ГЛАВА II. ЭГОИСТИЧЕСКОЕ САМОУБИЙСТВО 2 страница

Можно присоединить сюда еще целый ряд фактов, подтверждающих предыдущие данные. Стремление к знаниям особенно живо чувствуется среди представи­телей свободных профессий и вообще среди людей, принадлежащих к состоятельным классам, у которых умственная жизнь бьется усиленным темпом. И хотя статистика самоубийств по профессиям и классам не может быть установлена с полной достоверностью, но несомненно, что самоубийство всего больше развито в высших слоях общества. Во Франции в 1826—1860 гг. во главе самоубийц стояли люди свободных про­фессий: они дают 550 случаев на 1 млн людей той же профессиональной группы, тогда как непосредст­венно следующий за ними по числу самоубийств класс прислуги дает только 290. В Италии Морселли удалось рассмотреть отдельно самоубийства среди людей, специально занимающихся наукой, и он нашел, что здесь самоубийства более часты, чем в пределах какой бы то ни было иной профессии. В течение пери­ода 1868—1876 гг. насчитывалось 482,6 случая на 1 млн жителей этой профессии; следующую ступень представляет собою армия — 401,1, а среднее число во всей стране равняется только 32. В Пруссии (1883— 1890 гг.) класс чиновников, который комплектуется с большим старанием и представляет собой поэтому избранную интеллигентную часть населения, превос­ходит все другие профессии по числу самоубийств; последнее равняется здесь 832; санитарная служба и пе­дагогическая деятельность стоят по числу совершае­мых в них самоубийств значительно ниже, хотя все же держатся на достаточно высоком уровне (439 и 301). Тоже наблюдается и в Баварии. Если оставить в стороне армию, которая по отношению к самоубийству зани­мает исключительное положение в силу причин, о ко­торых речь будет ниже, то класс чиновников занимает второе место (454 случая самоубийства) и почти при­ближается к первому; очень незначительное превосход­ство оказывается на стороне людей, занимающихся торговлей, процент которых равняется 465 на 1 млн; искусство, литература и пресса отстают от него очень немного (416). Правда, в Бельгии и Вюртемберге об­разованные классы кажутся в этом отношении менее плодовитыми; но самый перечень и названия интел­лигентных профессий там слишком мало определены, для того чтобы можно было приписывать большое значение этим двум исключениям.

Далее мы видели, что во всех странах мира жен­щины убивают себя значительно реже, чем мужчины. К тому же женщина в общем гораздо менее образован­на; психика ее подчинена авторитету традиции, в своем поведении она руководствуется установившимся мне­нием и не имеет особо интенсивных интеллектуальных потребностей. В Италии за период 1878—1879 гг. из 10000 мужчин 4808 не могли за неграмотностью подписать брачного контракта, а на 10000 женщин оказа­лось 7029 неграмотных. Во Франции в 1879 г. процент равнялся для мужчин 196 и для женщин 310 на 1000 браков. В Пруссии мы имеем ту же разницу между полами как среди католиков, так и среди протестантов. В Англии эта разница меньше, чем в каком-либо другом европейском государстве. В 1879 г. в ней насчиты­валось 138 неграмотных мужчин против 185 женщин на 1000 браков, и начиная с 1851 г. соотношение это оставалось постоянным. Но Англия является также страной, где женщина по числу самоубийств ближе всего подходит к мужчине. На 1000 женских само­убийств там насчитывалось 2546 мужских в течение периода 1858—1860 гг., 2745 —в 1863—1867 гг., 2861 —в 1872—1876 гг., тогда как везде в других стра­нах женщины убивают себя в 4—5 раз реже, чем мужчины. Наконец, в Соединенных Штатах мы нахо­дим в данном отношении почти противоположные условия, и потому пример этот будет для нас особенно поучителен. Негритянки, оказывается, имеют равное, если не высшее, образование по сравнению со своими мужьями. Несколько исследователей подтверждают,что у этих женщин наблюдается сильное предрасполо­жение к самоубийству, иногда даже превышающее но­рму белых женщин. Пропорция в некоторых местах доходит до 350 на 1 млн.

Есть одно обстоятельство, которое, казалось бы, должно разрушить все наше построение/Из всех веро­исповеданий меньше всего самоубийств наблюдается среди иудейского, а между тем нигде так повсеместно не распространено образование, как среди евреев; даже в смысле первоначального обучения евреи стоят по меньшей мере на одном уровне с протестантами. В Пруссии (1871 г.) на 1000 евреев обоего пола прихо­дилось 66 неграмотных мужчин и 125 женщин; для протестантов мы имеем почти тождественные цифры: 66 мужчин и 114 женщин. Но в особенности высок по сравнению с другими культами процент евреев, полу­чивших высшее и среднее образование. Это доказыва­ется нижеследующими цифрами, заимствуемыми нами из прусской статистики (1875—1876 гг.):

Если принять во внимание относительную числен­ность евреев и лиц других вероисповеданий, то окажет­ся, что евреи посещают гимназии, реальные училища и другие средние учебные заведения приблизительно в 14 раз больше, чем католики, и в 7 раз больше, чем протестанты. Та же пропорция остается и для высшего образования. На 1000 католиков, посещающих учеб­ные заведения всех разрядов, приходится только 1,3 доходящих до университета, на 1000 протестантов — 2,5; для евреев отношение это подымается до 16.

Но если евреи очень восприимчивы к образованию и чрезвычайно мало наклонны к самоубийству, то происхождение этого любопытного факта имеет специ­альное объяснение. Можно считать общим законом, что вероисповедное меньшинство, для того чтобы иметь опору против окружающей его всеобщей ненависти, или движимое простым чувством соревнования, стремится превзойти по образованию окружающее его население; в силу этих же причин протестанты прояв­ляют больше стремления к знаниям, когда представля­ют собою меньшую часть населения.

Мы, таким образом, видим, что там, где протестан­тизм охватывает собою подавляющее большинство, процент протестантских школьников отстает от проце­нта протестантов в общей массе населения. Но как только усиливается католическое меньшинство, разни­ца между процентными отношениями обучающихся протестантов и католиков из отрицательной становит­ся положительной, и эта положительная разница увеличивается по мере того, как уменьшается число про­тестантов. Католическое население также проявляет высшую степень стремления к образованию там, где оно является меньшинством.

Следовательно, евреи стремятся к образованию не потому, что они хотели бы заменить критическим мышлением свои укоренившиеся коллективные пред­рассудки, а только с целью быть лучше вооруженными в борьбе за существование. Образованность для еврея служит как бы средством компенсировать то неблагоприятное социальное положение, в какое ставит его₍общественное мнение, а иногда и законодательство. Сама по себе наука бессильна повлиять на традиционное мышление, пока оно не утратило своей силы, и поэтому еврей к своей обычной энергии присоединя­ет интеллектуальную культуру, причем первая ничуть не затрагивается второй. Это обстоятельство вполне объясняет нам сложность еврейской национальной фи­зиономии: примитивный в некоторых отношениях ев­рей в то же время умеет быть человеком самой утон­ченной умственной культуры. В своем лице эта нация соединяет все преимущества сильной дисциплины, ха­рактеризующей маленькие коллективы прежнего вре­мени, с благами интенсивной культуры, которые явля­ются привилегией современных больших стран. Еврей усваивает себе всю интеллигентность нашего века, не зная его усталости и разочарования.

Если поэтому в данном исключительном случае интеллектуальное развитие не находится в прямом соотношении с количеством самоубийств, то это про­исходит оттого, что еврейская культурность имеет другое происхождение и другое значение, нежели обыкновенно. Исключение из общего правила становится только кажущимся и по существу только подтвержда­ет выведенный нами закон. В самом деле, оно показы­вает, что если в образованной среде наклонность к са­моубийству возрастает, то увеличение это обязано, как мы говорили выше, падению традиционных верований и утверждающемуся взамен старой веры моральному индивидуализму; но повышенная наклонность к само­убийству тотчас же исчезает, если стремление к образованию вызывается другими мотивами и направ­лено к другим целям.

IV

Предыдущая глава дает нам право сделать два важных вывода. Во-первых, мы видим теперь, почему самоубий­ство вообще прогрессирует параллельно с развитием науки, хотя вовсе не она определяет собой его возраста­ние. Наука здесь неповинна, и было бы крайне несправед­ливо обвинять ее; об этом достаточно убедительно свидетельствует пример евреев. Но два этих факта являются одновременно последствиями одного и того же общего состояния, которое они выражают в разных формах. Человек стремится к знанию и лишает себя жизни потому, что религиозная община, к которой он принадлежит, утратила для него свою сплоченность, но он не убивает себя потому, что получает образование; нельзя даже сказать, чтобы полученные им знания дезорганизовали его религиозное миросозерцание; наобо­рот, вместе с падением религии просыпается жажда знаний. Знания приобретаются не как орудие разрушения сложившихся убеждений, но человек ждет новых идей именно потому, что старый духовный мир уже изжил себя. Конечно, поскольку существует наука, она в состоя­нии от своего имени и полагаясь на свои силы бороться с традиционными понятиями и противопоставить им самое себя; но нападения ее были бы безрезультатны, если бы традиционные чувства и понятия не потеряли своей силы. Больше того, можно даже сказать, что и самая борьба не могла бы при этом условии зародиться. Вера не искореняется диалектическими рассуждениями; она только тогда рушится под ударами доказательств, когда основание ее потрясено уже другими причинами. Наука не только не является источником зла, она представляет собою единственное средство, которым мы располагаем для борьбы с ним. Как только течение вещей поколебало установившиеся верования, воскре­сить их искусственным образом ничто не может; но на нашем жизненном пути мы имеем только одного проводника— наше критическое мышление. Если социа­льный инстинкт ослабел, то остается только один руководитель— разум, и только при его посредстве мо­жет выработаться новое сознание. Как бы ни был опасен этот путь, другого выбора нет и колебаться невозможно. Пусть все те, кто с грустью и тревогой смотрит на разрушение старых верований, кто чув­ствует и сознает все трудности этого критического периода, не обвиняют науку за то зло, в котором она не только не повинна, но излечить которое она стре­мится. Пусть не смотрят на науку, как на враждебную силу; она вовсе не оказывает того губительного влия­ния, какое ей приписывают, но дает нам в руки единст­венное оружие для борьбы с тем самым разложением, продуктом которого она сама является. Осуждение науки не есть исход; авторитет исчезнувших традиций не оживет, если запечатать ее уста; осудив ее, мы окажемся только в еще более критическом положении, так как нам нечем будет заполнить образовавшуюся духовную пустоту. Правда, не следует увлекаться и ви­деть в образовании самодовлеющую цель, тогда как на самом деле оно служит только средством. Насильст­венные оковы не умертвят в человеческом разуме духа независимости, но точно так же недостаточно дать ему свободу для того, чтобы установить равновесие; надо, чтобы он правильно употребил данную ему свободу.

Далее мы видим, почему религия вообще оказывает профилактическое влияние на самоубийство; объясне­ние этому факту мы находим не в том, что, как иногда говорят, религия более резко осуждает самоубийство, нежели светская мораль, не в том, что мысль о Боге сообщает религиозным заветам исключительную власть над человеческой волей, и не в том, наконец, что перспектива будущей жизни и ужасных кар, ожида­ющих виновных, дает запретам религии большее зна­чение, нежели человеческим законам. Протестант не менее сильно верит в Бога и в бессмертие души, неже­ли католик; больше того, религия, наименее склонная к самоубийству, а именно иудейство, в то же самое время оказывается единственной не запрещающей его формально, и именно здесь мысль о бессмертии играетнаименьшую роль. В самом деле, Библия не содержит никаких запретов лишать себя жизни*, и, с другой стороны, представление о загробной, потусторонней жизни выражено в ней крайне неясно. Конечно, и в том и в другом отношении толкования раввинов мало-помалу заполнили пробелы священной книги, но аб­солютного авторитета они все-таки не могут иметь. Поэтому благотворное влияние религии нельзя припи-сывать специальной природе религиозных идей; если она сохраняет человека от самоуничтожения, то это происходит не потому, что она внушает путем ар­гументов sui generis уважение к человеческой личности, но в силу того, что она является обществом; сущность этого общества состоит в известных общих верованиях и обычаях, признаваемых всеми верующими, освящен­ных традицией и потому обязательных. Чем больше существует таких коллективных состояний сознания, чем они сильнее, тем крепче связана религиозная об­щина, тем больше в ней содержится предохраняющих начал. Детали догматов и обрядов в данном случае имеют второстепенное значение. Суть в том, чтобы они по природе своей были способны с достаточною интенсивностью питать коллективную жизнь; и имен­но потому, что протестантская церковь не так тесно спаяна, как все остальные, она и не оказывает на самоубийство такого же умеряющего влияния.

* Единственный карающий запрет, который нам известен, мы находим у Иосифа Флавия в его «Истории войны евреев с рим­лянами...» (III 25), и там просто сказано: «...тела людей, доброволь­но умертвивших себя, остаются без погребения до заката солнца, тогда как убитых на войне разрешается хоронить раньше». Можно ли это считать наказанием?

ГЛАВА III. ЭГОИСТИЧЕСКОЕ САМОУБИЙСТВО (продолжение)

Но если религия предохраняет от самоубийства лишь постольку, поскольку она создает общество, то вполне вероятно, что и другие общественные союзы вызыва­ют те же результаты. Рассмотрим с этой точки зрения политическое общество и семью.

I

Если принимать во внимание только абсолютные циф­ры, то получается впечатление, что холостые люди кончают с собою реже, чем женатые. Так, например, во Франции в период 1873—1875 гг. насчитывалось 16 264 самоубийства среди женатых, тогда как холо­стяки дали только 11709 случаев. Первое число от­носится ко второму как 100 к 132. Так как та же пропорция наблюдается и в другие периоды, и в дру­гих странах, то некоторые исследователи раньше ут­верждали, что брак и семейная жизнь увеличивают наклонность к самоубийству. Если, следуя общеприня­тому мнению, видеть в самоубийстве акт отчаяния, вызванный тяжелыми условиями существования, то вышеприведенное мнение имеет все основания. Дейст­вительно, холостому человеку жизнь дается легче, чем женатому. Разве брак не несет с собою всякого рода забот и обязанностей? Разве для того, чтобы обес­печить настоящее и будущее семьи, не приходится налагать на себя больше бремени и лишений, чем это выпадает на долю одинокого человека? Несмотря на кажущуюся очевидность, это априорное рассуждение совершенно неправильно, и факты только потому да­ют ему некоторую опору, что плохо анализируются. Бертильон-отец первый установил это, и мы дальше приведем его остроумные вычисления. Для того чтобы вполне правильно разобраться в вышеприведенных цифрах, надо принять во внимание, что очень большой процент холостых людей имеет'менее 16 лет от роду, тогда как женатые в среднем старше. До 16 лет на­клонность к самоубийству развита очень слабо в силу раннего возраста. Во Франции за этот период жизни человека наблюдается только 1 или 2 случая на 1.000000 жителей, в следующий за ним период число самоубийств уже в 20 раз больше. Присутствие среди холостяков большого числа детей моложе 16 лет значительно понижает среднюю степень наклонности к самоубийству среди них. Таким образом, меньшее число случаев самоубийства, даваемое холостыми, зависит не от безбрачия, а от того, что большинст­во из них не вышло еще из детского возраста. По­этому если при сравнении этих двух групп населения мы хотим выделить то влияние, какое оказывают се­мейные условия и только они одни, то мы должны отбросить этот вносящий пертурбацию несовершенно­летний элемент и противопоставить людям, состоя­щим в браке, только неженатых и незамужних свыше 16-летнего возраста, исключая более молодое поколе­ние. Откинув это последнее, мы находим, что за пери­од 1863—1868 гг. на 1 млн холостых старше 16-лет­него возраста приходится в среднем 173 случая само­убийства, а на 1 млн женатых —154,6. Первое число относится ко второму, как 112 к 100. Мы видим, таким образом, что безбрачие увеличивает количество само­убийств.

На самом деле превышение случаев самоубийства среди холостых еще больше, чем указывают предыду­щие цифры. При вычислении их мы сделали допуще­ние, что все холостые люди свыше 16 лет и все люди, вступившие в брак, имеют один и тот же средний возраст. Между тем во Франции большинство холо­стяков (58%) приходится на возраст между 25—30 годами, большинство незамужних женщин (57%) мо­ложе 25 лет. Средний возраст первых — 26,8, вторых — 23,4. Напротив, средний возраст находящихся в браке падает между 40 — 45 годами. С другой стороны, чис­ло самоубийств для обоих полов вместе в зависимости от возраста прогрессирует следующим образом:

От 16—21 лет 45,9 самоубийства на 1 млн жителей

» 21 — 30» 97,9»»»

» 31—40» 114,5»»»

» 41—50» 164,4»»»

Эти цифры относятся к 1848—1857 гг. Если бы процент самоубийств зависел только от возраста, то среди людей холостых он не мог бы быть выше 97,9, а среди людей женатых находился бы между 114,5— 164,4, т.е. приблизительно около 140. Число само­убийств женатых должно было бы относиться к числу холостых, как 100 к 69. Второе составляло бы только ²/з первого, тогда как мы знаем, что превосходство именно на стороне вторых. Таким образом, семейная жизнь делает интересующее нас отношение обратным. Если бы семейные связи не оказывали никакого влия­ния, то женатые и замужние должны были бы в силу своего возраста чаще кончать с собой, чем холостые, а в действительности происходит как раз наоборот. Принимая это во внимание, можно сказать, что брак почти наполовину уменьшает наклонность к самоубий­ству; говоря более точно, пребывание в безбрачии влечет за собою увеличение, которое выражается от­ношением ¹¹²/69=1,6. Поэтому если условиться и на­клонность к самоубийству людей, находящихся в бра­ке, обозначить единицей, то наклонность холостых людей будет равняться 1,6 для того же среднего воз­раста.

То же соотношение мы наблюдаем в Италии. В си­лу своего возраста женатые (1873—1877гг.) должны были бы давать 102 случая на 1 млн, а холостые старше 16 лет только 77; первое число относится ко второму, как 100 к 75. Но на самом деле женатые люди всего реже кончают с собой: на 86 случаев среди холос­тых приходится только 71—среди женатых, т. е. 100 на 121. Таким образом, предрасположение холостых относится к наклонности женатых, как 121 к 75, т. е. равняется 1,6, как и во Франции. Аналогичные наблю­дения можно сделать и в других странах; повсеместно процент самоубийств среди женатых меньше, чем сре­ди холостых, тогда как в силу возраста первых он должен был бы быть больше. В Вюртемберге в 1846— 1860 гг. эти числа относились друг к другу, как 100 к 143, в Пруссии в 1873^1875 гг.—как 100 к 111.

Но если при настоящем положении статистики этот метод вычисления почти во всех случаях является един­ственно применимым и если для того, чтобы устано­вить факт в его общем виде, необходимо прибегать исключительно к нему, то полученные результаты, ко­нечно, могут считаться только грубо приблизительными. Метода этого, без сомнения, достаточно для того, чтобы установить тот факт, что холостая жизнь увеличивает наклонность к самоубийству; но количест­венную величину этого повышения он указывает очень неточно. Для того чтобы разделить влияние возраста и семейного положения, мы взяли исходной точкой соотношение между процентами самоубийств в 30-лет­нем и в 45-летнем возрасте. К несчастью, влияние семейного положения уже само отпечаталось на этом соотношении, так как присущий каждому из этих воз­растов процент самоубийств был вычислен для холо­стяков и для женатых, взятых вместе. Конечно, если бы пропорция тех и других была одинакова для обоих периодов точно так же, как и пропорция замужних и незамужних женщин, то произошла бы компенсация и проявилось бы только одно влияние возраста. В действительности же получается совсем другое. В то вре­мя как в возрасте 30 лет холостых было немного больше, чем женатых (746111, с одной стороны, и 714278 — с другой), в 45-летнем возрасте, наоборот, их оказалось подавляющее меньшинство (333 033 хо­лостых на 1864401 женатых); то же самое мы видим и по отношению к женщинам. Вследствие этого нерав­ного распределения большая наклонность к самоубий­ству у холостых отражается на общем итоге в этих двух случаях неодинаково. В первом случае она силь­нее повышает процент самоубийств, чем во втором; последний относительно слишком слаб, и численное превосходство его над первым, которое должно было бы проявиться, если бы имелось налицо только влия­ние возраста, искусственно уменьшено. Говоря други­ми словами, разница в склонности к самоубийству между населением 25—30 и 40—45 лет, обусловленная одним только возрастом, несомненно, значительнее, чем указывает подобный метод вычисления. Мы име­ем здесь отклонение, умеренность которого почти це­ликом обязана своим существованием преимуществу женатых людей; следовательно, оно представляется меньшим, чем есть в действительности.

Только что указанный нами метод уже фактически привел к важным ошибкам. Так, например, для опреде­ления степени влияния вдовства на количество само­убийств иногда ограничивались тем, что сравнивали процент, присущий вдовцам, с процентом, относящим­ся к людям всех других семейных положений одного и того же среднего возраста, т. е. приблизительно 65 лет. В результате оказалось, что 1 млн вдовцов в 1863—1868 гг. давал 628 случаев самоубийства; 1 млн людей 65 лет других семейных положений давал 461 случай. Из этих цифровых данных можно заклю- ' чить, что даже в одном и том же возрасте вдовцы лишают себя жизни чаще, чем люди всякого иного семейного положения. Таким образом, как будто бы подтвердился предрассудок, что состояние вдовства наиболее предрасполагает к самоубийству. В действительности если 65-летнее население не дает в сред­нем большего числа самоубийств, чем вдовцы, то это происходит потому, что почти все они в этом возрасте женаты (776191 женатых на 134238 холостых). Если этого сравнения достаточно для доказательства того, что вдовцы лишают себя жизни чаще, чем женатые люди того же возраста, то нельзя делать отсюда ника­кого заключения в смысле сравнения их наклонности с наклонностью холостяков.

Наконец, когда сравнивают только средние числа, то самые факты и существующие между ними соотношения естественно не могут выступить во всем своем значении. Легко может случиться, что, вообще говоря, женатые лишают себя жизни меньше, чем хо­лостые, но в известном возрасте это соотношение становится обратным; и мы увидим, что это действитель­но имеет место. Эти исключения, которые могут оказаться чрезвычайно поучительными для объяснения исследуемого явления, нет возможности установить путем предыдущего метода. Вполне возможно также, что между двумя возрастами будут наблюдаться изменения, которые хотя и не настолько велики, чтобы превратить установленное соотношение в обратное, но имеют все же некоторое значение и потому должны быть приняты во внимание.

Существует только один способ для избежания этих затруднений, а именно: надо определить процент каж­дой группы, взятой в отдельности для каждого воз­раста. При этом условии можно будет сравнить, например, холостяков в возрасте 25—30 лет с женатыми и вдовцами того же возраста и то же самое сравнение произвести для других периодов жизни. Таким обра­зом влияние семейного положения будет отделено от всех остальных, и изменения, которые оно влечет за собой, станут очевидными. Этот-то метод впервые и применил при вычислении смертности и брака Бертильон. К сожалению, официальные сведения не дают нам необходимых данных для желаемого сравнения.

Мы получаем сведения о возрасте самоубийц неза­висимо от их семейного положения; единственная известная нам статистика, которая пошла по другому пути, относится к великому герцогству Ольденбургскому (включая Любек и Биркенфельд).

Она дает нам за 1871 — 1875 гг. распределение числа самоубийств согласно возрасту для каждой категории семейного положения в отдельности. Но в этом ма­леньком государстве насчитывалось всего 1369 случаев самоубийства в течение 15 лет, а так как из такого небольшого количества случаев нельзя вывести ника­ких достоверных заключений, то мы сами предприняли соответственную работу для Франции с помощью не­изданных документов министерства юстиции. Наши изыскания касаются 1889—1890 и 1891 годов. Нам удалось рассмотреть 25000 самоубийств. Помимо того что эта цифра сама по себе достаточно значи­тельна для того, чтобы служить основанием для опре­деленного вывода, мы убедились в том, что про­должать дальше наши наблюдения не было никакой необходимости. В самом деле, из года в год число самоубийств каждого возраста остается неизменным для каждой группы, и поэтому для вывода среднего числа нет надобности в более продолжительном на­блюдении.

Для того чтобы ярче обнаружить их значение, мы для каждого возраста рядом с цифрой, обозначающей процент вдовых и находящихся в браке, поставили то, что мы называем коэффициентом предохранения вторых по отношению к первым, и тех и других по отношению к не вступавшим в брак. Этим словом мы обозначаем число, указывающее, во сколько раз в од­ной группе лишают себя жизни меньше, чем в другой в одном и том же возрасте. Поэтому, когда мы будем говорить, что коэффициент предохранения женатых 25 лет по отношению к холостым равняется 3, то это будет значить, что если наклонность к самоубийству женатых в этот момент их жизни принята за единицу, то наклонность холостяков в тот же период надо обо­значить цифрой 3. Конечно, когда коэффициент пред­охранения опускается ниже 1, то он превращается в ко­эффициент усиления наклонности к самоубийству.

Законы, вытекающие из этих данных, могут быть сформулированы следующим образом.

1. Слишком ранний брак увеличивает наклонность к самоубийству, в особенности у мужчин. Правда, этот результат, полученный от рассмотрения очень ограни­ченного количества фактов, не может считаться окон­чательным; во Франции среди супругов 15 — 20-лет­него возраста случается в среднем годовом выводе только один случай самоубийства, вернее, 1,33. Но ввиду того, что этот факт в равной мере наблюдается и в Герцогстве Ольденбургском, а также по отношению к женщинам, то маловероятно, чтобы дело объясня­лось одной случайностью. Даже шведская статистика указывает на то же увеличение, по крайней мере относительно мужчин. Если в силу приведенных нами причин мы эту статистику считаем неправильной по отношению к преклонному возрасту, то мы не имеем никакого основания сомневаться в ее достоверности, поскольку она касается первых периодов жизни, когда вдовцов еще не может быть. Между прочим, известно, что смертность молодых супругов значительно превос­ходит смертность холостых мужчин и девушек того же возраста: 1000 неженатых мужчин между 15—20 года­ми дают ежегодно 8,9 смертей; 1000 женатых того же возраста дают 51, т. е. на 473% больше. Значительно меньшее уклонение мы имеем для другого пола: 9,9 — среди замужних и 8,3 — среди девушек; первое число относится ко второму, как 119 к 100.

Такая сильная смертность среди молодых супругов объясняется, конечно, социальными причинами. Если бы это печальное явление обусловливалось главным образом недостаточной зрелостью организма, то смерт­ность должна была бы отозваться сильнее на женской половине населения вследствие естественных опасно­стей, связанных с деторождением. Все заставляет нас прийти к тому заключению, что преждевременный брак влечет за собою специфическое моральное состо­яние, особенно вредно отзывающееся на мужчинах.

2. Начиная с 20 лет люди, состоящие в браке, по отношению к холостым и незамужним обладают коэф­фициентом предохранения, превышающим единицу. Этот последний выше того, который установил Бер-тильон. Цифра 6, данная нам этим ученым, представ­ляет собою скорее минимум, чем среднюю. Коэффици­ент изменяется в зависимости от возраста. Он быстро достигает максимума — между 25—30 годами во Фран­ции, между 30—40 годами — в Ольденбурге; начиная с этого момента, он падает вплоть до последних лет человеческой жизни, когда опять наблюдается легкое повышение.

3. Коэффициент предохранения супругов по отноше­нию к холостым и незамужним изменяется в зависимо­сти от пола. Во Франции преимущество на стороне мужчин, и разница между полами довольно значитель­на; для мужчин мы имеем в среднем 2,73, тогда как для женщин (замужних)—1,56, т.е. на 43% меньше. Но в Ольденбурге наблюдается обратное: для женщин среднее число равняется 2,16, а для мужчин только 1,83. Надо заметить, что в то же время здесь самое расхождение меньше: второе число разнится от перво­го только на 16%. Мы можем сказать теперь, что пол, которому наиболее благоприятствует брачное состоя­ние, изменяется в зависимости от страны и что вели­чина отклонения между процентом самоубийств у обо­их полов изменяется в зависимости от того, какой именно пол оказывается наиболее благоприятствуе-мым. В последующем изложении мы найдем факты, подтверждающие этот закон.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: