ТРЕТЬ ЖИТЕЛЕЙ РУСИ. 6 страница

Кстати, к проявлениям язычества в крещеной Руси относят и обычай насыпать покойнику в гроб зерен, зародившийся во времена язычества, его следы, например, найдены в знаменитой Черной Могиле под Черниговом – это к слову о «дани Марене», которую предполагалось платить зерном в грамоте 798. Обычай это, как отмечают археологи, был особенно распространен в Новгороде в XII веке. Здесь как бы объединяются темы плодородия и смерти.

Да, молодоженов на свадьбе ведь тоже осыпали зерном… И новобрачная считалась умершей для рода – не оттого ли именно Марену просила о помощи мать невесты?

Остается объяснить сам странный, казалось бы, факт написания писем – Богине. Если ясно, зачем писать о передаче денег перед Ее лицом – чтоб Она была свидетельницей договора, – если понятно, почему человек, по всей видимости, лишенный возможности совершить подношение Ей, просил об этом других, то зачем людям писать Бессмертной?

Между тем обычай оставлять у святых мест молитвы-записочки сохранился на русском Севере едва ли не до наших дней. Отражением его является и коми обычай «кабала» – когда колдун обращается к лесному духу в записке на бересте, которую выкладывает на урочное место вместе с подношениями, – обычай явно заимствованный «заволочской чудью» у более культурных новгородцев. На Руси же существовал чуть ли не до петровских времен обычай класть в гроб с покойником письма привратнику иного мира, которым почитали на Руси Николу – заместителя в этой должности языческого Волоса. Причем первым известным последователем этого обычая стал не кто иной, как очередной выходец с балтийско-славянского севера варяг Шимон-Рюрик, учредитель и спонсор Киево-Печерского монастыря. И я полагаю, что сын Варяжского моря взял с собой на тот свет не византийский пергамент – а бересту, бересту, на которой «людии новгородские от рода варяжска» писали письма – друг другу и, как теперь выясняется, своим Богам…

Попытаемся теперь перечитать эти письма – не по букве, а по смыслу…

…Марена, вразуми князя нашего, который дары купцам раздавать собрался. Зимний гнев Свой напомни…

… Демша, ты шесть гривен Микуле только перед кумиром Матушки давай. Может, хоть Ее побоится, шильник! А Ярьке не давай, у этого ничего святого нету!

…скажи сыновьям, кто сможет, пусть зерно за меня принесет Марене-Государыне в дань!..

..Дочке бы моей, Великой Косе, за Сновида бы выйти… Маренушка-матушка, пусть сбудется!..

Петр, конечно, явный двоеверец. А вот Милуша с дочкой и желанным зятем и Завид – могут и «чистыми» язычниками оказаться. Из тех, на кого, собственно, и налагалось «забожничье».

В 1227 году в Новгороде объявились даже волхвы. Вряд ли это слово уже в те времена перешло на обычных колдунов, каковых там и века спустя было немало. Слишком уж резкой была реакция новгородского владыки – волхвов, невзирая на заступничество людей всё того же Ярослава, сожгли.

Расправу над волхвами одобрили далеко не все новгородцы, и даже летописец прибавил в сообщении о казни волхвов: «творяхуть е потворы деюще, а бог весть» – мол, говорили, что они колдуны… да бог знает. Кстати, и это замечание говорит о том, что волхвы 1227 года были именно языческими жрецами – будь они колдунами, в их причастности к «потворам» не было бы сомнений по определению.

Все же на дворе стоял уже XIII век, а не XI, и новгородские язычники не решились выступить с оружием в защиту своих жрецов. Заступничество же княжьих людей, думается, объясняется не только их симпатией или хотя бы терпимостью к язычеству.

Просто сам князь в те дни в городе отсутствовал, и княжьи люди стремились не допустить, чтоб язычников казнили без его воли, одним приговором архиепископа. Как видим, вытесняя и уничтожая языческих жрецов, христианские архиереи зачастую получали «в наследство» от них соперничество с княжеской властью.

Итак, вятичи, радимичи, кривичи и словене оставались ещё во времена написания «Повести временных лет» по преимуществу язычниками. Язычники были среди киевлян и, судя по автору «Слова о полку Игореве», встречались в кругах черниговской и Новгород-северской знати.

В Северо-Восточной Руси тоже оставалось немало приверженцев старой веры. В предыдущей главе мы уже говорили об упрямых язычниках Мурома, «святогонах», о каменном идоле Велеса, которому поклонялись в Ростове вплоть до того, как его низверг монах Авраамий в XII веке.

В его житии так и говорится, «что Ростов пребывает в идольском соблазне: не все ещё люди приняли Святое Крещение». То есть речь опять же идёт не о крещёных, по старой памяти оглядывающихся на старых Богов, а об откровенных и последовательных нехристях-язычниках.

В более поздних источниках говорилось, что «чернь Ростовская», не желая креститься, убегала в сопредельные государства, в том числе в земли волжских булгар, чьи правители, очевидно, были сравнительно терпимы к язычеству подданных.

На этих землях был найден впоследствии так называемый Еманаевский могильник – один из самых восточных и самых поздних древнерусских языческих могильников. Там же стоял и деревянный языческий храм, выстроенный по тем же канонам, что и святилища полабских славян и Ладоги (что не должно, конечно, удивлять нас – ведь Ростов был одной из колоний тех самых варягов-руси, что пришли из славянской Балтики в леса и болота Восточной Европы).

Храм действовал до XIV века, когда на его месте была сооружена церковь.

Другое упоминание о некрещёных славянских обитателях Северо-Востока Руси относится уже к 1229 году. В Лаврентьевской летописи упоминается, что некий Пургас вместе с мордвою напал на Нижний Новгород в ответ на нападение владимирского князя Юрия Всеволодовича на мордву, а Муромского Юрия Давыдовича – на «Пургасову волость», но был отбит.

Однако воины Пургаса спалили монастырь Богородицы и стоявшую вне городских стен церковь. В том же году Пургас был побеждён мордовским князьком Пурещем, который, объединившись с половцами, «изби мордву всю и русь Пургасову, а Пургас едва вмале оутече» (то есть убежал с небольшой частью войска).

Итак, у истребителя православных церквей и монастырей Пургаса в подданных ходила некая «русь» – при том, что собственно население Владимирско-Суздальского Залесья стали называть Русью уже после монгольского нашествия.

Сам Пургас вроде бы действует заодно с мордвою – но и враждует с мордвином Пурешем, а с его именем связывают именно «русь». В восточной части мордовских земель, в бассейне реки Суры, антропологи выделяют признаки «ильменского типа», близкого также жителям южных берегов Балтики.

Очень вероятно, что перед нами очередной анклав некрещёных русов, на этот раз – в мордовских землях. Со следами языческих русов Пургаса мы еще столкнемся в нашем повествовании.

Так обстояли дела на северо-западе и северо-востоке Русской земли. Если мы перенесёмся на другой её край, в юго-западные Галичско-Волынские края, то и там обнаружим немало свидетельств существования в XII веке русских язычников – как письменных, так и археологических.

Так, в 1187 году Никита Хониат, выступая перед императором Исааком II Ангелом, упоминает неких людей «из Бордоны; презирающие смерть, ветвь тавро-скифов, народ, также поклоняющийся Арен». На эту фразу обратил внимание русский учёный-византинист Ф.И. Успенский, заметивший, что «тавроскифами» в средневековой византийской литературе называют именно и исключительно наших предков.

Это упоминание он связал с мелькающими в русских летописях под 1146,1216 и1223 годами и королевских грамотах Венгрии конца XII – начала XIII века бродниками. Были ли они отдельным народом или какой-то сбродной вольницей из разных племён, до сих пор точно неизвестно.

Слово «бродники» было их самоназванием, судя по тому, что, откочевав под натиском татар в Венгрию, они оставили это имя основанным ими поселениям (Броднук, Протник). Это и единственное дошедшее до нас имя бродника – Плоскыня – говорит, что бродники были славянами.

Кстати, в летописях упоминается и их лёгкий флот – дело для тюрок совершенно непривычное, а вот славянам известное уже который век. Иногда их размещают в бассейне Дона – как неких предков донского казачества, однако если бродники и были предками казаков, то разве украинских.

Большинство упоминаний располагает их западнее Днепра. Венгерские королевские грамоты называют «Бродинию» среди непосредственных соседей Венгрии. То есть были они жителями южной части Галицко-Волынского княжества.

Нас бродники занимают постольку, поскольку венгерские грамоты упорно называют их язычниками – не «схизматиками»-раскольниками, как католики именовали православных, а именно язычниками, наряду с половцами и татарами.

Да и Никита Хониат зовет их «поклонниками Арея», к каковым, при всей нелюбви, крещёных киевских русичей все же вроде не относили надменные «братья по вере» из Константинополя. Этому не противоречит то, что они включились – если верно предположение Успенского – в борьбу православной Болгарии с Византией.

Источник и родина веры, именем которой рушились святилища древних Богов, Византия должна была вызывать у славян-язычников особую неприязнь, и вполне возможно было, что они пошли на союз против неё с православными, но всё же единокровными славянами-болгарами.

Кстати, возможно некоторое оживление язычества в те годы и в Болгарии – именно к XIII веку, как я уже говорил, относится найденный в Великом Тырново, бывшем тогда столицей Болгарского царства, сосуд с именем Сварога. Впрочем, он может быть и свидетельством пребывания в столице Болгарии язычников-бродников.

К тому же в области расселения бродников и впрямь существовали с X века по XIII огромные языческие святилища, изученные в наше время И.П. Русановой и Б.А. Тимошуком. Одно из них расположено на горе с выразительным названием Богит, другое – на горе Звенигород.

На первом, возможно, стоял когда-то знаменитый Збручский идол, найденный неподалёку в реке Збруч в 1848 году. Незадолго до того неподалёку от места находки кумира нашли другой такой же, с человеческой головою в шапке и высеченными на гранях лошадьми, но обнаружившие древнее изваяние крестьяне, по наущению священника, уничтожили его.

Камни пошли на строительство церкви. Збручский кумир также мог быть уничтожен, но избежал этой участи.

Найдено каменное изваяние и в Звенигороде. Эти святилища существовали с конца X века по начало XIV. Среди подношений святилищам найдены и сброшенные кем-то кресты, и предметы церковного убранства, очевидно, доставленные сюда борцами с чужеземной верой.

Ценные вещи работы киевских и черниговских мастеров – золотые и серебряные браслеты, перстень-печатка, меч, шпора – говорят о посещавших это святое место состоятельных, скорее всего – знатных жителях больших русских городов.

Огромные костры, иногда целые кольца пламени полыхали не угасая, совершались жертвоприношения, в том числе и человеческие. Найдены здесь остатки храмовых построек, ритуальные печи и колодцы, аскетические жилища жрецов и следы разгульных обрядовых пиршеств.

Под стенами исполинских капищ стояли ремесленные посады, по всей видимости, обслуживавшие жрецов и паломников. Края, где располагались святилища древней веры, в летописях носят грозное название «Чёртова леса» – очевидно, оттого, что в их глубине чтили древних Богов – как помните, читатель, «бесов», «чертей» с точки зрения православия.

И даже княжеские дружины поворачивали прочь от его опушки, «не дерзну пойти сквозь лес». Так что венгерские католики имели все основания называть землю воинственных бродников, на которой стоял зловещий «Чёртов лес», языческой.

Любопытно, что жизнь на днестровских капищах, по всей видимости, основанных в конце X века бежавшими от крестителей жрецами Киевщины, оживилась в середине XII столетия.

Найдены капища тех же времён на Волыни, Смоленщине, Псковщине. Они, конечно, уступали по масштабам огромным святилищам Нижнего Приднестровья, но они всё-таки были и действовали – именно в период, когда авторитеты православия провозглашали победу над языческим «идолобесием».

Более того, следы языческих обрядов и идолы найдены археологами во многих городах и весях крещёной Руси.

Так, в 1964 году найдены остатки жертвоприношения коня на усадьбе у Ильинской улицы Новгорода. Район этот начал застраиваться лишь с конца XI века, то есть жертву приносили уже в крещёном городе. И такие находки остаются обычным делом вплоть до начала XIII века.

Несколько дольше существовали домашние идолы, в том же Новгороде встречающиеся ещё в слоях XIV века. Многие из них поражают тонкостью работы. Почему-то их принято называть «домовыми», хотя с тем же успехом они могут изображать и кого-то из великих Богов – как, скажем, в христианстве маленький, грубо сделанный образок вовсе не обязательно мог изображать второстепенного святого – с тем же успехом он мог быть изображением самого Христа.

Кроме того, хотя вера в домовых и их почитание успешно дожили до начала XX века, этнографам ни разу не случалось видеть, чтобы домашних духов изображали в дереве. В сельской местности подобные изваяния (леших, «куриных богов» и т. п., но опять-таки не домовых) почитались ещё в XVIII, а то и в XX веке, так что, строго говоря, являясь несомненными остатками язычества, они не обязательно свидетельствуют о полном и сознательном язычестве своего владельца.

Однако то, что они почти исчезли из городского обихода примерно в то же время, когда в городах перестали совершаться жертвоприношения, когда угасли жертвенники капищ, а в иных землях – погребальные костры, всё же наводит на размышления.

Количество свидетельств существования язычников на Руси XII века не осталось незамеченным исследователями. Именно к этому столетию относились поучения против язычества и языческие сюжеты на украшениях, лишь в следующем, XIII веке, сменившиеся изображениями Христа и апостолов (что молчаливо свидетельствует о религиозном значении предшествовавших им изображений растительных символов, волшебных птиц с девичьими головками, грифонов, ритуальных питьевых рогов).

На обрядовых браслетах – очень недешёвых, что обличает их принадлежность отнюдь не тёмным селянам! – изображены всё те же волшебные существа, крылатые птице-псы, обыкновенно, с лёгкой руки Б.А. Рыбакова, именуемые Семарглами[50], гусляры, пирующие с питьевыми рогами, многоликие идолы.

Даже в церковном узорочье в XII веке вопреки строгим византийским формам начинает расцветать мир языческих премудростей, с теми же волшебными деревами и птицами, со странными зверями, с героями не дошедших до нас сказаний, многоликими, как языческие кумиры, капителями колонн владимирских соборов.

Волки, повернувшие головы к процветшим хвостам, – на более поздних русских вышивках таких зверей называли «оборотнями». Такой же оборотень изображён на браслете – причём там он изображён, помимо прочего, в объятиях женщины.

Обычный сюжет обрядовой поэзии Зелёных Святок, Троицкой недели, когда в песнях описывается соединение женщины с «волчком» на вспаханном поле ради плодородия земли. В некоторых изображениях на стенах этих соборов (Дмитриевского во Владимире, Георгиевского монастыря в Юрьеве-Польском и проч.) исследователи опознают языческих Богов – Даждьбога, возносящегося в небо на грифонах, Велеса.

Быть может, это и не вполне надёжные отождествления – но ничего сверхъестественного в том, что с христианских храмов смотрят языческие Боги, нет. Скандинавские Боги-асы изображены не только в церквях родной Скандинавии, но и в христианских храмах Германии, Англии и даже… Испании.

Стоит вспомнить, что за сто лет до того, во времена Ярослава, в киевской Софии надписи на изображениях святых делались на греческом языке. Настолько в те времена христианство воспринималось на Руси как чужая, нерусская вера!

Даже изображение княгини Ольги снабжено подписью греческими буквами – «Елга». Именно так передаёт имя княгини византийский император, к которому ездила в гости крещёная княгиня, – Константин Рождённый в Пурпуре. А тут – оборотни и языческие Боги…

Это явление уже получило в науке название «языческого Ренессанса», хотя объяснения ему и не дано. На самом деле всё вполне очевидно. Во-первых, как мы уже говорили, христианская церковь, оказавшись лицом к лицу с язычеством, принуждена была перейти к «поучениям» и попыткам завлечь язычников в свои храмы с помощью знакомых язычникам символов.

Во-вторых, в честном диалоге способности церкви оказались, по всей видимости, слабее, чем в проповедях «огнём и мечом», и ей пришлось потесниться, поступиться многим из уже завоёванного.

Игорь Яковлевич Фроянов, великий русский учёный и патриот, которому я обязан немалой долей приведенных в этой книге примеров жизнеспособности и стойкости Русской Веры после насильственного крещения, так подытожил исследование духовной жизни Руси в домонгольские времена: «Если поставить вопрос, что в большей степени определяло мировоззрение древнерусского общества – язычество или христианство, то можно, не боясь преувеличений, сказать: язычество. Данный ответ обусловлен существованием на Руси XI–XII столетий оязыченного христианства, то есть «двоеверия», с одной стороны, и чистого язычества – с другой».

Кроме всего прочего, уже в-третьих, не надо забывать, что тогда же, в XII веке, пали последние святыни языческого Поморья Варяжского под натиском христианских крестоносцев. Были уничтожены Аркона, Ретра-Радигощ.

Очень могло быть, что многие жрецы и простые язычники искали спасения на Востоке, у братьев по крови и языку, что усиливало позиции местных язычников. В летописях сообщается, что смоленский князь Ростислав Мстиславич в 1148 году преподнёс своему брату, киевскому князю Изяславу, дары «от варяг».

Как раз за год до того на многострадальное Поморье Варяжское обрушился очередной крестовый поход. Видимо, и дары происходили от спасавшихся в Смоленских землях беженцев. Кстати, внешнее узорочье тех же белокаменных соборов Владимирского княжества подозрительно напоминает описания внешнего убранства языческих храмов вендов-варягов, оставленные немецкими миссионерами.

Во всяком случае, когда пишущий эти строки обходил кругом оплетённую дивной резьбой шкатулку Дмитриевского собора во Владимирском сквере и глядел на белокаменное, зарозовевшее в зимней заре узорочье, на ум приходили следующие строки:

«В городе Щетине находилось четыре храма; но один из них, бывший главнейшим, выделялся украшениями и удивительной искусностью постройки; он имел скульптурные украшения как снаружи, так и внутри. Изображения людей, птиц и животных были сделаны так естественно, что казалось, будто они живут и дышат».

Так сказано в «Жизнеописании Оттона Бамбергского» про храмы славянского Поморья. Но то же мог сказать путешественник и про белокаменные чудеса Русского Залесья. В том же XII веке, точнее, в 1116 году, выстроена крепость Новгородского детинца, по утверждениям археологов, не имеющая подобий в Приднепровье – но полностью совпадающая по способу сооружения укреплений с твердынями варяжской Прибалтики.

Впрочем, это скорее свидетельство южнобалтийского происхождения самих новгородцев – «людие новгородски от рода варяжска и до днешнего дни», как утверждает Новгородская летопись.

Завершая рассказ о существовании «параллельной Руси», мы должны рассказать о таком явлении, как сознательные двоеверцы – не те, кто, крестившись, бессознательно держался привычек старины, опасался чародейской силы волхвов, как Янь Вышатич, или подозревал, что языческие обереги и заклятья – более надёжная защита от нечисти, как полагал, судя по всему, печерский инок, автор «Повести временных лет».

Этих вернее называть не совсем последовательными христианами. И не те, кто, искренне полагая себя православным христианином, как русские деревенские жители, про которых я говорил во введении, молились лешим и овинникам, христосовались с домовыми, приносили святым жертвы и посвящали им пляски.

Эти двоеверцы – скорее укрывшиеся не слишком толстым слоем христианской символики и фразеологии язычники.

Я говорю про тех, кто – помните? – родившись в православии, мог потом впасть в язычество и вновь прийти в лоно церкви. Про тех, к кому взывали церковные поучения – не язычники же их читали и слушали! Про тех, кто пытался совместить новую веру со старой, поклонение родным Богам с молитвами чужеземному Христу.

Для таких двоеверцев их способ поведения был просто способом выжить – выжить в кровавых бурях Столетней гражданской. Выжить на «полосе отчуждения» между истовыми христианами и непримиримыми сторонниками родной Веры.

Но… но это впервые на Руси появились люди, которым их выживание, общественный и душевный комфорт были важнее Веры. Стояла распря, множились приспособленцы, а времена, когда Руси нужнее воздуха оказались единство и стойкость, были не за горами.

Говоря о том бедствии, которое постигло Русь в наступившем, XIII столетии, перечисляют много причин её поражения. Не оспаривая их (хотя отчасти эти причины и придётся подвергнуть внимательнейшему пересмотру в следующей главе), добавлю одну – расколотое небо над Русью, разделение Руси – не только на множество маленьких государств, в конце концов такое было и в Европе, которая то страшное время пережила.

Также отметим, что христианство ни в малой степени не воспрепятствовало этому разделению – разделению на куда меньшие и слабые кусочки, нежели те, которыми были родовые княжения-земли полян, древлян, дреговичей, вятичей, кривичей, словен ильменских.

На землях кривичей, скажем, расположились Псковская земля, Полоцкое и Смоленское княжества – а многие из них ещё и внутри делились на частицы-уделы.

Но страшнее этого разделения, наверное, было разделение между посетителями капищ и прихожанами церквей, между теми, кто истово верил в Христа – и теми, кто полагал эту веру «уродьством», теми, кто чтил Предков-Пращуров – и теми, кто, как монах-летописец, приравнивал их к «калу», облепившему такую жемчужину христианской чистоты и праведности, как Ольга.

«Дом, разделившийся в себе, не устоит», как сказал тот, чьим именем раскололи дом по имени Русь.

Глава IV. Под ордынским копытом (XIII–XIV вв.)

Первые грозы. Загадки Батыева нашествия. «Кому выгодно». Выбор потомков Батыя. Церковь на ханской службе. Свидетельствует Серапион Владимирский. Свидетельствует Пафнутий Боровский. Странные «татары». Вдали от Отчизны. Язычники на поле Куликовом. Как витязь Пересеет «стал» монахом. Перелом.

Всё исступлённее давленье

Громады мирового Льда.

Как ночь без края, как затменье —

На Русь надвинулась Орда.

Алексей Широпаев, «Русь»

Нас точит семя Орды,

Нас жжёт ярмо басурман,

Но в наших венах кипит

Небо славян!

«Алиса»

В XIII веке на Русь обрушилось одно из самых больших бедствий за всю её многострадальную историю.

В 1206 году на другом конце Евразии, у истоков реки Онон, на съезде монгольских князей, курултае, один из них, Темучжин, был провозглашен великим ханом – Чингисханом, буквально: Океан-ханом. Так началась Монгольская империя.

Очередной прилив на Запад степных кочевников, который уже по счёту – были гунны, авары, хазары, печенеги и половцы… а до них той же дорогой шли индоиранские кочевники – скифы, сарматы… вот только у предшественников не было и половины той строжайшей воинской дисциплины, той организации, которой отличались монголы.

Во главе прошлых орд и племён не стоял такой вождь, как Чингис. Настолько умный – и жестокий, настолько волевой – и настолько беспринципный. Гениальный политик, полководец, дипломат. Он бесподобно умел подбирать помощников, исполнителей для своих планов, использовать слабости и уязвимые места противников.

Рядовой единицей его войска была десятка – воины одной семьи, одного юрта (только надо помнить, что все эти «десятки» и «сотни» сугубо условные наименования; в «десятке», скажем, могло быть шесть человек или двенадцать).

Род-аил формировал «сотню». Несколько аилов – «тысячу», и наконец, самой большой единицей войска был «тумен» или «тьма» – десять тысяч. Объединение нескольких туменов называлось «кошун». Сызмальства приученный сидеть в седле, драться с соседями за стада, каждый мужчина-монгол становился воином – если выживал.

Захватив ближние государства чжурчженей, тангутов, Северный Китай, монголы не остановились на этом. Они двинулись на запад, туда, где стояла богатейшая держава Хорезмшахов. Рухнул и Хорезм. Цветущие города сравнивали с землёй, истребляя и уводя в рабство население.

Рабов было столько, что сын Чингисхана, Джучи, позволил себе под Самаркандом жестокую забаву – выдав оружие ближнего боя женщинам, взятым в городе, велел им избивать друг дружку. Оставшихся добили его воины.

Впрочем, как правило, монголы использовали пленных более рационально – например, они первыми применили приём, когда наступающее войско гонит перед собой на стены крепости связанных земляков осаждённых – женщин, детей, стариков.

Хорезмшах Мухаммед, разбитый завоевателями, бежал в Иран. За ним устремились несколько туменов под началом лучших полководцев Чингисхана, прозванных его «псами с железным сердцем», – Джебе и Субудая. Заодно желательно было произвести разведку боем незнакомых монголам земель.

Пройдя по Северному Ирану, кошун Джебе и Субудая вышел на Кавказ, стёр с лица земли несколько древних и богатых городов, разбил войско царя Грузии, прорвался через Ширванское ущелье на земли аланов – предков осетин.

Те было попробовали объединиться с половцами, но монгольские полководцы направили к тем послов с заявлением, что воюют-де монголы только с аланами, а их, половцев, готовы сделать союзниками. Половецкие ханы поверили завоевателям – и жестоко за это поплатились.

Разбив алан, заставив уцелевших искать спасения в горных убежищах, монголы мгновенно обрушились на половцев. Ханы половцев сумели объединиться под руководством хана Юрия Кончаковича, сына того самого Кончака из «Слова о полку Игореве», потомка Шарукана.

Однако и предводитель столь славного рода оказался не в силах сопротивляться пришельцам. Половцы потерпели поражение и кинулись искать спасения за Днепром, у русских князей. Незамедлительно появились татарские послы, предлагавшие мир русским и объяснявшие, что они воюют только с половцами.

На этот раз хитрость не удалась, и монголов встретило, вместе с остатками половцев, войско трёх князей – Мстислава Мстиславича Храброго вместе с его волынским вассалом и зятем Даниилом, Мстислава Святославича Черниговского из рода Ольговичей, Мстислава Романовича Киевского, из гнезда смоленских князей.

Долго останавливаться на перипетиях сражения на Калке нет смысла, они описаны в любой работе, посвящённой монгольскому нашествию. Скажу одно – из-за того, что князья действовали без общего плана, каждый сам по себе, их разбили.

Битые половцы тоже оказались не самыми надёжными союзниками – попав в засаду, они так перепугались, что в бегстве смяли галичские полки. Но вот любопытная деталь – когда Мстислав Киевский оказался осаждён в укреплённом лагере на горе, татары выслали к нему некоего бродника Плоскыню, возможно, пленного, из дружины Мстислава Храброго, и тот целовал крест, что монголы не причинят вреда осаждённым, если те сдадутся.

Судя по всему, Плоскыня был из тех бродников, что, оставив Богов предков, приняли христианство. Единожды предав…

То есть, возможно, что в истории Руси были и случаи, когда данные на кресте клятвы держали. Иначе кто бы им стал верить. Но мне почему-то таковых не встретилось. Допускаю, что сдержанная клятва для русичей всё же была нормой и в летопись не попадала.

Сдавшихся русичей поголовно изрубили. На телах пленных, настелив поверх них доски и укрыв ковром, устроили пир.

Потом кошун Джебе и Субудая прошёл по южным границам Руси, спалив несколько городов, но вглубь не заходя. Столкнулся с булгарами, был ими разбит – и отступил за Волгу, сгинул в безвестность…

Впрочем, так ли уж в безвестность?

Да, монголов разбили булгары. Да, вскоре умер создатель и правитель империи Чингисхан. Но опасность оставалась, и об опасности этой на Руси хорошо знали.

Владимирский князь Юрий Всеволодович, чьи дружины не смогли появиться на Калке в 1222 году (в тот год он воевал с тевтонцами у псковских рубежей), даже пытался предупредить венгерского короля о готовящемся вторжении.

Свидетельство это оставил венгерский монах-доминиканец Юлиан, в 1235 году путешествовавший в Поволжье отчасти как проповедник католической веры, отчасти – в поисках восточной прародины своего народа, память о которой венгры хранили в сказаниях и легендах.

А русские монахи-летописцы, вот ведь странность, уверяли, что на Руси ничего не знали о монголах! Что это были для Руси «языци незнаеми, их же добре никто ж не весть: кто суть, и откуда изыдоша, и что язык их, и которого племени суть, и что вера их».

Оказывается – ничего подобного. Знали, даже знали о том, что нападение, закончившееся битвой на Калке, – не последнее. Что грядёт нашествие.

И вот тут начинаются загадки.

Начнём с общеизвестных фактов. В 1237 году, в декабре, когда стали льдом реки, на притоке Волги Суре, на притоке Дона Воронеже появились первые отряды нового войска монголов, возглавляемого ханом Батыем и старым «псом Чингисхана» Субудаем.

Пришли послы к рязанскому князю, потребовали «десятины» со всего, чем была богата Рязанская земля – с князей и простых людей, с коней бурых, белых, рыжих и вороных. Рязанский князь ответил: «Когда нас не станет – всё ваше будет».

Послал людей к Юрию Всеволодовичу и к Михайлу Черниговскому. Первый выслал… всего лишь триста человек. Второй, очевидно, полагая, что зимой лучшее средства защиты от неизвестных кочевников – городские стены, вообще не послал своих воинов на помощь Рязани.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: