I. Общая гражданская дееспособность лица. - II. Непринужденный произвол и согласие 5 страница

То же для случая уплаты. Я плачу, чтоб выполнить обязательство в данный срок. Эта causa, эта причина или цель*(113), определяет специфическую природу уплаты, опять совершенно независимо от радостей, опасений, расчетов, которые побуждали должника к этому действию.

Вот простейшие образцы формально-различных по своему каузальному составу юридических сделок, из коих каждая имеет свою природу, свои необходимые принципы, свое особое содержание.

Мы видели выше, что наше законодательство не выработало готовых образцов для любых сделок, выразив только требование, чтобы в их состав не было вводимо ничего не значащих речей. Это отрицательная сторона вопроса. Но, затем, в составе нашего гражданского кодекса, как и любого другого, нетрудно найти абстрактно формулированные признаки сделок в составе институтов разного содержания, так что мы из этих положений легко узнаем, какие реквизиты необходимы для целого ряда сделок договорных (купля, мена, поставка, наем, подряд, заем, уплата и т.под.), актов укреплений имуществ при жизни (дарственная запись, выдел частей или назначение приданого из недвижимых имуществ и проч.), распоряжений на случай смерти (назначение наследника, отказы). С помощью таких абстрактно выраженных реквизитов сделки в составе того или другого института мы и без готовых образцов можем сами формулировать сделку любого содержания. Это положительная сторона вопроса.

В этом сочетании акта воли и юридической нормы для понятия сделки также сказывается особая природа сделки гражданской, как в сочетании нормы и иска выражается природа самого права гражданского. И тут, и там правоспособный и дееспособный субъект приводит в действие отвлеченную норму, чтобы изменять так или иначе свои правоотношения, по своему усмотрению (это jurisdictio voluntaria), или чтобы восстановлять их, в случаях нарушения нормы, исковыми средствами, тоже предоставленными на его волю (это jurisdictio contentiosa)*(114).

Выше мы брали самые простые примеры сочетаний в составе сделки волеизъявлений с разными каузальными моментами. Я даю деньги credendi, solvendi, donandi causa. Натурально, это не единственные случаи подобных сочетаний. Их масса. Обыкновенно внутренний каузальный момент в составе сделки дает имя самой сделке. Итак, заемное обязательство именно и характеризуется этим моментом взятия или забора (займа) суммы или количества с обязательством возврата. То же для купли-продажи, где взаимность наличная (synallagma, contrat synallagmatique С. с. Art. 1102) обоих обязательств выражена в самом названии. То же в латинском наименовании найма, locatio conductio, и если не в названии, то в строении и современного договора найма. В сделках дарения, назначения приданого сказывается также именно им присущий каузальный момент обогащения одаряемого, устроения имущественной стороны брачного сожития. То же видно, наконец, в сделках вспомогательного или придаточного характера, каковы задаток, неустойка, поручительство. Нам нет, однако, надобности исчерпывать все возможное разнообразие внутренних каузальных моментов состава хотя бы именованных сделок. А затем, всем известно, что за контрактами именованными латинская система знала целые категории контрактов безыменных, в коих сочетания каузальные прямо и ясно входят в конструкции (do ut des и т.д.). Наша скудная система сделок и контрактов в особенности может натурально тоже расширяться, по усмотрению сторон, на такие сочетания, для коих не найдется в нашей речи специфических (nomina vulgaria et usitata) наименований, общепринятых у юристов и в просторечии (см. ст. 568 т. X, ч. I). В этих разнообразных сочетаниях causa является нам то как основание, то как цель волеизъявления. Я уплачиваю, потому что считаю себя должным. Я вручаю сумму, чтобы получить такое же количество обратно. Causa не является, стало быть, в составе сделки необходимо как одновременный обмен юридических актов двух сторон, а также и как последовательный во времени. Это будет causa praeterita, когда основание дачи есть предшествующее ей, наличность долга (solutio), или causa futura, когда дача произошла в целях со временем получить то же количество обратно (creditum, contractus innominati).

Мы установили здесь понятия причины или цели волеизъявления в составе сделки, и этот анализ, это различение каузального момента, входящего в ее состав (юридический каузалитет, формальная причинность или цель волеизъявления), от каузальности внешней (фактической), где виден естественный мотив волеизъявления, в указанных выше примерах - тщеславие, человеколюбие, желание обогащения, захват рынка, открытие следов преступления, представляет собой, во-первых, далеко не бесспорное учение, и, во-вторых, влечет за собой очень важные юридические консеквенции.

Что касается спорных пунктов этого учения, то мы можем теперь, ввиду названной выше почтенной работы г. Кривцова, на русском языке, ограничиться лишь самыми общими указаниями, ибо русскому юристу вполне доступно, благодаря этой работе, основательное ознакомление с любопытной и очень важной контроверзой во всех ее деталях*(115).

Итак мы думаем, что мотив естественный, внешний для состава сделки, и причинность формальная, юридическая, в ее составе - две вещи, очень различные по существу и по юридическим последствиям для ее силы. В этом учении мы ближе сходимся с результатами исследования Ленеля, который является в этом вопросе наиболее решительным противником учения Виндшейда*(116).

Отправляясь в учении о строении юридической сделки от понятия воли, Виндшейд видит в том, что он называет предположением (Voraussetzung), именно те внешние для сделки обстоятельства, которые служат для нее побуждением, психически мотивируют ее. Здесь скрыта, по учению Виндшейда, первоначальная цель (erste Absicht) волеизъявления, за которой, шаг дальше, следуют решающие мотивы. Это, стало быть, некоторая скала, которую далеко не всегда легко разобрать, но которой условливается сила волеизъявления (Виндшеид. Пандекты. § 98). Фактически такие предположения в отдельных случаях оказывают несомненное влияние на решимость волеизъявления. С точки зрения свободы воли это далеко не безразличные моменты. Но крайне субъективная окраска подобных мотивов делает их в смысле общего критерия для определения силы сделки малопрактичными. В этом смысле Ленель правильно отвергает значение таких невесомых (imponderabilia) для юридической силы сделки.

На место этих чисто субъективных моментов другая сторона, и главным образом Ленель, выставляет как решающий критерий для силы волеизъявления - цель или мотив сделки хозяйственный, стало быть, объективно определимый. Надо, говорит он, давать значение не всему, под предположением чего лицо действует, а лишь тому, что мы вправе предполагать со стороны другого (Ленель имеет в виду сделку договорную) в смысле общепринятой в гражданских сношениях добросовестности (was man voraussetzen nach Treu imd Glauben... berechtigt war, последнее подчеркивает Кривцов. С. 81 и след., и мы сейчас увидим, почему).

Нельзя не сказать, что в этом виде, с этой альтернативой, контроверза как со стороны субъективистов (Windscheid и др.), так и со стороны объективистов (Ленель и друг.) оставляет желать очень многого для наших целей.

Без всякого сомнения, найти и указать для всей широкой области юридических сделок одинаково приложимый общий практический критерий - задача до крайности трудная. Индивидуальное исследование случая может, по свойству сделки, по особенностям личных отношений соучастников, склонять воззрения юристов то в ту, то в другую сторону. Поэтому было бы большой неосторожностью безусловно отвергать мысли Виндшейда о решающем значении первых намерений или расчетов волеизъявления для его силы. Мысли Виндшейда почерпнуты им из классических источников, над которыми он работал с величайшей тщательностью. Все, что можно поставить ему в упрек, это - что он, быть может, с некоторой поспешностью обобщил их. Ленель отвергает значение психических изысканий в этой области вовсе и ставит на их место свой экономически нормальный для добросовестного обмена критерий, которым и думает определять каузальные отношения в составе юридической сделки. Вопрос о силе сделки решает не то, чего хотело бы лицо, а то, чего оно должно хотеть по этому критерию.

Никак нельзя отвергать, что этот экономический момент в составе цивильной сделки много осязательнее психического и в отдельных случаях может служить совершенно надежным критерием определения основы или цели волеизъявления. Но независимо от того, что не все сделки гражданского права суть только имущественные по своему содержанию, и в самых имущественных сделках, как это было видно выше, нередко бывает далеко не легко установить, что, собственно, в данном случае определяло совершенно добросовестный экономический расчет даже в такой простой сделке, как купля-продажа, нажива ли посредством этой сделки, или реклама, захват рынка в целях наживы в последующих операциях, или крайность, побуждавшая к уступке товара за ничтожную цену ввиду необходимости иметь в данный момент денежную наличность.

Итак, критерий экономический есть тоже крайне растяжимый и пригодный не столько для нормальных свободных гражданских сделок, сколько для случаев необходимости их поверки ввиду очевидной ошибки в волеизъявлении и особенно обмана, побудившего к совершению сделки.

Таким образом, для определения основы и цели юридической сделки мы никоим образом не находим возможным принять, вместе с субъективистами, ни психического, ни, вместе с объективистами, экономического критерия за решающий для ее силы.

Кривцов очень близок к истине, когда заменяет ту и другую (психическую или экономическую) основу или цель "правовой целью", которая одна и должна служить мерилом для определения силы сделки (с. 81 и толкование "berechtigt war" у Ленеля).

Мы остаемся при выраженном нами выше взгляде, что моменты психический или экономический не могут служить общим решающим мерилом силы юридической сделки. Решает в вопросах права не то, чего я хочу, и не то, чего я, по экономическим соображениям, должен хотеть, а лишь то, что составляет юридическую каузальность данной сделки. Это суть внутренние необходимые для состава сделки моменты, коими определяется ее формальная основа и цель. В ней, несомненно, находят себе отражение и психические, и экономические моменты. Но они для содержания юридической сделки дают нам лишь внешнюю, фактическую, а не внутреннюю, юридическую ее сущность. Это претворение психических мотивов и экономических расчетов в юридическую формулу сделки того и другого содержания и характера, несомненно, уподобляется тому обновлению или пресуществлению, образец которого дает нам классический процесс в моменте litis contestatio. Только что там новации подвергается прежнее материальное правоотношение, превращаясь в этот момент в новое, формальное или процессуальное. Здесь же весь фактический материал (психический и экономический) консумируется и претворяется в юридическую сделку, в составе которой прежние основы и цели фактические получают новый образ каузальности и отношений юридических*(117).

С этих пор я не потому покупщик, что к этому у меня есть психическое побуждение или экономический расчет, а прямо, хотя бы вопреки моего теперешнего желания и расчета, потому что я обязан принять на себя все commoda и pericula rei; так же как продавец обязан традировать проданную вещь, как бы ни было ему жаль и не расчет расстаться с ней, потому единственно, что он продавец, сторона в юридической сделке, в данном договорно-обязательственном или ином юридическом отношении.

Различение в процессе образования юридической сделки этих предшествующих ей внешних моментов, мотивов, расчетов, и тех, из коих окончательно слагается ее формальный образ, с этим внутренним юридическим каузализмом, определяющим ее индивидуальность, влечет за собой очень важные практические последствия. Мы рассматривали выше те случаи, в которых волеизъявление, вызванное принуждением, ошибкой, обманом, может потерять свой юридический эффект именно ввиду этих его пороков. Случаи эти немногочисленны, и вовсе не часты в нормальных условиях совершения юридических сделок (см. § 40 и 49).

Наряду с этим состав сделки может быть такой, что в нем недостает юридической каузальности, без которой она не должна иметь силы. Я уплачиваю, натурально, в предположении наличности непогашенного дома. Между тем кредитор раньше этой уплаты погасил уже этот долг выдачей расписки о платеже. Можно бы сказать, что уплата в этих условиях не есть уплата, и сделка ничтожна по отсутствию юридически казуального для нее момента. Классики, однако, говорят не о ее ничтожестве, а лишь предоставляют уплатившему особый иск, condictio indebiti. Путь, гораздо более соответствующий подлинной природе правоотношений цивильных и открывающий возможность ближе к индивидуальному случаю установить последствия обогащения без достаточного, в юридическом смысле, основания.

Классики разработали для подобных недостатков юридического состава сделки целую систему кондикционных исков ob causam datoram.

Мы не можем коснуться этого вопроса здесь же. Для этого есть свое место в системе. Ограничиваемся указанием связи вопроса о строении сделки с процессуальными способами противодействия тем или другим недостаткам состава сделки. Ниже, в связи с учением о causa, будут даны еще некоторые указания на современные кодифицированные системы.

Наше законодательство и практика до сего очень недостаточно воспользовались сокровищами латинской мысли для разработки этих трудных проблем. Между тем в этих условиях многое не носит на себе ничего специфически-римского, непригодного для пользования в цивилистических проблемах любой системы. Труды русских ученых, особенно Окса, Гримма, Полетаева, Кривцова, конечно, облегчают путь ознакомления с системой кондикций, хотя, нет сомнения, никакая современная работа не способна заменить хотя трудного и сложного, но увлекательного и неоцененного изучения вопроса на подлинной почве латинской юриспруденции*(118).

Содержание юридической сделки (продолжение). - Условие в составе сделки. - Actus legitimi. - Признак события будущего в понятии условия. - Его оценка в современной литературе. - Проект Гражд. уложения. - Модалитеты волеизъявлений. - Сделки со скрытым каузальным моментом

За этим, в учении о содержании сделки нам остается рассмотреть два вопроса.

1) Если состав сделки того типа, который мы имели до сего в виду, есть юридически установившийся, материально распознаваемый (из состава видно, что одна есть дар, другая - заем, уплата, усыновление, назначение наследника, отказ) и постоянный, то неужели нельзя вовсе вводить в этот состав ничего к нему не принадлежащего, для него внешнего? Сделки, которые в самом деле не допускают в своем составе ничего, кроме необходимых для данного типа сделки элементов, несомненно существуют. Таков брак, его заключение в особенности, таково узаконение, усыновление. В сделках имущественных, в современных системах, есть тоже сделки, не допускающие внешних осложнений, каковы заявление в подлежащем ипотечном установлении о пересвоении занесенных в гипотечные (у нас вотчинные) книги недвижимостей (Auflassung), подписка на акции, приступ к наследству или отречение от него. Но за этим кругом строго легальных по составу сделок (actus legitimi), что же могло бы помешать сторонам присоединять к купле, займу, дарению, отказу, такие фактические внешние моменты, которые в каждом данном случае более или менее приближают состав такой сделки к действительному желанию волеизъявляющего субъекта?

Наше законодательство отвечает на это очень широким разрешением "помещать в оные (акты) произвольные условия по их усмотрению" (ст. 63, прилож. к ст. 708), лишь бы в этих условиях не было распоряжений противозаконных и не заключалось ябеднических вымыслов (там же, ср. еще ст. 1528-1530; указ. ст. 63, пр. 708, исключ. в изд. 1900 г.).

Для договорных сделок в особенности закон разрешает вводить в состав волеизъявления "условия о сроке, о платеже, неустойках и тому подобные" (1530). Очевидно, в этой статье имеются в виду не столько условия в техническом смысле слова, сколько разнообразные клаузулы, не образующие необходимого для данной сделки состава. По отношению к некоторым подобным "условиям" закон наш предписывает публичным соучаствующим в совершении акта лицам напоминать совершающим акты о факультативных, необязательных непременно составных частях сделки (ст. 64, прил. к ст. 708; в изд. 1900 г. исключ.).

Мы разумеем, однако, не этот широкий смысл условия, а его технический смысл, внешнего, не принадлежащего к составу сделки, неизвестного в данный момент, будущего события, от наступления или ненаступления коего ставится в зависимость действие юридической сделки (conditio в тесном смысле, хотя и в латинской терминологии тот же термин употребителен и в широком смысле).

Нет никакого сомнения, что ни наше законодательство, ни наша практика, вне указанных выше категорий сделок (quae diem vel conditionem non recipiunt), отнюдь не противятся введению в состав сделок этого элемента, так сказать, постороннего для их необходимого обязательного юридического содержания. В этом смысле закон наш совершенно верно отмечает свойство условия как произвольного элемента в составе сделки (ст. 1428 т. X, ч. I).

Но учение об условии и сроке принадлежит к числу совершенно не разработанных, точнее, не разработанных самостоятельно ни в нашей, ни в одной из западных современных систем. Своим богатейшим развитием оно обязано системе позднейшего латинского права и латинской классической юриспруденции. Основу для этого дала не простая склонность к тонкой разработке трудных технических проблем, не схоластика, а совершенно живая черта римского правосознания. Учение об условии, об условных сделках развилось у них преимущественно в практике волеизъявлений на случай смерти, особенно легатов. В эти акты последней воли, заключительные волеизъявления, обнимающие нередко все стороны цивильных отношений testator'а, всего чаще искали вносить не только неизменно и окончательно определившиеся приказы на случай смерти, но и такие, которые в могущих позже наступить комбинациях событий требовали как бы новых решений с его стороны и приходили, так сказать, в новые сочетания с волей, как будто еще продолжавшей жить и обнаруживаться. Очевидно, рельефно выразившаяся в системе цивильных правоотношений правоспособная личность неохотно уступала и самой смерти известную законную сферу своего влияния на дела людей. Юриспруденция относилась к этой черте национального характера латинского общества с величайшей любовью, тщательным вниманием и изучением. На этой почве развилась богатая казуистика условных сделок. Этой почвой она, однако, не ограничивалась даже у римлян. В реципированной системе не чувствуется более этот жизненный стимул, под действием которого определилась практика условных сделок, и на всем учении об их строении лежит совсем иной дух, иная сфера применения в условиях вялого средневекового обмена, выжидательных, часто поневоле, притязаний и расчетов. На всей конструкции заметна схоластическая и безжизненная постановка всего учения. Любопытна непредумышленная и этим выдающая себя систематическая позиция, которую нынешние пандектисты обыкновенно отводят условной сделке в общем учении о сделках. Условной сделке и условию дают смысл самоограничения воли. Нельзя себе представить ничего более обличительного! В грамматическом смысле это, быть может, и верно, ибо я хочу только при данном условии, стало быть, не безусловно и не во всяком случае. Но какое это узкое разумение дела! Оно должно было явиться именно как результат оторванного от живой почвы изучения явления, которое его высушивает, стерилизует, налагает печать мертвящего догматизма.

Что сделал из этого схоластического разумения гениальный толкователь духа римского права Рудольф Иеринг? Поставив условие опять в связь с подлинной почвой первоначального образования этого явления, он увидел в нем вовсе не самоограничение воли, а наоборот, всю мощь ее развития. Условие, говорит он, открывает сторонам возможность подчинить себе будущее вместо того, чтобы себя ставить от него в зависимость (Geist, § 53). Недаром римляне ставили признак события в будущем, как существенный для понятий условия (прим. 208). На этом зиждется польза и смысл условия в гражданском обмене. Только в нем мы находим средство захватить в сферу нашего юридического владычества то, что для этой минуты представляет собой одну только возможность, и притом захватить так, как будто эта возможность уже стала действительностью (§ 53).

Несомненно, что именно в этом осложнении состава сделки фактическими моментами, отражающими движение нашей воли, ее мотивов, целей, расчетов, мы неизмеримо ближе подойдем к ее действительным процессам, чем при наличности общего шаблона сделки с ее раз навсегда установившимся юридическим каузальным формализмом.

Современные кодексы, все, кроме нашего, останавливаются с большим вниманием на этом могущественном юридическом способе расширить действие юридических волеизъявлений на сферу деловых правоотношений не только наличных, но и более или менее отдаленных (Code civil. Art. 1168-1185; герм. гр. Улож. 158-164). Натурально, везде в новой юриспруденции этот технический прием построения юридической сделки представляет собой не национальное достояние того или другого местного права, а общее, для всех, кто умеет им пользоваться, доступное богатство латинской юридической техники. Такая система институтов и сделок, которая вообще не богата разнообразием юридических средств для живого отражения волеизъявлений в области сделок, могла бы в особенности искать обогащения в этих ресурсах; но искать их надо в самом источнике, а не в сухих и бесцветных передачах современных кодифицированных систем. В дальнейшем мы вовсе обойдем учение об условии, для коего подлинной почвой должны служить пандектные учения*(119).

Нам надлежит здесь остановить больше внимания на другом модалитете сделки, имеющем некоторое родство с условием. Это еще более чуткая к внутреннему процессу образования волеизъявлений форма. Виндшеид находит, и очень справедливо, что самое условие, как элемент строения волеизъявлений, образуется не вдруг, что есть нечто ему предшествующее в процессе его образования. Что ж это, собственно, будет? Вот с этого и начинаются технические трудности в разработке этого понятия. Виндшеид генетически определяет это явление как неразвившееся условие. Это тоже, несомненно, правильно, как мы сейчас увидим. Самое явление нас потому и интересует в особенности, что оно технически далеко не так разработано, как условие. Но в этой квалификации (неразвившееся условие) очень мало юридической определенности.

Быть может, это мотив волеизъявления, нечто скрытое, хотя и несомненно существующее? Виндшеид очень близок к тому, чтобы именно внутреннему мотиву дать, в вопросе о силе сделки, прямое юридическое значение. Но скрытый, не выраженный именно, мотив - это такая неуловимая вещь, что вводить его в строение юридической сделки значит подвергать силу ее совсем неюридическим, формально не распознаваемым, чисто случайным влияниям. Это, несомненно, должно быть чем-то более явным, чем мотив, и Виндшейд находит для этого явления другое название, die erste Absicht, стало быть, то, что имел в виду волеизъявляющий и под действием каких расчетов определилась его воля. Психически это очень понятно. Но мы только что показали выше, как и почему этот, быть может, подлинный, момент уходит легко за пределы всякой юридической известности. На этом нельзя остановиться.

В отличие от простого мотива для этой erste Absicht нужен шаг ближе к юридической известности, но не такой крупный и решительный шаг, какой мы делаем, когда выражаем нашу волю условно, чтобы она или вполне наступила, или вовсе не наступала. Виндшейд, чтоб приблизить эту стадию развития, это эмбриональное состояние условия к цели известности, чтобы проявить его, так сказать, дает этому явлению особое имя. Это не просто только стадия развития условия, не его зародыш, а нечто все же своеобразное, и посему назвать его следует особым термином. Это, по Виндшейду, Voraussetzung - предположение. Тут как будто уже значительная мера известности, как в латинской praesumtio, например. И в этом смысле нельзя бы не одобрить идеи Виндшейда. Нет сомнения, что волеизъявления совершаются постоянно в предположении чего-либо. Но Виндшейд, к сожалению, дал этому понятию такое широкое толкование, что в область таких предположений легко ввести и чисто внутренние моменты процесса образования воли (для силы сделки ничего не значащие речи), и чисто внешние юридические каузальные моменты сделок.

Заслуги Виндшейда по разработке источников несомненны и до сих пор сохраняют свою цену. Но, обращаясь именно к классической литературе, мы спрашиваем, дано ли там этому любопытному явлению в составе сделки, которое не есть ни только мотив, ни внутренний необходимый для состава сделки ее элемент, ни внешний для нее придаток, каково условие, дано ли в источниках этому явлению особое наименование? В классической литературе для этого явления мы находим общее наименование modus*(120). Если для условия нормальная грамматическая форма есть si..., то для modus это будет ut..., хотя надежным для юридического различения этих явлений этого признака назвать нельзя. Но что же это за наименование, имеет оно ближайшее отношение к содержанию, к действию такого осложнения сделки в смысле юридическом? Всего меньше! Оно имеет массу приложений. Это и мера, и способ, и предположение (см. s. v. modus в Handlexikon Неumann'а, 7-е изд. Thon'a 1891 г.). Передать сколько-нибудь точно и определенно в технически-юридическом смысле этого слова совсем нельзя. Навязывать ему строго установившийся смысл было бы насилием. В этой обширности применения и незаконченности образования явления именно и лежит характерная для него черта. И есть ли в самом деле необходимость давать каждому явлению в составе сделки непременно заранее определенный юридический чекан, заранее вырабатывать для него готовый шаблон? В этом ли заключается назначение условия и других модалитетов в составе сделки? Чем больше здесь простора, чем гибче форма, тем удобнее в не отвердевших еще формах выразить любые сочетания в составе волеизъявления.

Нет сомнения, что многие не установившиеся первоначально элементы строения сделки со временем отвердевали, входили в ее состав как существенные, необходимые для известного типа признаки. Но потребности цивильного обмена никогда не находятся в состоянии застоя, и после того, как состояние брожения в известной сфере правоотношений прекратилось и мы получили определенные для этой сферы отношений устойчивые понятия и типы, состояние того же брожения, той же неустойчивости обнимает дальнейшую сферу отношений. В этом несмолкающем творчестве нас занимают не одни только его результаты, а наряду с этим и самое движение, самый процесс образования, само неустойчивое состояние элементов, их брожение...

Задача развитой юриспруденции не в том только, чтоб налагать грубые разграничительные линии, печать формальной известности на любые явления, хотя бы далеко еще не определившиеся окончательно. Мы знаем в истории латинской системы такие сочетания фактических элементов строения сделки, которые не допускают дать этим сочетаниям технического наименования, и они отличаются от других сочетаний именно тем особым признаком, что их нельзя определить ни одним из многочисленных терминов, выработанных для завершившихся в своем образовании типических сделок. Это contractus innominati, все вместе не носящие никакого технического названия, хотя построение их в эпоху Лабеона определилось уже настолько, что они были зачислены в определенные категории или типы сочетаний (do ut des, do ut facias и проч.), и для процессуального осуществления порождаемых ими юридических отношений были разработаны соответствующие исковые формулы (condictiones, actiones praescriptis verbis), образуемые из сопоставления фактических данных. Нечто подобное мы наблюдаем и в том, что латинская терминология обозначает общим образом в понятии modus. Здесь так же трудно найти технический термин для всей области явлений, сюда принадлежащих, как и в латинских инноминатконтрактах. Разница в том, что там определялся весь состав двусторонней сделки заново. Это был целый цикл новообразований в системе контрактов. Где идет речь о modus, там, как и в условии, к типу сделки уже совершенно готовому, отвердевшему, присоединяется некоторый фактический момент, который не дает нового типа, а лишь видоизменяет содержание и эффект волеизъявления наличной сделки.

Юриспруденция и здесь не вправе ограничивать состав сделки раз навсегда определившимися ее очертаниями. Развитая техника должна и тут уметь отмечать не одни основные черты, но и тонкие нюансы волеизъявлений, способные возможно ближе, вернее отражать подлинное направление воли и ее изгибов. Где система определившихся типов сделок необильна, даже скудна, как, напр., в нашем законодательстве, там это умение еще ценнее, чем при богато развитой системе сделок разнообразных типов.

Итак, особое свойство modus'a в том, что мы присоединяем к сделке определившегося состава такой оттенок волеизъявления, который не меняет типического свойства сделки, не делает ее сделкой другого типа, а лишь видоизменяет ее в той или другой степени, именно точнее определяет направление, тенденцию волеизъявления.

Покуда, стало быть, латинский термин modus нельзя не признать удачным при всей его многосодержательности. Если бы этому нюансу, модалитету в составе волеизъявления, желательно было дать больше силы, резче, настойчивее его выразить, то, быть может, пришлось бы преобразить эту сделку в другую, изменить ее основные черты. В модалитете волеизъявления мы именно даем только оттенок, только особый изгиб того же волеизъявления именно вот в этом случае, у данного лица, в данном правоотношении. Тут очень легко перейти черту должного, и чтоб избегнуть недостаточной определенности этого нюанса, излишне настоять на нем и этим исказить подлинное назначение таких модалитетов в составе сделки. Некоторая незаконченность тенденции, направления воли, в юридическом смысле будет, конечно, всегда иметь свои невыгодные стороны, но вместе с этим даст возможность облекать в образ модалитета юридической сделки такие волеизъявления, которые иначе, быть может, вовсе не вошли бы в сферу юридических проблем. Чтоб сделать более осязательными эти мысли, мы осветим их примерами.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: