ТОТАЛИТАРНАЯ КУЛЬТУРА

- официальная культура тоталитарных режимов, исторически сложившихся в 20-30-е и 40-50-е гг. (Россия/СССР, Италия, Германия, Китай, Сев. Корея, Вьетнам; в меньшей степени это относится к странам, где тоталитарный режим носил более умеренные и мягкие по отношению к культурным процессам формы и эволюционировал в сторону размывания тоталитарной специфики — Испания, Португалия, Греция периода “черных полковников”, или просуществовал сравнительно недолго, а потому не успел оказать глубокого влияния на культуру, например в Кампучии). Несмотря на глубокие геогр., полит, и этнонац. различия классич. тоталитарных режимов (коммунистический при Сталине, Мао Цзэдуне, Ким Ир Сене; фашистский при Муссолини, нацистский при Гитлере и т.д.), порожденная ими Т.к. принципиально сходна. Т.к. отличается жесткой управляемостью сверху и опорой на массовый, аффектированный энтузиазм

снизу; политико-идеол. заданностью, клишированностью форм и апелляцией к простейшим архетипам архаич. (мифол.) сознания; преданностью (как правило, вынужденной и показной) правящему режиму и его вождям (что сопровождается низкой лестью и дешевой полит, конъюнктурой) и в то же время псевдодемократизмом, выражающимся в поэтизации безликого “простого человека” из народа и безудержной апологетике самих народных масс как воплощения вековой мудрости, истор. целеустремленности и внеистор. правоты.

Т.к. в любом ее истор., полит, или нац. варианте преследует гл. цель — консолидацию и сплочение нации вокруг властных структур гос-ва, персонифицирующих деспотич., жестокий и беспринципный режим в трех его конститутивных ипостасях (единств, полит. партия, узурпировавшая полноту власти во всевозможных ее аспектах и проявлениях; армия и военно-промышленный комплекс, оказывающиеся в центре всей полит., экон., духовной жизни страны и безраздельно милитаризирующие ее хозяйство, быт, науку, спорт, личную жизнь ее граждан и т.п.; органы госбезопасности (тайной полиции), монополизировавшие сферу “засекреченной информации” (постоянно расширяющуюся) и потому получающие неограниченные полномочия в отношении сбора и хранения конспиративных сведений во всех областях деятельности, а также контроля за их распространением и возможности давления на все стороны обществ, жизни. Т.к. держится на пропаганде монополизированной партийной идеологии, военизированном жестоком “порядке” и апологии “силы”, а также на преувеличенной роли гос. “тайны” и необходимости “охранять” ее от посягательств многочисл. внешних и внутр. “врагов” (гос-ва, нации, народа, полит, строя). Особенно эффективно Т.к. выполняет эти функции в чрезвычайных ситуациях, к-рые сама же она и моделирует, поддерживая напряженную атмосферу “осажденной крепости” в отношениях с внешним, враждебным миром, а внутри страны нагнетая нетерпимость к любой “инаковости” (в поведении, деятельности, мыслях); насаждая среди населения бдительность, подозрительность, “шпиономанию”; постоянно организовывая идеол. кампании по борьбе с явными или потенциальными “врагами” в любой сфере или выдвигая тот или иной эталонный “пример для массового подражания” (энтузиазм в труде, боевая и политическая подготовка, борьба с “врагами” нации или народа, верность вождю и т.п.).

Т.к. в своей приверженности к мифол. архетипам консервативна и архаична; ее любимые образы — атлет, борец, вооруженный воин, готовые к преодолению трудностей, выполнению почетного задания или подвига; дородная мать-героиня, воплощающая плодородие земли и продолжение рода; умиротворенный и величественный вождь, снисходящий до общения с простым народом или взирающий на него с высоты; ликующие и воодушевленные массы,объединенные в торжеств. шествии, военном или спортивном параде, в боевом строю или трудовом порыве; семейная идиллия как символ всеобщего счастья и пр. Нагнетание идеол. лжи, помпезности, преувеличенного оптимизма, не только предваряющего будущие проблемы, но и подготавливающие их в сознании людей, культовой идеализации отд. людей, ситуаций, идеологом требовало от официальной Т.к. (в ее непосредственно политико-идеол., литературно-худ ож., архитектурных, филос., научных и иных формах) столь же преувеличенного жизнеподобия, показной “правдивости” и самоочевидной наглядности, понятности и доступности для самого непросвещенного, малограмотного, идеологически одурманенного субъекта культуры (каковыми в своем большинстве и были реципиенты Т.к.), что создавало в рез-те характерный эффект неразрывной спаянности правды и лжи в искусстве и пропаганде, в философии и науке, в повседневной жизни и полит, доктринах.

Фотогр. конкретность одушевлялась религ. пафосом, эмпирич. данные естеств. наук дополнялись философско-идеологизированной их интерпретацией, полит. акции наполнялись нарочитой эстетизацией (театрализацией, декламацией, броским украшательством, яркой зрелищностью); настоящее проецировалось в сияющее будущее и подкреплялось величественными аналогиями в героич. прошлом и тем самым мифологизировалось в качестве живой вечности “тысячелетнего гос-ва” и его создателя, хранителя и защитника — народа. В зримых чертах повседневности проступали контуры обещанного всеобщего рая, начинающего как будто реализовываться; должное заслоняло в сознании сущее. Фактически в Т.к. художественно-идеол. проект замещал реальность, и действительность превращалась в огромное, безграничное во времени и пространстве “произведение искусства”, создаваемое народом по манию полит, демиурга мира, во всенародное эстетико-полит. действо, уходящее своими корнями в мифол. глубины истории, а своей вершиной уносящееся в необозримые дали утопии.

“Всеединство”, небывалая целостность и непротиворечивость об-ва и его культуры достигались при тоталитаризме за счет включения и нагнетания до небывалого размаха социокультурного механизма селекции, отвергающего, изгоняющего, а подчас и обрекающего на уничтожение всего того, что противоречит художественно-полит. проекту идеального гос-ва, мешает его функционированию, препятствует его неограниченному росту и величию. Отсюда неизбежность насилия как “повивальной бабки истории” (Маркс), классовой или нац. борьбы, террористич. акций “устрашения”, “возмездия”, идеол. и полит, кампаний против “инакомыслящих” всех направлений и видов как инструментов “переделки” об-ва, волевой “перековки” человека из “старого” в “нового”, создания принципиально “новых”, небывалых ранее явлений культуры (философии, лит-ры, искусства, архитектуры, науки, техники, обществ. сознания и поведения и т.п.). Во всех этих и подобных “преобразоват.” процессах культуре отводилась роль “придатка политики”, “служанки” режима, и эта подсобная, вспомогат. роль культуры в достижении по-

лит., экон., военных или воспитат. целен не только идеологически обосновывалась, но и всячески стимулировалась методом “кнута и пряника”.

В рез-те интеллигенция, деятели культуры, ученые и инженеры в тоталитарном гос-ве сами становились объектом целенаправленной селекции (наряду с партийно-гос. элитой отобранных и политически благонадежных ученых, художников, мыслителей формировалась когорта “отверженных”, нац. “изгоев” — вредителей, пособников иностранных спецслужб, антинародных “декадентов и формалистов”, врагов или идейно незрелых, вольно или невольно заблуждающихся, а потому требующих насильственного “исправления” и “перевоспитания”). В своем социокультурном “отборе” власти ориентировались не только на соблюдение неких политико-идеол. догм и шаблонов (вроде “партийности” и “народности”, “идейности” и “правдивости”, “нужности” или “понятности”), но и апеллировали к “здравому смыслу”, “обыденному сознанию”, к обществ. мнению “простого народа”, рекрутируя из серой, необразованной массы готовых “критиков” совр. им философии, науки, лит-ры и искусства, обличителей заблуждающихся “мастеров культуры”, носителей истор. правды и т.п. “Верх” и “низ” в культуре менялись местами: народные массы “поучали” и “просвещали” деятелей культуры, последние смиренно “учились” у народа; тоталитарная власть мотивировала свои решения и вкусы народными интересами и требованиями, симулируя свое “служение народу”, народ же фактически становился пассивным материалом партийно-гос. строительства, из к-рого можно было, казалось, “лепить” любые фигуры в замысленном культурном проекте, “отсекая” лишнее и ненужное.

Именно те компоненты культуры и те культурные деятели, к-рые определялись тоталитарными режимами как “лишние” и “ненужные”, “вредные” или “опасные”, в конечном счете становились носителями антитоталитарных тенденций в истории культуры и способствовали внутр. распаду и кризису тоталитаризма. Так рождались антифашизм или антисоветизм, развивавшиеся и в условиях эмиграции, за пределами тоталитарных гос-в, вынуждавших оппозиционные силы выехать за границу, и внутри страны — в качестве диссидентского или иного обществ, движения, принимавшего полит, и культурные формы сопротивления тоталитаризму. Т. и Г. Манны, Брехт, Ясперс и Фромм в Германии; Гроссман, Шаламов, А. Сахаров, Солженицын в России — таковы лишь нек-рые характерные примеры культурного противостояния тоталитарной системе. Борьба прототалитарных и антитоталитарных сил в той или иной нац. культуре становилась магистральным направлением социокультурной борьбы 20 в. в масштабах не только той или иной страны, подавленной тоталитарным режимом, но и всего мира. Поэтому поражение прототалитарных сил в этой всемирно-истор. борьбе оказывается — рано или поздно — неизбежным.

Все тоталитарные режимы — правого (фашистского) и левого (коммунистич.) толка во многих отношениях почти неотличимо походят друг на друга и взаимно обучаются приемам и методам “культурной работы” (в декретировании культурных инноваций, управлении культурными учреждениями, манипулировании сознанием, организации культурно-идеол. кампаний и т.д.). Этим объясняется типологич. сходство всех явлений и процессов в культуре тоталитарного об-ва, где бы и когда бы оно ни возникало (в философии и науке, архитектуре и массовых зрелищах, лит-ре и искусстве, идеологии и культурной политике). Типологич. сходство характеризует все варианты Т.к. не только в фазе “расцвета” тоталитаризма, но и в его истоках, и в его крушении. Т.к. черпает свои идеи и образы, культурфилос. теории и модели в культурных процессах недавнего или отдаленного прошлого, нередко принципиально далеких от тоталитаризма и непосредственно его не приближавших.

Особое внимание следует уделить социокультурному генезису российско-советского тоталитаризма. Помимо его непосредств. теоретиков-основоположников — Ленина, А. Богданова (создателя теории “пролетарской культуры”), Троцкого, Бухарина, Луначарского, Сталина, различно обосновывавших идеи социалистич. “культурной революции” и новой — социалистической — культуры, идеи революц. преобразования мира по “законам красоты” и высшей духовности вынашивали рус. символисты, идеи революц. разрушения старого мира и культуры прошлого несли рус. футуристы; свою лепту в концепцию революц. обновления России внесли бывшие “легальные марксисты”, а позднее авторы сборника “Вехи”, — П. Струве, Бердяев, Булгаков, Франк, А. Изгоев, а также др. рус. либералы, не принимавшие бурж. цивилизацию Запада и вслед за Герценом и рус. народниками искавшими для России особый, некапиталистич. путь.

Особенно велика роль в формировании прототалитарных концепций национально-истор. развития трех великих рус. мыслителей вт. пол. 19 в. — Вл. Соловьева, К. Леонтьева и Н. Данилевского. Первому из них, Вл. Соловьеву, принадлежит основополагающая идея “всеединства”, легшая в основание Т.к. и оправдавшая ее селекционный характер. Ко второму, Леонтьеву, относится авторство концепции, оправдывающей “деспотизм внутр. идеи” в обществ., гос. и культурной жизни; объясняющей гос-во как “машину”, “частями”, “колесами” и “винтами” к-рой являются отд. человеч. особи; восхваляющей “эпохи цветущей сложности”, в к-рые обостряются до предела социальные и культурные противоречия, обществ, неравенство, укрепляется единоличная тиранич. власть и появляются “гениальные демагоги”. Третий, Данилевский, доказывал универсальность и исключительность славянско-рус. культурно-истор. типа как “непоколебимо-устойчивого” (в к-ром синтезируются деятельность религ., культурная, полит. и общественно-экон. как органич. взаимосвязанное целое), базовым компонентом к-рого оказывается “полит. могущество”, обеспечивающее самобытность нации и требующее принесения других компонентов “в жертву

гос-ву”, “закрепощения всех сил народных исключительно полит, целям”, ведения народа “от племенной воли к гражд. свободе путем полит, дисциплины”. Все три взаимополемич. точки зрения обосновывают идеократич. характер идеального гос-ва, создание к-рого возможно и необходимо в России, ибо подготовлено всей предшествующей рус. социальной и культурной историей.

Н. Бердяев в своих работах “Истоки и смысл рус. коммунизма” и “Рус. идея” шел в осмыслении генезиса отечеств, тоталитаризма еще дальше: он усматривал среди оснований Т.к. традиции рус. деспотич. гос-ва, восходящие к моек. государям 16 в. и Петру Великому; изначальный синкретизм нац. миросозерцания, сохраняющего целостность и неразделимость (“тоталитарность”) всех аспектов картины мира в религ. идее; коллективизм и общежительность (“коммюнотарность”) рус. народа, выделяющие его среди других народов, преодолевших рецидивы общинного образа жизни; наконец, рус. мессианскую идею, принимающую разл. истор. формы (“Москва — Третий Рим”, “Москва — Третий Интернационал”). Т.о., получалось, что Т.к. (“рус. коммунизм”) фактически имманентна рус. социокультурной истории и органически соответствует самому менталитету рус. народа, т.е. составляет метафизич. фундамент рус. истории, обусловливающий “судьбу России” в прошлом и будущем. Несмотря на чрезмерную абсолютизацию общей логики истор. развития “рус. коммунизма” у Бердяева, в его концепции коммунистич. “запрограммированности” рос. истории (или, по-другому, “предрасположенности” рус. истории к коммунизму) есть глубокий культурфилос. смысл. По аналогии с концепцией Т.к. в России Бердяева можно предполагать, что у итал. фашизма и нем. нацизма, у кит. и корейского коммунизма есть свои культурно-истор. предпосылки и закономерности, обусловившие сначала формирование и затем — рано или поздно — разрушение и распад Т.к.

Исследование феномена тоталитаризма как типа цивилизации, возникшего в 20 в.,началось в кон. 30-х гг. (под впечатлением успехов гитлеровской Германии и сталинского СССР в гос. строительстве и идеол. манипулировании, а также в рез-те политики гос. террора, ставшей “стержнем” всей общественно-полит, жизни в этих странах) и впоследствии возобновилось после окончания Второй мир. войны, когда нацистский режим в Германии пал, а коммунистич. режим в Советском Союзе укрепился и распространился на Вост. Европу и Д. Восток. Ставшие классическими труды по тоталитаризму в его “канонич. варианте” — X. Арендт, К. Фридриха и 3. Бжезинского, Р. Арона, В. Гуриана и др. — делали преимущественный акцент на социально-полит. и политико-идеол. стороны тоталитарных режимов. Однако все перечисленные и др. исследователи тоталитаризма оказались неспособными объяснить предпосылки и причины возникновения и распада, краха тоталитарных режимов, сохранение их “следов” и трудно изживаемые последствия в культуре, обществ, сознании и структурах поведения. Речь идет, т.о., о типол., парадигмальных характеристиках Т.к., объясняющих генезис тоталитаризма и функции тоталитарных режимов гораздо отчетливее и глубже, нежели социально-полит. атрибуты тоталитаризма — генезис и тенденции ценностно-смысловой эволюции Т.к.

В совр. исследованиях Т.к. (а через нее и тоталитаризма) ведущее место занимает изучение мировоззренческих, мнимо-, псевдо- и квазирелигиозных мотивов и их комбинаций в культуре, влияющих на становление и динамику обществ, (в т.ч. массовых) ментальностей и настроений, лежащих в основании соответствующих типов культур и происходящих с ними истор. и функциональных изменений. В этом отношении симптоматично выдвижение на первый план исследований тоталитаризма концепции “полит, (светских, секулярных) религий”, составляющих смысловой “стержень” Т.к. (для к-рой характерны культ полит, власти, некритич. восприятие полит, мифов и идеологом, религиоподоб-ное сознание и поведение масс и т.п.), генезиса и эволюции полит, утопий в 20 в., а также механизмов полит. инструментализации религии и религ. легитимации полит. власти. Именно в таком ключе развиваются совр. исследования Т.к. на Западе и в России, толчком для к-рых послужили “бархатные революции” в странах Вост. Европы, крушение советского коммунистич. режима и последующий распад СССР. Среди основоположников концепции “полит, религий” следует назвать Р. Гвардини и Э. Фёегелина, идеи к-рых сегодня разрабатывают X. Майер, X. Линц, К. Баллестрем, X. Моммзен, У. Матц и др. В русле отеч. культурфилос. традиции феномен “светской религиозности” (объясняющий генезис Т.к.) исследовали — вслед за Н.А. Бердяевым — Ю.Ф. Карякин, А. Мень, Э.Я. Баталов, Ю.Н. Давыдов, З.И. Файнбург, В.А. Чаликова и др. Несомненно, что дальнейшее изучение Т.к. возможно лишь как междисциплинарное исследование — на стыке культурологии, политологии, социологии, философии и религиоведения.

Лит.: Оруэлл Д. “1984” и эссе разных лет. М., 1989; Бжезинский 36. Большой провал: Рождение и смерть коммунизма в двадцатом веке. Нью-Йорк, 1989; Зиновьев А. Зияющие высоты: В 2 кн. М., 1990; Сахаров А.Д. Тревога и надежда. М., 1990; Репрессированная наука. Вып. 1. СПб., 1991; Джилас М. Лицо тоталитаризма. М., 1992; Добренко Е. Метафора власти: Литература сталинской эпохи в историческом освещении. Мюнхен, 1993; Гройс Б. Утопия и обмен. М., 1993; Сойфер В. Власть и наука: История разгрома генетики в СССР. М., 1993; Тоталитаризм: что это такое? (Исследования зарубежных политологов): ч. 1-2.М., 1993; ХайекФ.А. Дорога к рабству. М., 1992; Арон Р. Демократия и тоталитаризм. М., 1993; Голомшток И.Н. Тоталитарное искусство. М., 1994; Геллер М., Некрич А. Утопия у власти: История Советского Союза с 1917 года до наших дней: В 3-х кн. М., 1995; Шенталинский В. Рабы свободы: В литературных архивах КГБ. М., 1995; Геллер М. Концентрационный мир и советская литература.

Лондон, 1974; М., 1996; Арсланов В.Г. Ответы культуры на вызов времени: СССР. 30-е гг. Очерки. М., 1995; Арендт X. Истоки тоталитаризма. М., 1996; Поляков Л.Е. Арийский миф. СПб., 1996; Пленков О.Ю. Мифы нации против мифов демократии: немецкая политическая традиция и нацизм. СПб., 1997; Totali-tarism / Ed. by C.J. Friedrich. N.Y.; Camb. (Mass.), 1964; “Totalitarismus” und “politische Religionen”. Konzepte des Diktaturvergleichs. Paderborn; Munch.;

W.; Z., 1996.

И. В. Кондаков

ТОФФЛЕР (Toffler) Олвин (р. 1928)

- амер. футуролог. В 1957-59 — Вашингтон, корреспондент ряда газет и журналов. 1959-61 — редактор “Форчун”. В 1965-67 работал в Новой школе социальных исследований и др. научных центрах США, в 1965 — проф. Корнеллского ун-та, ряд лет был консультантом разл. обществ, и гос. учреждений. Т. — один из наиболее известных теоретиков постиндустриального, или супериндустриального, информац. об-ва (об-ва “третьей волны”). Наряду с Д. Беллом и 3. Бжезинским он понимает под индустриализмом преимущественно высокий уровень промышленного производства, а под переходом к постиндустриализму — деиндустриализацию об-ва по мере роста непроизводств, сферы. Исходит из анализа амер. модели капиталистич. развития. Свою теорию он называет “практопией” (практич. утопией), подчеркивая отличие созданной им картины обществ, жизни от идеализированных утопических образцов и от мрачных прогнозов антиутопий. Его футурологич. установка имеет практич. значение: реальности сегодняшнего дня рассматриваются и осмысливаются через призму будущего.

В эволюции воззрений Т. два периода, различающиеся трактовкой общей темы. В ранних работах “футурошок” (1970) и “Экоспазм” (1975) внимание акцентируется на кризисных тенденциях, имеющих всеобщий характер и вызванных ускорением темпов развития и усложнением обществ, системы. В более поздних работах “Третья волна” (1980), “Предпосылки и прогнозы” (1984), “Смещение власти” (1990) продолжен анализ кризиса индустриального об-ва, но осн. внимание уделено становлению нового социального порядка на следующем, супериндустриальном этапе' эволюции.

В молодости Т. был марксистом, но в своих футурологич. работах уже во многом не разделяет воззрения Маркса (как, впрочем, и М. Вебера) на законы функционирования и развития об-ва. Он отвергает их утверждение об обязат. возрастании уровня организации об-ва на совр. стадии развития.

Как и во всех других теориях постиндустриального об-ва, история цивилизации подразделяется у Т. на три периода, или волны: аграрную, возникшую 10 тыс. лет тому назад в рез-те перехода к оседлому земледелию; индустриальную, продолжительностью около 300 лет, и совр., начавшуюся в 50-е гг. в США, а затем в странах Зап. Европы и Японии в связи с развитием информац. технологии.

Анализируя кризис индустриализма, Т. констатирует его всеобщий характер и подчеркивает, что это имеет гораздо большие революц. последствия, чем открытые полит, выступления. В работе “Третья волна” показано, что кризис охватил все системы индустриального об-ва: нац. гос-во, экон. и финансовую системы, социальные и полит, институты, ценности. В своей последней книге “Смещение власти” Т. указывает на распад существующих властных структур на всех уровнях и зарождение принципиально новых. Происходит и коллапс технократич. планирования, но особенно большое значение имеет экологич. кризис индустриального об-ва, вызванный его разрушит, воздействием на природную среду.

Новое об-во “третьей волны” возникает в рез-те более глубокой и значит, трансформации, чем индустриальная революция. Т. видит здесь второй великий поворот в истории человечества, сравнимый только с переходом от варварства к цивилизации. Происходит пересмотр кода цивилизации, все шесть параметров индустриального об-ва меняются на противоположные: стандартизация заменяется многообразием, наступает децентрализация, утверждается принцип минимизации, вместо синхронизации труда — скользящий график работы, отказ от концентрации производства, полиорганизация вместо специализации. Происходит “смещение власти”, т.е. меняется соотношение трех ее ист. источников — принуждения, богатства и знания. В об-ве “третьей волны” знание становится определяющим фактором функционирования власти.

Т. анализирует изменения в осн. сферах об-ва: техносфере (энергетика, производство, распределение), социосфере (социальные и полит, институты, система ценностей), структуре власти, инфосфере (система социальной коммуникации и информации).

Межличностные отношения в новом об-ве становятся все более неустойчивыми, носят кратковременный характер. Семья эволюционирует к новым, разнообр. формам. На смену ценностям индустриальной эпохи приходят менее долговечные и более эфемерные ценности. Единая идеология индустриального об-ва уходит в прошлое, в новом об-ве согласие утрачено, оно не может прийти к единому стандарту поведения, языка, правил. Устанавливается “мозаика” ценностных ориентации, отражающая высокий уровень дифференциации социальной структуры об-ва. Классы распадаются на более мелкие образования — социальные группы, каждая из них обладает своей “миникультурой” и характерным образом жизни, благодаря чему происходит “взрыв субкультур”.

В условиях отмирания индустриальной цивилизации люди обостренно переживают чувство одиночества, утрату структурного порядка в своей жизни, исчезновение ее смысла и значения. На этой почве рождается такое удивит, явление, как всплеск возникновения новых сект и культов. Они компенсируют эти утраты, что со-

здает для них возможность требовать от своих членов почти полного подчинения. “Ради теплоты и внимания, ожидающих людей в сектах, они часто готовы порвать отношения со своими семьями и прежним кругом друзей, отдавать свои заработки секте, отказаться от наркотиков и даже от секса”.

Т. анализирует негативные и позитивные тенденции религ. плюрализма в условиях широкого распространения новых религ. движений, используя для этого метафору “рынка спиритуальных товаров”. Речь идет о предложении беспрецедентно большого выбора вероучений и религиозно-мистич. практик для удовлетворения чрезвычайно широкого спектра индивидуальных и обществ, потребностей, начиная от разнообраз. методик достижения экстаза до самых причудливых картин мироздания, от новых форм монашеских объединений до полувоенных религ. об-в и тайных орденов. Худшие опасения о возможности использования подобных “спиритуальных товаров” для осуществления террористич. актов и антигос. заговоров вскоре подтвердились. Т. оказался прав, взирая с тревогой на появление пестрого и шумного многообразия новых сект и отмечая, в частности, полную неподготовленность лидеров уходящей в прошлое индустриальной эпохи к встрече с политич. экстремизмом новых религ. объединений. Тем не менее он убежден, что в самой гуще этого спиритуального супермаркета взойдут семена новой позитивной культуры, соответствующие требованиям нашей эпохи.

В работе “Предпосылки и прогнозы” Т. отверг обвинения нек-рых зап. марксистов в технологич. и экон. детерминизме и подчеркнул, что не выделяет только один, доминирующий фактор обществ, изменений, а рассматривает их как рез-т множества взаимосвязанных процессов, неравновесных состояний (подчеркивая при этом близость ему методологии Пригожина — одного из основателей синергетики, науки о самоорганизующихся системах). Сведение комплексной социальной реальности к одному или нескольким детерминирующим факторам Т. расценивает в качестве редукционизма, свойственного марксизму, но неприемлемого для него самого. Отеч. обществоведы (Э.Я.Баталов, Н.Л.Полякова и др.) в последние годы дают объективную оценку концепциям информац. об-ва и показывают, что Т. стоит на позициях антитехнократизма.

Соч.: Future Shock. N.Y., 1970; The Eco-spasm: Report. N.Y., 1976; The Third Wave. N.Y. 1980; Previews and Premises. N.Y. 1983; The Adaptive Corporation. L., 1985; Powershift: Knowledge, Wealth and Violence at the Edge of the 21st century. N.Y. 1990; War and Anti-war: Survival at the Dawn of the Twenty-first Century (with Heidi Toffler). Boston; N.Y. 1993; Футурошок. М„ 1973; Эко-спазм. М., 1976; Смещение власти: знание, богатство и принуждение на пороге XXI века. М., 1991.

Лит.: Совр. зарубежные теории социального изменения и развития. В. 2: Калькова В.Л. Практопия Олвина Тоффлера: Научно-аналитич. обзор. М., 1993; Баталов Э.Я. В мире утопии. М., 1989; Деменчонок Э.В. Теория “информац. об-ва” // Новые тенденции в зап. социальной философии. М., 1988; Kotler Ph. Prosumers: A New Type of Consumer // The Futurist. Wash., 1986. V. 20, № 5; Frankel В. The Post-industrial Utopians. Camb., 1987.

Е.Г. Балагушкин

ТРАДИЦИИ

— социальное и культурное наследие, передающееся от поколения к поколению и воспроизводящееся в опр. об-вах и социальных группах в течение длит. времени. Т. включают в себя объекты социокультурного наследия (материальные и духовные ценности); процессы социокультурного наследования; способы этого наследования. В качестве Т. выступают определенные культурные образцы, институты, нормы, ценности, идеи, обычаи, обряды, стили и т.д.

Т. присутствуют во всех социальных и культурных системах и в изв. мере являются необходимым условием их существования. Особенно широка их сфера в архаич. и докапиталистич. об-вах. Т. присущи самым разным областям культуры, хотя их удельный вес и значение в каждой из этих областей различны; наиболее важное место они занимают в религии.

Многообразие существующих в мире культур в значит. мере обусловлено многообразием соответствующих культурных Т. Благодаря совр. средствам коммуникации значительно расширяются возможности заимствования и взаимообмена в сфере культурного наследия разл. об-в. Заимствуемые элементы культурного наследия, выступающие первоначально как инновации для заимствующей культуры, впоследствии нередко традиционализируются в ней, становясь органич. частью собств. культурного трад. комплекса.

Т. образуют “коллективную память” об-в и социальных групп; обеспечивая их самотождественность и преемственность в их развитии. Социальная и групповая дифференциация оказывает существ, влияние на интерпретацию и использование общенац. культурного наследия. Кроме того, отд. группы, классы, слои обладают своими собственными Т. В дифференцированных об-вах существует также множество разнообразных временных ориентации, устремлений на ту или иную истор. эпоху, рассматриваемую в качестве “подлинно” традиционной и образцовой. Отсюда множественность и противоречивость традиц. культурных форм и их интерпретаций.

Каждое поколение, получая в свое распоряжение опр. совокупность традиц. образцов, не просто воспринимает и усваивает их в готовом виде; оно всегда осуществляет их собств. интерпретацию и выбор. В этом смысле каждое поколение выбирает не только свое будущее, но и прошлое.

Об-ва и социальные группы, принимая одни элементы социокультурного наследия, в то же время отвергают другие, поэтому Т. могут быть как позитивными (что и как традиционно принимается), так и негативными (что и как традиционно отвергается).

Т. как один из основополагающих аспектов нормального социокультурного развития необходимо отличать от традиционализма, составляющего идеологию и утопию нек-рых гос-в и социальных движений.

Лит.: Суханов И.В. Обычаи, традиции и преемственность поколении. М., 1976; Традиция в истории культуры. М., 1978; Маркарян Э.С. Узловые проблемы теории культурной традиции // СЭ, 1981, № 2; Плахов В.Д. Традиции и об-во. М., 1982; Стиль и традиция в развитии культуры. Л., 1989; Касавин И.Т. Познание в мире традиций. М., 1990; Шацкий Е. Утопия и традиция. М., 1990; Человек и культурно-истор. традиция. Тверь, 1991; Каиров В.М. Традиции и истор. процесс. М., 1994; На грани тысячелетий: Судьба традиций в искусстве XX в. М., 1994; Eisenstadt S.N. Tradition, Change, and Modernity. N.Y. etc., 1973.

А. Б. Гофмин

ТРАНСАВАНГАРД

— течение постмодернистской живописи, чье эстетич. кредо заключается в противопоставлении неоавангарду, в частности, концептуализму, новой живописности, фигуративности, экспрессивности, ярко выраженного личностного начала; установке на эстетич. наслаждение, свободное сочетание худож. стилей прошлого. Другой отразившийся в названии течения мотив — противостояние кризису “переходного общества” (societe de transition) посредством выработки транзитной кочевой худож. ментальности, носящей интернац.характер.

Термин “Т.” введен в 1979 итал. худож. критиком А. Бонито Олива в статье, посвященной творчеству пяти итал. художников — С. Чиа, Ф. Клементе, У. Куччи, Н. де Мариа, М. Паладино. В 1982 в работе “Интернац. Т.”, написанной в соавторстве с ведущими европ. и амер. худож. критиками, Бонито Олива объединяет под этим названием нем. неоэкспрессионизм, аргентин. новую образность, франц. свободную фигуративность. В том же году в Берлине проходит выставка, представляющая в качестве трансавангардистов ряд художников, объединенных стремлением к “реактивации” худож. стилей прошлого и, в частности, региональных, нац. худож. традиций, включая первобытные.

В центре внимания Т. — проблемы телесности (Ф. Клементе), народных верований (М. Паладино), совр. интерпретации эстетич. наследия кубизма, футуризма (С. Чиа), сюрреализма (У. Кучча), “неформальной” традиции в живописи 50-60-х гг. (Н. Де Мариа).

Лит.: Bonito Oliva A. Trans-avant-garde international. Mil., 1982; Zeitgeist. В., 1982 (cat. d'expo.); Mimmo Paladino. Lyon, 1984 (cat. d'expo.); Chia S. Peintures 1976-1983. P., 1984; (cat. d'expo.); Groupes, mouvements, tendances de 1'art contemporain depuis 1945. P., 1989.

Н.Б. Маньковская

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: