ИСТОРИЯ КУЛЬТУРОЛОГИЧЕСКОЙ МЫСЛИ

— возникновение и генезис саморефлексий культуры. Генезис истории мировой культурологич. мысли восходит к тому условному моменту, когда культура начинает рефлектировать свое движение, отмечая в себе содержат. изменения, смысловые сдвиги, этапы своей трансформации, пытаясь не только зафиксировать их, но и философски, теоретически объяснить это. Культура перестает быть тождественной себе, вступая с собой в непрекращающиеся противоречия, споры, что находит свое отражение в дифференцированной и непредсказуемой динамике, выражающей это ее состояние культурологич. мысли. Т.о., развитие культуры укладывается в концептуальные и одновременно динамичные формы сознания, адекватные самому культурно-истор. процессу, а картина мира утрачивает свою неподвижность и циклич. повторяемость и приобретает линейно-временное измерение и векторную направленность.

Начиная с момента своего возникновения в истории человечества, культура осознает себя как опр. систему ценностей и смыслов, норм и традиций, как знаковую систему, используемую данным об-вом (или сооб-вом) для обобщения, закрепления и передачи опыта, для коммуникации и регуляции поведения своих членов и т.д. В этом смысле любая культура — как ценностно-смысловая система, обладающая рефлексией, — вне рефлективного отображения, вне систематич. самосознания просто не существует. Любая рефлексия культуры — независимо от того, в какой форме и какими средствами она осуществляется, — может считаться культурологич. мыслью, т.е. разновидностью самосознания культуры. Культурологич. мысль облекается поначалу в мифол. форму, осложненную магич. и ритуальной обрядностью; поэтому наиболее ранние, синкретич. ее разновидности перевести в вербализованные формы “чистого сознания” можно лишь условно (фактически их приходится реконструировать, а значит, невольно и модернизировать). Строго говоря, ранние, последовательно-синкретич. формы культурологич. мысли древнейшего об-ва (к к-рым относятся все архаич. тексты магич. или мифол. содержания, включая тексты древних вост. культур — др,-егип., шумеро-аккадской, хеттской и т.п., а также др.-инд. и др.-кит. культур), принадлежа к основаниям мировой культурологич. мысли, тем не менее к И.к.м. отношения не имеют. Вообще И.к.м. начинается тогда, когда заканчивается безраздельное господство традиц. культуры и наблюдается ее внутр. кризис и распад.

В этом отношении истоки И.к.м. органически связаны с т.н. “осевым временем” в истории мировой культуры (Ясперс), заслуги в открытии к-рого принадлежат, во-первых, др.-греч. античности и, во-вторых, — др.-евр. ветхозаветной духовности, ставшим в дальнейшем тем культурно-истор. “перекрестком” традиций, с к-рого начиналась европ. христианизированная культура. Античная культурная традиция, опиравшаяся на последоват. антропоморфизм греч. мифологии, до предела сблизила космогонич. картину мира с человеч. историей, с действиями и страстями “богоравных” героев и покровительствующих им трансцендентных сил, фактически превратив социальную историю в историю культуры. Ветхозаветная культурная традиция открывает для мировой культуры принцип историзма, воплощенный в единстве истории народа и истории его взаимоотношений с Богом, его словесным Заветом; отныне религ. и культурная связь нации, разл. народов, человечества в целом воплощается не в пространственных по преимуществу, а во временных отношениях людей, история к-рыхтем самым становится историей их культуры. Вследствие переворота в культурных представлениях человечества, различно осуществившегося в греко-античной и иудео-христ. культурах, культурологич. мысль стала сознавать себя как нечто отдельное от рефлектируемой ею культуры и рассматривать свое становление, развитие и смысловую дифференциацию как самоценный предмет истор. и теор. познания (история философии, история религ. мысли, история лит-ры и искусства и т.п.).

Лишь с началом дифференциации духовной культуры на специализир. формы (на искусство, религию, философию, науку, мораль, право, полит, идеологию) культурологич. мысль древности обретает черты культурологич. учении, т.е. внешние признаки систематизированного нормативного знания. Преимуществом среди специализир. разновидностей духовной культуры при формировании культурологич. учений поначалу обладали философия и религия с их огромным потенциалом обобщения и систематизации разнообр. социального и культурного опыта — те культурные формы, к-рые в дальнейшем надолго сохранили за собой функцию теор. самосознания культуры. В рез-те накопления конкретно-эмпирич. наблюдений и знаний, дальнейшей дифференциации духовной жизни человечества (в эпоху

Возрождения, а затем и Новое время) создание культурологич. учении становится также проф. делом науки, — наряду с филос., религ. и обществ, мыслью. Тем не менее рефлексия культуры не могла стать спец. предметом какой-то одной конкр. науки: культурологич. знание изначально носило междисциплинарный характер, и культура осмыслялась с разных сторон как гуманитарным, так и естеств. знанием, как религ., так и секулярным мышлением. Характерный пример культурологич. учения, сложившегося еще в рамках зап.-европ. ср.-вековья, — алхимия, соединявшая в себе черты естественнонаучного знания и мистики, философско-гуманитарной интерпретации природы и художественно-филос. фантазирования. Однако только на рубеже 19-20 вв. — под влиянием позитивизма и в рез-те бурного расцвета полевых исследований фольклористов, этнографов, лингвистов, психологов, социологов — складывается на стыке разл. гуманитарных наук особая научная дисциплина, целиком посвятившая себя культуре — культурология.

Как и большинство обществоведч. и культуроведч. наук, формировавшихся на рубеже 19-20 вв. и в 20 в. (этнология, психология, социология,политология, антропология и др.), культурология складывалась в разл. теоретико-методол. вариантах: как социология культуры, культурная антропология, психология культуры, этнопсихология и т.п., что свидетельствовало не только о разнообр. научных формах, в к-рые может облекаться культурологич. мысль, но и о взаимодополнительности ее разл. аспектов, складывающихся в своей совокупности в единую комплексную дисциплину — знание о культуре как многогранном и многомерном явлении (каковыми являются об-во в социологии, психика в психологии, политика в политологии, этнос и этнич. отношения в этнологии и т.д.). По существу, культурология (как и социология, психология и пр.) является целым “кустом” частнонаучных подходов к своему предмету (культуре) — социол., психол., этнол., политол., семиотич., филос., эстетич., экологического и т.п., к-рые в сумме и составляют обобщенное проблемное поле междисциплинарных исследований культуры.

Однако культурологич. мысль — ни в прошлом, ни в настоящем — не ограничивается чисто научными подходами к культуре (в рамках тех или иных общенаучных или конкретнонаучных методологий): в ней всегда остается возможность для худож., филос. или религиозно-мистич. рефлексий, сочетающихся с собственно научными. Подобный культурный синтез, правомерный и плодотворный относительно осмысления культуры (включающей в себя, помимо науки, иные специализир. формы культуры — искусство, философию и религию, а также неспециализир., обыденные формы культуры) в принципе не может быть оправдан, напр., в социологии и психологии, этнологии или политологии, к-рые будучи выведенными за пределы науки — становятся другими явлениями культуры — публицистикой, обыденным сознанием, мифологией и т.п. При этом вненаучные компоненты в социологии, политологии и др. общественно-гуманитарных дисциплинах разлагают их изнутри: научное знание о человеке и об-ве тем самым подменяется знанием мистифицированным или становится той или иной превращенной формой идеологии.

Культурологич. же мысль может свободно принимать или включать в себя литературно-худож., филос., религ. и обыденные формы, не утрачивая своей органич. причастности к культурологии, существующей в разл. вариантах саморефлексии культуры. Культурологич. мысль никогда не может до конца избавиться от “рудиментов” культурного синкретизма и отлиться в законченные формы чистой научности. С одной стороны, она тяготеет к филос., социол. и политол. обобщениям и тесно связана с философией, социологией и политологией, частично переходя в соответствующие проблемные области. С др. стороны, она органически близка разл. формам гуманитарного знания, а через него связана с лит-рой и искусством, мифологией и религией, прибегая в своей методологии не только к понятийно-логич. формам мышления, но и к образно-ассоциативным переживаниям. В этом отношении “Робинзон Крузо” Дефо и “Кандид” Вольтера, “Фауст” Гёте и “Евгений Онегин” Пушкина, “Братья Карамазовы” Достоевского и “Крейцерова соната” Толстого, “Игра в бисер” Гессе и “Доктор Фаустус” Т. Манна, “Доктор Живаго” Пастернака и “Архипелаг ГУЛАГ” Солженицына — такие же явления культурологич. мысли, как и культурфилос. сочинения Шопенгауэра и Кьеркегора, Фейербаха и Ницше, Шпенглера и Бердяева, Шестова и Камю, Хайдеггера и Фуко, Тиллиха и братьев Нибур. Универсальность культуры как всеобщего ценностно-смыслового аспекта любых обществ., природных и психич. явлений выражается в универсальности ее рефлективных форм и качественном многообразии выражений культурологической мысли.

Общая закономерность перехода обыденного словоупотребления в художественное, а худож. — в филос. и научное, важная для понимания природы культурологич. мысли и ее истор. становления и развития, была раскрыта Аверинцевым при рассмотрении классич. греч. философии в качестве историко-лит. явления. Бытовое слово, прежде чем превратиться в термин философии или науки, должно быть освобождено от жесткой зависимости от своего жизненного “места”, сдвинуто по смыслу, выйти из тождества самому себе, т.е. вступить в зону метафоры. В этом смысле филос. категория — это “застывшая метафора”, “бытовое слово, систематически употребляемое в несобственном смысле”, это узаконенная и ставшая нормой в филос. употреблении “игра слов”. В научной сфере терминология утрачивает последние следы своего “игрового” происхождения и вновь обретает жесткую однозначность, стабильность, фиксированность, становясь явлением пракладным, утилитарным, подчиненным нуждам науки (строгость дефиниций, лаконизм и ясность теор. схематизма, соответствие данным эмпирич. наблюдений, правила проф. коммуникации в научном сооб-ве и т.д.). Т.о., между разл. “рядами” культурных явлений —

бытовым, религ., худож., филос., научным — существует система взаимопереходов, смысловых сдвигов, семантич. кодов, делающих культуру одной эпохи непрерывным единством, а историю культуры — поступательно развивающимся целым (См.: Новое в совр. классич. филологии. М., 1979. С. 51-53, 58-59, 61-63).

Морфология культуры в каждом ее истор., нац., региональном и т.п. варианте не является неподвижной, застывшей топологией смыслов; она находится в постоянном видоизменении составляющих ее компонентов и феноменов, не только взаимосвязанных между собой, но и переходящих друг в друга. Так, напр., зародившееся в Греции архаич. поры на почве разрушения традиц. культуры и высокой горизонтальной и вертикальной социокультурной мобильности населения явление атлетич. агона трансформировалось в “агональный дух” античного об-ва — принцип творч. соревновательности, распространившийся из сферы спорта в общественно-полит. и духовно-культурную жизнь. Именно агональный дух способствовал дальнейшему развитию полисной демократии; становлению филос. и риторич. школ и стимулировавших их концептуальное оформление идейно-мировоззренч. споров; формированию установки на эстетич. ценность лит. и худож. произведений, достигаемую в творч. соревновании аэдов или проф. поэтов, художников, артистов; развитию гипотетико-дедуктивного метода научного и филос. мышления и образованию критериев научности знания в интеллектуальной сфере античной культуры. В подобных внутрикультурых превращениях гл. связующую и обобщающую роль играла культурологич. мысль, делавшая возможной экстраполяцию представлений об атлетич. агоне на политику и философию, искусство и науку, повседневную жизнь людей, историю и мифологию, — формировавшая обобщенное представление о единстве и целостности данной культуры и о границах соответствующей истор. эпохи.

Каждая культурно-истор. эпоха (Античности и Средневековья, Возрождения и Барокко, Просвещения и Романтизма, Позитивизма и Модерна), получая отражение и обобщение в культурологич. мысли, переживает цикл — от зарождения и выявления своей специфики до систематизир. теор. ее рефлексии, а затем до такого уровня сверхрефлективной систематизации и обобщения, при к-ром рефлективное отображение культуры в культурологич. мысли утрачивает к.-л. сходство с оригиналом. В рез-те предельно обострившегося расхождения между культурными реалиями и культурологич. теориями наступает культурно-истор. кризис, наглядно свидетельствующий о наступающем конце культурной эпохи. Плюрализм интерпретаций, взаимоисключающий характер суждений и оценок, ощущение общего идеологич. “хаоса”, распространение “эристич.” (от греч. — “искусство спора”) тенденций в мировоззренч. спорах, преследующих цель не доказать истину, а лишь победить в споре любой ценой, и прежде всего за счет владения “техникой” убеждения и “искусством” доказательства своей правоты. И.к.м. в каждую культурно-истор. эпоху проходит три этапа своего развития: дорефлективную (когда “сырой” материал культуры довлеет себе, превращая культурологич. мысль в простое эмпирич. накопление культурных фактов), рефлективную (когда культурологич. мысль не ограничивается простой фиксацией культурной эмпирии, но теоретически ею овладевает, т.е. осмысляет, систематизирует и обобщает тем или иным образом) и надрефлективную (когда культурологич. мысль сознает лишь самоё себя, классифицируя и систематизируя собственные теоретизмы и образы, символы и ассоциации, превращаясь в “рефлексию рефлексии” и утрачивая функцию самосознания культуры как целого.

Лосев убедительно показал, как развивался античный цикл культурологич. мысли. Первоначально мифология, составляющая смысл и сущность античной культуры, отображалась в культурологич. мысли как “до-рефлективное и вполне непосредственное народное творчество”; это — “буквально понимаемая, вполне субстанциальная, дорац. и дорефлективная мифология”. Затем та же мифология предстает в виде “науки о мифах”, т.е. как “нечто уже рефлективное понятийно осмысленное и систематически конструируемое”, т.е. развивается как “рефлективно построяемая античная мифология”. В процессе истор. развития таких рефлективных построений античной философией, эстетикой, наукой (во многом переходящих друг в друга) философско-культурологич. мысль античности наталкивается на противоположность вещей и идей, материи и сознания, объекта и субъекта и пытается их примирить в представлении о “живом и одушевленном космосе”. Однако в эпоху эллинистически-римскую постепенно на первый план выдвигается другая категория, представляющая собой существенное единство материи и идеи, объекта и субъекта, — личность. При этом каждая деталь архаич. мифологии становилась “строго формулированной логич. категорией”, в рез-те чего “логически исчерпывалась как вся архаич. мифология” (существовавшая лишьдорефлективно), так и “вся рефлексия над ней”. Получив “свое исчерпывающее рефлективное построение” (фактически — надрефлективное), античная мифология “переставала существовать в своем буквальном виде”. Эпоха античности закончилась (Лосев А.Ф. История античной эстетики: Итоги тысячелетнего развития. М., 1992. Кн. 1. С. 407-409).

Аналогичным образом самоосуществлялся цикл развития И.к.м. в каждую следующую культурную эпоху. Зап.-европ. Ср.-вековье реализовало концепцию теоцентризма культуры; Возрождение — культурного антропоцентризма; Просвещение поставило в основание культуры разумную рациональность; Романтизм — исключит. личность; Позитивизм — описательность и практичность научного (или приближающегося к нему по смыслу) знания; Модерн — творч. новаторство художника, преобразующего мир; Постмодерн — плюрализм несовместимых ценностей, норм и традиций культуры, обусловивший невозможность единой картины мира... Каждая из перечисленных культурных эпох

(их деление может быть и более дробным) осваивает свой принципиальный концепт сначала на дорефлексивном уровне; затем рефлексия культуры обретает теоретико-филос. определенность и глубину; наконец, культурология, рефлексия эпохи становится единств. предметом самой себя, вступая в неразрешимое противоречие с остальным материалом данной культуры, в рез-те чего происходит смена культурной парадигмы и возникает новый концепт культуры, вокруг к-рого складывается новый цикл И.к.м.

Общая логика И.к.м. исключает буквальную повторяемость культурологич. смыслов: Ренессанс не является повторением (или вариантом) Античности; Позитивизм не дублирует Просвещения, а Модерн не является качественно новой копией Романтизма. Преодолевая внутр. противоречия и смысловую ограниченность своей культурно-истор. эпохи, культурологич. мысль в “снятом” виде учитывает итоги своего развития в прошлом и как бы “надстраивается” над своим предшествующим опытом. В то же время при смене культурных парадигм рождение нового культурологич. концепта, как правило, связано с преодолением предшествующего концепта (в формах отталкивания от него, полемики с ним). Так, все основополагающие культурологич. идеи Возрождения сложились в борьбе с культурологич. концепциями Средневековья; рефлексии культуры Романтизма были полемически направлены против теоретич. моделей Просвещения; Модерн родился как опровержение натурализма и позитивизма; Постмодерн утверждается через критический пересмотр модернистского дискурса. Отталкивание от предшествующей культурологич. парадигмы и избегание концептуальных повторений прошлого опыта — таким представляется в самом общем виде механизм И.к.м. в истории культуры.

Лит.: Плеханов Г.В. История русской общественной мысли: В 3 кн. М.; Л., 1925; Конрад Н.И. Запад и Восток. М., 1972; Табачковский В.Г. Критика идеалистических интерпретаций практики. Киев, 1976; Аверинцев С.С. Классическая греческая философия как явление историко-литературного ряда // Новое в современной классической филологии. М., 1979; Буржуазные концепции культуры: кризис методологии. Киев, 1980; Ефремов Н.Н. Об основаниях синтеза аспектного знания в культурологии. Ростов/Д., 1981; Философия. Религия. Культура. М., 1982; Зайцев А.И. Культурный переворот в Древней Греции V1II-V вв. до н.э. Л., 1985; Глаголев B.C. Религиозно-идеалистическая культурология. М., 1985; Парахонский Б.А. Язык культуры и генезис знания. Киев, 1988; Самосознание европейской культуры XX века. М., 1991; Библер B.C. От наукоучения — к логике культуры. М., 1991; Ларченко С.Г., Еремин С. И. Межкультурные взаимодействия в историческом процессе. Новосибирск, 1991; Романов В.Н. Историческое развитие культуры: Проблемы типологии. М., 1991; Кнабе Г.С. Материалы к лекциям по общей теории культуры и культуре античного Рима. М., 1993; Культура: теории и проблемы. М., 1995; Культурология. М., 1993; Лосев А.Ф. История античной эстетики: Итоги тычячелетнего развития. Кн. 1-2. М., 1992-94; Культурология. XX век.М., 1994; Соколов Э.В. Культурология: Очерки теорий культуры. М., 1994; Антология культурологической мысли / Сост. С.П. Мамонтов, А.С. Мамонтов. М., 1996; Работы Л.А. Уайта по культурологии: (Сборник переводов). М., 1996; Аверинцев С.С. Риторика и истоки европейской литературной традиции. М., 1996; Туровский М.Б. Философские основания культурологии. М., 1997; Злобин Н. Культурные смыслы науки. М., 1997.

И. В. Кондаков

Й

ЙЕССИНГ (Gjessing) Гюторм (1906-1979)

– норв. культуролог, археолог и этнограф. С 1927 ассистент музея археол. находок ун-та Осло. И. предпринял ряд археол. раскопок, рез-ты к-рых были опубликованы в работах “Арктич. наскальные изображения в Сев. Норвегии” и “Наскальные изображения арктич. группы в горах Скандинавии”.

В 1934 И. защитил докт. дис. об эпохе Меровингов в Норвегии. В 1936—40 он работал хранителем музея в Тромсё и вел раскопки поселений каменного века в Сев. Норвегии. В 1940 назначен хранителем музея археол. находок ун-та Осло. В этот период И. опубликовал ряд исследований о норв. палеолите.

В 1947—71 проф. этнографии и управляющий этногр. музея ун-та Осло. В кон. 40-х гг. И. начал активно заниматься сравнит, культурологией и изучать актуальные проблемы совр. культуры. В книге “Война и культуры” он исследует взаимовлияние и связь между либерально-экон. обществ, интересами и спенсерианским социалдарвинизмом.

По своим научным взглядам И. является последователем амер. культурантропол. школы. В 1953 он издает обзорную монографию “Человек и культура”, в к-рой исследует отношения между развитыми и развивающимися странами.

И. является автором культурфилос. трудов “Социокультура”, “Об-во и культура”, “Культура и об-во — единое целое”, в к-рых последовательно критикует позитивистское мышление в обществ, науках.

Соч.: Arktiske helleristninger i Nord Norge. 1932; Nordenfjeldske ristninger og malinger av den arktiske gruppe. 1936; Yngre steinalder i Nord-Norge. 1942; Traenfunnene. 1943; Norges steinalder. 1945; Krigen og kulturene. 1950; Mennesket og kulturen. 1953; Socioculture. 1956; Sammiunn og kultur. 1963; Norge og sameland. 1973; Kultur og sammfunn er ett. 1977.

Лит.: KlausenA.M. Antropologiens historie. Oslo, 1989. E.С. Рачинская

К

КАЖДАН Александр Петрович (1922-1997)

- историк-византинист, исследователь в области социальной истории и культуры европ. ср.-вековья. Чл. Нац. Комитета Визант. исследований и Амер. Медиевистич. Академии. Автор 20 книг на рус. и англ. яз. и ок. 700 статей. В 1941-42 окончил истор, ф-т Башкир, педин-та, в 1946 — аспирантуру Ин-та истории АН СССР, защитив дис. (в 1952 выпущена книгой) по аграрной истории Византии 13-15 вв., в 1961 — докт. дис. (написана в 1952, в 1960 — опубл. книгой), посвященную визант. деревне и городу 9-10 вв. После окончания аспирантуры вынужден был уехать из Москвы. В 1947-56 преподавал историю ср. веков, античности и ср.-век. Востока в педин-тах (в Туле и Иванове, откуда был изгнан во время идеологич. компании борьбы с “космополитизмом”; Великих Луках). С 1956 — научный сотрудник Сектора византиноведения в Ин-те всеобщей истории АН СССР. В 1979 в силу личных и более общих причин эмигрировал. После нескольких месяцев чтения лекций (Венский ун-т. Коллеж де Франс и ряд др. европ. ун-тов) переезжает в США, где занимает должность научного сотрудника ведущего амер. византиноведч. центра Думбартон Оукс в Вашингтоне.

Путь К. в науке — один из ярких примеров той эволюции, к-рую претерпела наука истории и профессия историка с сер. 20 в. в ходе теор. исканий пути и методов более глубокого понимания истор. прошлого и человека как его гл. действующего лица и созидателя. К. пришел к новой истор. науке (см. Новая история) через осознание пределов марксистской эпистемологии и преодоление ее концепции социальной истории как истории исключительно социально-экономической; классовой структуры, форм эксплуатации трудящихся масс и порождаемых этим антагонизмов. Переломными в этом отношении для К. стали 60-е гг., когда на волне обществ, подъема (в к-рый К., сотрудничавший с “Новым миром” Твардовского, был активно вовлечен) и нек-рых идеол. послаблений власти (в т.ч. и по отношению к “бурж. историографии”) им были осмыслены и сформулированы идеи, подспудно присутствующие уже в ранних научных работах, о цельности истор. процесса. Эти идеи, созвучные в известной мере тем, что развивала в эти годы зап. медиевистика, в частности Школа “Анналов”, нашли воплощение в двух монографиях: “Визант. культура. X-XII вв.” (1968), представляющая первый опыт социокультурного исследования такого рода не только в отеч., но и зарубеж. византиноведении; “Социальный состав господствующего класса в Византии” (1974), в к-рой автором предлагались оригинальные подходы и методики (применительно к специфике визант. источников) просопографич. анализа как анализа социально-исторического. Визант. культура — гл. область приложения творч. усилий ученого и в эмиграции. В книгах, изданных там (часто в соавторстве, диктовавшемся не в последнюю очередь стремлением автора к максимальной точности формулировок на чужом языке), К. не только развивает идеи и методол. подходы, изложенные в прежних работах, но и идет далее в направлении понимания своеобразия визант, культуры и построения ее модели как семиологич. целостности. В этой связи, на первый план выдвигается изучение истории визант. лит-ры 7-12 вв. — ее своеобразия и обществ, значимости. В центре этих исследований — проблема авторской психологии и индивидуальности; преломление всех сторон жизни византийцев в сознании создателей лит. сочинений: от богословских и эстетич. идей, ценностных норм до реалий материальной жизни и повседневной практики, событийной и полит, истории. Решение этих проблем неразрывно связано с источниковедч. поиском — выработкой метода анализа словаря, логико-смысловых конструкций и речевых форм визант. авторов, систематизации слов по смысловым гнездам и т.п., позволяющего проникнуть в их подсознание, понять их ментальность. Подготовка многотомной истории визант. лит-ры (“Авторы и тексты в Византии. VI1-XII вв.”) была завершена К. в марте 1997, за два месяца до кончины.

Важным направлением творч. работы К. в эмиграции стало создание “Оксфордского Византиноведч. словаря” (1983-91), ответств. редактором, издателем, автором и соавтором многих статей к-рого он был. В этом издании нашло отражение обновление истор. знания в области византиноведения вт. пол. 20 в.

Соч.: О работе историка: путь исследования // ВИ. 1968. № 11; Конспект или картотека? // Наука и жизнь. 1970. № 6; Der Mensch in der byzantinischen Literaturge-schichte // Jahrbuch der Osterreichschen Byzantinistik.

1979. Bd. 28; L'Histoire de Cantacuzene en tant qu'oeuvre litteraire // Byzantion 1980. V. 50; People and Power in Byzantium, (with Constable G.). Wash., 1982; Studies on Byzantine Literature of the Eleventh and Twelfth Centuries (with Franklin S.). Camb.; P., 1984; Change in Byzantine Culture in the Eleventh and Twelfth Centuries (with Wharton Epstein A.). Berk.; Los Ang.; L., 1985; Der Korper im Geschichtswerk des Niketas Choniates // Fest und Alltag in Byzanz. Munch., 1990.

А.Л. Ястребицкая

КАЛЕР (Kahler) Эрих фон (1885-1970)

– нем. историк, социолог и философ, искусствовед и литературовед, представитель неоромантич. направления в совр. философии, внесший весомый вклад в развитие культурологии. Отец, Рудольф Калер, промышленник, был возведен императором Францем Иосифом в рыцарское достоинство. Мать — Антуанетта Шварц (ум. 1951), детская писательница. К. получил образование в ун-тах Вены, Мюнхена, Гейдельберга. В 1911 присуждена докт. степень в Вен. ун-те за дис. “О праве и морали”. В 1913-33 живет в Германии. Эти годы ознаменованы знакомством и дружбой со С. Георге, М. Вебером и Ф. Гундольфом. В 1933 К. был внесен нацистами в черные списки, эмигрировал в Чехословакию и получил чешское гражданство. В 1935 переезжает в Швейцарию, а в окт. 1938 эмигрирует в США, где вместе с семьей поселился в Принстоне (Нью-Джерси). В 1941-45 К. читал лекции в Школе социальных исследований (Нью-Йорк), работал в ун-тах Чикаго, Нью-Йорка, Манчестера, Принстона и штата Огайо, а также в Ин-те высших исследований (Принстон). В послевоенные годы читал лекции в ун-тах Германии.

Творчество К. носит поистине энциклопедич. характер и охватывает множество разл. гуманитарных дисциплин и истор. периодов.

Делом, к-рому К. посвятил всю жизнь, было изучение человеч. истории и истории человеч. сознания. В своих истор. трудах К. вырабатывает методику, позволяющую ему достичь некоего “единства”, при наличии к-рого прошлое предвосхищает настоящее, а настоящее угадывается в прошлом; в таком единстве “далекого” и “близкого” история предстает вневременной целостностью, обретает протяженность и обращенность в будущее. К. проводит также идею единства знания (при к-ром исчезает деление на “науку” и “искусство”) и единства жизненного опыта. К. усматривает тесную взаимосвязь между человеком (человеч. сознанием) и истор. событием. Раскрывая их органич. структуру, К. впервые заявляет о всеобщей антропологии, науке “о человеке, для человека и посредством человека”, — “новой науке” (scienza nuova), по характеристике Г. Броха, основанной на тезисе о самосознании человека, т.е. о его способности (в силу трансцендентной сущности) познавать окружающий мир и самого себя. Согласно К., по мере накопления знаний, взаимодействие между человеком и окружающим его миром становится все теснее, происходит сближение форм и объектов сознания, а научная система все более приближается к достижению изначального (донаучного) видения единства мира. Такова цель, постулируемая К., — цель, к к-рой можно стремиться, но которая едва ли достижима. Будучи неоромантиком, К. видел будущее как развитие человеч. духа, вплоть до того момента, когда “единая наука” придет к “человеку как идее”. В этой науке будущего исчезнет привычное ныне деление на отд. области знания. В “новой науке” К. видит особый вид творчества, в процессе к-рого исследователь одновременно реализует себя как ученый и как художник, создавая при этом идеальный образ единой картины мира.

В период между Первой и Второй мир. войнами появляются первые крупные труды К. по философии истории: “Династия Габсбургов” (1919) и “Нем. характер в истории Европы” (1936), а также по эпистемологии: “Человеч. единство” (1919) и “Призвание науки” (1920). Итогом слияния этих двух направлений его творчества была выработка нового взгляда на историю человечества в книге “Мера — человек. Новый подход к истории” (1943). Она стала вехой на пути к реализации плана создания универсальной теории и истории человечества, к-рый К. обдумывал еще в 20-е гг. В этом сочинении история предстает биографией Человека, исследованием его природы. История для К. — двоякий конти-нуитет: время и развитие человека в его единстве как биол. существа и как носителя духовности. История позволяет проследить, как “дух” развивается во все более совершенную способность человека к познанию и, наконец, становится синонимом целых жизненных сфер (религия, искусство, философия, естеств. науки). В книге проводится взгляд на историю как на развитие по расширяющейся спирали, в к-ром Человек предстает воплощением “духа”. В этом развитии К. различает три фазы. На первой — человек учится разграничивать внешний и внутр. мир, превращается в обладающего душой индивида. В эпоху Возрождения, когда процесс духовной эмансипации достигает полноты и человеч. разум обретает свободу, наступает вторая фаза, Новое время, когда трансцендентная сущность человека ведет его, с одной стороны, ко все более верному постижению явлений природы, а с другой — к сознат. формированию человеч. об-ва. На третьей фазе, в эпоху масс, коллективов, идет борьба за обретение человеком места в познанном им универсуме. В дальнейшем выдвижение в центр исследования истор. развития духовного человека, познающего окружающий мир и себя и созидающего новое, станет неотъемлемой особенностью творчества К.

Занимающие К. проблемы человеч. сознания нашли отражение в кн. “Башня и бездна” (1957), явившейся дальнейшим развитием тезиса, лежащего в основе книги “Мера — человек”. Убежденность К. в том, что честный ученый должен вносить свою лепту в совершенствование мира людей, придает практич. ориентацию этому его сочинению. Человеч. сознание — продукт многовекового развития, но оно хрупко перед лицом

техн. достижений самого человека. Научно-техн. достижения, широко внедряясь в жизнь совр. человека, представляют угрозу его существованию как личности. По мнению К., противостоять этому безудержному техн. развитию можно только с помощью надличностных форм жизни. Мир людей может погибнуть или найти спасение в зависимости от того, кто одержит победу: коллектив (технически обусловленные группы) или об-во (группы людей, объединившиеся во имя людей). Первым шагом к спасению человеческого в человеке должна стать выработка соответствующей совр. условиям “динамич. этики”, когда совокупность доброго и злого в человеке будет интегрирована в картину мира. К. выступает против состояния отчуждения в совр. об-ве, против жизни, выходящей из-под контроля сознания. Человечество на пути развития сознания должно постигать понятия “братства” и “об-ва”, к-рые могут и должны послужить этич. основой совместной жизни самых разных людей.

После 1957, в условиях вселяющего тревогу обесценивания человеч. ценностей в совр. мире, К. вновь начинает поиск выражения и познания смысла истории. В последние годы жизни К. пытается развить и объединить эпистемологию и философию истории в рамках гипотезы о тотальности познания. Эти усилия нашли воплощение в эссе (так К. определил жанр этого сочинения) “Смысл истории” (1964). В центральном его разделе (“История истории”) в лаконичной форме представлен сложный путь становления истор. сознания в его взаимодействии с истор. действительностью: осмысление истор. действительности приводит к созданию исторических концепций, которые в свою очередь воздействуют на действительность, трансформируя ее, что вызывает потребность нового осмысления и т.д. Этому взаимодействию концептуальности и действительности подчинен смысл истории, доказательством существования к-рого для К. является прежде всего своеобр. порядок, последовательность, единство многообразия истор. событий и то, как все это предстает осмысляющему сознанию. Истор. путь развития — это движение вперед по расширяющейся спирали. Перед ученым неизбежно встает вопрос: на каком витке этой спирали находится человечество сегодня и каков смысл современности в структуре смысла истории в целом. К. обращает внимание на парадоксы современности: мир людей,объединенных техн. средствами коммуникации, в то же время пребывает в состоянии чудовищной анархии; зап. цивилизация готова заполонить собою весь мир, но сама стоит на грани краха. Выход из этой ситуации К. видит в создании всемирного, наднац. порядка, ибо гл. цель истории для К., выстраданная им за годы войны и эмиграции, — спасти человека и уберечь человеч. цивилизацию от полного исчезновения в пожаре новых войн, к-рыми чревата вышедшая из-под контроля человека действительность. Для достижения этой истор. цели (смысла истории) необходимо объединенными усилиями обрести утраченную ориентацию в совр. мире.

В работах К., посвященных совр. состоянию искусства и лит-ры, прослеживается та же тенденция к изучению развития человеч. сознания. В них снова звучит тревога за судьбы человеч. рода, ибо модернистские течения в искусстве, разрушая худож. форму, влекут за собой разрушение человеч. сознания, а вслед за тем — и личности человека. Только подлинное искусство, способное создавать правдивую картину жизни, может препятствовать этому разрушит, процессу.

К. входил в круг наиболее прогрессивных деятелей нем. культуры, эмигрировавших в годы фашистской диктатуры в США. Его близкими друзьями были Т. и Г. Манн, Эйнштейн, Г. Брох и др. Все сочинения К. носят ярко выраженный гуманистич. характер, придающий им жизненность и непреходящую ценность.

Соч.: Das Geschlecht Habsburgs. Munch., 1919; Der Beruf der Wissenschaft. В., 1920; Israel unter den Volkern. Z., 1936; Der deutsche Charakter in der Geschichte Euro-pas. Z., 1937; Man the Measure. A New Approach to History. N.Y., 1943; The Tower and the Abyss. An Inquiry into the Transformation of the Individual. N.Y., 1957; The Meaning of History. N.Y., 1964; Out of the Labyrinth; Essays in Clarification. N.Y., 1967; The Orbit of Thomas Mann. Princeton, 1969.

Лит.: Broch G. Gesammelte Werke. Bd. 5: Geschichte. Herausgegeben und eingeleitet von E. Kahler. Z., 1953; Mann T. Erich von Kahler (1945) // Mann T. Altes und Neues. Fr./M., 1953.

В. И. Матузова

КАМЮ (Camus) Альбер (1913-1960)

– франц. философ-эссеист, писатель, журналист. Изучал философию в Алжир, ун-те. Руководил Театром труда в Алжире, участвовал в Сопротивлении, сотрудничал в подпольной газете “Комба”, после освобождения — ее гл. редактор. Лит. известность приобрел в 1942 (роман “Посторонний” (“Чужой”) и филос. эссе “Миф о Сизифе”); выступал как драматург (“Калигула”, 1945, и др. пьесы), прозаик (романы “Чума”, 1947, “Падение”, 1956, и др.), публицист. Крупнейшая теор. работа К. — книга “Бунтующий человек”, 1951. В 1957 получил Нобелевскую премию по лит-ре; погиб в автомобильной катастрофе.

Лит. способ оформления теор. идей связывает К. с франц. традицией моралистич. эссе — вольного, терминологически нестрогого и общедоступного философствования, проблематика к-рого непосредственно касается жизненного самоопределения человека. Прямыми источниками идей К. служили книги Кьеркегора, Ницше, Хайдеггера, Шестова и др. представителей экзистенциалистской философии, а также творчество ряда писателей, в особенности Достоевского и Кафки.

“Миф о Сизифе” имеет подзаголовок “Эссе об абсурде”. Абсурдный удел человека в обезбоженном мире понимается К. не как внешняя объективная данность, а как экзистенциальное переживание “заброшенности”,

“первобытной враждебности мира”; он “не коренится ни в человеке <...> ни в мире, а в их совместном присутствии”. В реальной жизни человек, занятый обезличивающими заботами повседневности, может и не сознавать этого удела, а, даже осознав, способен вновь позабыть о нем, примирившись с надличностными те-ологич. авторитетами и “обменяв свое божест. достоинство на счастье” (в этом смысле К. критикует философов-экзистенциалистов за то, что они часто проповедуют “скачок” человека в религ. или квазирелиг. трансцендентность, уводящий от трезвого сознания абсурда). Будучи осознан и зафиксирован, абсурдный удел сразу ставит перед человеком этич. проблемы: проблему возможности (или даже необходимости) самоубийства и проблему моральной “вседозволенности”. К. отвергает “филос. самоубийство”, ибо в нем проявляется не бунтарство, а смирение с собств. судьбой, разрушающее в самой основе абсурдное самочувствие, в к-ром динамически соединены и осознание смерти, и ее неприятие. Что же касается вседозволенности, то человек абсурда не признает абсолютных ценностей и не проводит ценностных различий между последствиями своих поступков, зато именно поэтому он ничем и не может “оправдывать” свои поступки, а может лишь принимать на себя ответственность за них. Задача человека — научиться жить в условиях абсурда, принципиальной бессмысленности любых человеч. начинаний и моральных ориентиров. В “Мифе о Сизифе” он рассматривает несколько такого рода жизненных стратегий: донжуанство, актерство, завоевательство, т.е. разл. способы “политеистического” освоения вширь потусторонней действительности, утратившей глубинную связь с единым теол. абсолютом; но особенно перспективным жизненным проектом для человека абсурда является творчество худож. и философское, различие между к-рыми несущественно. Творчество служит анализу абсурда, воссозданию “драмы интеллекта”, ясно сознающего бессмысленность мира и мужественно приемлющего свой удел в нем. Подобное “творчество без будущего”, когда произведение создают из праха, отдавая себе отчет в его бренности, представляет собой внерелигиозную аскезу, способную дать человеку свободу и господство над земным миром, не сковываемые более иллюзиями мира потустороннего.

Как и многие франц. интеллигенты, после войны К. претерпел эволюцию “от горизонта одного к горизонту всех”, и в “Бунтующем человеке” акцент делается уже не на одиноком самоосуществлении “человека абсурда”, а на поступках “мятежника”, к-рый своим индивидуальным бунтом против существующего в мире порядка не только утверждает свою собств. свободу, но и придает своему существованию “коллективный характер”: “Я бунтую, следовательно, мы существуем”. В своем трактате К. подробно рассматривает истор. формы “метафизич. бунтарства”: раннехрист. ереси, имморализм маркиза де Сада, романтич. дендизм, богоборчество героев Достоевского, нигилистич. пафос Лотреамона и сюрреалистов. Другой, более злободневный предмет “Бунтующего человека” — бунтарство реально-“историческое”, т.е. разл. формы революц. насилия: франц. якобинство, террор рус. народовольцев (это также тема пьесы К. “Праведники”, 1949) и революц. практика марксистов. Писатель отдает должное нравств. чистоте революционеров, сознает закономерную связь их экзистенциального проекта с изнач. потребностями человека в свободе, достигаемой через бунт, однако показывает, как в реальной полит, деятельности этот проект неизбежно искажается: революция впадает в “безумие” аморализма и прагматич. приверженности сиюминутным “истор. ценностям”. Особую сферу бунтарского отрицания составляет худож. творчество: изображая реальный мир, искусство тем самым отрицает его, но оно способно отрицать его во имя красоты, и только в этом К. усматривает надежду на критич. преодоление революц. “нигилизма” и возвращение к подлинным истокам бунтарства, “где отрицание и согласие, единичное и всеобщее, индивид и история сочетаются в напряженном равновесии”. Идеалом К. является бунтарство “по ту сторону нигилизма”, помнящее о своих “щедрых истоках” и не обманывающееся прагматикой “истор. ценностей”. Трактат К. (поссоривший его с Сартром и другими идеологами франц. “левой интеллигенции”) стал отповедью революционаризму, исходившей от человека, стоящего на демократич. позициях и понимающего глубинную оправданность всех форм бунтарства. В этом трактате выразилась также характерная для К.-моралиста тенденция постулировать этику атеистич. гуманизма, исходящую исключительно из земного жизненного опыта личности и в конечном итоге открывающую выход к сознат. и коллективному истор. действию.

Худож. творчество К. демонстрирует во многом сходную эволюцию от “абсурдизма” и индивидуализма романа “Посторонний” к идеям обществ, ответственности “абсурдного человека”, выраженным в романе-притче “Чума”, герои к-рого в борьбе с эпидемией (символизирующей нашествие фашизма) стремятся к характерному для К. идеалу “праведности без Бога”. Однако проза К., особенно ранняя, обладает и еще одним измерением, отсутствующим в его эссеистике, — экстатич., восторженным переживанием средиземноморской природы, выступающей как решающий аргумент в решении метафизич. проблем. Худож. культ природы — вплоть до прямой ее мифологизации, как в “солярном” эпизоде “Постороннего”, где герой, завороженный палящим светом солнца, совершает беспричинное убийство, — а также настойчивая филос. критика христ. монотеизма позволяют рассматривать творчество К. как попытку ревизии глубинных религ. основ иудеохрист. цивилизации и конструирования совр. гуманистич. (и, на уровне идеологии, атеистич.) язычества.

Соч.: Cahiers Albert Camus. V. 1-2. Р., 1971-73; Essais. P., 1992; Творчество и свобода. М., 1990; Бунтующий человек. М., 1990; Счастливая смерть [и другие произведения]. М., 1993; Избранные произведениея. М., 1993.

Лит.: Великовский С. И. Грани “несчастного сознания”. М., 1973; Кушкин Е.П. Альбер Камю: Ранние годы. Л., 1982; Brisville J.-C. Camus. P., 1961; Brochier J.-J. Albert Camus philosophe pour classes terminales. P., 1970; Lottmann H.Albert Camus. P., 1978; Fitch B.T., Hoy P.C. Bssai de bibliographie des etudes en langue francaise consacrees a Albert Camus: (1937-70). P., 1972. Albert Camus. Reinbeck bei Hamburg, 1992.

C.H. Зенкин

КАНЕТТИ (Canetti) Элиас (1905-1994)

– писатель, драматург, культуролог, социальный мыслитель. Изучал естеств. науки в ун-те в Вене. С 1938 до конца своих дней жил в Лондоне. Писал на нем. языке. Автор неск. романов, пьес, мемуарных и публицистич. книг, сб. афоризмов. Многие идеи лит. творчества делит с К. Краусом, Г. Брохом, Ф.Кафкой. Лауреат многих лит. премий, в т.ч. Нобелевской премии полит-ре (1981).

Гл социально-филос. и культурологич. произведение — “Масса и власть” (1960). Темам взаимоотношения власти и массы, к-рые поднимали Ницше, Ле Бон, Ортега-и-Гассет, Фрейд, здесь дано новое и совершенно оригинальное освещение. Исходный феномен массы — преодоление страха перед прикосновением. Человек страшится и избегает прикосновений других людей, старается держаться от них на нек-ром отдалении (социальные дистанции, системы статусов — одна из форм такого дистанцирования). В массе страх перед прикосновением снимается, все дистанции ликвидируются. Происходит психол. разрядка. В массе один человек равен другому. Масса живет своей особой жизнью как целостное существо со своими закономерностями возникновения, существования и распада. Изначальный феномен власти — выживание. Властитель — тот, кто выживает, когда другие гибнут. В изначальном феноменоло-гич. смысле властитель — тот, кто стоит, когда все вокруг пали. Архетип властителя — герой, стоящий над трупами павших, причем неважно даже, кто эти павшие — враги или друзья. Важно лишь выживание. Чем больше тех, кого он пережил, тем величественнее, “богоравнее” властитель. Подлинные властители всегда остро чувствуют эту закономерность, подлинная власть всегда воздвигает себя на грудах мертвых тел, и в фигуральном, и в прямом смысле. Масса — предпосылка и фундамент власти, все равно, идет ли речь о массе живых или массе мертвых. Угроза смерти — осн. орудие власти в управлении массой. Любой приказ — это отложенная угроза смерти. Другими словами, страх смерти — конечная мотивация исполнения любого приказа. Голос власти — рык льва, от к-рого приходят в ужас и бросаются в бегство стада антилоп (масса).

Первонач. импульс к разработке этих идей К. получил, наблюдая массовый экстаз на улицах Вены в начале Первой мир. войны. 20 столетие — “самое варварское из всех эпох мировой истории”. Но в “Массе и власти” 20 век остается “за кадром”. В поисках основы тех ужасов, что пережило человечество в 20 в., К. использует исключительно истор. архаику, записи древних историков, разнообразный и богатейший этнологич. материал. Он дает не описание и критику современности, но выявляет архетипич. структуры взаимоотношений власти и массы. Современность оказывается “частным случаем” всеобщей закономерности, справедливой для всех эпох истории. Применительно к современности К. проследил обнаруженные им принципы на примере взаимоотношений массы и властителя в нацистской Германии. В нек-рых главах “Массы и власти”, а также в эссе К. вскрывает изначальную связь структур мышления параноика и властителя. Паранойя — не просто болезнь “власти”. Паранойя и власть — два способа реализации одной и той же тенденции, имеющейся в любом человеч. существе. Т.о. К. универсализирует открытые им закономерности отношений массы и власти, обосновывает их всеобщий и фундаментальный характер. Результатом становится формирование осн. принципов полит, антропологии, родственной по стилю идеям Хоркхаймера и Адорно (“Диалектика просвещения”) и микроанализам власти у Фуко, но оригинальной по фундаментальным интуициям. Одновременно возникает более или менее целостная общеантропол. концепция, коренящаяся в идее напряженной динамики страха перед прикосновением другого и радостного (освобождающего) слияния с другим и другими. Именно в реализации этих двух аффектов воплощается человеч. жизнь. Этому служат многочисленные и разнообр. ритуалы (систематически разобранные К.), составляющие в своей совокупности основополагающие институты человеч. общежития (стая, религия, война и др.). В этом смысле концепция К. представляет собой также теорию культуры.

Личная позиция К. по отношению к власти (выраженная в худож. произведениях, в публицистике и афористике) — интеллектуальный анархизм. Власть смертоносна и отвратительна, власть это смерть. Борьба против власти — борьба против смерти. Его призыв к каждому человеку — вырвать из себя “жало приказа”, т.е. ликвидировать в себе тот психол. отпечаток, к-рый оставляет каждый приказ, как исполненный, так и отданный. Попросту говоря, это призыв не исполнять приказов власти. В то же время его анализ психол. динамики отдачи и исполнения приказов, данный в “Массе и власти”, показывает, что призыв этот по сути дела неисполним. Это призыв к гуманизму в мире, к-рый антигуманен по глубинному своему устройству.

В худож. творчестве К. исследует другими средствами по сути те же самые феномены — взаимоотношения массы и власти “в силовом поле смерти”.

Соч.: Masse und Macht. Miinch., I960; Человек нашего столетия: Худож. публицистика. М., 1990; Власть и личность // Социол. исследования. 1986. N 4; Ослепление: Роман. Спб., 1995.

Лит.: Canetti lesen. Munch.; W., 1975.

Л. Г. Ионин

КАРДИНЕР (Kardiner) Абрам (1891-1981)

– амер. психиатр и психоаналитик. Получил мед. образование в Нью-Йорке; в 1917 защитил докт. дис. по медицине в Корнеллском ун-те. В 1921-22 изучал психоанализ у Фрейда. Работал в Психоаналитич. ин-те в Нью-Йорке (1922-44), преподавал психиатрию в Корнелл. ун-те (1923-29). Работал в Колумбийском ун-те (1929-61); в 1955-61 заведовал психоаналитич. клиникой. В 1961-68 — проф. ун-та Эмори в шт. Атланта.

В 1922-44 К. проводил в Психоаналитическом ин-те семинары, посвященные проблеме взаимодействия культуры и личности в разных обществах, в к-рых принимали участие ведущие антропологи того времени (Линтон, Дюбуа, Бенедикт, Бунзель и Др.). По рез-там работы этих семинаров изданы книги “Индивид и его об-во” (1939) и “Психол. границы об-ва” (1945), в к-рых была разработана концепция “базисных типов личности” — одна из первых серьезных попыток применения психоанализа в области антропологии. Под базисным типом личности понималась совокупность склонностей и особых черт характера, свойственных большинству индивидов того или иного об-ва. Каждая культура характеризуется своим особенным типом личности. Структура базисной личности складывается под влиянием доминирующих в данной культуре методов воспитания (“первичных институтов”), определяющих установки индивидов по отношению к таким важным аспектам жизнедеятельности, как сексуальность, агрессия, организация семьи, взаимодействие с другими людьми и т.д. С др. стороны, структура базисной личности благодаря действию “проективных систем” отражается в религии, фольклоре и искусстве (“вторичных институтах”). “Интегративные системы”, входящие в структуру базисной личности, обеспечивают единство и устойчивость культуры, согласованность образующих ее институтов (“первичных” и “вторичных”), конгениальность личности тем природным и культурным условиям, в к-рых она формируется и функционирует. Концепция базисных типов личности сама по себе не была чем-то новым, поскольку продолжала давнюю традицию изучения нац. характера. Новизной отличалась разработанная К. методология выявления базисного типа личности: в ее основу были положены принципы психодинамики, развитые в работах Фрейда; однако К. несколько модифицировал их, поставив в центр своего подхода понятие адаптации. Структура личности рассматривалась как результат адаптации индивида к условиям, в к-рых он родился и вырос; идентичность переживаний раннего детства, определяемая доминирующими в данном об-ве методами воспитания, находит далее выражение в общих чертах характера, свойственных индивидам данного об-ва (базисном типе личности), а также в особенностях религии, мифологии и т.д. Т.о., становилось возможным выявление базисной структуры личности при помощи психодинамич. анализа первичных и вторичных институтов; для такого анализа использовался разнообр. фактич. материал (этногр. отчеты, биографии, рез-ты проективных тестов).

Применение этой методологии было продемонстрировано на примере нескольких “примитивных” культур (команчи, маркизцы, танала, алорцы и др.). В 1946-51 К. опробовал эту методологию на материале совр. амер. об-ва; предметом исследования был базисный тип личности амер. негра. Рез-ты опубликованы в книге “Клеймо угнетения” (1951), написанной совместно с Л. Оувси; в ней выявлены две осн. особенности, характерные для личности амер. негра: заниженная самооценка и агрессивность. Эти две психол. “констелляции”, к-рые тесно связаны друг с другом и образуют “ядро” характера, доминирующее среди чернокожего населения США, объяснялись как рез-т адаптации негров к условиям их жизни в Америке, т.е. условиям бесправия, угнетения и расовой дискриминации. В этой же книге К. рассмотрел и проанализировал разл. превращения, происходящие с агрессивностью вследствие ее вытеснения (пассивность, заискивание, снижение аффективного потенциала, сдерживаемая ярость, ненависть, страх, уступчивость, раздражительность, дерзость и т.д.); анализ паттернов агрессивности имел опр. теор. значение.

Концепция базисных типов личности занимает осн. место в научных изысканиях К. Пик ее известности пришелся на 40-е гг., после чего интерес к ней практически иссяк. Критики этой концепции апеллировали гл. обр. к тому, что она не может быть использована для анализа совр. об-в, обладающих сложной социальной структурой. Понятие “базисная личность” было вытеснено другими понятиями: “нац. характер” (М. Мид), “модальная личность” (К. Дюбуа), “статусная личность” (Р. Линтон). Среди других тем исследований К. — травматич. неврозы у участников войны, соотношение сексуальности и морали и др.

Соч.: The Individual and His Society (with R. Linton). N.Y., 1939; The Traumatic Neuroses of War. N.Y.; L., 1941; The Psychological Frontiers of Society (with R. Linton et al.). N.Y., 1945; War Stress and Neurotic Illness (with H. Spiegel). N.Y., 1947; The Mark of Oppression (with L.Ovesey). N.Y., 1951; Sex and Morality. Indianapolis, 1954; They Studied Man (with E. Preble). Cleveland, 1961; My Analysis with Freud. N.Y., 1977.

В. Г. Николаев

КАРЕЕВ Николай Иванович (1850-1931)

- историк, философ, социолог. Окончил историко-филол. ф-т Санкт-Петербург, ун-та (1873); проф. Варшавского (1879-84), затем Санкт-Петербург, ун-тов (с 1886, с перерывом между 1899-1906 в связи с увольнением по подозрению в полит, неблагонадежности). С 1910 — чл.-корр. Российской АН, с 1929 — почетный член АН СССР.

К. — историк по преимуществу. Его перу принадлежат фундаментальные труды по истории крестьянского вопроса во Франции в к. 18 в. (магистерская дис. 1879), многотомный труд по истории Зап. Европы Нового времени (1892-1917), а также трехтомная история

франц. революции (1924-28). К. даже упрекали за то, что он хотел якобы сделать из истории царицу мира, вытеснить теоретизм историзмом. Вне теоретико-по-знават. философско-историч. и социол. подходов К. не мыслил предметы своих исследований. Самые первые работы К. — философско-исторические. “Основные вопросы философии истории” — тема его докт. дис. (1883). Специфич. интерес к культурному процессу как стороне истор. процесса, к проблемам взаимодействия культуры и форм социальной жизни, прогресса в культуре и культурного упадка, роли личности в культурной истории, к истории культуры России, Зап. Европы и всего человечества — еще одна характерная черта творчества К.

Отталкиваясь от трудов историков Бурдо, Лакомба, Бернгейма, К. делил истор. факты на прагматические (исторические события, действия людей, их поступки и т.д.) и культурные. Критикуя излишний, по его мнению, крен в сторону “прагматизма”, его преобладания над культурой, равно как сосредоточенность только на культурных процессах, на изучении безличной эволюции одних надорганич. форм, ценой понижения личного начала в истор. процессе (на этом основании К. отрицал существование особой “истории культуры”, отличной от общей истор. науки), К. ратовал за изучение истории как переплетающихся и взаимовлияющих прагматич. и культурного процессов, как взаимодействия личностей и культурных форм. С др. стороны, К. выделял в истории “вечное взаимодействие” культурных и социальных отношений, полагая, что на культуре отражается социальное устройство, а на изменении социальных форм — состояние культуры. Культурное и социальное развитие К. изучал одновременно, и в этой связи он отвергал чисто духовное объяснение культурного развития безотносительно к социально-экон. условиям и настаивал на обусловленности культурными причинами “экон. быта”, что позволяло К., в частности, не только отвергать монизм “экономического материализма” Маркса, к-рый он понимал как требование выводить все из одного начала, но и признавать его частичную правоту.

Наиболее общей методол. основой всего научного творчества К., в том числе его культурологии, является концепция “положит.”, “критич.” философии. Это — не материалистич. и не спиритуалистич. философия. Антропология, философия истории и этика — осн. составные части философии. Иногда К. пользовался термином “философия об-ва”, обращался и к др. филос. дисциплинам.

Поскольку К. полагал, что философия — наука только о явлениях и управляющих ими законах, а не о сущности этих явлений, и отвергал “нуменологию”, т.е. метафизику, своим феноменализмом философия К. примыкала к позитивизму в широком смысле этого слова. На позитивизм ориентировали и установки К. на научность в духе конкр. позитивных дисциплин. Однако чистым позитивистом-сциентистом К. не был. Свою философию он считал идейной, пронизанной жизненными мотивами, отвергал философию как простую совокупность отвлеченных логич. понятий, простую наукообразную диалектику. Философия, по К., — это мировоззрение с ясными моральными и социальными идеалами, в к-ром теор. согласовано с этическим, объективное с субъективным. К. никогда не называл свой метод субъективным, признавал законным только один метод — объективный, но в то же время защищал “законный субъективизм”, субъективизм этический, в отличие от “субъективизма незаконного” (нац., конфессионального, партийного и классового).

По К., и в поведении, и в творчестве, и в прагматич. и культурной истории свобода человека находит свои границы в действиях др. людей. Ратуя за беспартийность и надклассовость, К. отнюдь не считал достоинством историка полное беспристрастие, безразличие к анализируемым фактам, предостерегал от упорного консерватизма, узкого национализма, особенно расизма, от чрезмерного почитания истор. традиций, пренебрежения правами, интересами и стремлениями личности, от враждебного отношения к прогрессу. В этих ценностных установках проявилась приверженность К. социально-полит.и филос.либерализму.

Элементы и формы культуры, культурные взаимоотношения, по К., изучает не только общая истор. наука, являющаяся объективной феноменологией эволюции жизни человечества, но также философия истории, представляющая ту же феноменологию, но уже не с объективной т.зр., а под углом зрения “законного субъективизма”, “субъективизма этического”, оценки, критики истор. явлений с т.зр. идеалов, с т.зр. представлений о прогрессе жизни единого по своей природе человечества. Философия истории призвана показать взаимодействие разл. элементов культуры, соединить в одно целое все частные истор. направления. Она не должна быть только филос. историей культуры, где слишком много философии и слишком мало истории, или где философии слишком мало.

Изучение явлений культурно-социального и духовно-культурного характера в их взаимоотношениях с явлениями полит., юрид., экономии, и т.д., а также создание научных основ для предсказаний о будущих фазисах культурно-социального развития входят в задачи социологии в широком смысле этой дисциплины.

Неоднократно обращаясь к определению культуры, классификации ее элементов по разным основаниям, К. склонялся к максимально широкому ее пониманию как совокупности культуры материальной (или технической), культуры духовной и культуры общественной (гос-во, право, хозяйство); элементы культуры — отд. системы взаимодействия членов об-ва (язык, письменность и т.д.), системы его идей, мировоззрений (религия, мораль, философия, наука), поведения и деятельности (нравы, обычаи, приемы промышленной техники, искусство), социальных отношений (полит., юрид., экономических). К гл. элементам культуры отнесены нравы, обычаи, “идеи” и социальные формы (полит, и экон. строй, право). Язык, техника и искусство не так

важны в глазах К. Материальные предметы суть только показатели культуры навыков, но не сама культура. Носителями культуры являются породы человека, к-рые создала природа; язык, являющийся орудием психич. взаимодействия людей, — первая основа культурных групп: культурные группы, связанные внутр. чувствами людей, образуют национальность. Народ, или нация, — коллективный носитель культуры; но отд. ее элементы могут быть международными, универсальными или более или менее групповыми. Так, универсальная религия — православие, будучи элементом рус. культуры, является элементом культуры группы православных народов. Есть также элементы культуры, характеризующие отд. классы или группы (научный метод для ученых).

В анализе культурного процесса К. поднял множество других тем: причинность, закономерность и целесообразность в нем; общие и частные причины культурных изменений; естественное и искусственное в чело-веч. культуре; объективирован ие культуры; культура как объективный порядок в самом себе, система повторяющихся фактов и продукты коллективного творчества, деятельности; непреднамеренность и преднамеренность культурных перемен; культурная традиция и уклонения от данной культуры (личная инициатива); крупные и мелкие, единичные и коллективные инновации в культуре; тупики в культуре и ее возрождение, способы изучения форм и элементов культуры, в частности изучение духовной культуры в рамках коллективной психологии, и др. Вслед за П.Лавровым К. различает культуру и цивилизацию: культура — это вся надорганич. среда, а цивилизация — это культура, развивающаяся под влиянием критич. мысли, т.е. самостоят. мышления, противостоящего традиц. культуре.

Человек, личность, по К., — субъект, творящий всю культуру и вместе с тем объект, испытывающий на себе ее влияние; через личности существуют и функционируют все элементы и формы культуры; она — их естеств. центр и стоит выше каждого из них. Вопрос о действии личности на окружающую его культуру — главное в культурной истории.

Если теория сознат. творчества в культуре видела в истории отд. элементов культуры проявление воли отд. личностей, а теория саморазвития культуры рассматривала эту историю как строго объективный процесс, К. занял промежуточную позицию, доказывая, что в культурном развитии обнаруживаются нек-рые свойства объективной, органич. эволюции, многое возникает и изменяется бессознательно, но в то же время в культурном процессе проявляется также творчество, инновационная, инициативная деятельность. Чем больше вносится в жизнь личного сознания, личной инициативы, личного творчества, в условиях, когда массы живут бессознательно, традиционно, тем более культурно-социальные перемены будут приближаться к идеалу истины и справедливости. К. ратовал за культурный индивидуализм как великую истор. и прогрессивную силу.

Убежденный сторонник теории прогресса, К. применял идею прогресса и к культурной истории человечества, полагая, что вся история человечества — это постепенное развитие культурных и социальных форм, отражающихся на улучшении человеч. жизни и дающих основание ожидать того же и в будущем. Культурно-социальный прогресс, культурный трансформизм влечет за собой развитие личности и обусловливается этим развитием. К. не придерживался одной формулы прогресса в культуре, полагая, что для каждого из осн. элементов культуры можно вывести специфич. формулу прогресса.

Как историк К. был противником крайнего “европоцентризма”, широко распространившегося в Зап. Европе 19 в., попыток отождествлять истор. судьбы всего человечества с судьбами романо-герм. цивилизации или попыток представить к.-л. одну страну в качестве единств, образцового типа цивилизации, выразителя или завершителя истории человечества. Однако культурный процесс в Зап. Европе приобрел значение общечеловеческое, универсальное, непреходящее. Это значение европ. истории выражается прежде всего в культурном росте личности, в ее борьбе за свои права, в стремлении создать обществ, формы, соответствующие человеч. достоинству. Возрождение и Реформация стали как бы возвращением к источникам европ. цивилизации. Гл. событие в европ. истории Нового времени — победа светской культуры над церковной, секуляризация культуры. Успехами своей цивилизации, богатой духовной культуры, высокой техники, успехами в гражд. устройстве Новая Европа обязана своей науке. Европ. цивилизация 19 в. — это естеств. продолжение светских культурных движений эпохи гуманизма и просвещения 18 в., хотя человек 19 в. существенно отличается от человека предшествующих эпох.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: