НЕЗНАКОМЕЦ, КОТОРЫЙ ПРОХОДИЛ МИМО 2 страница

Однажды он совершил обряд сексуальной магии, чтобы извести судью Фарриса – того самого, который сказал, что Ким прогнил насквозь и воняет, как скунс. Он прибил гвоздями к стене фотографию судьи в полный рост, вырванную из светского альманаха, и мастурбировал перед ней, напевая стишок, которому его научила валлийская нянька.

Наступи на штрипку, (судья скалится)

Зацепись ногой, (его зрачки вспыхивают)

Кубарем по лестнице

В стену головой!!!!!!!!!

Волосы становятся дыбом у Кима на голове. Он стонет, всхлипывает, выкрикивает последнее слово и выстреливает семенем, прямо в пах судье. И судья Фаррис действительно упал с лестницы через пару дней и сломал себе ключицу. И потом рассказывал, клянясь и божась, каждому, кто имел терпение его выслушать, что мерзкая рыжая собачонка, забравшаяся, судя по всему, в дом через окно в подвале, внезапно возникла перед ним, когда он спускался по лестнице, осклабив зубы в самой настоящей улыбке, и бросилась ему под ноги, да так, что он споткнулся и скатился по лестнице, ударившись при падении плечом о стену.

Никто ему не верил, кроме Кима, который знал, что ему таки удалось спроецировать мыслеформу. И все же сомнение грызло его. Судья каждый вечер напивался до чертиков и частенько падал. Ким пришел к выводу, что магия – занятие ненадежное и, по правде говоря, довольно глупое. Другое дело – сталь и свинец.

Он прочитал о Хассане-и-Саббахе, Горном Старце, Повелителе Ассасинов, и пришел в восторг. О, как ему хотелось быть одним из ассасинов, проводить дни и ночи среди одних мужчин! Во снах Старец с седой бородой и пронзительными голубыми глазами являлся к нему и приказывал убить полковника Гринфильда, который сказал, что Ким похож на овчарку, повадившуюся таскать овец.

«ГРРРРРРРРРРР… Я прыгну и вцеплюсь ему в горло, как, говорят, поступают тюлени, если дрессировщик плохо с ними обращается».

После удара молнии в воздухе повисает особенный запах: это один из архетипичных запахов, таких как запах моря или опиума, один вдох – и ты его уже никогда не забудешь.

Однажды Ким Карсонс и Джерри Эллисор увидели, как молния ударила в карниз здания старой школы на окраине Сент-Албанса; запах был таким плотным, что, казалось, можно было увидеть глазами, как он ползет фиолетовым маревом от расколотых разрядом кирпичей; этот запах подействовал на мальчишек, как валерьянка на котов. Они сорвали с себя одежку и начали носиться как сумасшедшие, мастурбируя, кувыркаясь колесом, просовывая голову между ног, скалясь во весь рот и крича в синее небо:

– А ТЕПЕРЬ МЕНЯ ПОНЮХАЙ!

И маленькая черная охотничья собачка Джерри задрала голову к небу и завыла, а вокруг сверкали молнии, небо становилось все темнее и темнее, пока от горизонта не осталась только одна полоска, светящаяся ярко-зеленым светом, а затем мы схватили в охапку наши шмотки и рванули в подземное убежище, построенное на случай торнадо, а кирпичи от здания школы сыпались на нас отовсюду. Мы чуть в штаны не наложили, когда вихрь вырвал с корнем дверь убежища, а затем раздавил дом словно спичечный коробок. А собака все выла и выла. Когда мы наконец выбрались из убежища, от дома уже и следов не осталось – он исчез вместе с бабушкой Джерри, прикованной болезнью к постели. Бабушка оставалась в доме одна, потому что Арч и Ма отправились в город совершать свой ежемесячный поход по магазинам, поручив Джерри присматривать за «старой вонючкой» (так он называл старуху).

«Может, ее в реку зашвырнуло», – предположил Джерри, когда они поливали друг друга горячей водой в сауне, отскабливая от кожи налипшую дрянь. Впрочем, все были рады от нее избавиться: последние пять лет старуха совсем с ума спятила, ее груди были изъедены раком, и Арч покупал ей морфий в надежде, что он-то ее наконец доконает, но старухе морфий был нипочем, и Арч сказал, что пичкать ее морфием – это все равно что пытаться закормить свинью до смерти.

– Хуже прорвы свет не видывал, у нее просто дна нет.

– Ну, ест-то она самую малость, – сказала Ма. – Полчашки супа в день. На этом она долго не протянет.

Тут встрял Джерри:

– А я слышал об одной Святой Женщине, которая прожила двадцать лет и ничегошеньки не ела, кроме святой воды по воскресеньям.

И тогда Арч посмотрел на него и спросил:

– Ты таких историй много знаешь?

– Конечно, целую уйму. Вот один старый хрыч прожил сорок лет, после того как доктор ему сказал…

И тут Арч засандалил ему по кумполу ручкой от грабель.

Однажды Джерри позволил Киму посмотреть на бабушку. Бабушка оказалась похожей на старый утес, обросший лишайником, и он подумал, что в таком виде она сможет просуществовать еще целую вечность. Ну а сауну построил один финский парнишка, который умел искать воду и лудил посуду, и он чего-то там наколдовал такого, когда ее строил, что только одни финны умеют. Никто не мог выговорить его настоящее имя, поэтому все его звали Синки (от Хельсинки), потому что все финны оттуда родом. У Синки были ярко-рыжие волосы, один глаз голубой, а другой – карий. Ему ничего не стоило выхватить нож из рукава, снести башку курице, а затем засунуть нож обратно в рукав, прежде чем кровь успеет хлынуть из шеи… ФШШШШШ! Ким припоминает, что, когда сауна была закончена, первыми мыться туда отправились Синки, Джерри и Ким. Они совсем не боялись, что к ним вдруг ввалятся Арч или Ма, потому что к тому времени Арч и Ма подсели на морфий, и подсели на него крепко – настолько крепко, что даже больше не слышали, как воет бабушка, когда ей морфия не достается, а раньше Арч утверждал, что слышит бабушкин вой аж на другом конце кукурузного поля.

Ну так вот, Синки потер свой длинный член с багровым кончиком, а Джерри показал свои лошадиные зубы, и тут и у меня и у него оттопырилось, и мы принялись дрочить и вонять, как два ебаных хорька. А затем Синки начертил на полу круг молофьей и что-то сказал по-ихнему, объяснив, что это такое финское волшебство, так что эта сауна еще дом перестоит.

От одной мысли об этом Ким распаляется. Он видит рыжую волчью морду Синки, которая склоняется над ним, длинный тонкий острый член Синки упирается ему в живот, два глаза, один – голубой, другой – карий, смотрят по-разному, и сауна словно становится просторнее, он видит красное сияние над линией горизонта, словно лесной пожар, и он знает, что это Полярное сияние с картинки из учебника географии – чудо природы.

Так значит, когда Арч и Ма вернулись, они даже не стали печалиться о доме, поскольку и бабушка с ним исчезла тоже, а новый дом они построили на другом месте, чтобы бабушкин дух не затеял туда являться. В полнолуние на месте, где старый дом стоял, слышится бабушкин вой, а сауна до сих пор стоит как ни в чем не бывало. Правда, никто в ней не моется. Арч и Ма от морфия стали прямо как кошки, от одной мысли о воде их передергивает.

Ким вспоминает друга своего отца, джентльмена с небольшим состоянием, который объехал весь мир, изучая необычные виды единоборств. Он об этом даже книгу написал. Ким вспоминает, что это был уверенный в себе и довольный жизнью мужчина. Он мог убить любого голыми руками и знал это. Видимо, с этим чувством живется намного легче.

Это была захватывающая книга. Китайские мастера, например, умеют оглушить или даже убить жертву незаметным ударом, нанесенным в нужное время по нужному месту. Они даже владеют техникой «мягкого прикосновения», от которого человек умирает несколько часов спустя. Стоит только выбрать в толпе жертву и – тут Ким начинал радостно насвистывать похоронный марш.

А один индийский боксер мог со всего размаху ударить кулаком по листу стали, и на кулаке даже синяков не оставалось. Он попросил автора книги врезать ему изо всех сил. Причем дал понять, что если тот придержит удар, то он может и не надеяться, что боксер поделится с ним тайнами ремесла. И тогда автор – а у него по карате был пятый дан – ударил его что было сил, но индиец даже бровью не повел.

«У вас хороший удар, сэр», – сказал он.

А еще там есть про одного индуса очень мрачного вида, который специализировался на молниеносном ударе по яйцам. Это у него называлось «золотые яблочки». «Это был один из самых неприятных типов, каких я только знал, – рассказывает автор. – Стоило мне провести в его компании пятнадцать минут, как я становился импотентом на целую неделю».

Итак, наш автор попытался произвести впечатление на старину Мидаса, разбив у него на глазах стопку кирпичей. Тогда индус тоже сложил стопку, поло жив на нее сверху на один кирпич больше. Затем легонько стукнул по ней. Автор презрительно показа.: пальцем на оставшийся целехоньким верхний кирпич.

Старый мастер снял его, и тут вся остальная стопка рассыпалась в такую мелкую пыль, словно по ней прошлись паровым молотом.

А еще один владелец бара в Париже сумел превратить в оружие свое собственное дыхание. При помощи специального настоя из трав он добивался такого зловония, что: «Когда я приблизился к нему почти на шесть футов, он дохнул на меня. Не в состоянии вымолвить ни слова от окутавшего меня кошмарного тошнотворного запаха я упал в спасительный обморок… Еще долгое время после этого происшествия я содрогался от одного только воспоминания о случившемся». А уж стоило ему перднуть, как во всем баре не оставалось ни одного, кто бы удержался на ногах. Короче говоря, он обставил скунса по всем статьям, только разве что внешностью не вышел. Однажды Ким нашел в поле детеныша скунса, погладил его и решил, что пригоже существа не может быть на свете.

Когда дело все же доходит до когтей, копыт, клыков, яда, плевков, игл, хватки, то тут зверье уделает любого человека.

Ким, разумеется, задумывался и о живом оружии. Единственное животное, которое можно более или менее обучить атаковать по команде, – это собака, хотя существует много других животных, которые могли бы оказаться гораздо более эффективными в роли боевой машины. Дикая кошка, рысь, несравненная росомаха, которая способна отогнать медведя от его добычи, краснозадый мандрил – обладатель острых как бритва клыков и ужасных когтей, одно из самых диких животных на Земле. Ким смотрел презрительно на песика Джерри по кличке Ровер – ленивую, трусливую, ненадежную тварь. Когда Джерри не было поблизости, Ким загонял Ровера в угол и буравил его своим колдовским взглядом, приговаривая «ГАААДКАЯ СОБАААКА» снова и снова, и тогда Ровер начинал ежиться, скулить и виновато улыбаться, пока, отчаявшись вконец завоевать расположение, не переворачивался на спину и не начинал писать на себя. Хотя Киму это зрелище и доставляло удовольствие, оно все равно не могло служить достаточной компенсацией за постоянное присутствие этой шелудивой, раболепной, испорченной, жрущей всякое дерьмо твари.

«Но кто я такой, чтобы учить других жить?» – философски размышлял Ким.

Он только что прочел колоритную историю про африканских колдунов, в крокодильих лицах и недремлющих змеиных глазах которых живет дух древних страшных малярийных болот. Они ловят гиен, ослепляют их раскаленными докрасна иглами и выжигают им голосовые связки, бормоча при этом заклинания, подчиняющие сознание изувеченных животных воле колдуна, после чего направляют их движением собственных глаз, вселяющихся в пылающие от боли глазницы гиен, а затем вкладывают всю нечеловеческую жестокость своего крокодильего мозга в движение крушащих кости челюстей, получая таким образом в свое распоряжение бесшумное орудие убийства.

Ким задумчиво посмотрел на Ровера, облизнул губы, и Ровер поскуливая пополз к ногам Джерри.

Полковник набил трубку табаком…

– Они атакуют на рассвете. Словно серые тени. Я видел, как одному парнишке сперва перерезали сухожилия, а затем распластали горло… Я не видел, кто все это сделал… Такое впечатление, словно на нас напали привидения… Но мальчишки, видно, знали, кто это, и среди них поднялся крик: «СМУН! СМУН!» Так на местном наречии именуют гиен, ослепленных отвратительными негритянскими колдунами… В наши планы входило поймать самца горной гориллы… эта разновидность несколько мельче, чем обычная равнинная горилла… у нас была с собой клетка, не то чтобы очень большая, но мне удалось туда влезть и захлопнуть за собой дверь… Так вот, я никогда TIC забуду, как мальчишки принялись умолять меня впустить их в клетку, чтобы не угодить в пасть гиенам… но я, разумеется, не мог пойти на это… достаточно одному из них было бы застрять в дверях, и всем нам крышка… но их уже охватила слепая животная паника, и они оставались глухи к моим доводам… некоторые из них даже умерли, проклиная мое имя – представляете какая наглость?

– Братья наши меньшие, не познавшие закона, – ввернул Ким.

– Ах да, это, кажется, сказал тот парень, что еще книжки писал… как его там? Киплинг?.. Жуткое дело, одним словом…

И наездник с росою на бледном челе

В заржавелой кольчуге лежит на земле[12].

Да, Ким подумывал о компактном живом оружии… этот вариант достаточно надежен, но все равно нуждается в постоянном внимании. Он принял профессиональный вид, глаза его поблескивали за толстыми стеклами бифокальных очков.

– Джентльмены, большинство болезней убивает свою жертву косвенно и как бы ненароком, исключительно в силу – эээ, так сказать – вреда, который они наносят организму носителя в результате своего пребывания в нем. Можно сказать, что смерть носителя в данном случае всего лишь побочный продукт жизненного цикла возбудителя болезни.

«А если найти, подумал Ким мечтательно, болезнетворный организм, который воздействовал бы непосредственно на Центр Смерти, который, по мнению некоторых оккультистов, находится ниже затылка?»

– Смертоносный Организм – сокращенно СМОР.

– Вот было бы круто! – Лицо Кима озаряется мальчишеской улыбкой.

Его ухмылка разрывает небо пополам, крушит огромный хрустальный череп, усеянный звездами, озаряя своим светом руины городов и унылые пейзажи мертвого мира… свет становится все бледнее и бледнее по мере того, как звезды гаснут одна за другой.

СМОР действует по принципу бинарного яда. Ничего не происходит, пока он не получает соответствующей инструкции на клеточном уровне от Другой Половины. Такой как, скажем, Латентный Агент (кодовое имя «Лос-Анджелес»), который помещается непосредственно рядом с жертвой и приводится в действие сигналом из центра управления. Латентный Агент может ждать приказа годами… (Садовник, работавший в саду полководца десять лет, внезапно убивает его косой. Полководец замыслил поход на Аламут, твердыню Горного Старца.) А может прийти в действие и на следующий день.

Избирательность подобной болезни гарантирует абсолютную безопасность того, кто выбирает жертву… Ему стоит крепко помнить, что дорога в рай вымощена прочными кирпичами безопасности. Нужно быть крайне предусмотрительным. Помнить не только о тех, кто представляет угрозу моей безопасности непосредственно в данный момент, но и о тех, кого следует опасаться через десять, двадцать, сто лет. Абсолютная безопасность должна мыслиться в пределах вечности.

Поэтому берегитесь того, что дуракам кажется безопасностью.

Задумайтесь, например, об опасности, которую представляют для вас и для ваших compadres[13]все эти благопристойные типы, которые ходят в церковь по воскресеньям… Вы хотите избавиться от этих паразитов, но так, чтобы не дай бог не повредить кому-нибудь из ваших дружков-джонсонов. Так вот, какое свойство является общим для всех этих говнюков? Они должны быть всегда правы. И, следовательно, они постоянно нуждаются в одобрении окружающих. Обе эти потребности проявляются в настолько острой форме, что становятся почти биологическими, как у наркомана, ищущего дозу морфия… Тут ему вспомнилась статья из «Денвер пост»… Владельцы домашних животных обеспокоены таинственным мором среди собак… Похоже, это какая-то новая болезнь. Пока что собачья… Человек сотворил собаку по своему мерзкому образу и подобию… в собаках собраны воедино все самые отвратительные человеческие черты… Они ленивы, нечистоплотны, порочны, раболепны, буквально корчатся от желания получить одобрение хозяина, словно какой-нибудь набожный коп, который виляет хвостом перед своим боженькой, поглаживая при этом любовно пальцами зарубки на прикладе, по которым он ведет счет мертвым ниггерам. Собака должна быть всегда ПРАВА. Она ПРАВА, когда кусает кого-то, кто не имел права находиться в этом дворе или в этом доме… Так вот, если эта зараза действует на собак, то очень даже вероятно, что она подействует и на собак в человеческом образе, поражая их прямиком в их уродливое, брехливое, заискивающее, кополюбивое, пополюбивое, боссолюбивое, боголюбивое естество гадких бесхребетных почитателей Рабьих Богов. Когда возбудитель болезни переходит от одного вида животных к другому, у которого еще не выработался иммунитет, эффективность его резко возрастает. А добиться этого можно при помощи довольно примитивных приемов… Действительно, большинство удачных разработок в области биологического оружия созданы на основе болезней животных, таких как сап, орнитоз, сибирская язва. Киму тут же пришла в голову мысль о том, что если бы удалось заразить людей вирусом растений, то в короткий срок наша планета превратилась бы в Эдем… одни сплошные растения и органическое удобрение для них.

Итак, допустим, что у нас имеется вирус, – назовем его ВИРУСОМ ПРАВЕДНОСТИ, – которым жертва уже заражена. Затем у нас имеется возбудитель болезни К9, запрограммированный поражать выборочно любого носителя ВП. Возбудитель К9, в свою очередь, связан со СМОР, Смертоносным Организмом. Теперь стоит только тебе подумать: «Я ПРАВ» – и ТЫ МЕРТВ!

Ким сделал условную пометку в конце страницы… она означала, что этим вопросом необходимо будет заняться, когда в его распоряжении окажется все необходимое для осуществления идеи… в данном конкретном случае – лаборатория и исполнители.

P. S. Мы могли бы подсыпать заразу им прямо в пищу во время их смертельно скучных церковных трапез.

Ким вспоминает Пожирателей Запахов из тибетской мифологии, строящих в облаках фантастической красоты города, которые потом смывает дождем. Ким любит, приняв солидную дозу настойки каннабиса, часами наблюдать облака, иногда отрываясь, чтобы заглянуть в томик Рембо или записать что-нибудь в свой блокнот… Одна из кимовых Облачных Обсерваторий расположена на так называемой Площади Полулюдей. Там много больших деревьев и пустующих автостоянок. Некоторые дома заколочены, другие выглядят так, словно в них еще остались какие-то обитатели. На крыльце одного из домов стоит ржавый велосипед, увитый стеблями вьюнка и сорняками, пробившимися сквозь почерневшие доски. Тишина здесь выглядит как еще одно измерение пространства, хрупкие слова разбиваются, падая на мертвые листья, которые хрустят, когда ступаешь по истертым камням мостовой и потрескавшемуся бетону. Допотопный железнодорожный вагон с металлической кабинкой наверху стоит на покрытых ржавчиной и заросших сорной травой рельсах тупикового пути. За путями – склон, спускающийся вниз к реке. Посмотрев вверх по течению реки, можно увидеть недостроенное десятиэтажное здание, лабиринт погнутой арматуры, торчащей из покрытого ржавыми пятнами бетона на многих уровнях, лестницы, леса и шаткие бытовки. С верхних этажей этой стартовой площадки Полулюди отправлялись в свои одинокие полеты, заканчивавшиеся на песчаном берегу около реки. Полулюди могут делать все, что тебе снится по ночам, – они могут прыгнуть с вершины лестницы и медленно планировать к ее подножию… А еще они могут меняться личностями. Кем я был в прошлом веке? Крутой склон, ведущий к путям. Повсюду виднеются каменные ступеньки, затянутые вьюнком и сорняками. Пользуясь тросом, пропущенным через металлические петли, как перилами, можно спуститься к холодному пруду с темной водой, благоухающий вечер, грустное дитя спускает на воду кораблик, хрупкий, как майский мотылек. Вьюнок замыкает еще одну петлю вокруг ржавого остова велосипеда. Еще один зеленый росток пробился через почерневшие доски крыльца. Обширная территория/terrain vague, покрытая пустующими автостоянками и ржавыми механизмами, каменоломнями и прудами. Они полупрозрачны их шаги так легки опавшие листья не шуршат у них под ногами над тропинками в небе бесконечные пляжи покрытые белым радостные племена новые цветы новые звезды новая плоть лестница из тибетской легенды… утро… пруд с темной водой… кораблик хрупкий как мертвый лист… шаткие города. Звонок. Три трупа на крыльце… холодный вечер… грустное дитя. Тишина… доски крыльца… ржавые механизмы на другой стороне путей их шаги полупрозрачны если посмотреть вверх по течению… новая плоть. Собаки сюда не ходят, но здесь полным-полно котов и енотов и скунсов и белок. Из одного дома доносится тяжелый аромат цветов и неведомых экскрементов и мускусный запах невероятных животных, длинных, вертких, похожих на хорьков тварей, которые таращатся из кустов и зарослей вьюнка своими огромными глазищами. Это место сбора Пожирателей Запаха – тех самых, что строят облачные города. Насытившись запахами, некоторые из них становятся различимы, молчаливые и неподвижные, в просветах между изъеденной ржавчиной садовой мебелью, усыпанной опавшими листьями, стоящей рядом с потрескавшимся бетонным бассейном, вода в котором затянута ряской. Лягушка прыгает с плеском в воду, проделывая черную дыру в зеленой глади. Привкус золы в воздухе запах потеющих древесных стволов на каминной полке засохшие цветы туман над гладью каналов… Болото, где свили гнездо какие-то белесые гады в меланхолических потоках золотого предзакатного света изогнутый дугой деревянный мост возле реки сверкающие черепа в зарослях душистого горошка, дорога, огороженная стенами и железные ограды, покосившиеся под тяжестью растительности, южный ветер поднимается тревожный запах заброшенных садов в луже несколько маленьких рыбок. Наркоманы, подсевшие на эктоплазму, отмеряют дозу из свинцовой бутыли.

***

Ким проснулся с мыслями о широкой, белозубой улыбке и запахе мертвечины, но мысли эти быстро развеял яркий утренний свет. Ким лежал нагой на койке, глядя на. нестерпимо белый панельный потолок, прислушиваясь к шуму бегущей воды и доносившимся из лесов крикам горлиц.

Потянувшись и выгнув дугой тело, он посмотрел на свой напряженный фаллос. Жаль, что нет никого, чтобы сфотографировать его этак вот – с выгнутой спиной, потягивающегося, мурлычущего как котик, ерзающего задницей по простыне – или же сидящим на краю койки, на ночном столике – пистолет, патроны, керосиновая лампа, «Исповедь едока опиума»[14]; а вот Ким, по-прежнему нагой, целится из пистолета в камеру. Вышла бы изящная серия фотографий под названием «Летняя заря», и люди бы вешали их на стенку по всей Америке – да и по всему миру тоже… он вновь откидывается на койку, в восторге от подобной перспективы дрыгает ногами в воздухе, смотрит на пистолет в щель между коленками и поет: «Einer Mann, einer Mann, einer RICHTIGER Mann…»[15]

Наконец, он садится на край койки со страдальческим выражением на лице и принимается искать трусы. Ну почему Денни никогда нет рядом, когда Киму хочется, чтобы его выебли? Жаль, из этого вышло бы прекрасное, шикарное специальное издание для порочных пожилых джентльменов – тех, что драпируют свои спальни желтым шелком и покупают абажуры из татуированной человеческой кожи. Да чего там, если очень приспичило, то можно и в город прогуляться – всего-то четыре мили. Он погладил свой член, словно уговаривая обождать, натянул трусы, налил воду из крана в эмалированный тазик с розочками и умыл лицо и шею с карболовым мылом.

Выйдя на крыльцо, он достал три яйца из коробки со льдом, взял кувшин с сидром, ледяным, с острым, отдающим гнильцой привкусом миссурийских яблок и парочки шершней, положенных в него для крепости. Запах яичницы с беконом и кофе. «Завтракающий юноша» – отличная картина для гостиной. Ким старался осознавать каждое свое действие. Он вычитал это в одном наставлении по йоге. Это называется «випассана» – каждое мгновение полностью осознавать все, что ты делаешь. Ким моет тарелки. Полный порядок. Затем решает упаковать оружие и серные свечи в саквояж из крокодиловой кожи. Так он будет выглядеть, словно возвращается домой из долгого таинственного путешествия, вроде тех, в которые так любил отправляться его отец. Разумеется, один пистолет он оставит у себя под рукой. Молодых ребят в этих местах частенько похищают и насилуют индейцы. Русский пистолет 44-го калибра, решает он.

Тропинка усеяна осколками красного песчаника, а в зарослях ежевики гуляет ветер. Время от времени Ким останавливается, чтобы сорвать особенно соблазнительную ягоду умелыми ловкими пальцами, не уколовшись при этом. Он нарочно размазывает темно-красный сок по губам, чтобы выглядеть «как накрашенная шлюха».

За гребнем на вершине горы стоит дом. Это большой двухэтажный дом, с балкона которого открывается вид на реку. Одно время вдоль реки проходила узкоколейка, но теперь она заросла травой и кустарником. Мосты через болота и притоки сохранились, а под ними очень хорошо ловится ушастый окунь и судак. Ким подходит к двери под балконом и стучит трижды. Затем открывает дверь.

– Кто-нибудь здесь есть?

Ему отвечает лишь затхлый запах нежилого дома. Ким заходит внутрь.

Видно, что строился он с размахом, как усадьба плантатора. Но то, что поначалу планировалось как гостиная на первом этаже, со временем превратилось в сочетание спальни и столовой. Комнаты на задах, где должны были проживать слуги, пустовали все время, кроме летних месяцев, когда отец превращал их в дополнительные спальни для гостей. Ему нравилось красить каждую комнату в какой-нибудь особенный цвет. Вынашивались планы установить настоящий туалет – с унитазом и бачком – и ванну, но им так и не суждено было сбыться. Ким прохаживается из комнаты в комнату, выбирая те вещи, которые собирается отнести вниз, в лодочный сарай, вычисляя при этом, сколько серных свечей ему понадобится, и устанавливает их на положенные поверх кирпичей металлические подносы так, чтобы их легко можно было поджечь в любой момент.

А теперь наверх, по довольно внушительной лестнице из орехового дерева. Ким нежно поглаживает пальцами полированные коричневые сучки. «Похоже на анальное отверстие», думает он с порочной улыбкой, позируя невидимому фотографу и вспоминая, как ему нравилось ребенком съезжать вниз по перилам и как полированное дерево терло ему промежность. Наверху есть еще две маленькие спальни, в одной спит Ким, в другой – его отец. Комната же наверху, примыкающая к фасаду, превращена в отцовскую мастерскую.

Вот Ким сворачивает налево, пересекает гостиную и направляется в мастерскую. Опустевшие декорации. Софа и кресло, покрытые зеленым атласом, верстак, на котором валяются кисти, палитры и тюбики с красками, стойка для холстов и картин. Мольберт пуст. Ким садится на софу и смотрит на реку.

Ким плохо помнит свое прошлое. Зато иногда помнит чужое. Окрашенное в тона инцеста происшествие с матерью в приморской гостинице. Он стоит на балконе в одних плавках. Лицо его хмуро и угрюмо. Мать появляется в проеме двери у него за спиной, одетая в голубое кимоно…

– Я хочу сделать твой набросок, Кисуня.

Он нервно вздрагивает.

– Ой, мама, только не сейчас! Я как раз собирался принять ванну и переодеться к обеду…

– Я хочу нарисовать тебя обнаженным", Кисуня.

– Обнаженным, мама?

Но это не могло происходить с Кимом, потому что тот никогда не бывал на море. Правда, его мамаша действительно была несколько не в себе: она увлекалась спиритическими сеансами, картами таро, хрустальными шарами и выпивала шесть бутылок парегорика каждый день, так что вся ее комната пропахла этим снадобьем.

Отец же держался с Кимом подчеркнуто холодно, к тому же его всегда окутывала вуаль загадочной грусти. Он часто путешествовал «по делам компании». Счет за услуги включал в себя услуги за лечение. Лечение от отравления радием.

Ким вспомнил, как иногда ему разрешалось пострелять из отцовского капсюльного револьвера 36-го калибра. Хранился револьвер в ящике из красного дерева с серебряными защелками и петлями, выстланном зеленым фетром. В ящике, кроме выемки под револьвер, имелись также отделение для конических пуль, покрытых густой желтой смазкой (чтобы предотвратить множественную детонацию), отделение для капсюлей и формочка для отливки пуль. Револьвер был снабжен двойной спусковой скобой: при помощи первой палец удерживал оружие на весу, а легкое нажатие на вторую приводило к выстрелу.

В день, когда Киму стукнуло двадцать лет, он поразил мишень шесть раз: смерть, зажатая в руке, оскал, просвечивающий сквозь дым. Мальчишеская улыбка вспыхнула на его лице, сияющая, лучезарная, вещая, как комета, ибо он почуял в пороховом дыму аромат бессмертия.

Ким проводит время в компании мальчишки примерно своего возраста. Он не может различить черты его лица, но знает, что они знакомы ему уже довольно давно. Они стоят на железнодорожном мосту, перекинутом над ручьем Мертвого Мальчика. Ручей здесь спокойный и чистый, поэтому они видят, как в воде резвится рыба. Мальчик учит Кима летать. Он парит над водой и приземляется на тропинку, Ким стоит в нерешительности, думая, что у него ничего не получится, но внезапно, так и не успев понять, что случилось, уже и сам опускается на землю рядом с тропинкой. И вот они начинают носиться туда-сюда над ручьем, затем поднимаются выше и летают уже над кронами деревьев – так высоко, что можно разглядеть дом, в котором живет Ким. Вдоль всего фасада дома тянется балкон, с которого открывается вид на железную дорогу и на реку. Балкон поддерживают две мраморные колонны, которые отец Кима купил, когда сносили старое здание суда. На фоне темнеющего неба дом выглядит словно картина. «Дом на вершине холма»…И вот он сейчас в этом доме, в коридоре, ведущем в мастерскую, и он рассказывает отцу о том, что научился летать…

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: