КЛИНИЧЕСКИЕ НАБЛЮДЕНИЯ

Мне приходилось консультировать отдельных пациентов, обратившихся ко мне как к специалисту по мануальной терапии, биомеханике и остеопатии. Эти люди не принимали участия в нашем исследовании, но полученные результаты представляют большой интерес.

В первом случае речь пойдет о 38-летней пациентке, состоя­щей в разводе около 10 лет. Отделение психиатрии направило ее на обследование мышечноскелетной структуры в связи с постоянной острой болью в нижней части спины и в голове. В возрасте 28 лет она подверглась вагинальной гистерэктомии по настоянию мужа, который жаловался на неудобства, причиняемые ее предменструальным синдромом и обильной менструацией. Через год после проведения гистерэктомии он развелся с женой. Последующие семь лет женщина проходила курс психотерапии по поводу своего враждебного отношения к мужчинам, преждевременной стерильности и болями в голове и нижней части спины, вызванными психосоматическими причинами.

На первом приеме я обнаружил нарушение в положении таза, верхнем шейном и затылочном отделах. Левая подвздошная кость была смещена назад, крестец был скручен компенсирующим образом, аксио-атланто-оксипитальная область сдавлена. После применения остеопатической и краниосакральной терапии пациентка сообщила об исчезновении боли. (Такое чудесное «исцеление» должно вызвать подозрение у того, кто не льстит своему врачебному самолюбию. Я избавился от такого самолюбия за несколько лет до этой встречи и предчувствовал, что за первым приемом последуют другие.)

Примерно через 10 дней женщина позвонила и сказала, что боли в голове и спине возобновились. Она записалась на прием, который произошел через две недели после первого посещения. На повторном сеансе я использовал ту же методику, но чудесного облегчения боли не произошло. Женщина не скрывала своего гнева. Я знал, что психотерапевтам не удалось избавить ее от негативного отношения к представителям мужского пола. Пациентка обвиняла меня в симуляции и умышленном неэффективном лечении из-за тайного женоненавист­ничества. Выслушивать подобные обвинения неприятно, но с годами я научился не принимать их всерьез и продолжать работу.

Пациентка настаивала на проведении очередного сеанса через неделю. (Оглядываясь назад, я понимаю, что столкнулся с конфлик­том, когда часть пациента стремится к телесно-эмоциональному осво­бождению — тогда я еще ничего не знал о ТЭО, — а другая часть этому сопротивляется. Эта вторая часть нередко выступает в роли мученика, который заявляет: «Оставь все как есть. Я буду оберегать тебя от мучительных воспоминаний. А обо мне не беспокойся».) На третьем сеансе женщина почувствовала незначительное улучшение, и мы договорились о следующей встрече. Мне просто повезло (если можно говорить о везении), что на том сеансе присутствовал аспирант.

Пациентка лежала на спине на процедурном столе. Правой рукой я поддерживал ее левую ягодицу, пальцы находились на крестцово-подвздошном отделе. Левой рукой я мягко поднимал и опускал левую ногу женщины, чтобы оценить подвижность и функционирование крестцово-подвздошного отдела. Совершенно неожиданно левая нога пациентки согнулась в колене у бедра. Правая нога, к которой никто не притрагивался, проделала то же самое. Женщина приняла положе­ние, как при литотимии. Я попросил аспиранта поддержать правую ногу пациентки, а сам взял ее левую ногу. (В центре аутизма мы уже наблюдали эмоциональное освобождение, вызванное определенным положением тела. Интуитивно я решил поддерживать ноги так же, как у детей-аутистов для приведения их в положение эмоционального освобождения.) Сразу после того, как обе ноги женщины согнулись в положении, имитирующем литотимию, мы заметили активное дви­жение глаз под закрытыми веками. Сумочка пациентки лежала на стуле слева от процедурного стола. В следующее мгновение эта милая дама уже колотила меня своей сумочкой, обрушивая удары на голову, шею и правое плечо. Я удивился и, возможно, словесно высказал свое неудовольствие — не могу в точности вспомнить. Женщина объяснила, словно наблюдая происходящее со стороны, что удары предназначались хирургу-ординатору, который во время операции всем весом надавил ей на левое колено. Это создало большую нагрузку на спину и таз. Пациентка вспомнила, что анестезиолог удерживал ее голову и шею в очень неудобном болезненном положении. Она рассказала, что все это происходило во время гистерэктомии, которая проводилась под общим наркозом.

Такой поворот событий вызвал у меня удивление. В прошлом я довольно много занимался гипнорегрессией и гипнотерапией и знал, что люди в бессознательном состоянии помнят если не все, то почти все. Мне было известно, что разговоры и все, что происходит во время хирургической операции под общим наркозом, могут фиксиро­ваться в сознании пациента. Но я всего лишь коснулся левой ягодицы и крестцово-подвздошных областей пациентки, слегка двигая ее левой ногой для определения мобильности крестцового отдела — и это послу­жило толчком к визуализации гистерэктомии под общим наркозом.

Мне хотелось издать боевой клич, но я сдержал свои эмоции и повел себя так, словно подобные происшествия были частью моей повседневной практики. Я успокаивал пациентку, уговаривая ее не сердиться на хирурга-ординатора, который был в тот момент усталым после многочасовой работы в больнице. Я старался вызвать у нее сочувствие и прощение. Защищать анестезиолога, который слишком растянул атланто-затылочный отдел пациентки и с силой надавил на верхний шейный отдел, в то время как защитные мышцы не дейст­вовали из-за введенного наркоза, было гораздо труднее. Он ввел ей в горло трубку, заговорив о том, как женщина будет жить с удаленной маткой, и мягко говоря, был невежлив. Я пытался убедить пациентку, что злоба на врача, пусть даже оправданная, вредит не ему, а ей. Эти доводы ее отчасти убедили. По ее желанию повторное переживание событий в операционной закончилось также внезапно, как и началось.

Причина злости этой женщины на всех мужчин очевидна. Я не сомневался, что этим объяснялась беспомощность психотерапевтов, к которым обращалась моя пациентка. Переоценив свой успех, я поступал бестактно. Следующий сеанс был назначен через неделю, и я с нетерпением ожидал развития событий.

На этот раз женщина жаловалась на нервозность и невозможность сосредоточиться, хотя боли заметно утихли. С момента обращения ко мне она перестала посещать психотерапевта (что означало четыре недели без психотерапевтической поддержки). Женщина легла на тот же стол, и тот же самый аспирант встал возле него. (Его так потрясли события прошлого сеанса, что я не смог бы удержать его от присутствия на этом сеансе, даже если бы захотел). На этот раз я предусмотрительно убедился, что никакого потенциального оружия поблизости не имеется, и мы подняли ноги пациентки в знакомое положение литотимии. (Теперь я бы не действовал столь решительно, но тогда нами двигал творческий интерес. Мы слабо представляли, что происходит, и базовые положения методики еще не были разработаны.) Тело подчинялось нашим манипуляциям, и ноги приняли положение, как на гинекологических подставках. Голова женщины самостоятельно повернулась в явно неудобное, изогнутое положение, и пациентка приступила к описанию сцены в операционной как наблюдатель со стороны. Она подробно описала рассечение тканей придатков при удалении матки через влагалище. Анатомические детали, которые упоминались в рассказе, наводили на мысли о практической деятельности или изучении хирургической анатомии в данной области. Рассказ сопро­вождался движением тела, словно реагирующим на ощущения каких-то манипуляций в области малого таза. Наконец, операция была закончена. Матку положили в кювету и отправили на исследование в лабораторию. Затем женщина вспомнила, что ординатору, который сдавливал ее левое колено, было велено зашить разрез во влагалище. Она использовала слово «манжета». Пациентка вспомнила, как шел процесс накладывания швов.

Хирург не обращал на нее внимания, беседуя с медсестрой. Когда ординатор зашил разрез, тот взглянул на его работу и заметил, что она выполнена довольно небрежно. Это замечание он сопроводил репликой, что если бы позволяло время, он заставил бы ординатора все переделать. Но следующий пациент был готов к операции, и вре­мени не было.

Женщина была вне себя от злости. Я пробовал убедить ее, что хирург просто хотел покритиковать ординатора, а швы были наложены хорошо. Такая критика ординаторов и студентов широко распростра­нена среди хирургов и других «крутых спецов». В ответ на это пациентка рассказала, что после операции она в течение полугода лечилась от занесенной инфекции, и результаты лечения были неутешительными. В этом она видела причину развода с мужем, который заявил, что ее неспособность полноценно выполнять супружеские обязанности вынудили его искать удовлетворения на стороне. Мне хотелось показать пациентке, что такой повод для развода свидетельствовал о непроч­ности отношений. Я пытался ее заверить, что операция могла быть удачной, и только брошенная вскользь реплика о плохом качестве работы могла замедлить и осложнить процесс выздоровления. (Я всего лишь хотел смягчить ее гнев.) И снова помогла идея, что злость на врачей за события десятилетней давности причиняют вред только самому пациенту. (Злоба — разрушающая эмоция, если постоянно продуцируется и хранится в памяти.)

Через несколько недель работа с «телом» и обсуждение проблемы помогло нашей пациентке окончательно выздороветь. Она больше не обращалась к психотерапевтам. О своих переживаниях она рассказала на лекции моим студентам. После развода эта женщина не вступала в интимные отношения с мужчинами. Утраченная чувствительность не причиняла ей уже столько расстройств.

Второй случай, с которым я столкнулся примерно в то же время, был менее драматичен, но столь же поучителен. Моей пациенткой была 27-летняя одинокая женщина, занятая в социальной сфере в Нью-Йорке. Ее мать наблюдалась у меня по поводу хронической боли в ноге и посоветовала дочери обратиться в нашу клинику. Женщину беспокоили регулярные приступы боли в левом плече. Обследование не показало каких-либо существенных нарушений в плечевом суставе, смежных костях, позвоночнике или ребрах. Я начал работать над терапевтическим положением, как мы это делали с доктором Карни (только без электрического мониторинга). Рука и плечо пациентки заняли положение, которое привело к резкой остановке краниосакрального ритма. Я подождал несколько секунд, и движения руки, плеча, шеи, головы и верхней части тела возобновились. Женщина сидела на краю стола, я стоял, слева от нее. Она начала медленно на­клоняться влево. Краниосакральный ритм еще не возобновился.

Женщина продолжала перегибаться в левую сторону, словно собиралась упасть со стола на левое плечо. Мне удалось поддерживать ее в этом маневре и позволить продолжать медленное движение навстречу полу до тех пор, пока левое плечо пациентки не оказалось ниже уровня верхней части стола на 12 или 14 дюймов. Бедра оставались на столе. Большая часть веса женщины удерживалась столом под левым бедром и мною под ее левым плечом. И в таком положении она остановилась по меньшей мере на пять минут (моей надорвавшейся спине казалось, что прошел час), пока не возобновился краниосакральный ритм. Тогда женщина улыбнулась, выпрямилась и поведала мне, что только что поняла, что боль в плече связана с травмой, полученной в 19 лет при катании на лыжах.

Этот сеанс избавил пациентку от болевых ощущений на три месяца. Затем она позвонила и сообщила, что плечо уже не болит, но порой словно «затвердевает». Женщина приехала в нашу клинику в Мичигане еще на два сеанса в пятницу и понедельник. Во время пятничного сеанса я просто держал ее руку и голову некоторое время, но в сидячем положении мало что изменилось. Тогда я попросил ее лечь на спину и снова взял левую руку и плечо. Женщина слегка изменила положение, ее краниосакральный ритм остановился, плечо стало горячим на ощупь. Внезапно она сильно разозлилась. Я спросил ее о причине злобы, и через одну - две минуты женщина рассказала, что, катаясь на лыжах, упала, когда другой лыжник перерезал ей до­рогу. Пока она это говорила, краниосакральный ритм не возобно­вился. Я вежливо поинтересовался, из-за чего она так разозлилась. Прошло еще несколько минут. Женщина ощутила новый прилив гнева и сказала, что не на шутку рассердилась на этого лыжника, потому что он даже не остановился посмотреть, не требуется ли ей помощь. Как только она освободилась от гнева, то почувствовала себя легко и хорошо. В понедельник она чувствовала себя так же хорошо, и я провел обычный остеопатический и краниосакральный сеанс.

С тех пор я консультирую эту пациентку раз в полгода просто потому, что ей нравится терапевтическая процедура. Женщина осво­бодилась от других проблем. Избавившись от злобы, она забыла про боль в плече и стала спокойнее воспринимать проблемы на работе. (А я полагаю, что проблем у нью-йоркского социального работника немало.)

Вскоре после лечения женщины с удаленной маткой и между первым и вторым сеансами пациентки с болями в плече мне вновь пришлось столкнуться с воспоминаниями о хирургической операции. (Думаю, это не было простым стечением обстоятельств. Похоже, я должен был осознать важность полученной информации.) Ко мне обратилась девушка лет двадцати пяти с жалобами на острую головную боль в затылочно-лобной области. Краниосакральное обследование показало избыточное для людей ее возрастной группы мембранозное натяжение между областью прикрепления серпа мозга на лобной кости и областью иниона, связанного с позвоночным столбом. Я проделал стандартные краниосакральные манипуляции для ослабления отдельных участков краниального свода и его дна. Затем я начал выполнять технику V-spread от иниона к надпереносью. Как только V-spread начал дейст­вовать, краниосакральный ритм пациентки внезапно остановился. От надпереносья и среднелинейной шовной области между носовыми костями стало выделяться тепло. Девушка испытала сильный прилив гнева. Это чувство стало затихать по мере уменьшения выделения тепла, когда V-spread закончилось. Краниосакральный ритм возобновился.

Я спросил у пациентки, может ли она объяснить причину такого гнева. Она призналась, что с появлением боли вспомнила хирурга, проводившего септэктомию несколько лет назад. Заново переживая события прошлого, девушка сказала, что хирург был очень рассержен. Она уговорила его выполнить операцию под общим наркозом. Врачу это пришлось не по душе, но он уступил ее просьбе вопреки личному убеждению.

Здесь мы снова сталкиваемся с неосознаваемым воспроизве­дением события, во время которого пациент находится во сне. Но приведенный выше пример заставляет задуматься над непростыми вопросами. Могли ли эмоции хирурга проникнуть в энергетическую кисту, образовавшуюся в пациентке во время операции? Можно ли считать хирургическую операцию травмирующим событием, способным породить энергетическую кисту? Влияет ли общая анестезия на образование энергетической кисты? Ответы на эти вопросы крайне важны.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: