Главная

Популярная публикация

Научная публикация

Случайная публикация

Обратная связь

ТОР 5 статей:

Методические подходы к анализу финансового состояния предприятия

Проблема периодизации русской литературы ХХ века. Краткая характеристика второй половины ХХ века

Ценовые и неценовые факторы

Характеристика шлифовальных кругов и ее маркировка

Служебные части речи. Предлог. Союз. Частицы

КАТЕГОРИИ:






Битники: социокультурное явление и течение в литературе

Дик Киселёв

 

НА ДОРОГЕ

Битники: социокультурное явление и течение в литературе

 

(по изданию: журнал «Соты» (Киев), 1998, №1, 76-86)

 

 

Я видел лучшие умы своего поколения,

уничтоженные безумием

— Аллен Гинсберг. Вопль.

 

Накопив огромные материальные блага в годы вто­рой мировой войны, обладая монополией на атомную бомбу, Соединённые Штаты Америки вступили во вторую половину нынешнего века преисполненными чувством гордости, самоуверенности и непогрешимости. Американский журналист Филипп Капуто вспоминал: «В те годы Америка казалась всемогущей: страна все ещё могла уверять, что ни разу не проигрывала войны, и мы верили в то, что нам предназначено распространить по всему свету нашу политическую веру. Мы видели в себе борцов «за дело, которому суждено восторжествовать»».

Президент Трумэн (1945-1953) выступал с претензиями на руководство со стороны Соединённых Штатов всем миром. «Бывшие друзья — Россия и Китай — были объявлены врагами, а бывшие враги — Германия и Япония — были объявлены друзьями», — писал критик и писатель Джон Клеллон Холмс. В связи с войной в Корее (1950-1953) американское правительство ввело в стране «чрезвычайное положение» и стало быстрыми темпами переводить экономику на военные рельсы. Так, в 1949-1954 гг. на военные цели было израсходовано 200 млрд. долларов, что в 8 раз превысило все расходы США за первую мировую войну. Особый упор делался на форсированное наращивание атомного оружия.

Таким образом, к середине века в Америке утвердилось так называемое mass society — массовое общество, которое характеризовалось высоким развитием техники и экономики при полной разобщённости индивидов. Самодовольная буржуазная Америка наслаждалась процветанием и гордилась тем, что дала миру автоматизацию и конвейеры, рекламу, небоскрёбы, бейсбол, кетчуп, гамбургеры и «хот доги», бесчисленное множество всевозможных технических новинок. Материальное изобилие порождало духовную пустоту и... «молчаливое поколение молодежи». Основываясь на анализе идеалов и настроений молодежи 80-х гг., американский исследователь К. Кенистон утверждал, что «здоровым» американцам в отличие от недовольных, отчуждённых присущ «оптимистический идеализм». Вселенная для них имеет свой порядок, структуру и цель. Взаимопонимание между людьми и социальными группами, по их мнению, вполне достижимо. Они доброжелательны и верят в себя, разумны, дисциплинированны. Цель их жизни в преуспеянии. Таков был облик основного отряда «молчаливого поколения».

Укреплению буржуазного самодовольства «стопроцентного среднего американца» также содействовала атмосфера маккартистской «охоты на ведьм». 9 февраля 1950 года в Уилингсе, шт. Западная Вирджиния, сенатор Дж. Маккарти в своей первой погромной речи заявил, что в госдепартаменте США работает несколько сот членов коммунистической партии. Главными жертвами Маккарти неизбежно стали мыслящие люди левых взглядов. Среди его ближайших сторонников было много военных, а массовую поддержку он получал в основном от таких же недовольных элементов: среднего класса, какие в своё время явились наиболее фанатичными сторонниками Гитлера в Германии. В феврале 1953 года были осуждены на разные сроки тюремного заключения 13 деятелей американской коммунистической партии; в августе 1954 г. вступил в силу закон о контроле над коммунистической деятельностью, 250 организаций левой ориентации были занесены в списки «подрывных».

«То были годы чёрных списков, когда людей, связанных с искусством и развлечениями — писателей, режиссёров, актёров,— допрашивали об их политических убеждениях и связях, и в том случае, если эти симпатии хоть в малейшей степени принадлежали коммунизму, преследуемых выгоняли с работы, а если они были к тому же обвинены в неуважении к Конгрессу, то их сажали в тюрьму», — писала «Нью-Йорк Тайме» от 8 июля 1973 г.

Маккартизм, начало «холодной войны» и т.д. обусловили вполне определенные тенденции развития ли­тературы того периода. Её отличали откровенный кон­формизм, слепота и предвзятость в социальном отношении, крайне узкие горизонты, восхваление «американского образа жизни». На щит были подняты произведения таких авторов, как Слоун Уилсон, Герман Вук, Камерон Холи, с их слепым преклонением перед авторитетом доллара.

Именно к этому времени в американской литературе особенно острой стала потребность в поэтическом слове (ведь поэзия — наиболее мобильный вид литературы), обращённом к современности, и на авансцену вновь вышло уитменовское направление. Оно выдвинуло У.К. Уильямса, неизменным принципом которого был лозунг: «Никаких идей, если они не воплощены в конкретном». Уильямс указал путь воссоединения поэзии и культуры. А первыми, кто ощутил необходимость прорыва к действительности, были поэты-битники. Ими была уловлена угроза общественному здоровью и духовной полноценности человека — угроза нравственного самодовольства и омертвения, полного порабощения духом практицизма, упраздняющего всякую открытость.

Битничество явилось закономерным следствием маккартистского насилия над свободой духовной жизни, неизбежным бунтом против стремлений, говоря словами поэта-битника Аллена Гинсберга, «навязать всем и каждому примитивное мышление и противоес­тественную психологию».

Поколение, воспитывавшееся на идеалах вульгар­ного практицизма и с детства приучавшееся к всевозможным нравственным табу, ответило на этот усиленный нажим неприятием какой бы то ни было готовой идеологии и этики. Кроме того, молодым людям, подрастающим в условиях материального достатка, была непонятна, претила бесконечная, монотонная погоня за деньгами — основа существования их родителей. Американский публицист Майкл Ньюберри в 1959 г. так охарактеризовал зарождение битничества: «Произошло это так. Холодная война заморозила всю кровь интеллигентам. С их ресниц повисли сосульки. Критики и писатели академического толка были единственными, кто создавал книги, заслуживающие внимания. Во всяком случае, так они нас заверяли. На этом беспросветном, упадочном, мертвенном фоне вдруг возникла группа бродяжничающих, лёгких на язык, склонных к святотатству бородатых молодых людей, одетых точь-в- точь, как босяки, которых изображал Чарли Чаплин... Они пользовались языком, который я не решаюсь здесь воспроизвести... Они отправились на холмы Сан-Фран­циско и в Гринвич-виллидж, чтобы дать бой «филистимлянам» оружием поэзии».

Явились «разбитые», которые рассматривали себя как отверженных, как изгоев общества, поклоняющегося враждебной им культуре, как чудаковатых провозвестников нового отношения к нормам благоразумия и этики, как непризнанных художников, работающих для себя и не ищущих славы. Они бросали вызов обществу благонамеренных граждан, жили, презирая его каноны, его мораль. Они ездили по дорогам Америки, часто на чужих машинах, напивались в барах, устраивали оргии и если были поначалу чем-то знамениты, то только дебошами.

Протест битников проявился прежде всего в форме бунта против традиционной лицемерной морали. Но в основе движения лежали их нежелание участвовать в системе обмана, погони за деньгами, за социальным престижем, отказ быть послушным рабом общества, пронизан­ного потребительской идеологией. Битничество было реакцией на стандартизацию и бюрократизацию капиталистического общества, стремлением молодого человека сохранить свою индивидуальность. Отчуждённость, одиночество, скука, неизвестность, что будет завтра, — вот психологические основы глубокого отчаяния и бунта «разбитого поколения». Битничество было индивидуалистической анархистской реакцией, бунтом против государства как тоталитарной системы, подавляющей личность, и против конформистского по отношению к этому государству общества. Американский поэт и критик Кеннет Рексрот писал о битниках: «В политике они убежденные атеисты, не верящие ни в государство, ни в войну, ни в ценности цивилизации бизнеса. Большинство из них только потому не называют себя анархистами, что это означало бы примкнуть к какому-либо «движению». Для них подозрительно всё, что хоть каким-либо образом напоминает определённую идеологию». По словам К. Менерта, западногерманского исследователя молодёжных движений, официальные круги рассматривали битников как врагов американского общества. Он писал: «Если вспомнить огромный размах, с которым Америка в послевоен­ные годы пропагандировала во всём мире американский образ жизни, часто слишком слащаво и навязчиво, вызывая неприязнь, то можно себе представить, что за границей битники вызвали сперва недоумение, а затем чувство облегчения — они явно ни во что не ставили «американскую мечту», высмеивали её и плевали на усердие и материальный успех. Они создали антимиф: приверженность к гигиене у них превратилась в пристрастие к грязи, идеал неутомимо работающего человека — в восхваление лени, пуританская этика — в осмеяние всех ценностей...».

Этот «антимиф» возбудил довольно широкий международный резонанс. В Англии — это были «сердитые молодые люди» — Бренан Бихэн, Кингсли Эмис, Джон Уэйн, Арнольд Уэскер, Колин Уилсон, Гарольд Пинтер, Брейн, Осборн, Стайн (литературное свидетельство — широко известная пьеса Джона Осборна «Оглянись во гневе»), во Франции — Франсуаза Саган, Роб-Грийе, в Западной Германии — Рольф Беккер и Зигфрид Ленц, «злые» молодые писатели Испании (Гойтисоло, Кирога и др.), «пятидесятники» в Чили...

Сам термин beat generation — «разбитое поколение» был придуман «крёстным отцом» этого движения Джеком Керуаком. В интервью английскому журналу «Энкаунтер» он отмечал: «Слово beat означало на первых порах бедного, опустившегося и выброшенного на улицу человека, насмерть пришибленного, шляющегося без дела, ночующего в метро. Теперь, когда это слово стало официальным, оно расширилось в своем значении и стало охватывать людей, которые не ночуют в метро, но характеризуются известными нравами или взглядами». Позднее, объясняя смысл, вкладываемый им в слово beat, Керуак отмечал, что как сокращение от beatitude это слово выражает духовное приобщение к бесконечной любви, блаженству. Эта многозначность и противоречивость была характерна в целом для всего движения битников.

Чтобы набросать групповой портрет «разбитого поколения", достаточно привести несколько высказываний самих участников движения и исследователей этого феномена.

Дж.К. Холмс: «Быть битником — это значит быть припёртым к стенке собственного одиночества и понимать обычность этой ситуации» (1952).

Французский критик Ги Дюмар в еженедельнике «Франс обсерватер» (3 октября 1963 г.): «Битник — это интеллигент, художник, который вдруг решает жить как нищий бродяга. Я подчеркиваю: решает».

Писатель Майкл Голд: «Битники создали атмосферу, в которой свободно обсуждаются идеи. Разве не жаждет сейчас Америка идей, как жаждет пустыня дождя?» (1958).

Советский публицист Юрий Хуков в полемических заметках «Без языка» (1964): «Я видел там (в Калифорнии) осенью 1959 г. этих молодых бородатых людей и непричёсанных девушек, нарочито небрежно одетых и всем своим поведением демонстрировавших отречение от цивилизации, чтобы шокировать так называемую приличную публику. Но это была думающая молодёжь, широко интересующаяся философией и искусством, любящая природу. Они яростно выступали против атомной бомбы, заявляли о своей приверженности к миру, но плохо представляли себе, что же им делать. Доминирующим началом у них были тоска, гнев, бунт. Они хотели всё сломать, но не знали, что же следует построить вместо сломанного».

Таким образом, «разбитое поколение» имело первостепенную важность в Соединённых Штатах как голос нонконформизма, источник того, что можно описать как вид неполитического радикализма.

Но обратимся к истокам этого движения. Формально (если вообще можно говорить о чём-либо формальном применительно к такому принципиально аморфному явлению, как битничество) рождение движения приурочивают к 1955 году, когда в издательстве «Сити Лайтс» (основанном в 1953 г. в Сан-Франциско Лоренсом Ферлингетти) были выпущены книги — «Картины ушедшего мира» самого Ферлингетти и поэма «Вопль» Аллена Гинсберга. Именно они стали манифестом «бит-дженерейшн», бросившего открытый вызов идеалам «молчаливого большинства». В том же году в журнале «Нью Уорлд Ревю» появился фрагмент из романа Джека Керуака «На дороге», а вслед за ним вышла статья Малкольма Каули, в которой был раздел о писателях, восставших против норм общественной жизни. Потом «На дороге», наиболее полно воплотивший дух и философию протеста битников, вышел отдельной книгой, и 1957 год стал годом славы «разбитого поколения».

Но необходимо отметить, что одним из первых, кто дерзнул обвинить современную ему Америку в самодовольстве, лицемерии и душевной чёрствости, был Джером Д. Сэлинджер, которого многие литературоведы справедливо признают родоначальником движении битников. (В отечественном литературоведении одним из первых усмотрел связь литературы бит-поколения с творчеством Сэлинджера М. Мендельсон.)

В 1951 г. вышла в свет книга Сэлинджера «Над пропастью во ржи». Это был роман-монолог, устная исповедь шестнадцатилетнего Холдена Колфилда, рассказывающая о кратком, но трудном периоде своей жизни. Главное обвинение, которое сэлинджеровский герой бросает окружающему миру, это обвинение в фальши, в сознательном, а потому особенно отвратительном притворстве, в «показухе». Бунт и протест Холдена — это стихийный, анархический бунт и протест индивидуальности. Уже с конца 50-х гг., с лёгкой руки битников, невротическая «колфилдовская» интонация романа нашла сотни тысяч, если не миллионы, последователей, составивших разношерстный фон движения «новых левых». Лоренс Липтон в своей книге «Святые варвары» писал: «У любого битника можно найти книгу «Над пропастью во ржи». Битник видит в Холдене Колфилде родного брата. Они не только говорят на одном языке, они часто говорят одни и те же вещи». Вспомним ещё, что американские бунтари 60-х гг. чтили в Колфилде одного из своих далёких провозвестников.

Однако консолидация собственно битничества началась ещё раньше. Так, например, личная встреча Гинсберга и Керуака, переросшая в тесный союз, произошла еще в 1945 г. Это был прекрасный пример принципиальной незначимости политических взглядов по сравнению с тем духом протеста и вызова конформизму, который идейно обосновывал движение: если Гинсберг, мать которого была коммунисткой, относил себя к «левым», как и большинство поэтов-битников, то Керуака скорее можно было назвать «правым». Первая встреча поэта Грегори Корсо и Гинсберга состоялась «однажды ночью 1950 года» в нью-йоркском Гринвич-виллидж. Корсо, детство которого прошло в приютах, отрочество — в исправительных колониях, а юность — в тюрьмах, вспоминал об этой встрече так: «Аллен был первым человеком, который отнёсся ко мне с нежностью и добротой. Он первым открыл мне глаза на социальную безнравственность законов, чеканящихся в Вашингтоне, первым приоткрыл для меня книгу современной поэзии...» В том же 1950 г. Джек Керуак опубликовал свой первый роман «Городок и город». Гинсберг, Керуак и Корсо стали теми тремя китами, на которых в течение целого десятилетия опиралось движение битников, — их литература, философия и образ жизни.

В 1952 г. были опубликованы роман Джона К. Холмса «Валяй» и его статья, где объяснялось значение термина «битник» в трактовке самих участников движения...

Уже к 1956 г. к Лоренсу Ферлингетти в Сан-Франциско со всех концов Америки начали стекаться пророки набиравшего силу и темп, но ещё не узаконенного «бит-дженерейшн». В помещении издательства «Сити Лайтс» в доме № 261 по Коламбус-авеню начались поэтические вечера-чтения с участием Гинсберга, Корсо и других. Вскоре к ним присоединились Гэри Снайдер, Филип Уэлен, Вильям Бэрроуз. Поколение битников заговорило во весь голос и на всю страну, стало литературным течением и общественным фактором.

Литературу битников можно назвать первым неоавангардистским бунтом в послевоенном американском искусстве. В их стихах и прозе речь шла о хаосе повседневного существования, о механизации в «массовом обществе» не только быта, но и сознания, чувств, о бездуховности, о засилье стандартов, убожестве идеалов и лицемерии официально провозглашенных принципов. Книги поэтов-битников были отмечены не только несомненным талантом, свежестью образов и языка, но и необычностью самого угла зрения, под которым они воспринимали действительность. Их не устраивали эстетические устремления, возобладавшие в американском искусстве маккартистских времен. Они не приняли холодного объективизма, бесстрастного фиксирования природы и психологических процессов — тенденций, господствовавших в тогдашней поэзии США, находившейся под безраздельным влиянием Томаса С. Элиота и Эзры Паунда. Битники отвергли опыт старшего поколения модернистов, отказались от «учёности», герметичности, сухого формализма, столь свойственных их предшественникам.

Цепь преемственности разломалась: не принимая опыта предшествующего им поколения, битники считали своими настоящими наставниками сюрреалистов, ратуя за возврат к «естественной правде импульса» (например, несколько произведений Г. Корсо имели подзаголовок «Автоматические стихи»). Наглядной иллюстрацией здесь может стать отрывок из стихотворения Джека Мишлина «Уличный зов Нового Орлеана»:

 

... я не могу засунуть руку

в кочан капусты, чтобы

включить свет, но

луна плывёт над

полем тёмной капусты и

обмен наполняет вены.

 

Своими наставниками битники называли также Генри Миллера и Уильяма Карлоса Уильямса, который на протяжении всего своего творческого пути оставался принципиальным противником Элиота, его литературным антагонистом. По представлениям Уильямса, поэзия должна прежде всего донести своеобразие страны и народа, откликаясь на самые существенные конфликты времени и стремясь передать его меняющийся облик.

Битниками были подхвачены идеи Г. Миллера, видевшего в искусстве только «путь к реальному опыту». Гинсберг требовал покончить с лицемерием литературы, заключавшимся в том, что «непосредственное познание, идущее день за днём», отделялось от «акта записывания» и тем самым создавалось обоснование для формализации творческого процесса, для выхолащивания его сиюминутной и самоочевидной содержательности. Бэрроуз шёл ещё дальше: «Единственное, о чём может говорить писатель, — это о том, что он чувственно ощущает в самый момент творчества».

Дж. Тайтелл в своей книге «Нагие ангелы» писал: «Битники возвращали искусству дух исповедальности, делая это с такой страстностью и настойчивостью, что современники были шокированы... Битники не признавали никаких культурных запретов, выражали себя в категориях вызывающе эротического характера». Поэты-битники писали чаще всего без рифмы, обильно оснащая свои произведения жаргонными и бранными словами и выражая этим своё отвращение к мещанской действительности и царящим вокруг лицемерию и фальши. Здесь следует отметить, что известный американский писатель Норман Мейлер, ставший потом одним из рупоров молодёжного бунта, утверждал, что «непристойности являют собой нормальный речевой, разговорный стиль, код поведения и манер, идеальное средство передачи шуток и угроз».

Много было написано битниками об атомной бомбе (в 50-х гг. Бомба была для Америки тем, чем станет для неё в 60-х Вьетнам), о войне и мире.

 

О мир превосходное место

чтобы родиться в нём

если вы не очень против

пары пустых голов над вами

или бомбы в лицо

когда вы

любуетесь небесами

или такого убожества

как наше хвалёное общество... —

 

Это из Лоренса Ферлингетти.

Грегори Корсо посвятил теме Бомбы одноименную поэму в характерном для битников яростно-безнадёжном стиле. Пацифизм стал жизненным кредо для многих представителей «бит-дженерейшн», поэтому многие из них сотрудничали с миротворческими и антивоенными организациями. «Только мёртвые не завербованы», — говорил Ферлингетти.

В их произведениях речь шла о том, что человек вынужден жить в условиях невыносимой напряжённости, в постоянном страхе перед гибелью цивилизации из-за внутренних её противоречий, которые грозят «взрывом» — термоядерных бомб или неконтролируемого насилия в человеческих взаимоотношениях. Сборники Ферлингетти «Картины ушедшего мира» (1955) и «Иду из Сан-Франциско» (1955), книги Корсо «Бомба» (1958) и «Бензин» (1957), ранние произведения Керуака поднимали тему враждебности «массового общества» духовному миру личности, были проникнуты стремлением выразить драматизм действительности. Выступления поэтов-битников приобрели широкую популярность в университетских аудиториях, ведь их стихи часто были рассчитаны на чтение с трибуны; в них преобладала ораторская интонация, они непосредственно были обращены к слушателю. Их поэзия была поэзией улицы. По мнению Ферлингетти, она знаменовала собой начало неизбежного процесса восстановления социальной значимости поэзии в Америке. Его слова оказались пророческими. Буря политической борьбы в 60-е гг. вызвала к жизни новое явление в американской литературе — поэзию протеста. И в сборниках поэзии протеста своё место заняли все значительные поэты-битники: А. Гинсберг, Л. Ферлингетти, Г. Корсо, Лерой Джонс, Ричард Дэвидсон и др.

Битничество оказалось для многих критиков неожиданной вспышкой романтических настроений в эпоху, лишённую всякой романтики. Действительно, произведения битников нельзя рассматривать только как образцы литературы отчаяния. Остро переживая отчуждённость и обезличенность окружающей действительности, битни­ки нашли естественное противоядие молчанию своей эпохи в новом чувстве личности и романтических устремлениях, заключавших в себе вызов до невероятности более могучим, чем личность, силам. Именно битниками были заложены основы нового романтизма, который позже, в недрах контркультуры, попытался оформиться в мировоззрение, способное обновить мир. Они оживили и ввели в культуру послевоенного Запада некоторые определяющие характеристики романтического сознания. Это — совокупность идей и образов, утверждающих особую роль интуиции, воображения, свободного самораскрытия личности. Неоромантический бунт битников был направлен против гипертрофированной рациональности западной цивилизации, устрашающим достижением которой стало оружие массового уничтожения. Ярким литературным свидетельством этого явилась упомянутая ранее поэма А. Гинсбурга «Вопль», первый тираж издания которой был полностью конфискован цензурой и которую сам автор назвал «утверждением через индивидуальный опыт Бога, сексуальной любви, наркотиков и абсурда»:

 

Мечты! Привязанности! Озарения!

Покончено со всей этой

сентиментальной чепухой!..

Безумное поколение! Они плывут на скалы времени!..

Они прощаются! Прыгают с крыши!

В одиночестве! На улицу!..

 

Во второй части поэмы, которая произвела впечатление разорвавшейся бомбы, Гинсберг, сокрушая каноны, создал публицистический образ громадной бездушной машины, символизирующей общество всеобщего потребления и изощрённой эксплуатации:

 

Молох, чей разум — мёртвая схема!

Молох, чья кровь — струящиеся деньги!

Молох, чья душа — электричество и банки!

Молох, чья судьба — облако бесполого водорода!

 

У битников (несомненных предтеч контркультуры) романтический антитехницизм направился в русло антирационализма и мистицизма как единственного пути, на котором представлялось возможным обретение себя, своей истинной сущности. Один из ведущих идеологов контркультуры 60-х гг. Теодор Рошак в книге «Создание контркультуры» самым решительным образом подчёркивал мистику романтического бегства как точку, вокруг которой только и может начаться кристаллизация нового мироощущения: «...романтизм является первым сильным противоядием, выработанным организмом нашего общества в ответ на господствующее распространение одномерного видения. Ему принадлежит образцовое, исключительное место среди предтеч контркультуры. Вот почему в наши дни отколовшаяся молодежь инстинктивно тянется к романтическим формам и покоряется волшебству напитков и снов, детства и дикости, оккультного и магического...»

Таким образом, обращение к романтизму не было случайным: он как наиболее близкая альтернатива присутствовал в той же самой западной культуре, против которой и был направлен бунт. Битники призывали молодежь двинуться к истокам, к тем, кто ещё сохранил связь с откровениями первобытности: к индейцам, неграм, ко всем народам, избежавшим оскверняющего прикосновения цивилизации или сумевшим противостоять ей.

У битников, а позднее и у хиппи острым стало желание наверстать потерянное и пойти на выучку к тем, кого так высокомерно некогда попирал «цивилизованный» белый мир. «...Я думаю, — писал Гэри Снайдер, — что индейцы могут приобщить нас к этой «другой культуре»...Если бы мы обратились к ним раньше, они могли бы научить нас раньше. У нас была такая возможность поучиться у них — ибо, конечно, индеец был более цивилизован, чем белый человек, когда он пришёл сюда». В связи с этим необходимо напомнить, что достаточно благожелательное отношение к своим чёрным согражданам среди части белой американской молодежи (в годы активизации движения за гражданские права чёрных американцев) было подготовлено именно литературой «разбитого поколения». «Я хотел бы быть негром, — говорит Сол Парадайз из романа Дж. Керуака «На дороге» в эпизоде, где он попадает в Денвере в цветной квартал и болезненно остро переживает чувство своей непричастности к разворачивающемуся перед ним миру, — ибо ощутил, что в том, что может предложить мир белых, мало экстаза, недостаточно жизни, радости, печали, музыки, темноты, ночи... Я хотел бы быть денверским мексиканцем... чем угодно, только не тем, чем я был, — жалким разочарованным белым человеком!»

Из-за этой саморефлексии многие исследователи видели в движении битников американскую разновидность экзистенциализма. Действительно, для этого есть основания. В середине 50-х гг. экзистенциализм в США переживал расцвет. В те годы в стране процветала внутренняя фашизация, бюрократизация, технократизм, тоталитаристские тенденции, т.е. рост всех тех процессов, которые максимально способствуют созданию климата психологического отчуждения личности от государства и которые явились благоприятными для адаптации экзистенциализма на американской почве. А приезд Ж.-П. Сартра в США в 1946 г. еще более популяризовал его здесь. Да и американская традиция индиви­дуализма оказалась хорошей почвой для углублённого погружения в мир личности.

Итак, обоснование некоторых своих настроений битники нашли в философии экзистенциализма, утверждающего бессмысленность человеческого существования. Человек не знает и никогда не узнает, зачем он на этой земле, что он должен делать и куда он идёт, — таковы исходные положения этого течения в философской мысли. Отчуждение, по мнению экзистенциалистов, — это не историческое явление, а судьба человека, неизменная сущность человеческой природы, что подтверждается всей историей нашей цивилизации. Выход из тупика видится поэтому в сознательном отказе подчиниться навязанным извне условиям жизни.

Общим здесь, как мы видим, является отношение к личности как к вычлененной самодостаточной величине, для которой характерно стремление к абсолютной, ничем не ограниченной свободе. Сближал битников с экзистенциалистами и отказ от признания лидирующей роли разума в человеческом поведении и истории. В этой связи интересно отметить, что контркультура тоже связана с философией экзистенциализма уже самой постановкой вопроса: цель борьбы — индивидуальность, путь борьбы — индивидуалистский бунт, который рассматривается как единственное объединяющее начало.

Ведя разговор о битниках, нельзя не упомянуть в контексте изложенного выше о хипстерском мироотношении, которое вызрело в их среде с её призывом отбросить сковывающие человека условности и жить в соответствии с естественными наклонностями, сколь бы низменными и аморальными, с обычной точки зрения, они не казались. Первым основательно изложил концепцию хипстеризма Норман Мейлер в своём нашумевшем эссе «Белый негр» (1957). Говоря об американской действительности послевоенных лет, Мейлер указывает на конформизм, страх американцев перед своим правительством в эпоху маккартизма, страх, который, по его словам, проник во все поры американского общества. Белый негр, маргинал, хипстер (от глагола to hip — «повергать в уныние»; hipster — тот, кто по­вергнут в уныние, подавлен морально; слово пришло из негритянского жаргона) восстаёт против конформизма и страха. «Или ты хипстер, или ты обыватель. Или ты бунтуешь, или ты подчиняешься».

Быть хипстером — значит полностью уйти от общественной жизни, значит расценивать всё в мире только как относительное, не признавая каких бы то ни было абсолютных истин. Хипстер близок к люмпену, но отличается от него более развитым интеллектом. Из-за своей болезненной изолированности от общества он напоминает психопата.

По мнению Мейлера, хипстер гораздо более радикален, чем битник, поэтому именно в хипстере он видит революционера. Для Мейлера хипстеризм — это попытка возврата к индивидууму в его, так сказать, чистом первозданном виде, незамутненном цивилизацией, не отягощённом лицемерной моралью западного общества. В условиях подавления индивидуальности Мейлер видел в индивидуализме единственную возможность вернуть человеку человеческое начало и более того — героическое начало, как к проявлению самой радикальной революции — революции духа.

Позднее Мейлер уточнил свою трактовку понятий «битник» и «хипстер» в статье «Хипстер и битник», которую он назвал также «Приложением к «Белому негру». Мейлер указывает, что битник — это часто радикальный пацифист, в то время как хипстер не чуждается насилия, он свой человек в преступном мире. Битник альтруистичен, хипстер эгоистичен. Битника волнуют вопросы свободы и равенства, хипстер к ним равнодушен. Однако автор справедливо признаёт, что чистых битников и хипстеров не существует, что большинство их можно было бы назвать «хипниками» или «битстерами» (т.е. большинство из них представляли собой промежуточный тип).

Интерес «разбитого поколения» к восточным религиозно-философским учениям также заслуживает отдельного упоминания. Битники воспринимали Восток как символ спасительного духовного начала, следование которому, по их представлениям, может помочь человеку вырваться из заколдованного круга «работа — производство — потребление — работа — производство — потребление». Подхватывая этические постулаты буддизма и доктрины дзэн, битники призывали устремиться к всеобъемлющей любви, к простому «первозданному» братству людей, сбросивших с себя мелочные заботы о материальном и ищущих душевной цельности и покоя в общении с природой. Здесь интересно отметить, что Джек Керуак основательно изучал древние буддистские тексты, написал биографию Будды, которая, кажется, всё ещё нигде не опубликована, и в своё время считал себя приверженцем махаяны. А Аллен Гинсберг стал одним из популяризаторов движения Харе Кришна. Известный поэт-битник был постоянным участником вечерних киртанов, которые проводил Свами Прабхупада в храме рядом с парком Томпкинса в Нью-Йорке в 1966 г.

Нужно сказать, что А. Гинсберг и многие другие битники теснейшим образом были связаны с молодёжным движением, набравшим силу в 60-е гг. Так, например, он, Нил Кэсседи и другие представители творческой интеллигенции из поколения «разбитых» принимали большое участие в подготовке и проведении грандиозного, в некотором смысле как бы «учредительного» хиппи-карнавала в Сан-Франциско в 1967 г. В конце того же года Л. Ферлингетти вместе с Денизой Левертов были арестованы в Окленде у дверей призывного пункта во время демонстрации против войны во Вьетнаме. Летом 1969 г. Гинсберг был в первых рядах демонстрантов в Чикаго. И таких примеров социальной и гражданской активности можно привести ещё много.

Характерной особенностью «разбитого поколения» был культ джаза (а именно стиля «би-боп», который Дж.К. Холмс назвал музыкой внутренней свободы, импровизации, творческой индивидуальности), предвосхитивший позднейший культ рока. Джаз здесь означал не только и не столько музыку, сколько особый стиль жизни, отмеченный, по словам историка бит-поколения Брюса Кука, «обертонами внезаконности, секса, наркотиков, насилия...» В сущности, битническая мания джаза удивительно напоминала ту первую её волну, которая прокатилась по Соединённым Штатам, а затем и Европе в 20-е гг. и была теснейшим образом связана с настроениями «потерянного поколения». Эти настроения хорошо известны, в частности, по творчеству Хемингуэя, а специфический климат «века джаза» прекрасно воспроизведен в одноименном эссе Скотта Фитцджеральда. «Когда говорят о джазе, — писал Фитцджеральд, — имеют в виду состояние нервной взвинченности, примерно такое, какое воцаряется в больших городах при приближении к ним линии фронта».

«Разбитое поколение» во многом сходно с «потерянным». Подобно тому, как «потерянное поколение» вышло из шинели солдата первой мировой войны, поколение битников вышло из льдов «холодной войны». Их сближают те же ощущения краха, провала, утраты всех ценностей, то же отчуждение от насаждаемого «американского образа жизни», презрение к личному преуспеянию ради преуспеяния. Поиски выхода, а чаще просто забвения, бросавшие «потерянного» героя в дымные парижские кафе или на корриду, привели битников к увлечению восточным мистицизмом, к экспериментам с марихуаной, бродяжничеству, к культу автомобильных гонок и т.д.

Но есть и существенные различия. В отличие от «потерянных» битники были острыми на язык и задиристыми. Пожалуй, нельзя назвать совпадением, случайностью тот факт, что у «потерянных» тон задавали прозаики, а у «бит-дженерейшн» — поэты. Первые впадали в рефлексию, вторые агитировали. Первые уже махнули рукой на жизнь, вторые замахивались кулаками, не желая сдаваться...

К 1960 году в движении битников наметился спад, оно качественно изменилось. Привлечённые модой, в него вливались новые люди, для которых битничество стало позой, возможностью выделиться. Богема не обязывала их ни к чему серьёзному, зато давала лестное сознание своей собственной исключительности. Постепенно битничество сошло на нет, подготовив благодатную почву для ещё более аморфного, принципиально неорганизованного и ещё гораздо более обширного движения хиппи.

Абсолютно новым по сравнению с битниками было стремление хиппи жить коммунами с полной общностью имущества и всего жизненного уклада. Догмат общинножития позже стал одним из центральных в контркультуре, и с ним оказались связанными почти все попытки предложить разного рода альтернативные формы социального устройства. Хиппи в одном их своих манифестов сами подчеркнули это, назвав себя «сообществом», чего никогда не делали битники, протест которых оставался чисто индивидуалистическим. В 1969 году в беседе с Брюсом Куком после рок-фестиваля в Вудстоке Аллен Гинсберг заметил: «Нынешнее поколение обладает даром космической перцепции. Они ощущают себя членами гигантского тела... и поэтому действительно есть большая разница между ними и предыдущим поколением, которое было склонно думать о самих себе как об индивидуальностях.»

Таким образом, своими выступлениями и произведениями битники в какой-то степени подготовили антиконформистское движение американской молодежи 60-х гг. Они сумели открыть для литературы США то новое социальное содержание, которое будет осмысляться ещё долго после того, как само битничество сошло со сцены. Битники дали толчок новым исканиям, направляемым мыслью о гражданственности и социальной аналитичности поэтического искусства. Эти тенденции были развиты и закреплены Луисом Симпсоном, Робертом Данкеном, Сильвией Плат, Джеймсом Дикки, Робертом Лоуэллом и Денизой Левертов. Всех их роднит одно и то же чувство, по-разному выраженное, но неизменно стойкое,— тревоги за человека, исчезающего как личность в половодье мещанских стандартов.

Мода на битников продержалась недолго, но была пора, когда, как утверждают, каждый американец до двадцати лет, не читавший «На дороге» Керуака, считался социально прокажённым. Этой небольшой книгой практически исчерпывается вклад битников в реалистическую прозу Соединённых Штатов. По признанию участника и историографа движения Л. Липтона, «в то время как поэзия святых варваров уже находится на высоком уровне, их проза стоит лишь в самом начале своего развития».

В сознание читателей Джек Керуак вошёл как писатель взвинченного эмоционального настроя, пламен­ный пропагандист идей битничества. Друзья называли его «Объединяющим Принципом Истины, уникальной комбинацией элементов». Керуак дал выражение современной ему американской жизни, писал реальность та­кой, какой он её знал, в отличие от господствовавшей в литературе элитарной школы, которая уносилась в мир искусственных и надуманных проблем.

Перу его принадлежат не только романы, но и стихи (которые составили сборник «Блюзы Мехико», 1959), философские эссе, автобиографическая книга «Одинокий путешественник». Однако наиболее важной (и читаемой) частью его творчества являются романы. Их всего девять. Первый — «Городок и город» (1950), последний — «Сатори в Париже» (1966).

Джек Керуак (1922-1969) родился в небольшом городке Лауэл, шт. Массачусетс, в семье французов, эмигрировавших в Канаду. Его отец был рабочим-печатником. В 1940 г. Керуак поступает в Колумбийский университет (кстати, здесь же учились А. Гинсберг, Пэт Бун и Арт Гарфанкел, а также многие другие знаменитости). Будучи студентом, он много читает. К его лю­бимым авторам относятся Достоевский, Рембо, Бодлер и Селин. Во время второй мировой войны Керуак становится моряком, плавает в Гренландию. Но его списывают из флота как человека, психологически совершенно не способного к организованной деятельности, как шизоидную личность. Вернувшись со службы, будущий писатель живёт в Америке, ездит в Мексику, становится широко известным среди нью-йоркской богемы, пользуется непререкаемым авторитетом и любовью друзей.

Керуак переменил не меньше дюжины профессий: работал путевым обходчиком, сборщиком хлопка, спортивным обозревателем, пожарником, строительным рабочим и т.д. Но его всегда манила к себе литературная деятельность. Ему хотелось писать. Первой книгой будущего глашатая битничества стал роман «Городок и город», в котором он безыскусно, но точно и достоверно изобразил будничную жизнь провинции, рядовых людей с их мыслями и заботами. Это произведение, написанное в традиции американского социально-бытового романа, повествует о жизни американской семьи на протяжении двадцати с лишним лет. В то же время это книга о том, как делаются битниками. Это, так сказать, предыстория битничества.

В «Городке и городе» Керуак тепло и сочувственно изобразил крушение патриархальной трудовой семьи печатника Джорджа Мартина, не выдержавшей испытаний, связанных с кризисом 30-х гг. и второй мировой войной. По мере того как один за другим вступают в жизнь молодые Мартины, ломаются их характеры, утрачивается та цельность и ясность взгляда на мир, которую старались внушить им родители. Порывистая мечтательница Лиз становится озлобленной истеричкой. Фрэнсис превращается в хлюпика и эгоиста. Скитается по большим дорогам Америки, хватаясь то за одно, то за другое дело, старший сын Мартина Джо. Бессмысленно гибнет во время войны Чарли. Главный герой романа Питер Мартин после службы на флоте возвращается домой и знакомится с молодыми людьми, которых в Нью-Йорке после войны появилось достаточно много: они курят марихуану, пьянствуют и не знают, что делать дальше. Питер становится одним из них...

Роман кончается следующей сценой: ночь, моросит дождь. По одной из многочисленных дорог Америки бредёт одинокий человек. Это — Питер Мартин. Герой разорвал узы, связывающие его с обществом, он уже выбит из колеи, его уже «разбили», он остаётся один на дороге...

Следующей книгой Керуака стал роман «На дороге», который описывал жизнь битников. Протагонист-рассказчик Салваторе Парадайз, прототипом которого является сам автор, — молодой начинающий писатель. Он живёт у своей тетки, в привычном окружении нью-йоркских друзей, знающих жизнь только по книгам. После тяжелой болезни Сол встречает Дина Мориарти, который только что вышел из тюрьмы. Его основная профессия — угон машин, он ещё очень далек от культуры, но он живёт, не раздумывая, живёт с упоением. Он страстно любит дорогу, потому что, как он объясняет, дорога ведёт в мир. Он не хочет работать, потому что ему некогда работать, ему нужно дышать и радоваться, и носиться по дорогам... «Горечь, попрёки, советы, мораль, здравомыслие — всё осталось позади, а перед ним была шумная и исступленная радость чистого бытия».

Под влиянием Дина Сол пускается в дорогу. Эту часть книги Керуак буквально переполняет радостью, счастьем, ветром дорог и полнотой одиночества. Перед читателем открывается вся Америка. Для Сола это путешествие и есть «открытие Америки», время познания, наблюдений и размышлений. Пейзажи пронизаны своеобразной поэзией, как, например, описание Миссисипи с «её всепоглощающим резким запахом, который напоминает запах сырого тела самой Америки, ибо река омывает его».

Вторая часть — описание совместного путешествия Дина и Сола. Здесь нет уже пейзажей, нет упоения чистой радостью бытия. В весьма оптимистично начатую поэму врываются нотки тоски. По-новому видит Сол свою страну. «Калифорния Дина — дикая, потная, влажная страна одиноких изгнанников и эксцентричных любовников, слетающихся вместе, как птицы, и страна, где каждый выглядит как разбитый, красивый декадентский актёр». Герой Керуака уже не обнаруживает ничего положительного вокруг: он находит себя только в движениях и в джазе.

Интересно отметить, что, по собственному признанию автора, все его произведения — это одна большая книга, писавшаяся много лет. Главный герой Керуака, персонаж в известной мере автобиографический, проходит под разными именами через большинство этих «печальных историй о людях в саге моей жизни».

Герои всех романов Керуака — это люди в постоянном движении, «на дороге», они всё время куда-то мчатся — долгое пребывание на одном месте их раздражает и страшит. Здесь, «на дороге», только и обретается высшая свобода, как понимали её битники, и в этой поэтизации самоцельного движения Керуак опирался не только на созданный ещё романтиками культ странствий, но также и на особую и очень мощную традицию американской культуры. Идея движения, дороги всегда будоражила воображение американца, была близка его сердцу. Ведь вся история нации — это как бы волны переселений, бегущие на Запад: берега Атлантики, Аппалачи, Средний Запад, Тихоокеанское побережье. В американской жизни и в литературе дорога и сейчас вызволяет из нестерпимого состояния, дает ещё один шанс, открывает новые возможности, обещает удачу и счастье. «...Дорога Прочь Отсюда кажется такой прямой, широкой и заманчивой,» — писал Дж. Стейнбек ещё в 1961 году.

«Великое путешествие», манифестом которого стал роман «На дороге», — это и открытие мира, и открытие себя в мире, это путь к природе и дорога в сокровенные глубины своей души. Оно является наилучшим способом отрешиться от всего устойчивого и обыденного с тем, чтобы суметь заглянуть внутрь себя и обрести здесь «образ вечности», который просто невозможно обрести, оставаясь в рамках господствующей культуры. Битники ввели в молодёжную культуру протеста как органический её элемент поэтику «открытия Нового Света», волшебной страны, в которую входят, чтобы начать совсем новую жизнь и отряхнуть прах минувшего с ног своих. Для битников такой страной стала Мексика, позже — для хиппи — это будут Индия и Непал, но связанный с «путешествием» комплекс чувств и образов останется, по сути, неизменным — таким, каким его запечатлел Керуак: «В конце концов дорога всё-таки привела нас в волшебную страну, да ещё такую, о какой мы и не мечтали. Вся Мексика лежала у наших ног.

— Слушай, Сол, мы оставляем позади всё. Перед нами неизвестность, новый этап жизни. Когда я подумаю о прошедших годах, обо всех неприятностях, о пинках судьбы... А теперь вдруг это! Всё как будто складывается так, чтобы мы могли нестись вперёд, подставив лицо ветру: ничто тебя не отвлекает, и ты постигаешь мир».

Ряд критиков считали, что стимулом для создания романа «На дороге» Керуаку послужила поэма У. Уитмена «Песня большой дороги», она же дала и название роману:

 

Пешком, с лёгким сердцем, выхожу на большую дорогу,

Я здоров и свободен, весь мир предо мною...

Сильный и радостный, я шагаю по дороге вперёд...

 

Однако настроения вышедших на дорогу героев Уитмена и Керуака — разные. Мы видим молодых американцев, которые бегут от идеалов и норм реальной американской демократии. Они не желают посвящать себя кропотливому труду во имя стяжания, им противны нравы «среднего класса», они отвергают «этический кодекс» «квадратов»—мещан. Когда Сол Парадайз допытывается у людей, с которыми он встречается в своих странствиях, чего они хотят жизни, то он приходит в ужас от мизерности их желаний, от скуки их существования. Девушка мечтает только о покупке габардинового пальто, молодые люди маленьких провинциальных городков вполне удовлетворены тем, что убивают время, прогуливаясь по главной улице и жуя «попкорн».

Многое роднит персонажей Керуака с героями Сэлинджера, однако существенны и различия: керуаковские герои решительно отказываются рационально осмыслять окружающий их мир, отдаваясь вольной жизни «на дороге». Им важна напряжённость переживания даже самых обыденных событий, достигаемая экзальтацией и искусственно поддерживаемой «детскостью» мироощущения. Такое мироощущение определило стиль прозы Керуака, которую он сам называл спонтанной и наиболее привлекательной чертой которой была непосредственность, фиксация первичных импульсов и побуждений ещё до того, как они опосредованы мыслью.

Сам спонтанный метод заключался в том, что мысли записывались в том виде и том порядке, в каком они приходили в голову без внесения каких-либо последующих изменений. Всякая обработка текста считалась украшательством. Этим самым Керуак стремился заставить читателя почувствовать то, что чувствуют персонажи романа, испытать их настроения, тосковать и метаться вместе с ними. Это достигалось с помощью специально ритмизованной прозы, как бы воспроизводящей ритмы джаза (интересно, что во многих своих ранних книгах Керуак совершенно не соблюдал синтаксических правил, намеренно не ставя даже точек. Вместо них — тире в конце каждого абзаца, вероятно, для обозначения единства текста, взаимосвязанности всех его частей, что побуждало читателя почувствовать накал жизненной энергии, воспринимать полноту и насыщенность жизни), либо посредством нагнетания непрерывных, монотонных ассоциативных рядов. Керуак признавал, что его книги написаны в подражание роману М. Пруста «В поисках утраченного времени». По его мнению, разница между методом Пруста и спонтанным методом невелика: Пруст пишет воспоминания о прошедшем, а Керуак — немедленный отчёт о настоящем. «Я пишу свои воспоминания на ходу, а не через много лет, будучи прикованным к постели». Технику Марселя Пруста Керуак связывал с техникой джаза, в котором мелодическая линия сопровождается бесконечным числом импровизаций. По такому же принципу Керуак строил своё повествование. Поэтому в его книгах так много отступлений и вариаций.

Следующий роман Джека Керуака, «Подземные» (1958), был посвящён кропотливому исследованию следующих одно за другим мгновенных состояний героя. Он целиком написан способом «потока сознания». Автор считал, что в самом сознании уже скрывается «образный поток», и надо только дать ему выход, а это возможно в состоянии экстаза; поэтому проза должна быть «дикой, недисциплинированной, вырывающейся из глубин сознания — чем безумнее, тем лучше.» Эта книга опять посвящена битникам, «не покорившимся, не сдавшимся, великим героям Америки, с которыми я был, с кем я путешествовал и сидел в тюрьме… Рембо и Верленам Америки, парнишкам с Таймс сквер.» Это история любви битника Лео Перспье к Марду Фокс, наполовину негритянке, наполовину индианке. «Подземные» представляют интерес своим весьма тонким психологическим анализом, в частности, анализом того, как общественные феномены, отношения преломляются в сознании героев. В этой книге можно видеть протест против расизма, против его психологии, которая даёт о себе знать даже в интимнейших областях человеческих взаимоотношений.

Подлинным гимном в честь добровольного обнищания, пренебрежения цивилизацией, техникой, привязанности к природе, опрощению стал роман «Бродяги Дхармы», увидевший свет в том же 1958 году. Сюжет произведения строится на рассказе о талантливых поэтах Джэфи Райдере и Рэе Смите, которые бродяжничают по стране в поисках работы или просто так. Это бродяги-интеллигенты, обладающие высокой культурой, но добровольно отрекающиеся от цивилизации. Вот как Керуак характеризует Джэфи Райдера (по словам Л.Ферлингетти, под этим именем выведен Г.Снайдер): «Он был готов специализироваться в антропологии и в индийской мифологии. В конце концов он изучил китайский и японский языки, стал эрудированным ориенталистом и открыл существование величайших небесных бродяг — Безумцев Дзэн в Китае и Японии.» Таким образом, перед нами интеллигентные люди, интеллектуалы, ставшие бродягами не от нужды, а по убеждению. Во время высокогорного похода в Калифорнии Джэфи провозглашает, что он счастливее любого миллионера, которому подагра помешала бы, конечно, взобраться на эти скалы. Он развивает фантастическую картину предстоящей «революции рюкзаков», которую призваны осуществить его единомышленники, «бродяги Дхармы».

Всё дело, по мнению Джэфи, в том, чтобы вырваться из-под власти существующей системы производства и потребления. Ему рисуется «мир, полный бродяг Дхармы, отвечающих отказом на общераспространённое требование, гласящее, что они потребляют продукты производства, а потому должны работать ради привилегии потреблять всё то дерьмо, которое им нам самом деле вовсе не нужно, как, например, холодильники, телевизоры, машины… и всякое барахло, которое в конце концов всё равно окажется неделей позже на помойке, а все они, таким образом, заключены, как в тюрьму, в систему: работай, производи, потребляй, работай, производи, потребляй…»

В 1959 г. вышел роман Керуака «Доктор Сакс» с подзаголовком «Фауст, часть III». Тема книги — превращение мальчика в юношу. Язык и форма — сложные и динамичные. Этим произведением Керуак попытался пополнить и обогатить палитру своих изобразительных возможностей. Находкой здесь стало то, что смешение сна и яви, бреда и реальности, нарушение связи внутренних психологических процессов и объективной действительности, составляющих основу повествования, нашли своё отражение в сложном и нарочито запутанном построении фраз.

Последние работы Джека Керуака неизменно отмечены нотками пессимизма. В романе «Ангелы запустения» (вышел в свет только в 1965 г.) рассказывается о том, как в тесном кругу друзей-битников происходит раскол. Герой книги Джон уходит из него. Он чувствует, что эта среда начинает его всем раздражать. Человеку, занятому творчеством, нужен покой. Эта книга выглядит как прощание автора с битничеством. «Биг Сур» (1962) — это рассказ об одиноком писателе, который стремится уйти от своих друзей, от всего на свете. Книга буквально пронизана грустью и пессимизмом. Биг Сур — название пустынного берега неподалёку от Монтеррея. На таком пустынном берегу хочется пожить Дюлузу, «королю битников — измученному, разбитому идолу целого поколения, великому современному богу секса, который хочет теперь побыть наедине со свои котом.» Его уже не радуют ни старые друзья, ни новые приверженцы движения, которых он небрежно называет пижонами, «бит-дэнди», ни лунные ночи, которые всегда его тревожили. И хотя кончается книга возвращением к радостному «пожиранию» жизни, она всё равно оставляет после себя настроение тоски, грусти, одиночества, безысходности.

Последний роман Керуака «Сатори в Париже», вышедший в 1966г.,— это рассказ о пребывании автора во Франции, куда он едет выяснить прошлое своих предков и происхождение своего имени. Рецензент Эндрю Саррис отмечал, что этот роман показывает, что, отойдя от исчерпавшего себя движения бит-поколения, Керуак ещё не нашёл ничего взамен и «путешествует по жизни одиноко, вне времени и пространства».

Хотелось бы сказать ещё несколько слов и о повести «Пик», которая увидела свет в 1971 г., через два года после смерти автора. Это история десятилетнего чёрного мальчика Пикториэла Джексона, совершающего вместе со своим братом Слимом путешествие из Южной Каролины в Нью-Йорк, а затем в Калифорнию. Пик сталкивается с расовыми предрассудками на каждом шагу, и эти столкновения болезненно ранят его, однако не могут поколебать доверчивости и открытости — качеств, более всего ценимых Керуаком в его героях. Способность безошибочно уловить и выразить душевный настрой своего героя, проникнуть в его психологию и мышление и несколькими мелкими эпизодами обозначить серьёзную тему — все эти свойства таланта Джекам Керуака в «Пике» раскрылись особенно полно.

После смерти писателя Аллен Гинсберг в своей статье о нём заявил, что в Керуаке воплотился «благородный американский идеал открытости — открытость чувств, пути, энергии.» Не встретив понимания, Керуак от почти безграничного доверия первых написанных им книг перешёл к столь же безграничному пессимизму, «увидев, что американский удел ужасен, и его нельзя облегчить.» Самой существенной особенностью Керуака-прозаика было его мифологизирующее воображение, способность охватить большой спектр явлений повседневного бытия, открываемого, например, автобиографическим героем Дюлузом, «на дороге», и цементировать все эти явления мифом отчасти битнического, отчасти чисто романтического характера — мифом о молодом американце в его вечном искании Дхармы, недостижимого в мире духовного убожества идеала естественной и гармоничной жизни. Органичным следствием такого видения мира была спонтанность прозы Керуака. Ему удалось создать собственную форму — «нечто вроде свободной от ограничений дневниковой записи, в которой намеренно затушёвываются различия между фактом и вымыслом, поэзией и прозой, и главными компонентами становятся память и воображение». Керуак сыграл важную роль в подъёме в литературе США 50-х гг. настроений протеста против самодовольства стяжателей, против признания существующих в обществе порядков вполне удовлетворительными, если не идеальными. Подлинно удачные книги Керуака говорили о неприятии им мертвечины канонов, утвердившихся в «массовой» американской беллетристике.

Таким образом, «бит-поколение», пробудившись однажды, ощутив духовную жажду и не увидев вокруг себя ничего, кроме пустыни городов, в которых всякое движение сводилось к страху потерять роскошную жизнь у телевизора с кондиционером, вышло на дорогу в поисках нового, альтернативного образа жизни, новых форм мышления, видения и восприятия окружающего мира. Эти молодые люди видели свою задачу в освобождении человеческой личности от сковывающих пут условностей современного общества и рациональности современной цивилизации, в высвобождении изначальных, подавляемых этой цивилизацией инстинктов. Они проложили дорогу Творчеству нонконформистских 60-х и продолжают оказывать существенное влияние на Искателей Дхармы в наши дни.

 

1987 г.

<== предыдущая лекция | следующая лекция ==>
Tường thuật lời khẩn cầu: begged sb to do sth. | Обязанности Организации


Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском:

vikidalka.ru - 2015-2024 год. Все права принадлежат их авторам! Нарушение авторских прав | Нарушение персональных данных