Meg Myers – Sorry Meg Myers – Desire

Близость

https://ficbook.net/readfic/3248109

Автор: Гражданин Мира (https://ficbook.net/authors/495617)
Беты (редакторы): kodomo_no_tsuki (https://ficbook.net/authors/22570)
Фэндом: EXO - K/M
Основные персонажи: О Cехун, Ким Чонин (Кай), Ким Чунмён (Сухо), До Кёнсу (ДиО)
Пейринг или персонажи: Кай/Сехун
Рейтинг: NC-17
Жанры: Слэш (яой), Романтика, Ангст, AU, Мифические существа, Омегаверс
Предупреждения: OOC, Мужская беременность
Размер: Мини, 9 страниц
Кол-во частей: 1
Статус: закончен

Описание:
Сехун хочет близости, да, но до встречи с Каем понятия не имел, что настолько(с)

Примечания автора:
между КайХунами существует своя, особенная, близость
ее нельзя не заметить и стороной обойти тоже нельзя

типичный wolf!AU, все по законам омегаверса, но с установленными автором правилами:)

а вообще, всему виной музыка и вчерашний интеракшен кайхунов в аэропорту:D

Работа в популярном:

06.06.15:
№3 в жанре «AU»...№22 в общем рейтинге всех жанров

'''

Meg Myers – Sorry Meg Myers – Desire

Сехуну кажется, ничто не может убить его любовь к стае. Естественно, он ошибается. Любовь, какая бы они ни была, — штука хрупкая. Ему двадцать, а для омеги без пары это приговор. Не смертельный, но о радостях семейной жизни можно забыть. Сехун пытается, но когда вокруг сплошные парочки или молодняк, у которого разочарование жизнью еще впереди, сделать это сложно. Сехун пытается, честно, но когда начинается гон, все меняется. У него нет пары, он не меченый, но он омега, у которого все в порядке со здоровьем. Он крепкий, выносливый, хорошо сложенный. Ни у кого в стае нет таких бедер, замечает Чанёль с виноватой улыбкой. Да, у него прекрасные бедра. С такими выносить ребенка — плевое дело. Правда, на выбор альф это почему-то не влияет. Его обходят стороной, и это значит одно: он будет вынашивать чужих детей. Конечно, он не первый, кто пройдет через это: для стаи это обычная практика. Омег всегда больше, чем альф или бет, партнеров на всех не хватает, но природа... она такая сука — всегда требует свое. И Сехун подчиняется.
Два месяца — и он чувствует себя так, словно его выпотрошили. Его тошнит не только по утрам, а с телом происходят страшные вещи. Конечно, физически его положение еще никак не проявляется, но гребаные гормоны вынимают из него душу.
Сехун и прежде не отличался приветливостью и дружелюбием, но теперь он избегает любых контактов. Рядом с омегами он превращается в озлобленного, давящегося завистью мудака, с бетами ведет себя как стерва, а альфы… С альфами все плохо. Очень плохо. Ничего подобного Сехун прежде не испытывал. Он словно магнит, центр которого находится внизу живота. Кожа зудит, требуя прикосновений, губы горят — так хочется, чтобы их целовали, чтобы жарко в них дышали. Сехун до онемения в конечностях нуждается, чтобы его трахали, но ни один альфа не подойдет к нему ближе, чем это позволено сраным волчьим этикетом.
Сехун хочет близости, да, но до встречи с Каем понятия не имел, что настолько.
Дождь превращает деревню в болото, лес шумит и черной громадой возвышается над потемневшими домами.
Сехун мерзнет в двух носках и свитере, пьет молоко, от которого со вчера тянет блевать и, поглаживая еще плоский живот, смотрит в окно. Оно щербатое, как кубик сахара, вымоченный в воде, а за его щербатостью, вощеной бесцветностью простирается уныние.
Сехун ждет, когда стемнеет, чтобы с чистой совестью завалиться спать. В последнее время это практически хобби. Сехун ненавидит его, как и то, что происходит с его телом, но ни с тем, ни с другим справиться не может. Приходится терпеть, а уж в этом деле Сехун профи.
Он допивает молоко, ополаскивает стакан и, осторожно поставив его на сушилку, думает заняться каким-нибудь нудным рукоделием (носки давно просят, чтобы их заштопали), но в дверь стучат. Сехун ненавидит этот звук — он связан с плохими воспоминаниями, — и поэтому дергается, сметая с кухонной тумбочки полотенце. Вафельно-белое, оно падает на пол. Сехун поднимает его и, стиснув в похолодевших пальцах, идет открывать.
За дверью Кенсу, и это само по себе плохо. Омега вожака редко заглядывает к таким, как Сехун.
Сехун замирает на пороге и хмурится, глядя в серое, припорошенное капельками дождя лицо Кенсу. Тот закатывает глаза и спрашивает:
— Занят?
— Смотря для чего, — отвечает Сехун и хмурится еще сильнее.
— Значит, нет. Идем со мной, — Кенсу разворачивается и сбегает с крыльца на размокшую дорожку. Сехун сдергивает с крючка куртку, натягивает ее косо на плечи и, заперев дверь, идет за омегой.
Поднимается ветер, и дождь хлещет по щекам. Сехун ненавидит все на свете, но послушно плетется за Кенсу. На языке вертится пара закономерных вопросов, но спина Кенсу не настроена на них отвечать. Сехун заталкивает любопытство поглубже в глотку и, натянув на лицо безразличие, опускает взгляд в землю.
Они доходят до дома собраний и под грохот бегущей по водостоку воды поднимаются на его широкое крыльцо. Входная дверь приоткрыта, из-за нее доносятся голоса.
— На кухню, — командует Кенсу и, войдя в коридор, тут же поворачивает налево. Сехун бросает взгляд в сторону столовой, но ничего, кроме панельной стены и края обеденного стола, не видит.
— Кто это? — уже на кухне спрашивает он.
— Чужаки. Машина сломалась, — нехотя отвечает Кенсу и указывает на плиту. — Их надо накормить.
Сехун кривится. Еще один минус его положения в стае — он обязан выполнять поручения меченых омег.
Ужин незамысловатый: тушеный картофель, мясо с крупно рубленой зеленью и оладьи с медом. Последние у Сехуна разве что не коронное блюдо. Он ненавидит печь, но это у него получается лучше всего. Видимо, судьба у него такая: делать все, что не по душе, на пять с плюсом. Он и детей, наверное, будет рожать самых сильных и красивых. На зависть омегам, которым придется их воспитывать.
Сехун заканчивает выкладывать на тарелку последнюю партию оладий, когда голоса вдруг приближаются. На пороге возникает Сухо, одетый слишком по-домашнему, и двое незнакомцев. В одном Сехун чует альфу, в другом — бету. Бета идет сразу за Сухо. В нем росту немного, но крепкий, с кожей белой, как полотенца на кухне Кенсу, и темными, еще мокрыми волосами. Он бросает на Сехуна беглый взгляд и отворачивается. Чует, что он беременный, а смотреть на омегу в положении не стоит: можно и без глаз остаться.
Альфа входит последним. Он высокий, на полголовы выше Сухо; кожа грубая, темная, брови широкие, глаза черные и красивые, а все, что ниже, скрывает маска. Альфа снимает ее, когда садится за стол, и Сехун подмечает, что губы у него тоже красивые. Полные, четко очерченные, цвета жженого сахара. Альфа облизывает их и мимоходом прихватывает зубами.
В кухне вдруг становится жарко и от этого небезопасно. Сехуну нужны прикосновения этих губ, очень нужны. Он заглатывает стон и сжимает тарелку с оладьями так, что едва не ломает ее.
Кенсу замечает это и говорит, чтобы поставил ее на стол. Сехун дерганым шагом подходит к нему и, встав между Сухо и бетой, опускает тарелку в центр стола.
Альфа поднимает глаза и смотрит на Сехуна. Тот замирает; избежать его взгляда не получается, и он четко осознает, что проваливается. Куда-то очень глубоко. Это опасно, но выбраться практически нереально, а летать Сехун не умеет: не научили.
Альфа понимает, что происходит, и опускает взгляд в свою тарелку. Сехун носит чужого ребенка, и пускай он не меченый, но уже и не чистый.
Сехун отходит к плите. Он едва дышит и не чувствует под собой ног. Его мелко трясет, но он берется за посуду и под грохот воды, что заглушает мысли и немного — чувства, моет ее.
Кенсу присоединяется к гостям, но поглядывает на Сехуна.
Они едят молча, а Сехун надеется, что его отпустят домой. Он не хочет оставаться в этой комнате дольше, чем потребуется. Он принимается драить сковороду и думает, догадывается ли Кенсу, что с ним происходит? Пару дней назад он говорил с Чанёлем, и тот, родивший своему альфе двух карапузов, ни о чем подобном не слышал. То, что происходит с Сехуном, больше гон напоминает, нежели беременность. Сехун на двести процентов уверен, что в положении, но тело требует особого внимания, а его в жизни Сехуна дефицит.
Ужин заканчивается раньше, чем Сехун домывает посуду. Кенсу поднимается первым и говорит, что одного из гостей они примут у себя, а второй, если не против, переночует у Сехуна. О том, что против может быть Сехун, он отчего-то не беспокоится.
Сехун замирает с глупо открытым ртом. Кенсу смотрит на него и кривенько улыбается. Подходит ближе и говорит полушепотом:
— Брат не живет с тобой, его кровать свободна. Да и… никто ничего не скажет: ты же в положении, — он взглядом скользит по безразмерному свитеру, что скрывает впалый живот Сехуна. Сехуну не нравится тон, в котором Кенсу говорит. Они его презирают. За то, что он носит чужого ребенка, за то, что ни один альфа его не захотел. Все они его презирают. За то, что даже не его вина.
Сехуну становится дурно. Голова кружится, и он хватается за край раковины, чтобы не упасть. Сухо обеспокоенно спрашивает, все ли в порядке, и Сехун отмахивается от него как от мухи.
— Я провожу, — вызывается альфа, и это совсем плохо. Сехун понимает, что если он его проводит, то останется у него на ночь, а этого допустить нельзя. Он чокнется, если на соседней кровати будет спать альфа. Но Сехун рожден, чтобы страдать, поэтому Кенсу согласно кивает и позволяет альфе взять его под локоть и увести из дома собраний.
Идут они медленно и хорошенько промокают. Сехун чувствует себя бисквитом, вымоченном в вишневом ликере. Он мягкий, пьяный и вот-вот растает от близости альфы.
Тот поглядывает на него осторожно и ободряюще улыбается. Уже у калитки говорит, что его зовут Каем, и Сехун понимает, что забыл собственное имя. Кай не торопит. Ведет его дальше, глубоко вдыхает запах сырости и, должно быть, Сехуна, и тому становится не по себе. Ему нравится мысль, что Кай чувствует его запах, потому что сам он задыхается от слишком терпкого, острого, горького запаха альфы.
— Вот здесь душ, здесь — туалет, — войдя в дом, показывает Сехун, а сам думает, как быть дальше. — Я найду, во что тебе переодеться, а ты пока… ну, ты знаешь, — он делает неопределенный жест рукой, и Кай криво усмехается.
— Знаю, — говорит он.
Сехун неуверенным шагом идет в комнату; Кай встает на пороге. Сехун ныряет в шкаф, находит вещи брата и отдает их Каю. Их руки соприкасаются, на этот раз — кожа с кожей, и Сехун готов поклясться, что сейчас потеряет сознание.
Он отступает к шкафу, а Кай прижимает одежду к груди и уходит.
Пока он переодевается, Сехун стелет новое постельное и решает, что на ужин у него будет молоко со снотворным. Двойной дозой, чтобы наверняка. Он не хочет проснуться в чужой постели.
Кай возвращается неслышно и снова замирает на пороге. Сехун вздрагивает, когда замечает его, и виновато приглашает войти. Указывает ему на кровать и спрашивает, где его мокрые вещи?
Кай говорит, что оставил их в ванной. Сехун идет туда. Кай все аккуратно разложил, и Сехуну остается лишь повесить кое-что на веревку, а то, что до утра само не высохнет, — запихнуть в сушилку.
Когда он входит в спальню, Кай сидит на кровати, сложив ноги по-турецки, и смотрит на дверь. Сехун успел переодеться в пижаму, отчего чувствует себя голым. Он лишь единожды оставался с альфой в одной комнате, и это закончилось блеванием в пять утра и отвращением ко всему, что напоминает морковь.
— Ты так и не сказал, как тебя зовут, — Кай улыбается набок, и это выглядит немного дерзко, немного мило и очень сексуально. Сехун поджимает губы, потому что стонать в голос хочется немилосердно, прикрывает дверь и, лишь подойдя к кровати, говорит:
— Сехун. Мое имя Сехун.
Какое-то время они молчат. Кай не стесняется Сехуна рассматривать, а тот молит всех богов, чтобы они наслали на него неодолимый сон. На линии Бога оказывается занято, а голосовую почту он явно проверяет редко.
Кай поворачивается к Сехуну всем телом и, сложив руки на коленях, наконец-то заговаривает.
— Ты очень красивый, Сехун. Почему у тебя нет альфы?
Сехун от неожиданности выпучивает глаза. Во-первых — задавать такие вопросы малознакомым людям не полагается, во-вторых — никто никогда не говорил ему, что он красивый.
Кай видит его замешательство и смеется.
Его смех приводит Сехуна в чувства. Он краснеет и, сминая край пижамной рубашки, говорит:
— Потому что я не красивый.
— Кто такое сказал?
— Все?
Сехун поднимает глаза на Кая. Тот смотрит на него прямым, слишком жестким взглядом. Сехуну от него выть хочется, и он закусывает губу и боится шевельнуться.
— Все альфы стаи считают тебя недостаточно для них хорошим? И ты будешь вынашивать им детей, которых даже своими назвать не сможешь?
Сехуну кивает согласно. Так и будет, потому что он ничего не может с этим поделать. Он не может заставить альф выбрать его, связать с ним свою жизнь, заботиться о нем и детях, оберегать их и, может быть, даже любить.
— Это неправильно.
— Говорить такое тоже неправильно.
Кай ничего не отвечает.
Сехун забывает, что хотел выпить снотворное. Сейчас единственное его желание — выключить свет и постараться этот взгляд забыть. Но что-то внутри него не забывает, даже когда комната погружается во мрак.
Из приоткрытого окна пахнет осенью, хотя на дворе конец мая, и тело, до этого горящее, покрывается мурашками холода. Сехун натягивает одеяло до груди, закрывает глаза и практически успокаивается, когда слышит за спиной тихое: «Спокойной ночи, Сехун».
Он замирает, впившись в одеяло пальцами, и едва находит в себя силы, чтобы шепнуть в ответ: «Спокойной».
Такой ей стать не суждено.
Сехун просыпается в начале третьего и понимает, что это, мать его, произошло. Он садится на кровати с громко колотящимся сердцем и с ужасом смотрит на соседнюю кровать. Кай спит. Его ровное дыхание пробивается сквозь шум в ушах.
Сехун моргает и надеется, что вот сейчас точно проснется и поймет, что это лишь кошмар. Но он не просыпается, зато Кай ворочается и перекатывается на спину. Футболка задирается, а Сехун, кажется, обзаводится ночным зрением, потому что видит полоску смуглой кожи и темную впадинку пупка. От него взгляд опускается ниже, и Сехун так сильно сжимает одеяло, что судорогой сводит пальцы. Он старается не шевелиться и не дышать, и, господи, отвести взгляд, но это сложно. Все это безумно сложно, а тело уже ломит от желания касаться, сливаться, срастаться.
Сехун прикрывает глаза и осторожно приподнимается, чтобы отлепить влажные штаны от задницы. Он не знает, насколько нормальны выделения во время беременности, но спросить некого. Не в третьем часу ночи и уж тем более не у альфы, который почует его запах, как только проснется.
Сехун укладывается на бок и смотрит в размытый полумраком профиль Кая. Время еще не тронуло его лицо. Должно быть, ему не больше двадцати, что для альфы практически младенчество.
Сехун подтягивает колени к груди и зажимает ими ладони. Они горячие, и весь он снова горит. Это не просто чувство: у него жар, и это ненормально. Голова гудит и кожа истончается и откликается на каждое движение воздуха.
Кай елозит по простыни, и футболка задирается выше. Соски у него оказываются темными, винно-черными, и дело здесь не в темноте. Сехун судорожно выдыхает, и звук его дыхания наполняет комнату. Он слишком громкий, слишком тяжелый, слишком много в нем желания. Сехун замирает. Ладонь, зажатая коленями, потеет, а сердце дергается, словно рыба в садке.
Кай поворачивает голову набок и, облизнув губы, открывает глаза. Они блестят в темноте и кажутся еще красивее. Он смотрит прямо на Сехуна и полной грудью вдыхает воздух, пропитанный его запахом.
— Если хочешь... — неимоверно мягким ото сна голосом говорит Кай, и Сехун едва не рыдает от облегчения, потому что очень хочет.
Он неловко сползает с кровати, переступает через собственную гордость и забирается в постель Кая. Она прогибается, пружиня под весом их тел. Звук приятный и ощущение тоже приятное.
Сехун не знает, что делать дальше; Кай видит это и тянет его на себя. От жара его рук на коже остаются следы.
— Ты горячий, — шепчет Кай и ладонью проводит по пояснице Сехуна. — Все в порядке?
— Нет, — Сехун сглатывает вязкую слюну и прикрывает глаза. Вздрагивает, потому что чувствовать Кая так близко — рай, и шумно выдыхает через нос. Кай садится, и Сехун, ойкнув, теряет равновесие. Кай не дает ему упасть, прижимает его к себе, и это еще хуже, потому что внутри все переворачивается, и между ягодиц снова становится мокро.
Кай смотрит ему в лицо. В темноте это ощущается как-то по-особенному остро. Руки и шея покрываются гусиной кожей, и Сехун хватается за футболку Кая, потому что должен что-то сделать.
— К тебе часто ходят альфы? — Кай говорит вкрадчиво и тихо, и Сехун качает головой. — Совсем никто?
— У них есть пары…
— То есть, они, — Кай сжимает его сильнее, — пользуются твоим телом и ничего не дают взамен?
Сехун молчит.
— Ты очень, очень красивый, Сехун.
Сехун молчит. Ему до чертиков нравится, как Кай произносит его имя. В груди все сжимается, сердце екает и куда-то проваливается.
— У тебя есть потребности, и это естественно. И то, что они игнорируют их — неправильно. Совершенно неправильно.
— Я не меченый, но испорченный: никто ко мне не прикоснется.
Кай запускает ладони за пояс его штанов и тянет их вниз. Сехун прикрывает глаза; голова кружится сильнее.
Кай целует его подбородок, щеку и скулу, дыханием проходится по виску, касается волос и мочки левого уха. Сехун хочет, чтобы он поцеловал его в губы, но молчит. В прошлый раз он не чувствовал ничего, кроме легкого страха и потерянности, теперь же чувств столько, что он не может вычленить из них что-то определенное.
— Мы снимем это, — Кай стаскивает его штаны настолько низко, насколько возможно в сидячем положении, и Сехун послушно встает на колени, позволяя спустить их еще ниже. Кай укладывает его на кровать и снимает штаны полностью.
Сехун знает, что должно быть неловко, но не чувствует этого. По крайней мере, до тех пор, пока Кай не тянется к ночнику и не зажигает свет.
— Зачем это? — Сехун облизывает губы и оттягивает край рубашки, чтобы скрыть наготу.
— Хочу видеть тебя.
— Это, правда, лиш…
Кай прижимает палец к своим губам, показывая, чтобы Сехун молчал, и качает головой. Сехун замолкает, так нежно оборванный на полуслове, и во все глаза смотрит на Кая. Тот быстро раздевается, и Сехун понимает, что ничего красивее он в своей жизни не видел. Кай подтянутый и крепкий, и, наверное, невероятно горячий. Сехун хочет прикоснуться к нему, прижаться всем телом, кожей прирасти к его коже. Он шумно, через нос, вдыхает, а Кай все смотрит на него и дает смотреть на себя.
— Сними рубашку, — просит негромко и касается своего члена.
У Сехуна в голове что-то взрывается. Он давится воздухом и стискивает бедра, потому что внутри, там, где растет его ребенок, что-то сладко сжимается, стягивается в тугой узелок.
Сехун не сводит глаз с пальцев Кая и принимается за рубашку. Он с трудом расстегивает мелкие круглые пуговки и стягивает ее с плеч.
Кай забирается на кровать, мягко разводит его ноги и поцелуями прокладывает путь от колена к паху. Носом проводит по тазовой косточке, целует у пупка и, подняв голову, смотрит на Сехуна. Сехун не дышит и, как умеет, сдерживает дрожь. Его передергивает от каждого прикосновения, каждого поцелуя, каждого вздоха в миллиметре от его кожи. Кай потрясающе горячий, и все, что он делает, ломает Сехуна. Он смотрит ему в глаза и вдруг понимает, что происходит. Вскидывает руки и ладонями упирается в плечи Кая. Он хочет, он должен его оттолкнуть, потому что так не делается, потому что это неправильно, потому что поздно. Потому что в нем, вон там, где так приятно все ноет и тянет, — новая жизнь, и в ней — часть Сехуна.
— Не надо, только не так, — говорит он и отползает к подушкам.
Кай остается на месте. Смотрит на него, дышит тяжело, а во взгляде такое, что в самый раз рушить Вселенные.
Сехун пытается — честно пытается — выдержать его взгляд, но проигрывает. Кай медлит секунду, а потом накрывает его собой и целует так осторожно, так нежно-нежно, что Сехун понимает — это конец.
Кай целует его шею, пока на ней не остаются следы, а когда добирается до сосков, Сехун перестает соображать и лишь прогибается всем телом и пытается ухватить хоть немного воздуха.
Кай здорово теряется, когда Сехун неожиданно кончает. Он гладит его дрожащие бедра ладонями, а Сехун распадается на атомы и уже ничего, кроме Кая, в этом мире не знает.
Кай замирает в нерешительности и ждет, когда Сехун придет в себя. Ему нужно две минуты, чтобы восстановить дыхание и, убрав со лба мокрые волосы, трезвым взглядом посмотреть на Кая. Тот похвастаться подобным не может: он крупно дрожит и дышит через раз. Ладонь бездумно скользит по члену, и Сехун невольно двигает бедрами. Он хочет его в себе, и это не просто желание — это потребность.
— Можно? — Кай на грани между отчаянием и жестокостью, и Сехун кивает, хотя разумней было бы сказать нет.
— Будет больно.
— Ты хочешь?..
— Да.
Сехун едва дышит. Желудок подкатывает к горлу, и хочется сжать колени, чтобы больше никогда и ни перед кем их не открывать, но Кай смотрит на него не так, как смотрят другие, и это делает его особенным. Его запах уже под кожей, и нужно совсем немного, чтобы он проник в вены.
— Я вернусь. Когда ты родишь, я вернусь за тобой.
Сехун ему не верит, но кивает и широко разводит ноги.
Это восхитительно. Сехун не помнит, чтобы ему было так хорошо. Кай оказывается чуть более грубым и жестким, чем Сехун ожидал, но в то же время в нем есть своя, звериная, ласковость. Он держит его за руку и пытается поцеловать, но не получается, потому что Сехун сосредоточен на другом.
Боль приходит, когда кажется, что лучше не бывает. Напряжение нарастает, и Сехун готов кричать, и кричит, когда кончает. Кай держит его крепко, до синяков сжимая бедра. Сехун затихает и следующие полчаса боится пошевелиться. Внутри все горит, и тошнота подступает к горлу.
Кай гладит его по щеке, смотрит виновато, и Сехун постепенно расслабляется, привыкает к разрывающей его внутренности боли. Он не помнит, когда они рассоединяются — наверное, засыпает, — но на рассвете просыпается, укутанный одеялом, с температурой, которая, кажется, выжигает клетки его тела, и Каем, что клубком свернулся у его ног. Его щека прижимается к бедру Сехуна и тоже горит.
Сехун смотрит на него, спящего, подавляет желание погладить спутанные, пахнущие его постелью волосы и знает, что он не вернется.

***

Малыш появляется на свет в последних числах декабря. Он большой, розовощекий, с легким пушком золотистых волос на круглой головке. Сехун видит его всего две минуты, даже не прикасается к нему, и его забирает отец. Сехун смотрит в потолок, кусает язык, чтобы не заплакать, и понимает, что такая жизнь не для него. Он хочет обнимать своих детей, хочет прижимать их к груди и целовать пахнущие молоком макушки. Хочет любить их больше жизни, а у него это отнимают.
Швы затягиваются быстро, и через месяц на коже остается лишь тонкий розоватый шрам. Сехун знает, что через год или полтора к нему добавится еще один, а затем еще и еще, пока живот не превратится в один сплошной загрубелый рубец. Он этого не боится — дети того стоят, но что-то внутри бунтует. Оно теплое, горькое и пахнет Каем.
Стая замечает перемены, и омеги запрещают своим альфам к нему приближаться. Молодняк поглядывает на него с ухмылками, перешептывается за спиной. Сехун знал, что так будет, и не обижается. Он привык быть собой, привык, что стая его сторонится, и отвечает тем же.
Проходит февраль, а в марте заряжают дожди. Они обильные, животворящие, и лес преображается. Просыпается после недолгой зимней спячки, наливается соками, набухает почками, распускается травами.
Сехун стоит у окна, смотрит на холщевую пелену дождя, на рыжие лужи садовых дорожек и жует морковину. Он снова ее полюбил, а вот на молоко смотреть не может.
В дверь стучат, и это как повторяющийся сон. Плохое предчувствие наполняет грудь, но не открыть нельзя, и Сехун, оставив недогрыженную морковь на тарелке, идет открывать.
На пороге стоит Кенсу. На нем дождевик с широкими полами и огромным капюшоном. Он из желтой непромокаемой ткани, и Кенсу похож в нем на перекормленного бройлера. Ему рожать через месяц, отчего он стал нервным и дерганым. Он смотрит на угрюмо хмурящегося Сехуна и спрашивает:
— Ты занят?
— Смотря для чего.
— Значит, нет. Идем за мной.
Это точно сон, причем, отдающий кошмаром, но Сехун боится проснуться.
Он натягивает куртку и, заперев дверь, идет за Кенсу по раскисшей, укрытой бурой пеной дорожке к дому собраний.
Ноги подгибаются еще за десять метров от крыльца. Кенсу замечает это и меняется в лице. Это напоминает улыбку, но раздраженную, капризно-вымученную.
Сехун быстро отводит взгляд и мокрыми от дождя пальцами сжимает край такой же мокрой куртки. Он чувствует Кая так, как если бы он стоял на месте Кенсу. Кожа намагничивается, электризуется, и Сехуна тянет вперед, к дому под серой, поросшей мхом крышей. Он невольно ускоряет шаг и вскоре обгоняет Кенсу. Тот не останавливает его, но у порога Сехун сам притормаживает и ждет, когда Кенсу его догонит. Пропускает его вперед и входит в широкий, пахнущий тушеной капустой коридор осторожным шагом.
Кай в столовой — Сехун чувствует его каждой клеткой своего тела, но Кенсу уводит его на кухню.
Они готовят обед, и Сехун удивляется, как это он не спалил его к чертям собачьим. Руки дрожат, и он не знает, куда их деть. Он хватается то за одно, то за другое, мечется от плиты к столу, а от стола к холодильнику и не может успокоить сбившееся дыхание. Время от времени сердце исполняет рискованный кульбит, переворачивается, сжимается, и вместе с ним сжимается и все остальное.
Сехуна тошнит от запаха жареного лука, и он открывает окно, но Кенсу тут же его закрывает.
— Сквозняк, — шипит он и показывает Сехуну на духовку. — Следи за пирогом.
Сехун следит, но это не то занятие, которое может отвлечь его от мыслей о Кае.
Сухо приводит его, когда обед практически готов. Стоит Каю войти, как он тут же прирастает взглядом к Сехуну. Он смотрит прямо, без стеснения. Он знает, что в этой комнате принадлежит ему.
Сехун обжигается о противень, но не издает ни звука. Он не отвечает на взгляд Кая. Отчасти от того, что боится, отчасти от того, что не хочет показывать свои чувства при посторонних. Вряд ли получается хорошо, потому что это сильнее его.
Сердце заходится, но Сехун не обращает на него внимания. Он следит за руками, которые так и норовят что-нибудь выронить. Дышится через раз и как-то вне легких. Подташнивает, но на этот раз списать все на беременность не получается.
Сехун режет пирог тонкими ломтиками и следит, чтобы не вытекла начинка. Он смотрит на свои пальцы — слишком серые на фоне поджаристой корочки, и Кай тоже смотрит на них. Еда вообще занимает его мало, и ужин затягивается.
Сехуну сесть не предлагают — порченым яблокам не место в лотке с целыми, — и он стоит у плиты и гоняет по тарелке малиновые от вишневого сока крошки.
Кай первым откладывает вилку и нож и встает из-за стола. Сдержанно благодарит за обед и говорит, что торопится.
— Хотелось бы вернуться домой до темноты, — поясняет он и снова смотрит на Сехуна. Кенсу неуклюже, как жаба, выковыривает себя из-за стола и, смахивая с живота крошки, говорит:
— Дорогу, надеюсь, помните?
Кай усмехается и кивает:
— Конечно. Сехун, идем.
Сехун смыкается, словно по нему пробежал паук, и едва не роняет пирог. Ставит тарелку на стол и облизывает губы. Нервно оглядывается на Кенсу, и тот машет рукой, прогоняя его из кухни. Сехун нетвердым шагом идет к Каю.
— Чего ты? — едва слышно спрашивает тот, когда Сехун с ним равняется. Находит его ладонь и крепко переплетает их пальцы.
Сехун заглядывает ему в лицо, видит тень вопроса в глазах и дергает плечами. Он окончательно теряется, но прощает себе это.
Они выходят под тягучий, густой, как желатин, весенний дождь и быстрым шагом идут к дому Сехуна. Сехун боится спрашивать, а Кай не спешит ничего ему рассказывать. Сехун не знает, как описать то, что чувствует, но это однозначно прекрасно. Кай крепче сжимает его ладонь и улыбается, поглядывая на него не так чтобы украдкой, но и не прямо.
Кай заговаривает, лишь переступив порог дома. Он оглядывает сумрачную комнату и говорит:
— Как много у тебя вещей?
Сехун ожидает чего-то подобного и, быстро прикинув в уме, что его, а что брата, отвечает:
— Может, пара сумок наберется. Я никогда… никуда не уезжал… надолго.
— Насовсем, Сехун, — Кай бросает на него долгий, выжидающий взгляд. Сехун краснеет и отворачивается к стене. Царапает цветастые обои ногтем и говорит негромко:
— Ты меня забираешь, да?
— Да.
— Вот прямо сейчас?
— Прямо сейчас. Сехун, я же обещал.
— Я тебе не поверил, — Сехун невесело смеется.
— Почему?
— Потому что… — Сехун пожимает плечами, — так не бывает.
— Почему?
— Потому что я грязный. Меня даже за стол не пускают: о чем ты?..
— Ты моя пара.
— У меня ребенок есть.
— Которого ты видел раз, два?
— Раз, — выдавливает из себя Сехун.
— Как его имя?
— Не знаю, — Сехун поджимает губы. Никогда в жизни ему не было так паршиво.
— Я предлагаю тебе дом, предлагаю семью. У тебя будет все, только пойдем со мной… — Кай оказывается рядом, обхватывает его лицо ладонями и заглядывает в глаза. — Ты же мой, понимаешь?
Сехун понимает, господи, как же он понимает.
Он опускает глаза и неуверенно, самыми кончиками пальцев трогает широкие запястья Кая. Прикасаться к нему еще приятней, чем раньше. Сехун знает имя этого феномена, но не хочет произносить его вслух. Он слышал, что это убивает счастье, а оно ведь даже не родилось.
— Поможешь мне собраться? — голос его не подводит только чудом.
Кай кивает в ответ и на секунду касается его лба своим.
Они берут то, без чего Сехуну первое время не обойтись. Остальное, говорит Кай, он купит ему сам.
— Оставим это в прошлом? — Кай оглядывает комнату и подхватывает дорожные сумки. Сехун согласно кивает. Он не может говорить: страх сковывает горло. Он понятия не имеет, на что соглашается, но знает, что дальше так продолжаться не может. Ему дарят жизнь, о которой он мечтал, а отказываться от таких подарков глупо.
— Погаси свет, — говорит Кай и выходит из комнаты. Сехун оглядывает ее в последний раз и нажимает на выключатель.
Уже в машине он вспоминает, что оставил на столе недоеденную морковь.

29-30 мая, 2015

Не забудьте оставить свой отзыв: https://ficbook.net/readfic/3248109

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: