К. Ясперс: Философия как способ осуществить себя

Прочитайте следующий текст и ответьте на прилагаемые к нему вопросы.

У животных нет философии, ибо они целиком и полностью практичны. Хотя самые высокоразвитые из них и не лишены начатков рассудка – подробно проблема сущностного различия человека и животного будет рассмотрена в разделе «Проблема человека в философии» – однако нельзя себе представить, чтобы они размышляли о чем-то просто так. Например, ставили перед собой вопрос: «Конечен ли мир или нет?», «Есть ли бог или нет?» и т.п. Такими, с точки зрения практики и выгоды бесполезными вопросами способен задаваться лишь один человек. Пожалуй, в связи с этим даже можно на уровне рабочей гипотезы высказать утверждение о том, что человек – это Homo philosophicus, уточнив тем самым всем известное, но пока не вполне понятное утверждение о человеке как виде Homo sapiens (лат. – Человек разумный), ибо для того, чтобы понять это последнее определение, надо сперва разобраться с вопросом о том, чем рассудок отличается от разума. По мнению немецкого философа и психиатра КАРЛА ЯСПЕРСА (1883 – 1969) вопрос «Что такое философия?», неотделим от вопроса о том, «Что такое человек?». Видимо в человеке, его психике есть нечто, из-за чего он оказывается способен и даже обречен ставить вопросы философского характера. В следующем отрывке из работы К. Ясперса «Введение в философию» как раз и рассматривается вопрос о том, что такое философия в связи с особыми сущностными свойствами человека.

Что такое философия?

«Вопрос о том, что есть философия и чего она стоит, всегда вызывает споры и дискуссии. От философии ждут нешаблонных, ярких в своей необычности разъяснений или же равнодушно отстраняют ее от себя как беспредметное мышление. На нее, преисполнившись робостью, взирают как на результат значительных усилий неординарных людей или же презирают ее как никому не нужные умствования фантазеров. В сознании людей философия выступает как то, что касается каждого, и потому в основе своей она должна была бы быть простой и понятной; либо же ее считают такой трудной, что занятие ею представляется делом безнадежным. То, что выступает под именем философии, действительно дает основание для столь противоположных суждений. Для человека, приверженного науке, самым скверным в философии оказывается то, что она вовсе не дает результатов, пригодных для всеобщего употребления, не дает того, что можно знать и чем, следовательно, можно владеть. В то время как наука в сфере своей деятельности добилась строго определенных и признанных всеми результатов познания, философия, несмотря на тысячелетние усилия, не достигла этого. Действительно, в философии нет единодушия в определении того, что можно трактовать как окончательно познанное. То, что в силу необходимости признается каждым человеком, обретает тем самым статус научного знания; оно не является более философией, а соотносится с определенной областью познаваемого.

Философскому мышлению, ко всему прочему, не свойственна, как это имеет место в научном знании, вовлеченность в некий прогресси­рующий процесс. Разумеется, мы ушли значительно дальше Гиппократа, греческого врачевателя. Но вряд ли у нас есть основания говорить о том, что мы превзошли Платона. Только в области научных данных, которые он использует, мы добились преимущества. В философствовании же, как таковом мы, быть может, едва ли приблизились к нему. То, что в отличие от образа какой-либо конкретной науки тот или иной образ философии не находит единодушного признания, необходимо связано с самой ее природой. Тот вид определенности, к ко­торому стремятся в философии, не есть научный, т.е. равнозначный для всякого рассудка; это – удостоверенность, в подтверждении которой участвует человек всем своим существом. В то время как объектом научного познания становятся отдельные предметы, знание о которых вовсе не обязательно для каждого, в философии речь идет о бытии как целом, что затрагивает человека в качестве человека, об истине, которая там, где она проявляется, открывает много больше любого научного постижения.

Философия на современном этапе связана, правда, с науками. Она имеет своим условием научные знания на той стадии развития, которой они достигли в соответствующую эпоху. Но истоки у смысла философии иные. Философия возникает до всякой науки, там, где люди пробуждаются и начинают мыслить.

Эту философию без науки мы представим на примере некоторых примечательных явлений.

Во-первых. Едва ли не каждый человек считает себя способным выносить суждения о вещах философских. Признано, что условием понимания в области научного знания является соответствующее обучение, владение методом; в то же время в отношении философии выдвигаются притязания на то, чтобы без каких-либо условий участвовать в сотворении философии и говорить от ее имени. Собственное человеческое бытие, жизненный путь людей и их личный опыт расцениваются как достаточная предпосылка для этого.

Следует согласиться с тем, что философия должна стать доступной каждому. Ведь самые сложные и запутанные пути философии, которыми идут люди, специально занимающиеся философией, имеют смысл только тогда, когда они вливаются в человеческое бытие, которое определяется тем, насколько оно уверено в бытии и через него в самом себе.

Во-вторых. Философское мышление должно постоянно оставаться изначальным. Каждый человек должен осуществлять его самостоятельно. Замечательным свидетельством того, что человек как таковой фи­лософствует изначально, являются вопросы детей. Отнюдь не редко из уст ребенка мы слышим то, что по своему смыслу непосредственно восходит к глубинам философствования. Приведу примеры. Ребенок удивляется: «Я все время пытаюсь думать, что я – это другой, но всегда оказывается, что это снова я». Этот мальчик касается истока всякой достоверности – сознания бытия в самосознании. Его поражает загадка бытия своего Я, того, что нельзя понять ни из чего иного. Он стоит, вопрошая, у этой границы.

Другой ребенок слушает историю сотворения мира: вначале Бог создал небо и землю... и тут же спрашивает: «Что же было до начала?» Этот мальчик ощутил беспредельность дальнейшего вопрошания, не­удержимость разума, узнал, что для него окончательный, подводящий черту ответ невозможен.

Во время прогулки на лесной опушке девочке рассказывают сказ­ку об эльфах, которые по ночам водят там хороводы... «Но ведь их нет...» Тогда ей рассказывают о реально существующих вещах, о движении Солнца, о вращении Земли, приводят доводы, которые говорят о шарообразности Земли и о ее вращении вокруг самой себя... «Ах, это ведь неправда, – говорит девочка и топает ногами по земле, – Земля стоит крепко. Я верю только тому, что вижу». На это ей говорят: «Тогда ты не веришь в Бога, его ты ведь тоже не можешь видеть». Девочку это озадачивает, но затем она очень решительно заявляет: «Если бы его не было, тогда бы ведь и нас совсем не было». Этот ребенок оказался охвачен изумлением перед тут-бытием: оно не обусловлено самим собой. И он постиг различие в вопрошании: направлено ли оно на предмет, существующий в мире, или на бытие и наше тут-бытие в целом.

Другая девочка идет в гости и поднимается по лестнице. Она видит, как все вокруг постоянно меняется, проплывает мимо, исчезает, словно этого вовсе не было. «Но ведь должно же существовать что-то прочное... то, что я здесь и сейчас поднимаюсь по ступенькам к тете, – это я хочу удержать». Беспомощность, удивление и испуг перед универсальной преходящестью, исчезновением пытается найти для себя выход.

Тот, кто задался бы целью собрать все это воедино, мог бы расска­зать о богатой детской философии. Возражение, что дети могли ра­нее слышать все это от родителей или от других, явно нельзя считать серьезным. Следующее возражение, что эти дети не развивают далее свое философствование и что, стало быть, такие высказывания могут быть только случайными, упускает из виду следующий факт: дети часто обладают гениальностью, которая утрачивается по мере взросления. Все выглядит так, словно мы с годами становимся пленниками условностей и мнений, попадаем в мир масок, где не существует никаких вопросов, теряя при этом непосредственность ребенка. Ребенок еще живет с открытыми глазами, он чувствует, видит и спрашивает – все это вскоре от него уходит. Он теряет то, что в какой-то миг ему открылось, и удивляется, когда взрослые сообщают ему впоследствии по своим записям, что он говорил и о чем спрашивал в детстве.

В-третьих. Изначальное философствование проявляется как у детей, так и у душевнобольных. Временами (правда, довольно редко) случается так, будто срывается покров и проникновенная истина заявляет о себе. При некоторых душевных заболеваниях на начальной стадии могут иметь место метафизические откровения чрезвычайного характера, однако по своей форме и языку они далеки от того, чтобы обрести объективное значение; хотя бывают и исключения, как в случае с поэтом Гёльдерлином или с художником Ван Гогом. Но тот, кто при этом присутствует, не может освободиться от впечатления, будто он видел, как срывалось покрывало с нашей обыденной жизни. Бывает, что и здоровый человек в момент пробуждения ото сна переживает глубокую тревогу, как если бы перед ним раскрылись тайные смыслы, которые при полном пробуждении исчезают, и остается только ощущение того, что он уже никогда не проникнет в них. Есть глубокий смысл в высказывании: дети и сумасшедшие говорят исти­ну. Но творящая изначальность, которой мы обязаны великими фи­лософскими мыслями, принадлежит не им, а тем отдельным лично­стям, которые в своей непосредственности и независимости в качестве немногих великих умов являлись в ходе тысячелетий.

В-четвертых. Так как человек не может обойтись без философии, она неизменно наличествует в общественной жизни, в унаследованных от прошлого пословицах, в известных изречениях, в господствующих убеждениях, как, например, в языке просветительства, политических верованиях, но прежде всего, с самого начала истории – в мифах. От философии нельзя уйти. Вопрос только в том, осознана она или нет, хороша или плоха, запутана она или ясна. Кто отвергает философию, тот и сам занят философией, не осознавая этого.

Что же в этом случае есть философия, которая проявляется столь универсально и заявляет о себе в столь необычных образах?

Греческое слово «философ» (Philosophos) образовано в противовес слову «софос». Оно означает: любящий познание (суть вещей), в отличие от того, кто, обладая знанием, называл себя знающим. Этот смысл слова сохраняется до сегодняшнего дня: поиск истины, а не обладание истиной составляет суть философии, даже если она часто предавала это в угоду догматизму, т.е. выраженному в предложениях конечному, завершенному и наставническому знанию. Философия означает быть в пути. Ее вопросы более сущностны, чем ее ответы, и каждый ответ превращается в новый вопрос.

Но это в-пути-бытие – судьба человека во времени – таит в себе возможность глубокого удовлетворения, а в высшие мгновения – со­вершенства. Таковое никогда не окажется внутри выразимого знания, предложений и утверждений, ибо оно обретает свое место в историческом осуществлении (Verwirklichkeit) бытия человека, которому открывается само бытие. Обрести эту действительность (Wirklichkeit) в ситуации, в которой в тот или иной момент оказывается человек, – в этом суть философствования.

Продвигаться вперед в поиске или обретать спокойствие и завер­шенность мгновения – это не определения философии. В философии нет ничего вышестоящего, ничего второстепенного. Ее нельзя вывести из чего-либо другого. Всякая философия определяет себя самое посредством своего осуществления. Узнать, что есть философия, можно лишь путем испытания, из собственного опыта. Тогда философия – одновременно осуществление живой мысли и рефлексия по поводу этой мысли, или деяние и говорение по поводу оной. Только собственное усилие, испытание помогут воспринять то, что нам в мире встречается как философия.

Но мы можем привести и другие формулировки относительно смысла философии. Ни одна из них не исчерпывает этого смысла, и ни одна не оказывается единственной. От древнейших времен до нас дошло следующее: философия (согласно ее предмету) есть познание божественных и человеческих вещей, познание сущего как сущего, далее (согласно ее цели) она есть учение умирания, есть стремление мысли к обретению блаженства, уподобление божественному, наконец, она (по своему объемлющему смыслу) есть наука всех наук, искусство всех искусств, наука вообще, не направленная на какую-то отдельную область.

Сегодня о философии, видимо, возможно, говорить в следующих формулировках; смысл ее в том, чтобы: узреть действительность в ее истоках; охватывать действительность так, как я, мысля, обхожусь с самим собой посредством внутреннего действия; открывать себя простору объемлющего; в любящей борьбе вступать в коммуникацию, идущую от челове­ка к человеку, опосредствованную смыслом истины; терпеливо и неустанно сохранять разум бодрствующим как перед тем, что есть наиболее чуждого, так и перед тем, что вступает в борьбу. Философия – это то, посредством чего человек становится самим собой, в то время как он становится сопричастным действительности.

Хотя философия, будучи выражена в форме простых и действен­ных мыслей, способна взволновать любого человека, даже ребенка, ее сознательная разработка есть задача, никогда не завершающаяся и каждый раз возникающая вновь, постоянно осуществляющая себя как присутствующее в настоящем целое; такая философия является нам в произведениях великих философов и как их отголосок – у ме­нее значительных мыслителей. Сознание этой задачи будет жить в какой угодно форме, пока люди остаются людьми.

Философия сегодня не впервые подвергается радикальным напад­кам и отрицается в целом как ненужная и вредная. К чему она нам? Она ведь окажется несостоятельной в годину испытаний.

Церковно-авторитарный способ мышления отринул самостоя­тельную философию, так как она якобы отдаляет людей от Бога, обольщает земным, обращаясь к ничтожному, портит душу. Политико-тоталитарный способ мышления предъявил иск: философы только различным образом интерпретировали мир, дело, однако, заключается в том, чтобы его изменить. И тот и другой типы мышления считали философию вещью опасной, так как она, дескать, разлагает порядок, требует духа независимости и тем самым – возмущения и неповиновения, она вводит в заблуждение и отвращает человека от его реальной задачи. Заставить философию угаснуть – это желание наличествует как у сил, вовлекающих нас в высвеченную божественным откровением потусторонность, так и у власти безбожной посю­сторонности, которая все требует только для самой себя.

К этому добавляется свойственное здравому человеческому рассудку элементарное требование полезности, которому философия не удовлетворяет. Фалес, которого считают древнейшим из греческих философов, был осмеян служанкой, видевшей, как он упал в колодец, наблюдая за звездным небом. Почему он ищет столь удаленное, если он так неловок в делах самых обыденных и знакомых!

Философия, таким образом, стоит перед необходимостью оправды­вать себя. Это невозможно. Она не может оправдывать себя, исходя из чего-то такого, на что она, в силу своей пригодности, имеет, мол, пра­во. Единственное, что она может, – это обращаться к силам, которые в действительности подвигают каждого человека к философствованию. Ей должно знать, что она занимается лишенным цели, свободным от вопроса о пользе и вреде в мире делом человека как такового и что она будет осуществлять себя, пока живут люди. Далее, враждебные философии силы не могут не мыслить присущий им самим смысл и создавать затем целенаправленные мыслительные конструкции, как бы заменяющие философию, но в действительности подчиняющиеся намеренному воздействию: это такие силы, как марксизм, фашизм. Но и эти мыслительные конструкции подтверждают неизбежность философии для человека. Философия присутствует всегда.

Она не может бороться, не прибегает к доводам в свою защиту, но она может сообщать себя. Философия не оказывает сопротивления там, где ее отвергают, она не торжествует там, где ей внимают. Философия живет в состоянии единодушия, которое в лоне человечества может соединять всех со всеми.

Философия с большой буквы в систематически разработанной вза­имосвязи уже два с половиной тысячелетия существует на Западе, в Китае и в Индии. Мы слышим голос великого предания, обращенный к нам. Многоликость философствования, противоречия и исключающие друг друга притязания на истину не в состоянии помешать тому, что в основе философии действует нечто Единое, что не является ничьей соб­ственностью и вокруг чего во все времена сосредоточиваются все серь­езные усилия: некая вечная философия, philosophia perennis (лат. perennis – вечный – В.Л.). Мы не можем оторваться от этого исторического основания нашего мышления, если хотим мыслить с самым ясным сознанием и сущностно».

Ясперс К. Введение в философию. Минск, 2000.

Вопросы

1. В чем обнаруживается человеческая сущность, по мнению Ясперса?

2. Каким образом философия входит в сознание людей?

3. В чем К. Ясперс видит философскую составляющую в вопросах детей?

4. В чём отличие научного знания от философского?

5. Возможна ли философия без науки?

6. Что такое церковно-авторитарный и политико-тоталитарный способы мышления и как они соотносятся с философией?

7. В чем суть конфликта между здравым человеческим рассудком и философией?

8. Каждый ли человек способен понять философию?

9. По словам Ясперса, «враждебные философии силы не могут не мыслить присущий им самим смысл и создавать затем целенаправленные мыслительные конструкции, как бы заменяющие философию, но в действительности подчиняющиеся намеренному воздействию: это такие силы, как марксизм, фашизм». Приведите и Вы современные примеры таких конструкций. Замечание. Желательно, чтобы в качестве примеров фигурировали и те области и идеи, которых Ясперс не коснулся в своей работе.

1.5. Ж. Делез и Ф. Гваттари: Философия как концепт*

Прочитайте следующий текст и ответьте на прилагаемые к нему вопросы.

В настоящее время никого не удивляют такие выражения, как, например, «философия бизнеса» и «философия маркетинга». Есть даже книги с такими названиями. Говорят также о «философии науки и искусства» и даже о «религиозной философии». Наконец, «философскими» иногда именуют всякие абстрактные и часто пустые разговоры: «пофилософствовать» в этом контексте означает просто «поболтать». Понятно, что из такого контекста употребления слова «философия» никак нельзя понять, что же это такое. А ведь её еще и преподают в качестве специального предмета! Очевидно, что надо все-таки разобраться с тем, что же это такое. Французские мыслители – философ ЖИЛЬ ДЕЛЁЗ (1925 – 1995) и психоаналитик ФЕЛИКС ГВАТТАРИ (1930 – 1992) в своей книге «Что такое философия?» предпринимают попытку четко определить, что такое философия и чем она отличается от всех иных видов и форм знания. Вот отрывок из этой работы.

«…Нам … пришло время задаться вопросом, что такое философия. Мы и раньше все время его ставили, и у нас был на него неизменный ответ: философия – это искусство формировать, изобретать, изготавливать концепты.

…Собственно, науки, искусства и философии имеют равно творческий характер, просто одна лишь философия способна творить концепты в строгом смысле слова. Концепты не ждут нас уже готовыми, наподобие небесных тел. У концептов не бывает небес. Их должно изобретать, изготавливать или, скорее, творить, и без подписи сотворившего они ничто. Ницше так характеризовал задачу философии: «Философы должны не просто принимать данные им концепты, чтобы чистить их и наводить на них лоск; следует прежде всего самим их производить, творить, утверждать и убеждать людей ими пользоваться. До сих пор, в общем и целом, каждый доверял своим концептам, словно это волшебное приданое, полученное из столь же волшебного мира», – но такую доверчивость следует заменить недоверчивостью, и философ особенно должен не доверять именно концептам, коль скоро он не сам их сотворил. …Чего стоит философ, если о нем можно сказать: он не создал ни одного концепта, он не создал сам своих концептов?

Теперь, по крайней мере, мы видим, чем не является философия: она не есть ни созерцание, ни рефлексия, ни коммуникация, пусть даже она, бывало, и считала себя то одним, то другим из них, в силу способности каждой дисциплины порождать свои собственные иллюзии и укрываться за ею же специально наведенным туманом. Философия – не созерцание, так как созерцания суть сами же вещи, рассматриваемые в ходе творения соответствующих концептов. Философия – не рефлексия, так как никому не нужна философия, чтобы о чем-то размышлять; объявляя философию искусством размышления, ее скорее умаляют, чем возвышают, ибо чистые математики вовсе не дожидались философии, чтобы размышлять о математике, как и художники – о живописи или музыке; говорить же, будто при этом они становятся философами, – скверная шутка, настолько неотъемлемо их рефлексия принадлежит их собственному творчеству.

Философия не обретает окончательного прибежища и в коммуникации, которая потенциально работает только с мнениями, дабы сотворить в итоге «консенсус», а не концепт. Идея дружеской беседы в духе западной демократии никогда не производила ни малейшего концепта; она, может, и берет свое начало у греков, да только сами греки настолько ей не доверяли, настолько сурово с ней обращались, что у них концепт звучал скорее одиноким голосом птицы, парящей над полем сражения и останками уничтоженных мнений (пьяных гостей на пиру). Философия не занята ни созерцанием, ни рефлексией, ни коммуникацией, хоть ей и приходится создавать концепты для этих активных или пассивных состояний. Созерцание, рефлексия и коммуникация – это не дисциплины, а машины, с помощью которых в любых дисциплинах образуются Универсалии. Универсалии созерцания, а затем Универсалии рефлексии, – таковы две иллюзии, через которые уже прошла философия в своих мечтах о господстве над другими дисциплинами (объективный идеализм и субъективный идеализм), и ей доставит ничуть не больше чести, если она начнет представлять себя в роли новых Афин и отыгрываться Универсалиями коммуникации, долженствующими-де доставить нам правила для воображаемого господства над рынком и масс-медиа (интерсубъективный идеализм). Творчество всегда единично, и концепт как собственно философское творение всегда есть нечто единичное. Первейший принцип философии состоит в том, что Универсалии ничего не объясняют, они сами подлежат объяснению.

Познавать самого себя – учиться мыслить – поступать так, как если бы ничто не было самоочевидно, – удивляться, «изумляться бытию сущего»... – во всех этих и многих других характеристиках философии формируются интересные, хотя, в конечном счете, и надоедающие человеческие позиции, однако в них не утверждается, даже с точки зрения педагогики, четко определенное занятие, точно ограниченный род деятельности. Напротив того, определение философии как познания посредством чистых концептов можно считать окончательным. Только не следует противопоставлять друг другу познание посредством концептов и посредством конструирования концептов в возможном опыте (или интуиции). Ибо, согласно вердикту Ницше, вы ничего не познаете с помощью концептов, если сначала сами их не сотворите, то есть не сконструируете их в свойственной каждому из них интуиции, – это поле, план, почва концептов, которые не совпадают с ними самими, но в них скрываются их зачатки и возделывающие их персонажи. Конструирование требует, чтобы любое творение было конструкцией в некотором плане, сообщающем ему автономное существование. Творить концепты – это уже значит нечто создавать. Тем самым вопрос о применении или пользе философии, или даже о ее вреде (кому же она вредит?) ставится по-новому.

…Прежде всего, концепты всегда несли и несут на себе личную подпись: аристотелевская субстанция, декартовское cogito, лейбницианская монада, кантовское априори, шеллингианская потенция, бергсоновская длительность... А сверх того, некоторым из них требуется для своего обозначения необыкновенное слово, порой варварское или же шокирующее, тогда как другим достаточно самого обычного повседневного слова, наполняющегося столь далекими обертонами, что нефилософский слух может их и не различить. Одним потребны архаизмы, другим неологизмы, пронизанные головокружительными этимологическими изысканиями; этимология здесь – характерно философский род атлетизма. Очевидно, в каждом случае есть какая-то странная необходимость в этих словах и в их подборе, что-то вроде стиля. Для того чтобы окрестить новый концепт, требуется характерно философский вкус, проявляющийся грубо или же вкрадчиво и создающий внутри языка особый язык философии – особый не только по лексике, но и по синтаксису, который может отличаться возвышенностью или же великой красотой. Кроме того, хотя у каждого из концептов есть свой возраст, подпись создателя и имя, они по-своему бессмертны – и в то же время повинуются требованиям обновления, замены и мутации, благодаря которым философия имеет беспокойную историю и столь же беспокойную географию.

…Если концепты непрерывно меняются, то спрашивается, в чем же тогда единство философских учений? И в чем состоит отличие наук и искусств, которые не применяют концептов? И как обстоит дело с их собственной историей? Если философия – это непрерывное творчество концептов, то, разумеется, возникает вопрос, что же такое концепт как философская Идея и в чем заключаются другие творческие Идеи, которые не являются концептами, относятся к наукам и искусствам и имеют свою собственную историю, свое собственное становление и свои разнообразные отношения друг с другом и с философией. Исключительное право на создание концептов обеспечивает философии особую функцию, но не дает ей никакого преимущества, никакой привилегии, ведь есть и много других способов мышления и творчества, других модусов идеации, которым не нужно проходить через концепт (например, научное мышление). И нам вновь придется вернуться к вопросу о том, для чего служит эта концептотворящая деятельность, в своем отличии от деятельности научной или художественной; зачем нужно творить все новые и новые концепты, какая в них необходимость, какая от них польза? Что с ними делать? Отвечать, будто величие философии именно в том, что она ни для чего не служит, – такое кокетство более не забавляет даже юношей. Во всяком случае, вопрос о смерти метафизики или преодолении философии у нас до сих пор еще не был проблематизирован, были лишь тягостно-никчемные пересказы давно известного. Сегодня толкуют о крахе философских систем, тогда как просто изменился концепт системы. Пока есть время и место для творчества концептов, соответствующая операция всегда будет именоваться философией или же не будет от нее отличаться, хотя бы ей и дали другое имя.

…Мы знаем, что у друга или влюбленного как претендента всегда бывают соперники. Если философия действительно, как утверждают, берет начало в Греции, то это потому, что в греческом полисе, в отличие от империй или государств, изобрели агон (агоном называлась у греков всякая борьба или состязание – В.Л.) как правило общества «друзей» – людей, которые свободны, поскольку соперничают между собой (граждан). Такова ситуация, постоянно описываемая у Платона: когда любой гражданин на что-нибудь претендует, он обязательно встречает себе соперников, а значит, требуется умение судить об обоснованности претензий. Столяр притязает на дерево, но наталкивается на лесничего, угольщика, плотника, которые говорят: это я друг дерева. В заботах о людях тоже много претендентов, представляющихся друзьями человека: крестьянин его кормит, ткач одевает, врач лечит, воин защищает. И если во всех подобных случаях выбор все-таки делается из более или менее узкого круга людей, то иначе обстоит дело в политике, где кто угодно может претендовать на что угодно (в афинской демократии, какой видит ее Платон). Отсюда для Платона возникает необходимость навести порядок, создать инстанции, благодаря которым можно будет судить об обоснованности претензий; это и есть его Идеи как философские концепты. Но ведь даже и здесь приходится встречать всевозможных претендентов, говорящих: это я настоящий философ, это я друг Мудрости или же Обоснованности! Соперничество доходит до своего предела в споре философа и софиста, тяжущихся за наследство древнего мудреца, и как тут отличить ложного друга от настоящего, а концепт от симулякра? (Симулякр – от лат. simulo, «делать вид, притворяться, прикидываться» – «копия», не имеющая оригинала в реальности – В.Л.) Подражатель и друг – таков спектакль, поставленный Платоном, где во множестве являются разные концептуальные персонажи, наделенные потенциями комизма и трагизма.

В более близкие к нам времена философия встречала себе и много новых соперников. Сначала подменить ее желали гуманитарные науки, особенно социология. А поскольку философия все больше пренебрегала своей задачей творчества концептов, стремясь укрыться в Универсалиях, то становилось уже и не совсем ясно, о чем шел спор. То ли имелось в виду вообще отказаться от всякого творчества концептов ради строгой науки о человеке, то ли, напротив, преобразить самую природу концептов, превратив их либо в коллективные представления, либо в мировоззрения, создаваемые народами, их жизненными, историческими и духовными силами. Далее настала очередь эпистемологии, лингвистики, даже психоанализа, а равно и логического анализа. Переживая новые и новые испытания, философия, казалось, обречена была встречать себе все более нахальных и все более убогих соперников, какие Платону не примерещились бы даже в самом комическом расположении духа.

Наконец, до полного позора дело дошло тогда, когда самим словом «концепт» завладели информатика, маркетинг, дизайн, реклама – все коммуникационные дисциплины, заявившие: это наше дело, это мы творцы, это мы концепторы. Это мы друзья концепта, ведь мы вводим его в свои компьютеры. «Информация и творчество», «концепт и предпринимательство» – на эти темы уже есть обильная библиография... В маркетинге усвоили мысль о некотором отношении между концептом и событием; и вот уже концепт выступает как совокупность различных представлений о товаре (историческое, научное, художественное, сексуальное, прагматическое...), а событие – как презентация этого товара, в которой обыгрываются различные представления о нем и возникает- де некий «обмен идей». Нет событий, кроме презентаций, и нет концептов, кроме товаров, которые можно продать. Этот общий процесс подмены Критики службой сбыта не обошел стороной и философию. Симулякр, имитация какого-нибудь пакета с лапшой стала настоящим концептом, а презентатор продукта, товара или же художественного произведения стал философом, концептуальным персонажем или художником. Куда уж старухе философии наравне с молодыми специалистами бежать взапуски за универсалиями коммуникации, дабы охарактеризовать товарную форму концепта.

Больно, конечно, слышать, что словом «Концепт» называется компания по разработке и обслуживанию информационных систем. Однако чем чаще философия сталкивается с бесстыдными и глупыми соперниками, чем чаще она встречает их внутри себя самой, тем более бодро она себя чувствует для выполнения своей задачи – творчества концептов, которые похожи скорее на аэролиты, чем на товары. (Аэролит – устаревшее название каменного метеорита – В.Л.) Неудержимый смех отбивает у нее охоту плакать. Таким образом, вопрос философии – найти ту единственную точку, где соотносятся между собой концепт и творчество.

Философы до сих пор недостаточно занимались природой концепта как философской реальности. Они предпочитали рассматривать его как уже данное знание или представление, выводимое из способностей, позволяющих его формировать (абстракция или обобщение) или же им пользоваться (суждение). Но концепт не дается заранее, он творится, должен быть сотворен; он не формируем, а полагается сам в себе (самополагание). Одно вытекает из другого, поскольку все по-настоящему сотворенное, от живого существа до произведения искусства, способно в силу этого к самополаганию, обладает аутопойетическим (аутопойезис – это процесс воспроизводства системой своих компонентов с целью сохранения своей самотождественности – В.Л.) характером, по которому его и узнают. Чем более концепт творится, тем более он сам себя полагает. Завися от вольной творческой деятельности, он также и сам в себе себя полагает, независимо и необходимо; самое субъективное оказывается и самым объективным. …Гегель дает концепту мощное определение через Фигуры творчества и Моменты его самополагания: фигуры стали принадлежностями концепта, так как они образуют тот его аспект, в котором он творится сознанием и в сознании, через преемственность умов, тогда как моменты образуют другой аспект, в котором концепт сам себя полагает и объединяет разные умы в абсолюте Самости. Тем самым Гегель показал, что концепт не имеет ничего общего с общей или абстрактной идеей, а равно и с несотворенной Мудростью, которая не зависела бы от самой философии.

…Если три этапа развития концепта суть энциклопедия, педагогика и профессионально-коммерческая подготовка, то лишь второй из них может не дать нам с вершин первого низвергнуться в провал третьего – в этот абсолютный провал мысли, каковы бы ни были, разумеется, его социальные преимущества с точки зрения мирового капитализма.

…Каждый концепт отсылает к некоторой проблеме, к проблемам, без которых он не имел бы смысла и которые могут быть выделены или поняты лишь по мере их разрешения; в данном случае это проблема множественности субъектов, их взаимоотношений, их взаимопредставления. …В философии концепты творятся лишь в зависимости от проблем, которые представляются нам дурно увиденными или дурно поставленными (педагогика концепта).

…В концепте, как правило, присутствуют кусочки или составляющие, которые происходят из других концептов, отвечавших на другие проблемы и предполагавших другие планы. Это неизбежно, потому что каждый концепт осуществляет новое членение, принимает новые очертания, должен быть заново активирован или заново выкроен.

Но, с другой стороны, у концепта есть становление, которое касается уже его отношений с другими концептами, располагающимися в одном плане с ним. Здесь концепты пригнаны друг к другу, пересекаются друг с другом, взаимно координируют свои очертания, составляют в композицию соответствующие им проблемы, принадлежат к одной и той же философии, пусть даже история у них и различная. Действительно, любой концепт с конечным числом составляющих разветвляется на другие концепты, иначе составленные, но образующие разные зоны одного и того же плана, отвечающие на взаимно совместимые проблемы, участвующие в сотворчестве. …Находясь в том или ином доступном определению плане, можно как бы по мосту переходить от концепта к концепту: создание концепта Другого с такими-то и такими-то составляющими влечет за собой создание нового концепта перцептивного пространства, для которого придется определять другие составляющие. …Внутриконцептуальные отношения носят характер не включения и не расширения, а исключительно упорядочения, и составляющие концепта не бывают ни постоянными, ни переменными, а просто-напросто вариациями, упорядоченными по соседству.

…Концепт – это событие, а не сущность и не вещь. Он есть некое чистое Событие, некая этость, некая целостность – например, событие Другого или событие лица (когда лицо само берется как концепт). …Концепт определяется как неразделимость конечного числа разнородных составляющих, пробегаемых некоторой точкой в состоянии абсолютного парения с бесконечной скоростью. …Концепт есть не что иное, как мыслительный акт. …Философ постоянно реорганизует свои концепты, даже меняет их; порой достаточно какому-нибудь отдельному пункту концепта разрастись, и он производит новую конденсацию, добавляет новые или отнимает старые составляющие. Бывает, что философ являет пример настоящей амнезии, делающей его чуть ли не больным: по словам Ясперса, Ницше «подправлял свои собственные идеи, создавая новые, но не признавал этого открыто; в состоянии возбуждения он забывал те выводы, к которым приходил ранее». Или у Лейбница: «Я думал, что вхожу в гавань, но... был отнесен обратно в открытое море».

…Чтобы подтвердить вышеизложенный анализ, возьмем для начала какой-нибудь из самых известных «подписных» философских концептов – например, картезианское cogito, декартовское «Я»; это один из концептов «я». У этого концепта три составляющих – «сомневаться», «мыслить», «быть» (отсюда не следует, что всякий концепт троичен). Целостное высказывание, образуемое этим концептом как множественностью, таково: я мыслю, «следовательно» я существую; или в более полном виде – я, сомневающийся, мыслю, существую, я существую как мыслящая вещь. Таково постоянно возобновляемое событие мысли, каким видит его Декарт. Концепт сгущается в точке Я, которая проходит сквозь все составляющие и в которой совпадают «Я» – «сомневаться». «Я» – «мыслить». «Я» – «существовать». Составляющие, то есть интенсивные ординаты, располагаются в зонах соседства или неразличимости, делающих возможным их взаимопереход и образующих их не разделимость: первая такая зона находится между «сомневаться» и «мыслить» (я, сомневающийся, не могу сомневаться в том, что мыслю), вторая – между «мыслить» и «существовать» (чтобы мыслить, нужно существовать).

…Когда задают вопрос: «были ли у cogito предшественники?» – то имеется в виду вот что: существуют ли концепты, подписанные именами прежних философов, которые имели бы похожие, почти те же самые составляющие, но какой-то одной не хватало бы или же добавлялись лишние, так что cogito не могло достичь кристаллизации, поскольку составляющие еще не совпадали в некотором «я»? Все как бы и готово, а чего-то не хватает. Возможно, этот прежний концепт отсылал к иной проблеме, чем проблема cogito (чтобы появилось картезианское cogito, должна была измениться проблема), или даже разворачивался в другом плане. Картезианский план состоит в том, чтобы устранить любые эксплицитно-объективные пресуппозиции, при которых концепт отсылал бы к другим концептам (например, «человек как разумное животное»). Он опирается только на префилософское понимание, то есть на имплицитно-субъективные пресуппозиции: все знают, что значит «мыслить», «существовать», «я» (мы знаем это, поскольку сами делаем это, являемся этим или говорим это). Это совершенно новое различение. Подобному плану требуется первичный концепт, который не должен предполагать ничего объективного. То есть проблема ставится следующим образом: каким будет первичный концепт в этом плане, или с чего начать, чтобы определить истину как абсолютно чистую субъективную достоверность? Именно таково cogito. Другие концепты пойдут и на завоевание объективной действительности, но лишь при условии что они связаны мостами с первичным концептом, решают проблемы, подчиненные тем же, что и он, условиям, и остаются в том же, что и он, плане; достоверное познание само вбирает в себя объективную действительность – а не так, чтобы объективная действительность предполагала какую-то истину, признаваемую предсуществующей или предположенной ей.

Напрасно спрашивать себя, прав Декарт или не прав. …Картезианские концепты могут быть оценены только в зависимости от проблем, на которые отвечают, и от плана, в котором происходят. … Концепт всегда обладает той истиной, которую получает в зависимости от условий своего создания.

…Кто лучший последователь великих философов – тот, кто повторяет то, что они говорили, или же тот, кто делает то, что они делали, то есть создает концепты для необходимо меняющихся проблем?

Поэтому у философа очень мало вкуса к дискуссиям. Услышав фразу «давайте подискутируем», любой философ убегает со всех ног. Спорить хорошо за круглым столом, но философия бросает свои шифрованные кости на совсем иной стол. Самое малое, что можно сказать о дискуссиях, это что они не продвигают дело вперед, так как собеседники никогда не говорят об одном и том же. Какое дело философии до того, что некто имеет такие-то взгляды, думает так, а не иначе, коль скоро остаются невысказанными замешанные в этом споре проблемы? А когда эти проблемы высказаны, то тут уж надо не спорить, а создавать для назначенной себе проблемы бесспорные концепты. Коммуникация всегда наступает слишком рано или слишком поздно, и беседа всегда является лишней по отношению к творчеству. Иногда философию представляют себе как вечную дискуссию, в духе «коммуникационной рациональности» или «мирового демократического диалога». Нет ничего более неточного; когда один философ критикует другого, то делает это исходя из чуждых ему проблем и в чуждом ему плане, переплавляя его концепты, подобно тому как можно переплавить пушку, отлив из нее новое оружие. Спорящие всегда оказываются в разных планах. Критиковать – значит просто констатировать, что старый концепт, погруженный в новую среду, исчезает, теряет свои составляющие или же приобретает другие, которые его преображают. А те, кто занимается нетворческой критикой, кто ограничивается защитой исчезающего концепта, не умея придать ему сил к возрождению, – для философии такие суть истинное бедствие. Все эти специалисты по дискуссиям и коммуникации движимы обидой. Сталкивая друг с другом пустые общие словеса, они говорят лишь сами о себе. Философия же не выносит дискуссий. Ей всегда не до них. Спор для нее нестерпим не потому, что она … так уж уверена в себе; напротив, именно неуверенность влечет ее на новые, более одинокие пути. Но разве Сократ не превратил философию в вольную дружескую дискуссию? Разве это не вершина греческой общительности – беседы свободных людей? На самом деле Сократ постоянно занимался тем, что делал невозможной всякую дискуссию – будь то в краткой форме агона (вопросов и ответов) или в длинной форме соперничающих между собой речей. Из друга он сделал исключительно друга концепта, а из самого концепта – безжалостный монолог, устраняющий одного соперника за другим.

…Концепт – это, разумеется, познание, но только самопознание, и познается в нем чистое событие, не совпадающее с тем состоянием вещей, в котором оно воплощается. Всякий раз выделять событие из вещей и живых существ – такова задача философии, когда она создает концепты и целостности.

… Напрасно пытаться наделять концептами науку: даже когда она занимается теми же самыми «объектами», то не с точки зрения концепта, не создавая концептов. …Сначала науке приписывают способность создавать концепты, определяют концепт через творческие приемы науки, меряют его наукой, а потом задаются вопросом, нет ли возможности и для философии формировать некие концепты второго порядка, возмещающие свою неполноценность расплывчатой отсылкой к жизненному опыту. …Сначала определяют концепт как научную пропозицию или функцию, а потом признают, что возможны все-таки и философские концепты, в которых референциальная связь с объектом заменяется корреляцией с целостностью опыта. На самом же деле одно из двух: либо философия вообще ведать не ведает о концепте, либо она ведает им по праву и из первых рук, ничего не оставляя на долю науки, – которая в этом, впрочем, и не нуждается, занимаясь только состояниями вещей и их условиями. Науке достаточно пропозиций и функций, а философия, со своей стороны, не имеет нужды обращаться к какому-либо опыту, способному придать лишь призрачно-внешнюю жизнь вторичным, внутренне бескровным концептам. Философский концепт не нуждается в компенсирующей референции к опыту, но сам, в силу своей творческой консистенции, создает событие, парящее над всяким опытом, как и всяким состоянием вещей.

…Первыми философами были те, кто учредил план имманенции в виде сети, протянутой сквозь хаос. («Имманентный» лат. immanens – «пребывающий внутри» – понятие, обозначающее свойство, внутренне присущее предмету, процессу или явлению; то, что пребывает в самом себе, не переходя в нечто иное. Противоположностью имманентного является трансцендентное. «Трансцендентное» лат. transcendens – «перешагивающий», «выходящий за пределы» – понятие обозначающее то, что не доступно никакому виду опыта, что находится «вне» – В.Л.) В этом смысле они противостояли Мудрецам – персонажам религии, жрецам, в понимании которых учреждаемый порядок всегда трансцендентен, устанавливается извне … великим деспотом или величайшим из богов, …перед которыми меркнет любой агон, и … где изначально нет места испытаниям соперничества. Религия всегда там, где трансцендентность, вертикальное Бытие, имперское Государство на небесах или на земле, а философия всегда там, где имманентность, пусть даже она служит ареной для агона и соперничества (этого не опровергают и греческие тираны, так как они всецело на стороне сообщества друзей, проявляющегося сквозь все их безумнейшие и жесточайшие соперничества).

…Различие между концептуальными персонажами и эстетическими фигурами состоит, прежде всего, в следующем: первые суть потенциальные концепты, а вторые – потенциальные аффекты и перцепты. Первые действуют в плане имманенции как образе Мысли-Бытия (ноумен), вторые же – в плане композиции как образе Вселенной (феномен). Великие эстетические фигуры мысли и романа, а также живописи, скульптуры и музыки, производят аффекты, которые настолько же превосходят обыкновенные переживания и восприятия, насколько концепты превосходят бытующие мнения. … Искусство мыслит не меньше чем философия, но оно мыслит аффектами и перцептами.

…Концепт лишен смысла, пока не соединен с другими концептами и не связан с проблемой, которую он разрешает или помогает разрешить. Однако необходимо различать проблемы философские и научные. Мы недалеко продвинемся, заявив, будто философия ставит «вопросы», – это всего лишь слово для обозначения проблем, несводимых к проблемам научным. Так как концепты непропозициональны, то они не могут отсылать к проблемам, затрагивающим экстенсиональные условия пропозиций научного типа. (Синоним для «пропозициональный» – «сужденческий». Пропозиция – это высказывание или суждение, которое в двоичной логике определяется как истинное либо ложное. Экстенсионал или объем – это совокупность предметов или явлений, о которых говориться в суждении или понятии. Например, эксенсионалом суждения «некоторые лебеди белые» будет все множество птиц, имеющих эти свойства «быть лебедем» и «быть белым». У суждения «некоторые лебеди фиолетовые», вероятно, вообще нет экстенсионала, т.е. с научной или эмпирической точки зрения оно бессмысленно. – В.Л.) Если философский концепт все же пытаются истолковать в форме пропозиций, то получаются лишь более или менее правдоподобные мнения, лишенные научной ценности. …Ницше обозначал как искусство плебса или дурной вкус в философии, [когда] концепт сводится к пропозициям как простым мнениям, план имманенции утопает в ложных восприятиях и дурных чувствах (иллюзиях трансцендентности или универсалиях), образцом знания служит всего лишь мнение.

…Разумеется, есть соблазн усмотреть в философии приятную духовную коммерцию, специфическим товаром или, точнее, меновой стоимостью которой предстает концепт, – так это выглядит с точки зрения бескорыстной общительности, пищей которой служит беседа в западно-демократическом духе, способная порождать консенсус мнений и создавать этику коммуникации, подобно тому как искусство создает его эстетику. Если такое называть философией, то понятно, каким образом концептом завладевает маркетинг, а специалист по рекламе представляется как главный «концептор», поэт и мыслитель; досаду вызывает не само по себе это наглое присвоение чужого, а то представление о философии, которое сделало его возможным. При всей разнице в масштабах, греки тоже знавали подобный позор с некоторыми из своих софистов. Но, к счастью для новоевропейской философии, она столь же мало дружна с капитализмом, как античная философия – с полисом.

…Во всем капиталистическом мире только … три страны [Германия, Франция, Англия] оказались способны к совместной выработке философии. Почему не Испания, почему не Италия? В Италии, скажем, были одновременно налицо и детерриториализованные города-государства, и морская мощь, способные заново образовать предпосылки для «чуда»; и Италия явила собой зачаток несравненно высокой философии, который, однако, не получил развития, а его наследие через Лейбница и Шеллинга перешло скорее к Германии. Испания, пожалуй, была слишком покорна церкви, а Италия – слишком «близка» к Священному Престолу; быть может, Англию и Германию в духовном смысле спас разрыв с католицизмом, а Францию – галликанство. (Галликанство от лат. gallicanus – галльский, т. е. французский; религиозно-политическое движение с 13 века, сторонники которого добивались автономии, большей независимости французской католической церкви от папства. – В.Л.)

…Научное понятие определяется не концептами, а функциями и пропозициями. …При решении этих задач наука совершенно не нуждается в философии. …Первое различие между философией и наукой заключается в том, что предполагается концептом или же функцией, – в первом случае это план имманенции, или консистенции, во втором случае план референции. (Референт – это конкретный предмет, объем или экстенсионал к которому относится некоторое научное суждение или понятие – В.Л.) План референции одновременно един и множествен, но иначе, чем план имманенции. Второе различие касается уже более непосредственно самого концепта и функции: концепт не обусловлен, и ему свойственна неразделимость вариации, тогда как функции – независимость переменных в обусловливаемых отношениях. В первом случае мы имеем множество неразделимых вариаций на «случайном основании», которое образует из вариаций концепт; во втором случае – множество независимых переменных на «необходимом основании», которое образует из переменных функцию.

…Стремясь подменить собой философию, логика отделяет высказывание от всех его психологических параметров, зато сохраняет в неприкосновенности комплекс постулатов, ограничивающих мысль и подчиняющих ее условиям распознания истины в пропозиции. Когда же логика берется за исчисление проблем, то просто калькирует исчисление пропозиций, изоморфно воспроизводит его. Эта игра похожа не столько на шахматную или языковую, сколько на телевизионную игру в вопросы и ответы. Между тем проблемы никогда не бывают пропозициональны. … Логика смешивает концепты с функциями. …В своем соперничестве с философией и желании подменить ее собой логика движима настоящей ненавистью. Она дважды убивает концепт. Однако концепт всякий раз возрождается вновь, потому что он не является ни научной функцией, ни логической пропозицией; он не принадлежит ни к какой дискурсивной системе, он не имеет референции. Концепт можно только показать, показать как диво. Концепты – это и есть монстры, возрождающиеся из своих обломков.

…Греческие философы неустанно обличали doxa (мнение, общая вера, популярная или некритически принятая точка зрения – В.Л.) и противопоставляли ей episteme (действительное знание – В.Л.) как единственный род знания, адекватно соответствующий философии. Но вопрос это запутанный, и философы, будучи всего лишь друзьями, а не мудрецами, с большим трудом выбираются из сферы doxa.

Dохa – это такой тип пропозиций, который выглядит следующим образом: дана некоторая перцептивно-аффективная опытная ситуация (допустим, к пиршественному столу приносят сыр), и некто выделяет из нее чистое качество (например, вонючий запах); но, абстрагируя это качество, он сам отождествляется с некоторым родовым субъектом, испытывающим общее для многих переживание (с обществом ненавистников сыра – соответственно, соперничающих с любителями сыра, которые скорее всего любят его за какое-то иное качество). Таким образом, «дискуссия» между ними идет о выборе абстрактного перцептивного качества и о мощности родового субъекта данного переживания. Например: если ты не любишь сыр, то не значит ли это, что ты отказываешься быть гурманом? Но является ли «гурманство» столь уж завидным родовым переживанием? А может, следует сказать, что любители сыра да и вообще все гурманы сами воняют? Или же, наоборот, воняют противники сыра... Совсем как в гегелевском анекдоте о торговке, которой говорят: «Тухлые у тебя яйца, старуха», – а та отвечает: «Сам ты тухлый, и мать твоя и бабка!» Мнение – это абстрактная мысль, и в этой абстракции действенную роль играет брань, так как мнение выражает собой общие функции частных состояний. Оно извлекает из восприятия абстрактное качество и из переживания – мощь обобщения; в этом смысле любое мнение уже относится к политике. Поэтому столь многие дискуссии и могут выражаться примерно в таких высказываниях: «я, как мужчина, считаю, что все женщины неверны», «я, как женщина, думаю, что мужчины – лжецы».

Делез Ж., Гваттари Ф. Что такое философия? СПб., 1998.

Вопросы

1. По словам Ж. Делёза и Ф. Гваттари, «философия – это искусство формировать, изобретать, изготавливать концепты». В связи с этим раскройте содержание понятия «концепт» и приведите примеры философских концептов.

2. Почему, по словам французских мыслителей, философия – это не рефлексия и не созерцание?

3. Как философские концепты соотносятся между собой? Если один философ критикует другого, то в чем действительный смысл этой критики?

4. Каково соотношение между философией, с одной стороны, и гуманитарными науками, маркетингом и теорией рекламы, с другой?

5. В чем принципиальная разница между философией и естественными науками?

6. Каково, по словам французских мыслителей, отношение между логикой и философией? Какие претензии к философии предъявляет логика и чем ей отвечает философия? Замечание. В качестве примера логической аргументации в отношении философии целесообразно использовать текст Л. Витгенштейна из задания 1.3.

7. По словам Ж. Делёза и Ф. Гваттари, «у философа очень мало вкуса к дискуссиям. Услышав фразу «давайте подискутируем», любой философ убегает со всех ног». Прокомментируйте эти высказывания.

8. Как, по словам Делёза и Гваттари, соотносятся между собой философия и религия, а также философия и искусство?

9. Почему, по словам французских мыслителей, «во всем капиталистическом мире только три страны оказались способны к … выработке философии?»

10. Что такое doxa и episteme? Приведите примеры того и другого.

II. Учение о бытии

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: