь только в 1931 г. он выпустил новую книгу стихов, написанных уже в эмиграции, — «Розы».Розы” стояли под знаком Блока и Лермонтова, отчасти Анненского и Верлена <…>. Вместо неоклассицизма — неоромантизм, романтизм обреченности, безнадежности, смерти <…>.

Мир Иванова в “Розах” — бессмысленный, обреченный, но в своей бессмысленности и обреченности прекрасный — “ледяной и синий”, “печальный и прекрасный”»

Теперь в поэзии Георгия Иванова, прежде многоцветной, почти безраздельно властвует синий цвет — цвет звездный, астральный, но только ледяной, жуткий: «<…> синее, холодное, // Бесконечное, бесплодное, // Мировое торжество» («Над закатами и розами…»). Цвет небытия: «Синий ветер, тихий вечер <…> Тихо кануть в сумрак томный, // Ничего, как жизнь, не зная, // Ничего, как смерть, не помня» («Синий вечер, тихий ветер…»). Этот цвет и сумрака и даже у ладана («Это только синий ладан…»). Стреляться надо на фоне «синеватого облака» и «синей <…> безнадежной линии // Бесконечных лесов» («Синеватое облако…»). И звезда на небе зажжена смертью. В 1937 г. Георгий Иванов издал под слегка измененным старым названием «Отплытие на остров Цитеру» еще одну книгу, в которой отчаяние и одиночество уже берут верх безусловно. Прежде всего, автор расстается с милым образом России: Россия счастие. Россия свет. А, может быть, России вовсе нет. И над Невой закат не догорал, И Пушкин на снегу не умирал, И нет ни Петербурга, ни Кремля -- Одни снега, снега, поля, поля... Снега, снега, снега... А ночь долга, И не растают никогда снега. Снега, снега, снега... А ночь темна, И никогда не кончится она. Россия тишина. Россия прах. А, может быть, Россия -- только страх. Веревка, пуля, ледяная тьма И музыка, сводящая с ума. Веревка, пуля, каторжный рассвет, Над тем, чему названья в мире нет. Если прежде Георгий Иванов строил свои стихи как «эхо» чужих, например пушкинских, то теперь он сближает себя с Пушкиным — человеком. Сближает в боли и смерти. Этакий на первый взгляд почти хлестаковский жест («с Пушкиным на дружеской ноге»). Но Иванов не претендует на соседство с Пушкиным в поэзии, а в умирании все равны: Александр Сергеич, я о вас скучаю. С вами посидеть бы, с вами б выпить чаю. Вы бы говорили, я б, развесив уши, Слушал бы да слушал. Вы мне все роднее, вы мне все дороже. Александр Сергеич, вам пришлось ведь тоже Захлебнуться горем, злиться, презирать, Вам пришлось ведь тоже трудно умирать. Безыскусность позднего Георгия Иванова — мнимая, это очень сложная «простота». Когда он описывает плаванье с любимой на лодке, то бытовая сцена проецируется на фон символистских таинственных встреч с возлюбленной, Прекрасной Дамой на «закате», когда Она «веслом рассекала залив» («Мы встречались с тобой на закате» Блока). Но у Блока «закат» и «золотое весло» героини — знаки высшего бытия, а она — проводник героя в этот сверхреальный мир. У Иванова и лодки, и закат, и водная гладь — знаки небытия, которое пребывает в абсурдном качании, а единственная отрада героев — не символистская мистическая любовь, а водочка: Уплывают маленькие ялики В золотой междупланетный омут. Вот уже растаял самый маленький, А за ним и остальные тонут. На последней самой утлой лодочке Мы с тобой качаемся вдвоем: Припасли, дружок, немного водочки, Вот теперь ее и разопьем... Игра с литературными подтекстами бывает весьма изощренной: Туман. Передо мной дорога, По ней привычно я бреду. От будущего я немного, Точнее — ничего не жду. Не верю в милосердье Бога, Не верю, что сгорю в аду. Так арестанты по этапу Плетутся из тюрьмы в тюрьму......Мне лев протягивает лапу, И я ее любезно жму. — Как поживаете, коллега? Вы тоже спите без простынь? Что на земле белее снега, Прозрачней воздуха пустынь? Вы убежали из зверинца? Вы — царь зверей. А я — овца В печальном положеньи принца Без королевского дворца. Без гонорара. Без короны. Со всякой сволочью "на ты". Смеются надо мной вороны, Царапают меня коты. Пускай царапают, смеются, Я к этому привык давно. Мне счастье поднеси на блюдце -- Я выброшу его в окно. Стихи и звезды остаются, А остальное — все равно!.. Фланирование ивановского героя приводит на память трагические стихи — и лермонтовское «Выхожу один я на дорогу…», и «Вот бреду я вдоль большой дороги…» («Накануне годовщины 4 августа 1864 г.») Тютчева. Все три произведения — о тяжком жизненном пути. Ивановскому герою его застит «туман», для леромонтовского «сквозь туман кремнистый путь блестит». Но только Иванов облекает тему в горькое шутовство лирического героя — потехи для ворон и котов. Стихи нарочито нескладные, с режущими слух прозаизмами («коллега», «гонорар») словно их сочинял графоман капитан Лебядкин из «Бесов» Достоевского или обэриуты.

 

<== предыдущая лекция | следующая лекция ==>
Внешняя политика во второй четверти XIX в. | Измененные состояния сознания.


Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском:

vikidalka.ru - 2015-2024 год. Все права принадлежат их авторам! Нарушение авторских прав | Нарушение персональных данных