ТОР 5 статей: Методические подходы к анализу финансового состояния предприятия Проблема периодизации русской литературы ХХ века. Краткая характеристика второй половины ХХ века Характеристика шлифовальных кругов и ее маркировка Служебные части речи. Предлог. Союз. Частицы КАТЕГОРИИ:
|
Различные виды неврозов
Мы уже знакомы с некоторыми последствиями невротического использования энергии и знаем, какой вред оно может причинить. Мы видели, как невротическая жажда любви в конце концов превратила Нану Куртсан в проститутку. Нана страдала «неврозом характера», то есть неврозом, не вызывавшим каких‑либо видимых симптомов, но ослабившим ее волю настолько, что она уже не могла жить нормальной жизнью. Направленные внутрь инстинкты Ид Мидаса Кинга поразили кровеносную систему, отчего кровяное давление у него постоянно резко колебалось, пока не установилось на ненормально высоком уровне. Направленные внутрь напряжения Эдгара Метиса заложили основу для развития язвы желудка. Точно так же невроз подействовал на здоровье Эмброуза Патерсона, поразив кожу, спину и предстательную железу. Хотя все перечисленные примеры являются хорошими иллюстрациями невротического использования энергии, неврозы, с которыми чаще всего имеют дело психиатры, принимают несколько иные формы и распадаются на несколько групп, самыми известными из которых являются невроз навязчивых состояний, конверсионная истерия, невроз тревоги, ипохондрия и неврастения. Давайте рассмотрим примеры некоторых из них, начав с невроза навязчивых состояний. Анна Кейо, единственная дочь начальника полиции Олимпии Инока Кейо, переживала большие трудности во время учебы в колледже, особенно после разрыва помолвки с Гектором Мидасом. Ей мешала заниматься астма, но тяжелее всего было вынести не оставлявшее ее ощущение, что она все делает неправильно. Сомнения одолевали ее, даже когда она выходила прогуляться. Куда бы Анна ни шла, ей казалось очень важным наступить на каждую расщелину мостовой, и по возвращении она часто беспокоилась, не пропустила ли какую‑нибудь из них. Бывало, пролежав в тревоге час или два, она среди ночи поднималась и заново проходила весь маршрут, чтобы удостовериться, что ни одна расщелина не пропущена. Временами, когда Анна выходила из общежития, отправляясь на занятия, ей казалось, будто к ней привязана веревка, разматывающаяся во время ходьбы, так что если она не вернется точно тем же путем, этот клубок может запутаться. Даже если она возвращалась той же дорогой, ее иногда одолевали сомнения, правильно ли она повторила утренний маршрут, и тогда она не могла уснуть, думая о том, не следует ли ей пройти этот путь снова, чтобы окончательно удостовериться, что воображаемая веревка не запуталась. Немало времени отнимала у Анны и возня с дверными ручками. Она могла спокойно поворачивать дверные ручки только в северном или западном направлении, и если дверь выходила не в ту сторону, она не могла войти, пока ее не открывал кто‑нибудь другой. Характер этой фобии резко изменился, когда девушка влюбилась в Джозайю Толли. Тогда у нее появилось навязчивое желание поворачивать все дверные ручки, какие только попадались на глаза. Она была одержима идеей, будто каждый раз, когда она поворачивает дверную ручку, она этим пересылает Джозайе «любовную силу» и таким образом укрепляет их взаимоотношения. Это, однако, породило новую проблему, потому что теперь при каждом прикосновении к дверной ручке у нее возникало ощущение, будто на ее руках полно микробов, и единственным средством избавиться от них было вымыть и вытереть руки четыре раза подряд. Но поскольку Анна не доверяла своей памяти и иногда сбивалась со счета, временами ей приходилось повторять эту очистительную процедуру. Если девушка не делала этого, сомнения терзали ее часами, становясь совершенно невыносимыми. Она ревновала Джозайю и была одержима идеей, что, если она упустит из виду хоть одну мелочь из тех, что «должна» делать, он найдет себе другую. Анна часто лежала без сна, представляя, как он занимается любовью с другой женщиной, и не могла отделаться от этих мучительных видений, завороженная ими. Когда все шло гладко, ее состояние улучшалось. Но малейшие сбои или изменения в налаженном укладе жизни или даже мысли о предстоящих изменениях, например о поездке на выходные домой, наполняли ее душу сомнениями и тревогами, усиливая приступы астмы. В такие минуты девушка не могла сосредоточиться, и ей порой требовалось несколько часов на сборы в двадцатимильную дорогу в Олимпию. Это вовсе не означает, что Анна была слабоумной. Она очень даже хорошо понимала, насколько неразумны ее фобии, обсессии и навязчивые идеи. Ее Эго изо всех сил боролось с ними, но все было напрасно. Хуже того, эта внутренняя борьба все превращала в проблему: Анна не могла есть, спать, заниматься, и только давая волю своим навязчивым состояниям, она могла справляться с повседневными делами. Подобные неврозы навязчивых состояний излечиваются с большим трудом, но после нескольких недель терапии доктор Трис сумел в какой‑то мере облегчить жизнь Анны, так что учеба теперь давалась ей проще. Девушка доверилась ему настолько, что уже не считала необходимым перепроверять маршрут своих прогулок. Ей казалось, что если она вернется не той дорогой или нечаянно пропустит расщелину в мостовой, то врач позаботится об этом вместо нее. Как‑то она сказала ему: «Мне кажется, что, если я что‑то сделаю не так, вы найдете способ все уладить, так что я могу спать спокойно, не тревожась о возможном наказании за неточное исполнение моих ритуалов». В основе всех проблем Анны лежало непримиримо‑враждебное отношение к матери и смешанные чувства к отцу, которого девушка нежно любила, но в то же время презирала за бесхарактерность. Будучи начальником полиции, он был под каблуком у жены, предоставляя ей решение даже служебных вопросов. Мортидозные напряжения Анны вкупе с тремя «абсолютными идеями», о которых мы говорили в предыдущем разделе, являлись существенными факторами ее болезни, и, когда она их осознала и научилась должным образом ими управлять, ей стало лучше. Ее вера во «всемогущество мысли» явственно проявлялась в представлении, будто поворотом дверной ручки она может влиять на своего возлюбленного и укреплять их чувства, в то время как вера в «неотразимость ее очарования» искаженным образом проявлялась в бессознательном желании Анны, чтобы все женщины на свете умерли и все мужчины достались бы ей. Главной подоплекой ее жалоб было желание смерти другим людям. Судя по всему, нашим современникам так же трудно бороться со своими желаниями смерти, как тяжело их предкам в викторианскую эпоху было справляться со своими сексуальными наваждениями. Поскольку человеку нелегко признаться самому себе, что такие желания в нем существуют, они вытесняются в бессознательное. Пребывая там, они постоянно стремятся освободиться и насытиться, иногда проявляясь в виде болезненных симптомов, совершенно неподконтрольных Эго, поскольку Эго спрятало от сознания напряжения, которые порождают эти жалобы. Подобную жажду разрушения можно сравнить с деятельностью нигилистов, которых русский царь изгнал за пределы своей империи. Покинув страну, они вышли из‑под его контроля и могли делать свое черное дело без помех, пусть и непрямым путем. Поскольку бессознательное находится вне зоны доступа сознательного Эго, изгнанные желания ему неподвластны, и если они доставляют проблемы, Эго немногое может исправить. Навязчивые идеи вроде мытья рук, фобии вроде боязни микробов и обсессии вроде самоистязающей ревности обычно идут рука об руку. Конверсионная истерия представляет собой другой тип невроза и обычно в большей степени проявляется на физическом, нежели на эмоциональном уровне. Гораций Фольк ненавидел своего отца, хотя ни разу никому об этом и словом не обмолвился. Его отец, ревностный баптистский священник, воспитывал Горация и трех его сестер в большой строгости. Мать их умерла, когда они были маленькими, и с тех пор отец розг для них не жалел. Горацию было восемнадцать, когда забеременела его старшая сестра Мария. Когда она обратилась к отцу за помощью, тот выгнал ее из дома, велев никогда не возвращаться. Узнав о случившемся, Гораций попытался было протестовать, но хватило одного свирепого взгляда отца, чтобы юноша замолк. Он не просто замолчал: у него отнялся голос и вернулся только через шесть недель, в течение которых он мог говорить лишь шепотом. Когда два года спустя дом покинула вторая сестра, Гораций опять потерял голос. Как и в первый раз, дар речи вернулся через несколько недель. Третья сестра, узнав, что забеременела, поспешила выйти замуж, прежде чем рассказать о своей беременности отцу. Когда она со своим новоиспеченным супругом вечером после венчания пришла домой и рассказала обо всем отцу, преподобный Фольк выслушал ее, а затем медленно поднял руку и указал на дверь, пожелав молодым людям забыть дорогу в его дом. Гораций снова пытался что‑то возразить и снова потерял голос. На этот раз голос не вернулся. Через два месяца Гораций обратился к семейному врачу, который пытался лечить его инъекциями аминала натрия. Пока длилось действие лекарства, Гораций обретал способность нормально говорить, но как только время действия препарата истекало, голос вновь пропадал, сменяясь хриплым шепотом. Безуспешно проведя за месяц три курса лечения, врач направил Горация к доктору Трису. Доктору Трису удалось его «вылечить» без лекарств и гипноза. Но оказалось, что Гораций, потеряв голос, в остальном чувствовал себя весьма хорошо, а когда обретал его вновь, погружался в депрессию и терял сон. Как только врач избавил его от симптома немоты, служившего единственным средством выражения подавленных напряжений Ид, скрытым напряжениям пришлось искать другой выход. Отчасти это было достигнуто путем открытой эмоциональной привязанности к врачу, механизм формирования которой уже был описан в разделе, посвященном «образам», отчасти – посредством депрессии и бессонницы. Эти реакции доктор Трис предвидел и приступил ко второй стадии лечения – снятию первичных напряжений Ид, которые вызывали эти разнообразные симптомы. Были исследованы не только внутренние проблемы Горация, но также природа его ребяческого преклонения перед врачом. В конце концов после года лечения Гораций эмоционально окреп и повзрослел достаточно, чтобы жениться и зажить счастливо. В данном случае мы видим, что связанные с болезнью напряжения мортидо были сознательными, а напряжения либидо – бессознательными. Гораций отлично понимал, что именно ненависть к отцу стала причиной поразившей его немоты. Не осознавал он того, что каждый раз терял голос не только из‑за ненависти к отцу, но еще из‑за очередной потери дорогого сердцу человека; теряя объект, значительное количество либидо оставалось «не у дел». Не найдя другого выхода, либидо обернулось внутрь и по причинам, которые выяснились впоследствии, подействовало именно на дар речи (а не, скажем, на желудок или мышцы конечностей). Внезапные поражения отдельных частей тела характерны для истерии. Людям, страдающим этим недугом, могут отказываться служить руки, ноги или голосовые связки; у некоторых кривится шея или вследствие спазмов утрачивают гибкость иные мышцы, может пропасть обоняние, осязание, зрение или слух или исчезнуть чувствительность какой‑нибудь части тела, например руки или ноги. Истерия вообще способна имитировать едва ли не любую физическую болезнь. Однако речь идет лишь об имитации болезни, так что врач почти всегда может установить функциональный характер наблюдаемого симптома. Как уже отмечалось выше, истерия сопровождается изменением представлений индивида о своем теле, а не действительным физиологическим нарушением. Задача психиатра потому состоит не в функциональном лечении организма, а в нормализации искаженного ментального образа тела. Искажение образа собственного организма, вызывающее болезнь, связано с резким притоком бессознательной энергии либидо или мортидо. Не нашедшая выхода наружу эта энергия направляется внутрь и изменяет представление о теле. Поскольку невроз такого рода связан с конверсией (превращением) психической энергии в соматический симптом, его называют конверсионной истерией. Причем всегда есть особая причина, по которой поражается та, а не иная часть тела. Гораций, например, помнил, что с раннего детства жаждал высказать отцу свою неприязнь, сообщить ему о своем желании убить его. Немота служила превосходной маской для этого неудовлетворенного напряжения мортидо, и именно поэтому Гораций «выбрал» этот симптом, а не какой‑нибудь другой. Людей с откровенно театральным поведением и чрезмерно экспрессивными эмоциональными реакциями в обыденной жизни называют «истеричными», и это не случайно. Такие люди особенно подвержены возникающим время от времени симптомам конверсионной истерии. Теперь давайте обратим внимание на невроз тревоги. Септимус Сейфус держал на Талия‑лейн магазин, где продавались книги и художественные принадлежности. Его сын Саймон был старшим из пятерых детей; остальные были девочки. Когда началась война, Саймон пошел в армию добровольцем. Он всегда помогал сестрам всем, что только можно ждать от старшего брата, так что ему было не привыкать заботиться о других и нести за них ответственность. Это его качество не осталось незамеченным в армии, и Саймон постепенно продвигался по службе, пока не стал сержантом и командиром взвода. Когда его подразделению пришлось вступить в бой на одном из маленьких тихоокеанских островов, события развивались так быстро, что у Саймона не было времени и возможности проследить, все ли его солдаты окопались там, где следовало. Упавший на их позиции снаряд убил десять человек. Саймона контузило, но, по счастью, осколками не задело. В себя он пришел уже в госпитале и там узнал о потерях в своем взводе. Саймон не был ранен, и его могли бы выписать из госпиталя почти сразу, не превратись он в «нервную развалину». При малейшем звуке он подпрыгивал с колотящимся сердцем. Он не мог есть, обильно потел, плохо спал. Хуже всего Саймону приходилось по ночам. Роковое сражение являлось ему в ночных кошмарах. Он заново проживал все события того дня, пока не доносился вой того рокового снаряда. И тогда с воплем Саймон просыпался, дрожащий, мокрый от пота. Саймона отправили в Соединенные Штаты, где он провел несколько месяцев в обычной больнице, прежде чем снова был признан годным к строевой службе. В больнице еще долгое время он каждую ночь видел все тот же сон и каждый раз с криком просыпался, заслышав приближение снаряда. Этот сон не только пугал его, но и ставил в неудобное положение, потому что своим криком Саймон будил соседей по палате. Благодаря правильно выбранному лечению его постепенно перестали преследовать кошмары, он медленно обретал покой. С помощью психиатра Саймон начал сознавать чувства, лежавшие в основе его невроза. Он был совестливым человеком и, как многие честные люди, корил себя в том, в чем его вины не было. Саймон считал, что если бы он проследил за тем, где его солдаты роют окопы, они остались бы живы. Он терзался чувством вины, которое не осознавал, пока оно не открылось в беседах с психиатром. Разумеется, он мучил себя несправедливо, ведь предугадать, куда попадет смертоносный снаряд, было не во власти Саймона. Он был жертвой не только своего чувства «вины», но и блокированного страха. Саймон был так занят заботами о своих подчиненных, что ему некогда было подготовить убежище для себя. Сбитый с ног взрывом, он так быстро потерял сознание, что не успел основательно «прочувствовать» и выпустить из себя страх, пробужденный воем приближавшегося снаряда. С помощью врача Саймон смог задним числом прочувствовать и излить это переживание, облегчив накопившееся бессознательное напряжение страха. Они с врачом залезли на четвереньках под стол, как будто в окоп. И когда Саймон «увидел» приближающийся снаряд, он стал кричать, повторяя одно и то же снова и снова: «О Боже! Все в окопы! Господи! Ничком на землю, ради всего святого! О Боже! Все в окопы!» Именно так Саймон облегчил бы напряжение страха во время самой атаки, если бы его не контузило, прежде чем он успел излить весь свой ужас. После нескольких подобных сеансов, по окончании которых Саймон закрывал лицо руками и плакал, «увидев» своих мертвых солдат, ночные кошмары прекратились. Почему Саймона посещал этот кошмарный сон? По‑видимому, он был попыткой освободить свой страх. Если бы он мог досмотреть сон до конца, кошмары, возможно, прекратились бы. Одна из причин, почему Саймон не мог этого сделать, заключалась в том, что он чувствовал себя настолько виноватым в «небрежности» (как он сам оценивал свои действия), что предпочел бы принять смерть вместо солдат взвода. Довести кошмар до логического завершения означало бы погибнуть во сне. По какой‑то непонятной нам причине направленное внутрь мортидо очень редко, возможно, никогда не проявляется во сне до конца. Если во сне человек падает со скалы, то он всегда просыпается до того, как ударится оземь; охваченная паникой девушка, неспособная сдвинуться с места, когда на нее бросается великан с ножом, всегда пробуждается, прежде чем он ее настигнет (а если он ее все же хватает, оказывается, что он вовсе и не собирался ее убивать). Это резко контрастирует с проявлениями мортидо или либидо, направленных вовне, которые часто завершают сон убийством или оргазмом. Поскольку Саймон не мог позволить убить себя во сне, ему приходилось в критический момент просыпаться. Однако с помощью врача терзания, которые он не мог разрешить естественным сном, удалось завершить посредством гипноза. Подавленная энергия нашла выход, и Саймон вновь стал свободным человеком. На этом психиатр не остановился. Дальнейшее исследование выявило, что эта ситуация была повторением не нашедших выхода эмоций детства, связанных с аналогичной мнимой «небрежностью» в отношении младших сестер, когда одна из них получила небольшие ожоги во время крупного пожара, случившегося в Олимпии. К концу лечения Саймон избавился от этого дополнительного напряжения, которое таилось в его подсознании долгие годы и еще до военной службы порой вызывало ночные кошмары и сердцебиения. Более мягкие формы подобного невроза наблюдаются даже у людей, живущих внешне совершенно спокойной жизнью и вроде бы не переживавших каких‑либо эмоциональных потрясений; симптомами этого могут быть пугливость, неусидчивость, чрезмерная потливость, учащенный пульс, бессонница, ночные кошмары, ощущение усталости. Эти симптомы настолько похожи на симптомы гипертиреоза, что, если есть малейшие сомнения, связаны ли эти жалобы с нарушениями функции щитовидной железы, многие врачи направляют пациентов на консультацию к психиатру, прежде чем ставить вопрос об операции. Эта дилемма осложняется тем фактом, что болезнь щитовидной железы часто начинается с эмоционального шока, как это произошло с Полли Рид, отец которой держал музыкальный магазин по соседству с книжной лавкой Сейфуса. Отец Поли умер, когда ей было двадцать шесть лет, и сразу после этого у нее начала увеличиваться щитовидная железа и появились многие из вышеперечисленных симптомов. Эти жалобы исчезли после удаления железы. Таким образом, иногда очень трудно провести различие между болезнью щитовидной железы и неврозом тревоги, поскольку эти заболевания во многих отношениях очень похожи. Хотя принято различать несколько типов неврозов – невроз навязчивых состояний, истерия, невроз тревоги и т. д., – классификация несколько искусственна, поскольку на самом деле разновидностей неврозов столько, сколько больных. Сновидения Саймона Сейфуса имели такой же навязчивый характер, как и мысли Анны, а конверсионная истерия Горация в процессе лечения превратилась в слабый невроз тревоги. Правильнее было бы говорить о неврозе Саймона, неврозе Анны и неврозе Горация. Но поскольку у большинства пациентов в течение долгого времени доминируют симптомы какого‑то определенного вида невроза, такая классификация удобна, и психиатры хорошо понимают друг друга, когда говорят, что жалобы такого‑то пациента попадают в «группу навязчивых состояний», или в «истерическую группу», или в «группу тревоги». Но врачи всегда помнят, что, работая с пациентом, они имеют дело не с типом болезни, а с конкретной личностью, имеющей неповторимый жизненный опыт, который привел к формированию определенных психических напряжений, требующих выхода, и что у каждого человека свой собственный путь к облегчению этих напряжений. Продолжая классификацию неврозов, следует упомянуть еще ипохондрию и неврастению. Ипохондриком обычно называют человека, который без причины жалуется на здоровье, но настоящие ипохондрики встречаются сравнительно редко. Настоящий ипохондрик не просто жалуется на здоровье, но ловко использует эти жалобы, чтобы манипулировать окружающими. Такие пациенты страдают избытком направленного внутрь нарциссического либидо. Они слишком «любят себя». Они скрупулезно наблюдают за реакциями своего организма, поднимая тревогу при малейших признаках нарушений, в духе мистера Крона или миссис Эрис. Ипохондрики используют малейший пре&лог, чтобы позвонить врачу или отправиться к шарлатану, и последние неплохо зарабатывают, поддерживая страхи этих людей и льстя их самолюбию. Ипохондрики окружают себя максимальным комфортом, пренебрегая интересами близких, и поднимают шум из‑за любого пустяка. Лечить ипохондриков очень трудно: они настолько влюблены в себя, что в штыки принимают любой намек на невротический характер своего поведения, и всякий, кто осмелится посоветовать им обратиться к психиатру, рискует нажить врага. И тем не менее их поведение вполне подходит под определение невроза. Даже если такие пациенты соглашаются сотрудничать с психиатром, это только видимость, они практически неизлечимы. Легче было бы излечить Ромео от любви к Джульетте, чем ипохондрика – от любви к самому себе. Неврастения – устаревший термин, который зачастую все еще применяется в отношении людей, страдающих такими симптомами, как утомляемость, подавленность, вялость, раздражительность, неспособность сосредоточиться и боязнь ответственности. Многие современные психиатры предпочитают относить такие случаи к категории неврозов тревоги или невротической депрессии. В этом разделе мы рассмотрели разные типы неврозов, но всегда следует помнить о том, что каждый больной индивидуален, что он личность, а не наглядный пример той или иной формы болезни.
Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском:
|