Открытое поле ситуации

Существует иллюзия бытия объекта, бытия, отде­ленного от ситуации. Наша жизнь — это «ситуация-организм» и обязана участвовать в жизни ситуации. У организма нет свободы, ее надо искать в ситуации. У организма нет отчуждения, его надо искать в си­туации. У организма нет развития, его надо искать в ситуации. Вся наша жизнь является участием в ситу­ации, включением в ситуацию, даже исключенность сама по себе является формой включенности в ситу­ацию; с тем же основанием можно было утверждать, что одиночество является одной из модальностей бы-тия-вместе-с.

Ситуация «предшествует» различению субъект/ объект. Это понятие, говорящее о поле — поле, со­ставляющем территорию процесса интеграции и диф­ференциации.

Если человек ситуативен, то он есть пункт пере­сечения множественных точек зрения и содержа­ний (см. термин «содержится» (consiste) у Симондо-на). Складывание и развертывание. Истину, в таком случае, надо мыслить в терминах «перспективистской истины»²¹. Ситуация всегда означает создание того, что она есть. Нет разницы между тем, чтобы действо­вать в ситуации или чтобы быть объектом действия. Мыслить в терминах ситуации означает, таким обра­зом, искать процесс создания этой ситуации, а не не­кую локализацию, которая могла бы оправдать бытие с метафизической точки зрения. Процесс создания есть процесс интеграции/дифференциации, прина­длежность ситуации и включенность в ситуацию на­ряду с индивидуализацией. Это дает основание для свободы. Отсутствие одного из терминов пары «при-

²¹ Benasayag M. Le mythe de l'individu. P., 1998.

Быть в присутствии другого 95

надлежность ситуации/индивидуация» становится незнанием детерминаций, «невозможностью не сде­лать то, что делается», на чем Бланкенбург обосновы­вает всю психопатологию.

Стать свободным — это значит в «здесь и теперь» каждой ситуации участвовать собственным действо-ванием в деле свободы, которая управляет ситуацией.

Жан-Поль Сартр уже писал об этом в своей кни­ге «Бытие и ничто»: «Свобода есть только в ситуации, ситуация реализуется только через свободу... Я абсо­лютно свободен и ответственен в моей ситуации. Но столь же верно и то, что я свободен только внутри си­туации».

Обращение к данному понятию позволяет рассмат­ривать действие как ответное действие, как диалог с ситуацией. Но действование детерминируется исклю­чительно ситуацией только в том случае, если интен-циональность теряет всякое значение. Мы обращаем­ся, таким образом, к «id ситуации», о котором гово­рит Гуд мен, — понятию, которое парадоксальным об­разом соединяет в себе телесность id и контекстуаль­ные параметры. «Ситуации не вызывают наших дейс­твий, но не и представляют собой простой фон, на ко­тором мы реализуем наши намерения. Мы восприни­маем ситуацию только в зависимости от наших реаль­ных способностей и желания действовать»²². Проис­ходит действие, и через обращение к нуждам, кото­рые узнаются в ситуации, конституируется ощуще­ния себя и оно подтверждает «явление», сделавшее его возможным.

В каждой ситуации, действительно, заново разыг­рывается дифференциация «я» и «мир» подобно тому, как это можно теоретически рассмотреть на приме­ре младенца. И в каждой ситуации заново разыгры-

Joas H. La creativite de l'agir. P., 1999.

Жан-Мари Робин

вается дифференцирующая работа, которая происхо­дит постоянно и одновременно. Здесь можно увидеть также аналогию с парадигмой романтической любви, которая исходит одновременно и уравновешенно из слияния с другим и из безусловной готовности при­знать в другом - другого. Чтобы теоретически описать эти два фундаментальных движения поля, равным об­разом можно обратиться к замечательным понятиям Минковски «разъединение» и «связь».

Отказ знать

Чтобы ситуация была открытой и чтобы тем самым поле могло создавать формы, мне представляется обя­зательным соблюдение ряда условий:

—Отказ от власти терапевта, от позиции знания дру­гого и управления другим. Я полагаю, что знание источает высокомерие одного и рождает или усу­губляет униженность другого. Компетентность те­рапевта, разумеется, не должна быть отброшена. Остается узнать, какова будет область его специ­фической компетентности: будет ли он экспер­том в области психологии, психопатологии и иных дисциплин об индивиде; или же он будет экспер­том в деле мобилизации творческих сил в отноше­ниях, которые имеет место в настоящий момент?

—Отказ от веры в то, что психотерапия могла бы стать наукой. Это, однако, не значит, что она приобрета­ет статус «искусства», как того требуют те, кто го­тов оправдать и возвести в правило какую угодно субъективность. Если бы она была наукой, то име­ла бы «предмет» исследований и порождала бы тех­ники. Когда говорят «техники», подразумевается их «воспроизводимость», идентичность (в частное-

Быть в присутствии другого 97

ти, и для самого пациента) упорядоченного навы­ка, что является доказательством его эффектив­ности. Психотерапия есть некая практика. Я по­нимаю, как рискованно не настаивать на научном характере психотерапии сегодня, когда государс­твенная власть желает оздоровить профессию и от­делить нас от гуру, целителей и других шарлатанов. Как сказать о нашей особенности, чтобы не упасть в глазах наших собеседников? Бион замечал в ходе одного из своих семинаров: «Что такое психотера­пия? Два человека встречаются в одной комнате и разговаривают... или не разговаривают. Это кажет­ся настолько простым, что трудно поверить, на­сколько это сложно!» — Отказ от веры в то, что теория или теории, кото­рые помогают нам мыслить, не мешают видеть то, что находится у нас перед глазами. Мне кажется, что любые теории являются конструктами, мета­форами, которые способны нам помочь в обре­тении смысла нашего опыта; они могут также — в частности, когда они теряют свой статус метафо­ры, превращаясь, в наших глазах, во что-то досто­верное, — помешать нам быть открытым для вос­приятия ситуации. «Ретрофлексия», «бессозна­тельное», «внутренние объекты», «психика» или «поле»... все это только способы говорить, являю­щиеся отражением нашего способа мыслить. Но они также есть то, что влияет на наш способ мыс­лить и, следовательно, воспринимать или не вос­принимать нечто.

Самораскрытие

Мы работаем на уровне поля, в здесь и сейчас ситу­ации (уточню, что я сознаю, что так бывает не всегда;

98

Жан-Мари Робин

Быть в присутствии другого

99

что это не всегда возможно и не всегда желательно). Так как одна из наших задач состоит в прояснении индивидуации клиента, т. е. дифференциации поля, то каковы наши инструменты?

Наш главный инструмент — самораскрытие те­рапевта. О каком раскрытии идет речь? Мы имеем в виду проговаривание актуального переживания те­рапевта в терминах влияния ситуации и взаимодейс­твия, того, как вводятся в контакте и как ситуация вводится в контакт им самим и другим, чтобы произ­вести общую работу над вопросом о том, как один и другой могут быть творцами. Важный термин небре­жен. Творец! Тот, кто творит... И это в контексте, где люди зачастую переживают себя в качестве объекта воздействия ситуации, своего жизненного контекста, своей истории, своего окружения, своих психотравм, своего подсознательного или его симптомов!

Это самораскрытие терапевта существует, какой бы ни была этика терапевта и какими бы ни были его сознательные выборы. Со своей стороны я считаю не­обходимым ограничить это самораскрытие терапевта некоторыми принципами:

—оно в основном ограничено «здесь и теперь» ситу­ации;

—оно высказывается, насколько это возможно, та­ким образом, чтобы оно не смогло стать фигурой в текущем опыте (что может помешать процессу па­циента), а оставалось материалом на заднем плане, который будет подпитывать, способствовать и, ко­нечно, оттенять фигуру — т. е. дифференциацию

—которую пациент конструирует по случаю ситуа­ции;

—оно пропущено через фильтр теории, к которой я апеллирую, и работы над собой, осуществляемой на основе моей собственной терапии.

Так как я остаюсь в осознании, что это самопредъ­явление сопряжено с моей собственной работой по дифференциации, т. е. тем, что следовало назвать моей субъективностью, и я осознаю, что эта субъек­тивность, бесспорно, эмоциональна. Я хотел бы на­помнить то, что Гудмен говорит об эмоциях, а имен­но, что «эмоция есть непосредственное и интегратив-ное осознание отношения между организмом и сре­дой» и что «это функция поля». Я всегда цитирую его слова: «Эмоции — это когнитивные средства. Далеко не будучи препятствиями для мысли, они выступа­ют единственными в своем роде посланиями, свиде­тельствующими о состоянии поля организм/среда, и средствами осознания надлежащего характера наших стремлений. В качестве знаний эмоции могут содер­жать погрешность».

Эта погрешность эмоций и, следовательно, субъек­тивности, которую предъявляет терапевт, подтверж­дает позицию неуверенности, похвальной на своем месте. Замечательный английский психоаналитик Питер Ломас, в самом деле, ратовал за «доброволь­ную неуверенность». Я принимаю эту мысль на свой счет. Неуверенность не вызывает сомнений. Неуве­ренность — это признак того, что не известно заранее, что может быть лишь объектом догадок и что, сле­довательно, остается открытым, тогда как сомнение обозначает колебания в том, какую сторону принять, оно подразумевает вопрос о реальности некоего фак­та, о справедливости некоего суждения или некоего действия. Сомнение может подточить переживаемый опыт, тогда как неуверенность может открыть ситу­ацию. В таком качестве, по замечательному выраже­нию немецкого гештальт-терапевта Франка Штемле-ра, неуверенность надо культивировать во всех смыс-

100 Жан-Мари Робин

лах слова «культивировать» — поддержки и приобще­ния к культуре.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: