Уже позже, чем вы думаете

Монашество — мученичество — неминуемые страдания суть одно и то же в духовном аспекте. Просите у Бога не только наставления и помощи — просите мученичества, страданий, пути, который требует самых больших усилий, самой большой отваги от вас, дабы воспылать рвением к Богу.

О. Серафим (Роуз). Январь 1972 г.

Монах тот, кто понуждает себя.

Св. Авва Дорофей.

ПОСЛЕ КОНЧИНЫ о. Серафима о нем стали упоминать как о подвижнике. Хотя это и справедливо, не следует впадать в преувеличения.

Отец Серафим отличался от своего наставника, архиеп. Иоанна, взявшего на себя непосильную ношу аскезы в пище и сне. Ел Владыка Иоанн лишь раз в сутки, в полночь. Отец Серафим — дважды или трижды, вместе с братией. Спал Владыка Иоанн час–другой, не зная постели. Отец Серафим как правило спал достаточно и в обычных условиях, хотя иногда допоздна молился.

Подвиги архиеп. Иоанна доступны лишь редким избранникам Божиим. Стоит же из нас кому попробовать повторить их — и мы скоро окажемся негодными ни для какого дела вообще. Однажды еп. Савва сказал, что случись ему держаться правил жизни архиеп. Иоанна и, не ведая отдыха, отдавать себя пастырству, он бы умер через две недели.

Уже говорилось, что все монашествующие тем не менее должны решительно отвергать «удобства», что ведет к расслаблению всей духовной и молитвенной жизни, открывает врата обжорству, плотским вожделениям, гордыне и пр. Следуя трезвым наставлениям святых Отцов, о. Серафим воспитывал себя в умеренности, т. е. брался за подвиг посильный, не мешавший ежедневным трудам. Подвиг этот был обычным делом для истинно православных монастырей, таких как Лавра Саввы Освященного, Афон, Синай или Валаам. К примеру, постель о. Серафима была типично монашеской: узкая, жесткая — две сколоченные доски без матраца. Келья — проще не придумать: дощатая ничем не утепленная каморка. Крохотная дровяная печь грела не более часа (он топил ее перед тем, как лечь спать). К утру уже температура в келье опускалась ниже нуля.

За 14 лет в скиту о. Серафим ни разу не принимал ванну или душ, лишь обтирался мокрой тряпицей. Со временем длинная, почти до пояса, борода его свалялась. Раз он не мылся, скажут некоторые, то от него, должно быть, жутко пахло. Ничего подобного. Интересно, та же особенность была и у афонских монахов, где тоже следовали старинном обычаю и не мылись. Св. Никодим Святогорец объяснял «чистый запах» монахов жизнью в воздержании, в строгости и тяжелом труде, что, по его мнению, изгоняло из тела «лишние жидкости». Писал об этом и св. Исаак Сирин: «Сладостен дух отшельника, и встреча с ним радостна всякому чуткому человеку».

Но никогда о. Серафим не насаждал свои подвижнические принципы среди братии. Никому не воспрещал принимать душ, никого в жизни не укорил за «чрезмерное усердие в еде».

ЛИШЬ ОДНА ЧЕРТА в подвижничестве о. Серафима поражала: он ни минуты не сидел без дела, постоянно в каких?либо богоугодных трудах. Когда он вынужденно задерживался, скажем, в трапезной, ожидая пока закончится обед, он брался за четки и низко склонив голову творил Иисусову молитву.

После кончины о. Серафима кое?кто поговаривал, что это о. Герман довел его до преждевременной смерти, что называется, «заездил». На самом же деле «заездил» о. Серафим себя сам, и не только себя, но и — весьма изрядно — о. Германа. Все, кому доводилось работать бок о бок с о. Серафимом — будь то набор текстов или садовые хлопоты, — вспоминают, что валились с ног от усталости, пытаясь не отстать от него.

Безотлагательность, боязнь не успеть, всё время подстегивала о. Серафима. Он не раз повторял: «Уже позже, чем вы думаете. Посему спешите творить дело Божие!» В словах этих — предчувствие близкого конца света. Отец Серафим остро чувствовал, что очень скоро испытания и скорби докатятся и до Америки, как в свое время — до России. Но еще, вполне возможно, о. Серафим предчувствовал и свой скорый исход. Отец Герман, подытоживая прошлое, говорит: «Предсмертное чувство не покидало его. Только и слышишь: «Уже позже, чем вы думаете!» — как заигранная пластинка!»

Теперь можно только гадать, насколько сильно предчувствовал о. Серафим собственную кончину. Он знал, что «живет взаймы», так как доктора, осматривавшие его в 1961 году, признали его болезнь неизлечимой. Внешне, телом, он был едва ли не совершенен: стройный, широкоплечий, до последнего дня сохранил прекрасное зрение, белые, ровные, без единого изъяна зубы. Однако чувствовалось, что какой?то недуг точит его изнутри, что тяжелый Крест выпало нести этим могучим плечам. И в конце концов Крест этот его и сокрушит. Когда отцы навещали Елену Юрьевну Концевич, она не раз с тревогой указывала на болезненный вид о. Серафима. В 1980 году он обратился к врачам по поводу почечнокаменной болезни. И те сказали, что с детства у него работает лишь одна почка. К концу жизни у него исказились ногти, волосы и борода преждевременно поседели. Он был на полгода моложе о. Германа, однако казался чуть ли не вдвое старше, некоторые думали, что он отец о. Германа. Сколько раз подмечал о. Герман, как бледен лицом его брат, и отсылал его отдыхать. Сам о. Серафим никогда не жаловался на усталость, никогда вслух не предрекал своей скорой кончины. Единственной и постоянной заботой его было — за малое время и при малых возможностях выпустить как можно больше духовной литературы. В 1976 году он писал: «Будущее, несомненно, весьма мрачное. Каждый год мы не уверены, удастся ли нам печатать в следующем. Молим Бога, чтобы дал нам хотя бы несколько лет, хотя бы допечатать серию святоотеческих книг, которые помогут и нам, и другим выжить в грядущие дни».

Трудясь в своей смиренной келье, печатая на машинке при свечах, о. Серафим издали написал беспримерное в наши дни количество христианских сочинений. Ему не нужно было, как многим писателям, черпать вдохновение извне, создавать нужное настроение, совершать прогулки. Как только выпадала свободная минута, он устремлялся к себе в келью и садился за стол. Набрасывал от руки план и сразу начинал печатать статью. Печатал быстро, лишь изредка отрываясь, видно, что?то обдумывая. Нередко осенял себя крестным знамением.

Когда случалось ему впасть в уныние, на помощь приходил о. Герман, придумывал «неотложную» работу, которая могла бы подхлестнуть писательское вдохновение о. Серафима. Иной раз он вспоминал о неосуществленной задумке многолетней давности. «По–моему, сейчас самое время!» — убеждал брата о. Герман, и тот «зажигался». «Благослови!» — просил он и с еще пущим рвением окунался в работу.

В духе монашеского смирения он никогда не подписывал свои работы. В одной из недописанных им статей он изложил необходимые условия для успеха на самостоятельном монашеском поприще (вне зависимости от старого «обустроенного» монастыря): «Не известность миру, а желание «умереть для мира», отсутствие тщеславных помыслов, глубокое смирение и упование на Бога, а не на собственные силы». И коль скоро отцы Серафим и Герман удалились в пустынь, то не след им числить себя редакторами издаваемого журнала. И почти все годы, за которые о. Серафим издал великое множество книг, его имя не появлялось на титульном листе. По словам Александра Поупа:

Кто храм для Бога, не для славы ставит,

Себя отметиной на мраморе не славит.

Столько же времени, сколько и собственные статьи, отнимал у него перевод на английский язык русских святоотеческих текстов. Отцы положили немало трудов, чтобы как можно ближе к оригиналу передать дух и содержание этих работ. Иной раз из?за одного слова или предложения разгорался долгий спор. Отец Серафим, переводя, руководствовался буквальными значениями слов, а о. Герман, для которого русский — родной язык, втолковывал собрату мысль, которую автор выразил теми или иными словами, почему, к примеру, нужно сохранить какие?то повторы, подхваты. Сколько тонкостей нужно принять во внимание, как выстрадано дается каждое слово. Но о. Серафима это все не смущало, напротив, даже радовало. «Какое же это счастье!» — восклицал он. Но превыше всего отцы стремились к смирению и в переводе, уважая как текст, так и автора.

Не только в келье или в типографии трудился о. Серафим над переводами. Случалось, прямо во время трапезы он потчевал братьев переводом «с листа» какого?нибудь из бесценных сокровищ русского святоотечества. Братия внимательно слушали, а перевод записывался на магнитофонную ленту. Потом кто?либо из помощников, прослушав запись, излагал все на бумаге, и отцы обязательно проверял текст.

Таким образом были переведены целые книги: «Наставления монахам» из «Великого катехизиса» св. Феодора Студита, «Православное догматическое богословие» прот. Михаила Помазанского, «Житие старца Анатолия Оптинского» о. Климента Зедергольма, «Комментарий к Новому Завету» архиеп. Аверкия, из коей о. Серафим перевел главы об Апокалипсисе, частично о Евангелиях и Посланиях апостолов. Кроме вышеназванных, «Воскресные проповеди» о. Димитрия Дудко и «Духовные поучения» св. аввы Дорофея.

КРОМЕ «ПРАВОСЛАВНОГО СЛОВА», выходившего раз в два месяца, отцы печатали Свято- Германовский календарь на 80–ти страницах. С 1972 года он печатается регулярно. Это полный церковный календарь на английском языке, включает в себя имена святых для поминовения, поденное чтение из Священного Писания, подробные указания для каждого поста и для каждого дня недели. В календаре приводились обширные списки местных святых и святых всех народов. Также указывались имена тех, кого вскорости должны были причислить к лику святых. Ничего подобного не издавалось ни на одном языке мира. Все эти материалы были в основном собраны братом Лаврентием (Кемпбеллом) еще до прихода в монастырь. Первый календарь вышел отдельным специальным номером «Православного Слова». Отец Серафим указывал в летописи, что трудов на этот номер было положено больше, чем на какой?либо. Встречен он кое–кем был в штыки, особенно архиеп. Виталием (нынешний митроп. Виталий Канадский, глава Русской Зарубежной Церкви). Он был разгневан, почему в список будущих святых не включен митроп. Антоний (Храповицкий). Однако прочие иерархи поддержали новое издание. В последующие годы календарь выходил отдельно, большим форматом, со статьями о наиболее важных событиях года, с иллюстрациями. Так родилась хорошая традиция, и у американских православных появилось надежное подспорье. Недавно календарь отметил свое «совершеннолетие», выйдя в свет в 21–й раз.

ЧТОБЫ ПОМОЧЬ МОЛОДЫМ обрести слово Божие для спасения души, отцы рассылали много экземпляров «Православного Слова» бесплатно: по библиотекам, бедным монашествующим, неимущим людям в страны, где царит нищета. На это уходила почти половина тиража. «Да у нас прямо настоящая благотворительная организация!» — заметил как?то о. Герман. Отец Серафим радовался: он рассматривал их труды на этом поприще как высокую честь и не упускал возможности сделать что?то еще, дать людям как можно больше.

Однажды к ним явился молодой человек и сказал, что обратился в Православие, благодаря их журналу, который получал бесплатно. Отец Серафим заметил в разговоре с братом, что вот доказательство — их труды не пропадают даром.

Но в «высокой честью» нести людям слово Божие связана и ответственность. Как распорядиться попавшими к ним духовными сокровищами? Помимо редких книг у них хранились уникальные рукописи, завещанные им последними великими представителями Святой Руси, которые лично знали ее святых и мучеников. А возможно ли оценить опыт общения с этими высокими духом людьми! Из их старых и слабых рук получили они завет трудиться во имя Бога до скончания времен. И вполне объяснимо, почему так поспешал о. Серафим. Однажды о. Герман спросил своего друга по Джорданвиллю, о. Владимира, относительно издания одной книги. Тот ответил: «Раз вы о ней заговорили, вам ее и издавать. Кроме вас никто ею заниматься не будет».

Однажды, после нескольких дней тяжких и почти бесплодных трудов, глядя на скопившиеся набранные, но еще не отпечатанные страницы, о. Герман возроптал:

- Может, напрасно мы себя гробим? Может, всё это никому не нужно?

Отец Серафим сурово поглядел на брата:

- Каждый день я благодарю Господа, что могу «гробить себя» ради Православия!

(обратно)

Страдалица Россия

ЕПИСКОП НЕКТАРИЙ ЛЮБИЛ рассказывать платинским отцам о России и больше всего о том, что связано с его духовным отцом, оптинским старцем Нектарием. Молитвой и благодатным прозрением много лет назад спас он свое духовное чадо от службы в Красной Армии, а его мать — от тюрьмы. Однако далеко не все рассказы увенчивались счастливым концом. Например, нельзя было без слез слушать о том, как закрывали Оптину пустынь в 1923 году, чему мать еп. Нектария явилась свидетельницей. Кто из монахов принял мученическую смерть, кто был посажен за решетку. В бывшем монастыре обосновался комсомольский комитет по ликвидации. Но даже рассказывая о таких отчаянных минутах, еп. Нектарий не терял столь ценимого отцами чувства юмора. Когда большевики нагрянули с обыском в келью старца Нектария, они обнаружили детские игрушки: куклы, мячи, бумажные фонарики, корзиночки. Старца спросили, зачем ему всё это, и он ответил: «А я сам — дитя». А когда нашли несколько церковного вина и снеди, старец ответил просто: «Это вам выпить и закусить».

Во время ареста у старца случилось кровоизлияние, один глаз опух. Сперва его поместили в монастырскую лечебницу, а потом перевезли в тюремную больницу. Увозили его на санях, напоследок он попросил: «Помогите немного». Самому уже не по силам оказалось залезть в сани. На дорогу перекрестился и отбыл. навеки.

Вспоминая Святую Русь, коей ему больше не суждено было увидеть, еп. Нектарий едва сдерживал слезы. Однажды, пробыв у отцов в Платине изрядное время, он собрался уезжать. Отец Серафим — по старому монашескому обычаю — провожал гостя колокольным звоном. Отец Герман помахал вслед машине, вернулся, а брат его всё звонил и звонил. И на лице его играла довольная улыбка.

- Чему ты рад? — спросил о. Герман.

- Какой же ты счастливый — в твоих жилах течет русская кровь! — ответил тот и отпустил колокольную веревку.

Немного времени спустя о. Герман выговорил ему за «однобокую любовь», ведь каждому народу есть чем гордиться.

- А епископ Нектарий оплакивал Оптину, — просто возразил о. Серафим.

- Ну и что? Неужели ты ничего бы не стал оплакивать в Америке?

- Великий Каньон или Золотые Ворота я бы уж точно оплакивать не стал, — улыбнулся о. Серафим.

Как человек русский, о. Герман благоговел перед изысканной византийской культурой, давшей России Православие. Иное дело — о. Серафим: он отдавал предпочтение русской культуре. И на это у него было две причины. Во–первых, он считал, что Россия — последний оплот православного мировоззрения, она была «третьим Римом», сдерживающим натиск антихриста вплоть до свержения Царя и его мученической кончины.

Такие личности, как Достоевский и Киреевский, заложили в России фундамент православного мышления, дав анализ и прошлого, и настоящего перед грядущим всемирным вероотступничеством. Во–вторых, о. Серафим любил Россию, ее страдающий ныне народ, среди которого яркими огоньками светят судьбы смиренных мучеников и стойких исповедников, от Полярного круга до знойных пустынь. Иной раз, видя в церквах истово молящихся коленопреклоненных русских бабушек, о. Серафим не мог сдержать слез. В них, в этих немощных старушках, видел он образ славного прошлого, «последних могикан» истинно русской эмиграции, кто еще помнил иную Россию, кто сознал, что Россия потеряла, и кто всем сердцем сострадал ныне братьям и сестрам на далекой Родине.

ЗА «ЖЕЛЕЗНЫМ ЗАНАВЕСОМ» шла открытая война с христианством: людям насильно вдалбливалась материалистическая идеология. На Западе враг действовал изощреннее: материализм исподволь ржавчиной разъел всю жизнь, утвердился и в религии. И бороться с таким положением неизмеримо труднее. Отец Серафим полагал, что узнав, как их братья в коммунистических странах сражаются против явного врага Церкви и веры, православные западного свободного мира найдут силы и мужество бороться с врагом тайным — обмирщенностью — и достойно сдерживать его натиск, когда время кровавых преследований наступит и на Западе. Отец Серафим твердо верил, что главное явление XX века — новомученики российские, числом они превысили пострадавших за веру на заре христианства, и о них нужно рассказать всему миру. В 1970 году в одном из писем он поведал: «Сегодня Господь дает людям два великих дара: в мире, порабощенном коммунистами — страдание, коим, возможно, по воле Божией спасется Россия; в мире свободном — свободу говорить и свидетельствовать ее, рассказывать правду о происходящем. Как, однако, мало пользуемся мы этим даром, возможно, скоро он от нас отнимется. Однако еще не вечер, и мы должны нести свое слово правды».

Еще в 1965 году платинские отцы начали печатать материалы о страданиях Русской Церкви, новых российских мучениках, выступали с воззваниями преследуемых верующих.

В 1968 году они посвятили целый номер «Православного Слова» Царю–мученику Николаю II, в том числе и статью о. Серафима о нем. К 1970 году жития новомучеников значительно прибыли в объеме и заняли видное место в журнале. Эта традиция поддерживается и ныне, после смерти о. Серафима: в каждом номере непременно рассказывается о каком?либо новомученике.

Отец Серафим говорил, что «свидетельства мучеников — самый драгоценный дар России Западу». Многие полагают, что это — самое важное из всего опубликованного Братством преп. Германа. Отцу Серафиму хотелось, обнажив насыщенную жизнь во Христе в самых жестоких и бесчеловечных условиях, «пробудить западный мир от спячки, самодовольства, показать, сколь неглубоко (и не всегда искренне) их непрочувствованное собственной душой христианство».

Составляя жития новомучеников, отцы руководствовались сведениями от непосредственных очевидцев и сопричастников: от Елены Лопешанской, духовной дочери архиеп. Леонтия Чилийского, который, в свою очередь, служил секретарем у новомученика еп. Дамаскина; от уже упоминавшихся Алексея и Зинаиды Макушинских из Сакраменто, они лично знали св. прав. Иоанна Кронштадтского и являлись духовными чадами новомученика о. Измаила и его брата о. Михаила Рождественских; от о. Николая Мезича, священника из Сан–Франциско, отбывшего срок в советских концлагерях, — он составил жизнеописания мучеников Иосифа Молчальника и Григория Крестоносца; от Ивана Михайловича и Елены Юрьевной Концевичей — они предоставили отцам бесценные факты о жизни мучеников Николая Загоровского и игумении Софии Киевской; и, конечно, в большой степени от И. М. Андреева, некогда учившего о. Германа в Джорданвилльской семинарии, человека необычайно тонкой и чуткой души. Он по личному опыту и наблюдениям составил летопись начала гонений на Русскую Православную Церковь, записал незабываемые события из жизни ее исповедников: мон. Марии (Стахович), еп. Максима, Александра Якобсона и монахинь Шамординской обители.

Всего около 80–ти человек оставили братьям свои свидетельства. Почти всех отцы Серафим и Герман знали лично, и почти все в ту пору были весьма пожилыми людьми. Увы, сейчас никого из них с нами нет. Не запиши и не опубликуй братия их рассказы, жития многих новомучеников были бы утеряны для истории.

СТАРАЯСЬ ПРОБУДИТЬ в монастырской братии интерес и любовь к новомученика, о. Герман частенько спрашивал их, когда они собирались вечерами в трапезной, кто из русских исповедников им ближе всего. Об избранном каждым «своем» мученике должно было отныне знать всё, его нужно было чаще поминать в молитвах. Некоторые выбрали священномученика Илию. Прощаясь со своей праведной женой, приехавшей к нему в ГУЛаг, он сказал: «Знаешь, я всем своим существом возгорелся любовью ко Христу. Только здесь я понял, что нет ничего лучше, прекраснее Его. И я готов умереть за Него!» Другие братья предпочли Григория Крестоносца, которого выбросили из лагеря в глуши на верную смерть, и он радовался своей участи, зная, что Господь не оставит его, даст сил преодолеть это испытание и оделит мученическим венцом. Сам о. Серафим неизменно отдавал предпочтение еп. Дамаскину, чье житие, составленное Еленой Лопешанской, он перевел на английский. Отец Герман разгадал причину: как еп. Дамаскин, о. Серафим был «духовным философом, он рассматривал современную историю и сегодняшний день с точки зрения тайноведения — каким бы представилось наше время святым Отцам. В дальнейшем мы вернемся к теории еп. Дамаскина, гласившей, что советский «эксперимент» должен наглядно показать каждому, какой будет духовная обстановка в последние времена и где христианам искать последнюю надежду».

КАК И МНОГИЕ из новомучеников коммунистического режима, еп. Дамаскин принадлежал к катакомбной Церкви — той части Русского Православия, которая отказалась принять Декларацию патр. Сергия и ушла в подполье. С 1940 по 1979 годы катакомбная Церковь исчезла из вида, из чего наблюдатели на Западе заключили, что она более не существует. С новой волной эмиграции в 70–е годы наладилась и связь России с окружающим миром. Завеса неведения несколько приоткрылась, и сведения о подпольном христианском движении стали просачиваться на Запад.

Отец Серафим радовался всякий раз, когда удавалось раздобыть какие?либо факты о катакомбной Церкви, и незамедлительно опубликовывал их в «Православном Слове». Он писал: «Документы эти получены из первых рук и свидетельствуют о религиозной жизни в Советском Союзе. Мы получаем важнейшие факты о том, о чем ранее почти не упоминалось: об отношении иерархов Церкви в Москве и простыми верующими, об отношении верующих к иерархам, к проповедям, которые им преподносят в церквях Московской Патриархии, об упадке в понимании жизни и роли Церкви у простых верующих, которые в ее таинствах склонны видеть некое «колдовство»; о трудностях новообращенных в СССР; о противостоянии Церкви–организации Церкви — Телу Христову; о «подпольном положении всякой истинно религиозной жизни в Советском Союзе, как внутри Патриархии, так и вне ее».

Отец Серафим проявлял интерес к катакомбной Церкви отнюдь не из политических соображений. Как и во всём, он докапывался до Истины, отбрасывая всё лишнее, несущественное. Он писал: «Катакомбная Церковь России — не «соперница» Патриархии, это — церковная организация, которая не борется за власть и влияние, а прежде всего носительница верности Христу, она побуждает людей по–новому относиться к Церкви и ее структуре, нежели так, как относятся сейчас почти во всём православном мире».

Отец Серафим ценил катакомбную Церковь еще и за то, что она продолжала линию исповедников–иерархов, принявших мученическую смерть при коммунизме: они, не впадая в сектантство и фанатизм, считали Московскую Патриархию частью Православной Церкви. В одной из статей о. Серафим писал: «Митрополит Казанский Кирилл и другие руководители катакомбной Церкви считают богохульством отвергать Божию благодать, дарованную Московской Патриархии». Когда до о. Серафима дошли слухи о смуте в катакомбной Церкви, об угрозе раскола, он открыто вынес этот больной вопрос на страницы «Православного Слова». Хотя в ту пору позиции сергианства в Русской Православной Церкви были весьма сильны, он никогда не ратовал за всеобщее вхождение в катакомбную Церковь и не судил тех, кто «официально» принадлежал к Московской Патриархии, указывая, что в «Советском Союзе, как ни в одной другой стране, нельзя точно разграничить «юрисдикции».» Мы знаем одного (а сколько таких еще!) катакомбного священника, который сознательно «внедрился» в Московскую Патриархию для того, чтобы нести благодать Божию как можно большему числу людей, что невозможно в условиях катакомбной Церкви. Прихожане катакомбной Церкви причащаются Святых Тайн у священников из Московской Патриархии, у тех, конечно, кому они доверяют. и мы не вправе их осуждать за это. «Да, в Московской Патриархии немало иерархов–предателей. но там же есть и священники, не участвующие в столь постыдном деле!»

В 70–е годы одним из таких мужественных пастырей был о. Димитрий Дудко, известный и любимый верующими. Он был очень близок о. Серафиму по духу. Отец Димитрий привечал в своей приходской церкви в Москве всех, устраивал встречи, беседы, отвечал на вопросы пришедших о вере, о безбожии, о повседневной жизни. Говорил с людьми откровенно, проникновенно, с великой убежденностью в христианстве. В душах тысяч людей, особенно молодых, возжег он огонек веры.

Конечно, о. Серафим и не думал причислять о. Димитрия к «идейным врагам» только потому, что тот не входил в катакомбную Церковь. Напротив, он пытался понять «необыкновенно трудное положение этих пастырей» и радовался, что истинное Православие пробивает дорогу.

Многие из проповедей и бесед о. Димитрия, особенно вечера «вопросов и ответов», были записаны и попали на Запад. В 1976 году о. Серафим писал: «. Получили новые «беседы» о. Димитрия Дудко, он говорит много важного не только для людей в Советском Союзе, но и для нас. Призывает «не обожествлять» церковных иерархов и духовных наставников — в саму точку угодил! — и всех тех, кто ставит свое мнение превыше мнения других. Отец Димитрий, несомненно, самый трезвый и вдохновенный поборник Православия в наши дни (несмотря на некоторые «теоретические» заблуждения), и его пример вселяет надежду на будущее Православия в России. Именно поэтому мы должны не отгораживаться от Московской Патриархии, а быть предельно открытыми для диалога. Вопрос экуменизма и вероотступничества нельзя решать в узких рамках канонов и догматов, он должен решаться с позиций духовности. И о. Димитрий резко критикует чисто формальный подход к канонам, что вяжет нас по рукам и ногам духовно и по сути убивает православную жизнь Церкви, тем самым подыгрывая протестантам, у которых более «живой» подход. Были в России и другие исповедники истины Христовой, например мирянин Борис Талантов. Его статьи о. Серафим перевел и напечатал в «Православном Слове», считая, что такие люди знаменуют «пробуждение совести в Московской Патриархии». Но за «пробуждение» это приходится дорого платить — муками, а то и жизнью. В 1969 году за статьи, призывающие покончить с обманом и предательством в Русской Православной Церкви, Борис Талантов был арестован, брошен в тюрьму, где и скончался в 1971 году.

ОЧЕНЬ ИНТЕРЕСОВАЛИ о. Серафима и свидетельства тех, кто бежал или был выслан из России. В 1974 году вышел в свет «Архипелаг ГУЛаг» Александра Исаевича Солженицына. Отец Серафим не только внимательнейше прочитал все тома, они стали его настольными книгами. В «Православном Слове» он помещал длинные критические разборы романа, и с духовной точки зрения, пожалуй, никто так глубоко не рассматривал «Архипелаг». Отец Серафим, в частности, писал: ««Архипелаг ГУЛаг» — не политическое разоблачение. В страшных событиях, описанных в романе, коммунизм предстает лишь как частный случай зла. Все чудовища — «герои» книги — совершают варварские преступления не потому, что они коммунисты, а потому, что являются жертвами идеологии куда более глубокой и смертоносной, чем коммунизм. Мало кто из палачей понимает истинный смысл этой идеологии, потому что «логика» ее не поддается осмыслению, этот вирус поразил кровь и плоть «сынов просвещенного XX века». Коммунизм — лишь одна из систем, наиболее полно претворившая в жизнь эту идеологию».

«Идеология эта, — писал далее о. Серафим, — не что иное, как нигилизм, которому Ницше предрекал «торжество» в XX веке. И «Архипелаг ГУЛаг» — это история «торжества нигилизма», которое на своем горьком опыте познал автор.

Солженицын и впрямь написал «историю XX века». Ведь история — это не перечень событий в политике и экономике, это, в первую очередь, перемены (к добру ли, ко злу) в душах людей, и лишь потом перемены эти отражаются во внешнем мире. В XIX веке «исторических тенденций» было две: широкое наступление всемирной революции (т. е. наступление неверия) и попытка предотвратить это, исходившая в основном от Православной Руси (достаточно вспомнить действия Царского Правительства). В XX же веке пока преобладает одна–единственная тенденция: развитие революционного атеизма (точнее указать термин социалиста Прудона — «антиатеизм», т. е. богоборчество), дорвавшихся до власти.

И противостоят ему те же силы зла (только в ином обличьи): Гитлер, движимый гордыней и завистью, или Антанта, лицемерно ратовавшая за правое дело и в решающую минуту его предавшая. Да и противостояние это было лишь эпизодическим, оно не стало историческим событием. А Солженицын описал именно это главное историческое событие XX века»^[60].

В то же время, когда на Западе вовсю зазвучал отважный голос великого русского писателя, другой «глас совести» порабощенного народа России вторил ему в свободном мире. То был Сергей Курдяков, двадцати одного года. В 1973 году вышла его книга «Гонитель», и тем же годом он погиб при весьма таинственных обстоятельствах, скорее всего от рук КГБ. Вырос Сергей в России, уверовал в лживые коммунистические лозунги, в комсомоле был «на хорошем счету», и его назначили командиром особой группы для разгрома подпольных собраний верующих, их обычно избивали до полусмерти, отбирали духовную литературу. Однажды, прочитав несколько страничек от руки переписанного Евангелия, он почувствовал: что?то дрогнуло в душе. Во время последнего «разгона», напав на старушку, он услышал, как она молится на него. Это только добавило злобы: он уже занес дубинку, чтобы «прибить» старушку, но вдруг почувствовал, что какая?то сила удерживает его руку. В ужасе, заливаясь слезами, он бежал прочь. Вскоре он решился избавиться от кошмарной действительности, и ему удался побег в Канаду. С собой он захватил икону — благословение умирающей матери. Сам глубоко и искренне уверовал в Иисуса Христа и нередко собирал толпы, рассказывал людям о пережитом. В статье, посвященной Сергею Курдякову, о. Серафим писал, что американцы, увы, еще не готовы к таким откровениям. «Если вслушаться в записи на кассете (их сейчас выпустили великое множество) одной из бесед Сергея (говорит он по–английски понятно, хотя и с огрехами), то в его страстном монологе слышится отчаяние. Да, его встречают с восторгом, овациями, и тому, что он говорит, вроде бы внемлют, но. За внешним благожелательством и сочувствием видно: его не понимают и не поймут. И это он чувствует.

«Сердце у меня было, что камень. Большой бесчувственный камень. Помню, однажды ударил по лицу человека — он читал Библию. «Не бей, не надо!» — просил он, а я бил, пока у него из носа не пошла кровь. У меня все руки были в крови. А потом мы с другом пошли на дискотеку, как ни в чём не бывало. Я даже не помыл рук! Думал: кровь, ну и что такого? Я пил, ел — страшно! — и не вымыл рук! Мне с детства внушали прекрасную мысль: мы все равны. А я даже не отмыл кровь!» Многие ли в благодушной Америке способны понять этот крик души, души воистину страдающей? Многие ли способны представить себе государственную систему, в которой молодого человека поощряют и повышают по службе за то, что руки у него в крови верующих христиан? Многие ли отдают отчет, сколь легко повернуть на этот же путь и наше общество? «Вы не понимаете, а это страшно, — взывает Сергей Курдяков. — Мы можем утерять последнюю возможность!»

Однако именно в жизни Сергея усматривал о. Серафим надежду России в будущем: «В грядущей православной Руси таких, как Сергей Курдяков, горящих любовью к Православию сердец, Бог даст, будет много. Они выйдут из катакомб и, закаленные исповедничеством и немыслимыми страданиями, будут много выше захиревших духом православных Зарубежья, где, увы, не только русские скверно пользуются дарованной им свободой!»

КАК ПОКАЗЫВАЮТ ЭТИ СЛОВА, о. Серафим верил в возрождение Святой Руси — хотя бы на короткое время — перед концом света. Этой был посвящен юбилейный 50–й номер «Православного Слова», который Е. Ю. Концевич считала самым удачным.

На его страницах о. Серафим рассказывал, как святые отцы и старцы, предрекавшие грядущую катастрофу России из?за отхода от основ Православия, также предсказывали ее полное возрождение через страдание и покаяние. Вместе с о. Германом он составил подборку таких пророчеств, включив «Великую Дивеевскую тайну» преп. Серафима, ранее не печатавшуюся на английском. В том же номере были помещены две статьи архиеп. Иоанна, которого, без сомнения, можно тоже причислить к пророкам Святой Руси. По мнению отцов, архиеп. Иоанн «глубоко и прозорливо истолковывал духовное значение порабощения России богоненавистниками- коммунистами и миссию, и покаяние русских за рубежом. И, пожалуй, никто более так ясно не видел связи будущего России с Божией Тайной Воскресения, не просто взятого как образ, а Воскресения истинного — из мертвых, что является краеугольным принципом православной христианской веры».

Отцы Серафим и Герман в своем журнале писали о Воскресении Святой Руси, а русская интеллигенция (в эмиграции) распространяла мнение, что нечему воскресать, нет никакой Святой Руси, что само это понятие — миф и не более, плод ностальгической фантазии. Эти идеи во многом исходили от тех русских прагматиков, кто порочил последнего русского Царя, тем самым неосознанно приближая падение Православной Руси. Конечно, русские интеллигенты за рубежом никоим образом не разделяли коммунистических воззрений, они, по словам о. Серафима, «старались не замечать плодов покаяния даже в нынешней страдалице–России. Эти псевдоправославные интеллигенты стараются отрицать само существование Святой Руси, ее предназначение хранить и исповедывать истины Православия и, конечно, не верят в ее будущее».

Время показало, сколь далека была эта интеллигенция от сердца современной Руси. Возможности духовного роста Святой Руси отчетливо видны сегодня на примере вдумчивых и мужественных людей, пестующих ростки духовности на пропитанной кровью земле многострадальной России.

В первые же дни февральской революции оптинский старец Анатолий Младший уподобил Россию в своем пророчестве кораблю: «И будет буря на море. И в щепки разобьется корабль Руси. Но люди, не все, некоторые, спасутся на обломках. Нужно молиться, каждый должен покаяться, а молиться должно горячо! А после бури что?… Наступит штиль, покой». «Как же, — воззвали к старцу, — если нет корабля, значит, всему конец». «Не так, — утешил он, — будет явлено великое чудо Божье, и все останки да щепки соберутся воедино, и восстанет корабль во всей красе, и пойдет путем Божьим. И чудо это будет явлено всем».

(обратно)

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: