Леонид Сергеевич Люберецкий

-- Почему же? Я хорошо знал его, когда учился в Москве. Признаться, мы с ним отчаянно спорили, и не только о поэзии. То было время споров, девочки. Мы не довольствовались абсолютными истинами, мы искали и спорили.Спорили ночи напролет, до одури.

Искра

-- А разве можно спорить с...

Леонид Сергеевич Люберецкий

-- Спорить не только можно, но и необходимо. Истина не

должна превращаться в догму, она обязана все время испытываться

на прочность и целесообразность. Этому учил Ленин, девочки. И

очень сердился, когда узнавал, что кто-то стремится перелить

живую истину в чугунный абсолют.

Леонид Сергеевич Люберецкий

-- К сожалению, мне пора. Всего доброго, девочки. Пейте чай, болтайте, слушайте музыку, читайте хорошие стихи. И, пожалуйста, не забывайте о нас с Викой.

Вика

-- Ты надолго, папа?

Леонид Сергеевич Люберецкий улыбнулся

-- Раньше трех с совещаний не отпускают.

вышел.

Занавес закрывается, девочки идут по авансцене

Зиночка щебечет

-- Я же говорила, что Вика золотая девчонка, ведь говорила

же, говорила! Господи, восемь лет из-за тебя потеряли. Какая

посуда! Нет, ты видела, какая посуда? Как в музее! Наверное, из

такой посуды Потемкин пил.

Искра

-- Истина…Зачем же с ней спорить, если она -- истина?

Зиночка

-- "В образе Печорина Лермонтов отразил типичные черты

лишнего человека..." Зина очень похоже передразнила

Валентину Андроновну и рассмеялась. -- Попробуй, поспорь с этой

истиной, а Валендра тебе "оч. плохо" вкатит.

Искра

-- Может, это не истина? Кто объявляет, что истина -- это и есть истина? Ну, кто? Кто?

Зиночка

-- Старшие, А старшим -- их начальники... А мне налево, и дай я тебя поцелую.

Искра молча подставила щеку, дернула подружку за

светло-русую прядку, и они расстались

занавес, комната Искры

Мама курит

-- Где ты была?

Искра

-- У Люберецких.

Мама чуть приподняла брови, но промолчала. Искра прошла в

свой угол, за шкаф, где стояли маленький столик и этажерка с ее

книгами. Пыталась заниматься, что-то решала, переписывала, но

разговор не выходил из головы.

Искра

-- Мама, что такое истина?

Мама отложила книгу, которую читала внимательно, с

выписками и закладками, сунула папиросу в пепельницу, подумала,

достала ее оттуда и прикурила снова.

-- По-моему, ты небрежно сформулировала вопрос. Уточни,

пожалуйста.

Искра

-- Тогда скажи: существуют ли бесспорные истины. Истины,

которые не требуют доказательства.

Мама

-- Конечно. Если бы не было таких истин, человек остался

бы зверем. А ему нужно знать, во имя чего он живет.

Искра

-- Значит, человек живет во имя истины?

Мама

-- Мы--да. Мы, советский народ, открыли непреложную

истину, которой учит нас партия. За нее пролито столько крови и

принято столько мук, что спорить с нею, а тем более сомневаться

-- значит предавать тех, кто погиб и... и еще погибнет. Эта

истина -- наша сила и наша гордость. Искра. Я правильно поняла

твой вопрос?

Искра

-- Да, да, спасибо. Понимаешь, мне кажется, что у нас в школе не учат спорить.

Мама

-- С друзьями спорить не о чем, а с врагами надо драться.

Искра

-- Но ведь надо уметь спорить?

Мама

-- Надо учить самой истине, а не способам ее

доказательства. Это казуистика. Человек, преданный нашей

истине, будет, если понадобится, защищать ее с оружием в руках.

Вот чему надо учить. А болтовня не наше занятие. Мы строим

новое общество, нам не до болтовни.—

Мать бросила в пепельницу окурок, вопросительно поглядела на Искру

-- Почему ты спросила об этом?

Искра

-- Просто так.

Мама

-- Не читай пустопорожних книг, Искра. Я хочу проверить

твой библиотечный формуляр, да все никак не соберусь, а мне

завтра предстоит серьезное выступление.

Занавес, Искра и Стамескин гуляют по авансцене

Искра

-- Почему ты улыбаешься, если ты не согласен? Ты спорь со

мной и отстаивай свою точку зрения.

Стамескин

-- А меня твоя точка устраивает.

Искра

-- Эй, Стамескин, это не по-товарищески. Ты хитришь, Стамескин. Ты стал ужасно хитрым

человеком.

Стамескин

-- Я не хитрый. А улыбаюсь оттого, что мне хорошо.

Искра

-- Почему это тебе хорошо?

Стамескин

-- Не знаю. Хорошо, и все. Давай сядем. Они сели на скамью

в чахлом пустынном сквере. Скамейка была высокой, и Искра с

удовольствием болтала ногами.

Искра

-- Понимаешь, если рассуждать логически, то жизнь одного

человека представляет интерес только для него одного. А

если рассуждать не по мертвой логике, а по общественной, то он,

то есть человек...

Стамескин чужим голосом

-- Знаешь? Ты не рассердишься, если я...

Искра очень тихо

-- Что?

Стамескин

-- Нет, ты наверняка рассердишься.

Искра взяла его за руку и встряхнула, точно взбалтывая остатки смелости

-- Да нет же, Саша, нет! Ну же? Ну?

Стамескин

-- Давай поцелуемся.

длинная пауза, Сашка сидел не шевелясь, пришибленный

собственной отчаянной решимостью, потом задвигался, запыхтел,

сказал угнетенно:

-- Ну вот. Я же ведь просто так...

Искра

-- Давай,-- одними губами

Сашка набрал побольше воздуха, потянулся. Искра подалась к

нему, подставляя тугую прохладную щеку. Он прижался губами,

одной рукой привлек ее к себе за голову и замер. Они долго

сидели неподвижно.

-- Пусти... Ну же.

Она выскользнула.

Стамескин тяжело вздохнул

-- Вот...

Искра шепотом

-- Страшно, да?У тебя бьется сердце?

Стамескин

-- Давай еще, а? Еще разочек...

Искра решительно

-- Нет… отодвинулась. -- Со мной что-то происходит и... И я должна подумать.

Искра встала и ушла, Сашка поплёлся за ней

Занавес открылся, мы у Люберецких, входит Вика, за ней Искра

Искра

-- Я хочу вернуть Есенина. Спасибо, Вика.

Вика улыбаясь

-- Пожалуйста. Надеюсь, теперь ты не станешь утверждать, что это вредные

стихи?

Искра

-- Это замечательные стихи. Я думаю, нет, я даже уверена, что скоро их оценят и Сергею Есенину поставят памятник.

Вика

-- А какую надпись ты бы сделала на этом памятнике? Давай я буду сочинять свою надпись, а ты свою.

Искра

--я бы написала так:"Спасибо тебе, сердце, которое билось для нас".

Вика

-- да, мне нравится, только я бы написала не "билось для нас", а "болело за нас".

Искра

-- а знаешь, Вика, я никогда не задумывалась, что такое любовь. Наверное, это стихи заставили меня задуматься.

Вика

-- Папа говорит, что в жизни есть две святые обязанности,

о которых нужно думать: для женщины -- научиться любить, а для

мужчины -- служить своему делу. Вот как ты представляешь счастье?

Искра

-- Счастье? Счастье -- быть полезной своему народу.

Вика улыбнулась

-- Нет, Это--долг, а я спрашиваю о счастье.

Искра

-- А как ты представляешь?

Вика мечтательно

-- Любить и быть любимой. Нет, я не хочу какой-то особой любви: пусть она будет обыкновенной, но настоящей. И пусть будут дети. Трое: вот я --

одна, и это невесело. Нет, два мальчика и девочка. А для мужа я

бы сделала все, чтобы он стал... Чтобы ему всегда было со мной

хорошо. И чтобы мы жили дружно и умерли в один день, как

говорит Грин.

Искра

-- Кто?

Вика

-- Ты не читала Грина? Я тебе дам, и ты обязательно

прочтешь.

Искра

-- Спасибо. задумалась. -- А тебе не кажется, что

это мещанство?

Вика засмеялась

-- Я знала, что ты это скажешь. Нет, это никакое не мещанство. Это нормальное женское счастье.

Искра

-- А работа?

Вика

-- А ее я не исключаю, но работа -- это наш долг, только и всего. Папа считает, что это разные вещи: долг – понятие общественное, а счастье -- сугубо личное.

Искра

-- А что говорит твой папа о мещанстве?

Вика

-- Он говорит, что мещанство -- это такое состояние человека, когда он делается рабом незаметно для себя. Рабом вещей, удобств, денег, карьеры, благополучия, привычек. Он перестает быть свободным, и у него вырабатывается типично рабское мировоззрение. Он теряет свое "я", свое мнение, начинает соглашаться, поддакивать тем, в ком видит господина.

Вот как папа объяснял мне, что такое мещанство как общественное

явление. Он называет мещанами тех, для кого удобства выше

чести.

Искра

-- Честь -- дворянское понятие. Мы ее не признаем.

Вика странно усмехнулась

-- Я хотела бы любить тебя, Искра, ты--самая лучшая девочка, какую я знаю. Но я не могу тебя любить, и не уверена, что когда-нибудь полюблю так, как хочу, потому что ты максималистка.

Искра тихо

-- Разве плохо быть максималисткой?

Вика

-- Нет, не плохо, и они, я убеждена, необходимы обществу.

Но с ними очень трудно дружить, а любить их просто невозможно.

Ты, пожалуйста, учти это, ты ведь будущая женщина.

Искра подавила вздох

-- Да, конечно. Мне пора. Спасибо тебе... За Есенина.

Вика

-- Ты прости, что я это сказала, но я должна была сказать. Я тоже хочу говорить правду и только правду, как ты.

Искра насильственно улыбнулась

-- Хочешь стать максималисткой, с которой трудно дружить?

Вика

-- Хочу, чтобы ты не ушла огорченной...-- Хлопнула входная

дверь, и Вика очень обрадовалась. --А вот и папа! И ты никуда не

уйдешь, потому что мы будем пить чай.

Входит Леонид Сергеевич

Леонид Сергеевич

-- Здравствуйте, Искра! Рад вас видеть! Сейчас мы будем пить чай и разговаривать.

Вика

-- Я налью (разливает чай)

Леонид Сергеевич

-- Угощайтесь, Искра! (предлагает Искре угощение)

Вика

-- Мы с Искрой немного поспорили о счастье. Да так и не разобрались, кто прав.

Леонид Сергеевич

-- Счастье иметь друга, который не, отречется от тебя в трудную минуту. А кто прав, кто виноват...-- Он вдруг оживился.-- Как вы думаете, девочки, каково высшее завоевание справедливости?

Искра

-- Полное завоевание справедливости -- наш Советский

Союз.

Леонид Сергеевич

-- Пожалуй, это скорее завоевание социального порядка. А я говорю о презумпции невиновности. То есть об аксиоме, что человеку не надо

доказывать, что он не преступник. Наоборот, органы юстиции обязаны доказать обществу, что данный человек совершил преступление.

Вика

-- Даже если он сознался в нем?

Леонид Сергеевич

-- Даже когда он в этом клянется. Человек -- очень сложное

существо и подчас готов со всей искренностью брать на себя

чужую вину. По слабости характера или, наоборот, по его силе,

по стечению обстоятельств, из желания личным признанием

облегчить наказание, а то и отвести глаза суда от более тяжкого

преступления. Впрочем, извините меня, девочки, я, кажется,

увлекся. А мне пора.

Вика

-- Поздно вернешься?

Леонид Сергеевич

-- Ты уже будешь видеть сны. Леонид Сергеевич встал,

аккуратно задвинул стул, поклонился Искре, озорно подмигнул

дочери и вышел.

Занавес закрывается. Искра стоит на авансцене, к ней выходит мать протягивает листок

Мама

-- Что это такое?

Искра

-- Это? Это статья в стенгазету.

Мама

-- О чём?

Искра

-- Ты же видела, мама… О презумпции невиновности…

Мама

-- Кто тебя надоумил писать ее?

Искра

-- Никто.

Мама тихо сказала

-- Искра, не ври, я устала.

Искра

-- Я не вру, я написала сама. Я даже не знала, что напишу

ее. Просто села и написала. По-моему, я хорошо написала,

правда?

Мама пронзительно глянула, прикурила, энергично ломая спички

--Кто рассказал тебе об этом?

Искра

-- Леонид Сергеевич Люберецкий

Мама коротко рассмеялась

-- Рефлексирующий интеллигент! Что он еще тебе наговорил?

Искра

-- Ничего. То есть говорил, конечно. О справедливости, о

том, что...

Мама резко повернулась

-- Так вот. Статьи ты не писала и писать не будешь. Никогда.

Искра

-- Но ведь это несправедливо...

Мама

-- Справедливо только то, что полезно обществу. Только это и справедливо, запомни!

Искра

-- А как же человек? Человек вообще?

Мама

-- А человека вообще нет. Нет! Есть гражданин, обязанный верить. Верить!

Отвернулась, нервно зачиркала спичкой о коробок, не

замечая, что вовсю дымит зажатой в зубах папиросой.

Мама

-- Революция продолжается, запомни. И будет продолжаться, пока мы не сломим сопротивление классовых врагов. Готовься к борьбе. Суровой и беспощадной.

Мама и Искра уходят. Появляются Юрка и Зина, Зина держится манерно, делает вид, что она опытная дама, Юрка ужасно смущается.

Юрка

-- Посидим немного? Или ты торопишься?

Зина

-- Ну, не здесь же.

Юрка

-- А где?

Зина

-- здесь, перед домом Вики Люберецкой в кустах есть скамейка. Пойдём туда.

Они сели на скамейку, молчали, Юрка взял руки Зины в свои ладони и начал тискать. Раздался шум машины, хлопнули двери, раздались шаги

Зина забеспокоилась, вырвала руки, повернула голову на шум и руки она вырвала.

Юрка обиженно забубнил

-- Ну, что ты? Что?

Зина сердито шепнула

-- Подожди. Ты ничего не слышишь?

Юрка

-- слышу… будто кто-то крикнул…

Зина зло зашипела

-- Да отодвинься же! Пыхтишь, как бегемот, ничего из-за тебя не слышно.

Юрка опять взял ее за руку

-- Ну и черт с ними.

Зина вырвала руку

-- Тихо сиди!

Раздался далёкий крик. Распахнулась дверь подъезда – центр знавеса, и на пороге показался Люберецкий. Он был без шляпы, в наброшенном на плечи пальто и шел ссутулившись, волоча ноги. За ним следовал мужчина, а второй появился чуть позади, и тут же в незастегнутом халатике выбежала Вика.

Вика

-- Папа! Папочка!..

Вика рванулась, но мужчина удержал ее.

-- Это неправда, неправда!

Леонид Сергеевич

-- Телеграфируй тете, Вика! А лучше поезжай к ней! Брось все и уезжай!

Вика рыдала

-- Папа! Папочка!

Леонид Сергеевич

-- Я ни в чем не виноват, доченька! Я ни в чем не виноват, это какая-то ошибка! Я -- честный человек, честный!..

Увели, хлопнули двери, шум отъезжающей машины. Вика уходит за занавес.

В полной тишине Юрка и Зина расходятся в разные стороны.

Зиночка бежит через всю сцену, тарабанит в дверь,занавес открывается,комната Искры

Мама

-- Искра спит.

Зина

-- Пустите! юркнула под рукой матери, ворвалась в

комнату. Искра!..

Искра с испугом

-- Зина? Что? Что случилось, Зина?

Зина

-- Только что арестовали папу Вики Люберецкой. Только что, я сама видела.

Мама

Смеётся, жутко, без интонаций.

Искра тихо

- - Мама, ты что?

Мама взяла себя в руки, шагнула, качнувшись, тяжело

опустилась на кровать

-- Я верю в справедливость, девочки.

Искра вздохнула

-- Да, да. Я тоже верю. Там разберутся, и его отпустят. Он же не враг народа, правда?

Зина с жалкой улыбкой

- - Я очень хочу заплакать -- и не могу. Очень хочу и очень не могу.

Мама

-- Спать. Ложись с Искрой, Зина, только не болтайте до утра. Я схожу к твоим и все объясню, не беспокойся.

занавес закрывается

на авансцене Мама и Николай Григорьевич

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: