V. Мировоззрение Нового времени 3 страница

Вместе с тем, этому совершенному за счет религии возвышению всего мирского предстояло получить самостоятельное, самодостаточное оправда­ние. Например, брак, освободившись от надзора Церкви и из таинства пре­вратившись в предмет гражданского права, с течением времени стал, по сути, светским договором, каковой стало намного проще заключить или расторгнуть: он понемногу стал утрачивать свой священный характер. Если же обратиться к более широкому общественному фону, то протестантский призыв серьезнее относиться к земному миру, взглянуть по-новому на обще­ство и подготовиться к переменам помог преодолеть традиционную религиоз­ную неприязнь по отношению к этому изменяющемуся миру, даровав тем самым современному сознанию, находившемуся еще в самом начале разви­тия, разрешение на внутреннюю переориентацию, необходимую для нового свободного продвижения сразу во многих областях — от политики до науки, В итоге это мощное желание покорить мир стало самостоятельной силой, которая не только избавилась от изначальной религиозной мотивации, но в финале обратилась против религии как формы угнетения, причем формы основательно защищенной, которую предстояло низвергнуть.

Социальные последствия Реформации проявились также и в ее сложной взаимосвязи с экономическим развитием северных стран Европы. Протес­тантское утверждение нравственной дисциплины и наделение мирских заня­тий священным достоинством, очевидно, были связаны с кальвинистской трактовкой искупления, состоявшей в том, что радеющий (и пекущийся) о спасении христианин, лишившись католического прибежища священного оправдания, может получить знак своей причисленности к избранным, если неустанно и смиренно будет подвизаться на своем мирском поприще, отдав­шись плодотворному труду. Часто такой труд заключался в производстве ма­териальных благ, а в сочетании с пуританским требованием аскетической жизни и отречения от земных наслаждений и бездумного расточительства это естественным образом способствовало накоплению капитала.

И хотя традиционно погоня за успехом в торговых делах считалась пря­мой угрозой нравственной жизни, ныне признавалось, что и они находятся в отношениях взаимовыгоды. Временами само религиозное учение выбороч­но подвергалось преобразованиям или уточнениям — в зависимости от гос­подствовавшего в тот момент социально-экономического климата. В тече­ние жизни нескольких поколений главную роль играла протестантская этика труда, которая, подкрепляясь утверждением личностного начала, поощряла рост и экономическое процветание среднего класса. Капитализм, уже полу­чивший развитие в итальянских городах-государствах эпохи Возрождения, испытывал подъем под воздействием множества факторов: притоком бо­гатств из Нового Света, открытием новых рынков, приростом населения, новыми финансовыми стратегиями, новыми достижениями в промышлен­ности и технологии. Со временем протестантское учение, изначально имев-. шее духовную направленность, неизменно поворачивалось в сторону свет­ских интересов, в частности, материального вознаграждения мирской деятельности и приносимых ею плодов. Религиозные стремления сменились хозяйственным рвением: новые идеи принесли новые свершения.

***

Контрреформация, со своей стороны, также пошла по непредвиденным путям развития, причем в направлении, противоположном тому, которое было задумано изначально. «Крестовый поход», предпринятый католичес­кой церковью, дабы провести внутренние преобразования и противостоять распространению протестантизма, проявился в самых разных формах от воз­рождения Инквизиции до проведения некоторых практических реформ и обращения к мистическим сочинениям св. Хуана де ла Крус и св. Терезы Авильской. Однако прежде всего Контрреформацию подняли на щит иезуи­ты — римско-католический орден, заявивший о себе воинствующей вернос­тью папе и привлекший в свои ряды значительное количество людей волевых и интеллектуально искушенных. В миру деятельность иезуитов, направлен­ная на исполнение их католической миссии, отличалась чрезвычайным раз­нообразием: от героического миссионерства за океаном до усердной цензуры и ведения «византийских» политических интриг при королевских дворах в Европе. Кроме того, иезуиты возложили на себя ответственность за воспи­тание молодежи, в особенности, из рядов правящего класса во имя фор­мирования новой католической элиты. Вскоре иезуиты стали наиболее прославленными наставниками на всем континенте. Правда, их образова­тельная стратегия опиралась не только на преподавание католического веро­учения и богословия: в нее входила и полная гуманистическая программа Возрождения и классической эпохи — латинская и греческая словесность, риторика, логика и метафизика, этика, естественные науки и математика, музыка и даже «дворянские» искусства сценической игры и фехтования. Все это служило развитию ученого «воина Христова»: морально устойчивого, широко образованного, критически мыслящего христианина, который может превзойти умом еретиков-протестантов и нести знамя великой запад­ной традиции — католической учености.

Иезуиты основали сотни учебных заведений по всей Европе, а вскоре в противовес им появились и другие учебные заведения, учрежденные протес­тантскими лидерами, которые так же осознавали необходимость образования для верующих. Благодаря деятельности иезуитов в течение следующих двух столетий широко и непрерывно поддерживалась классическая традиция гума­низма, опиравшаяся на греческую систему образования (paideia), что позво­ляло все увеличивавшемуся числу образованных людей припадать к новому источнику культурного единства, по мере того как старый источник — хрис­тианство — стал иссякать. Однако вольная программа, открывавшая учени­кам множество четко и красноречиво сформулированных точек зрения как христианских, так и языческих и планомерно внедрявшая дух критического рационализма, порождала у образованных европейцев крайне парадоксаль­ную тягу к интеллектуальному плюрализму, скептицизму и даже револю­ции. Отнюдь не случайно иезуитскую закалку прошли Галилей и Декарт, Вольтер и Дидро.

В этом и заключалось наиболее весомое влияние Реформации на общий процесс секуляризации. Ибо вслед за бунтом Лютера средневековая модель христианства раскололась вначале надвое, затем распалась еще на множество частей, а потом уже стала просто дробиться под воздействием все новых баталий, с необузданной яростью вспыхивавших по всей Европе. Следствием этих непрекращающихся распрей стал полнейший хаос, воцарившийся в ин­теллектуальной и культурной жизни Европы. Ожесточенные споры на глазах множащихся религиозных сект переходили в религиозные войны: таким спо­собом доказывалось, чье представление об абсолютной истине правильнее. Повсюду ощущалась острая нехватка такого проясняющего и объединяющего мировоззрения, которое оказалось бы в силах прекратить эти бесконечные и неразрешимые религиозные конфликты. Именно на таком фоне метафизи­ческой путаницы зародилась, стала развиваться и наконец восторжествовала в западном мышлении Научная Революция.

НАУЧНАЯ РЕВОЛЮЦИЯ

КОПЕРНИК

Научная Революция стала одновременно и завершением эпохи Возрожде­ния, и решающим вкладом в становление современного мировоззрения. Ко­перник, родившийся в Польше и получивший образование в Италии, жил в пору самого расцвета Ренессанса. Стержневая идея его мировидения, хотя ей и суждено было стать незыблемым принципом современного сознания, при его жизни совершенно не укладывалась в головах большинства европей­цев. Более, чем какой-либо из прочих факторов, именно Коперниково про­зрение послужило и импульсом, и символом полного и окончательного раз­рыва с античными и средневековыми взглядами на Вселенную и перехода к взглядам современной эпохи.

Коперник искал нового решения старой как мир загадки планет, силясь объяснить внешне хаотические планетные движения с помощью математи­ческой формулы — простой, ясной и изящной. Как мы помним, решения, предлагавшиеся Птолемеем и всеми его последователями,— решения, исхо­дящие из Аристотелевой аксиомы о геоцентричности Космоса, всегда требо­вали введения вспомогательных математических понятий — таких, как большой и малый эпициклы, экванты, эксцентрики, число которых все воз­растало: с их помощью пытались осмыслить наблюдаемое в действительности расположение небесных тел, в то же время сохраняя верность античному пра­вилу о равномерном круговом движении. Когда траектория движения плане­ты не походила на совершенную окружность, добавлялась еще одна — меньшая — окружность, вокруг которой планета предположительно и враща­лась, тогда как та продолжала перемещаться вокруг большой окружности. Если в дальнейшем возникали новые расхождения, то усложнялась система окружностей, смещались их центры, постулировалось существование другого центра, относительно которого движение пребывало постоянным, и так далее. И каждый астроном, сталкиваясь со все новыми отклонениями от ос­новной схемы, пытался разрешить их посредством дополнительных «усовер­шенствований», добавляя еще один малый эпицикл сюда, еще один эксцентрик туда.

Ко времени Ренессанса такая птолемеевская стратегия, по словам Копер­ника, произвела на свет настоящее «чудовище» — неповоротливую и гро­моздкую концепцию, которой, несмотря на все ухищрения и поправки, ad hoc, по-прежнему не удавалось объяснить или предсказать расположение планет с достоверной точностью. Изначальная лаконичность Птолемеевой модели осталась в далеком прошлом. Кроме того, различные греческие, арабские и европейские астрономы пользовались разными методами и прин­ципами, разными сочетаниями эпициклов, эксцентриков и эквантов, плодя великое множество систем, основанных на учении Птолемея. Астрономичес­кая наука, лишенная какого-либо теоретического единообразия, пребывала во мраке неопределенности. Далее, наблюдения, накопившиеся за многие века со времен Птолемея, обнаружили очень серьезные несоответствия с раз­личными птолемеевскими предсказаниями, так что теперь Копернику пред­ставлялось совершенно неприемлемым вносить какие-либо новые видоизменения в эту обветшалую систему. Сохранение верности античным представлениям не позволяло астрономам точно вычислить действительные движения небесных тел. Коперник заключил из этого, что классическая аст­рономия содержит в себе какую-то существенную погрешность или даже ос­новывается на ней. В эпоху Возрождения Европа остро нуждалась в более совершенном календаре, и Церковь, которой календарь был насущно необ­ходим в целях регуляции богослужений и руководства жизнью приходов, взя­лась провести его реформу. Такая реформа полностью зависела от астрономических уточнений. Когда Копернику поручили оказать папству по­мощь и дать совет по данному вопросу, тот ответил, что запутанное положе­ние дел в астрономической науке преграждает путь каким бы то ни было действенным реформам. Осведомленность Коперника — астронома и мате­матика — в научных тонкостях позволяла ему осознать все несоответствия су­ществующей космологии. Правда, это осознание само по себе не подвигло бы его на создание новой системы. Возможно, другой, столь же сведущий астроном счел бы загадку планет принципиально неразрешимой — чересчур сложной и неподатливой, чтобы ключ к ней можно было подобрать с помо­щью математики. Вероятно, к великому открытию Коперника вела прежде всего его причастность к интеллектуальной атмосфере ренессансного неопла­тонизма — в особенности же, разделение им пифагорейского убеждения в том, что природа доступна высшему постижению в простых понятиях мате­матической гармонии, наделенных вечными трансцендентными свойствами. Божественный Создатель, все творения которого являются благими и упоря­доченными, не мог допустить небрежности по отношению к самим небесам. Движимый подобными соображениями, Коперник пересмотрел заново все научные сочинения древности, какие только смог раздобыть: большая их часть стала доступной лишь с началом гуманистических изысканий и с про­никновением на Запад греческих рукописей из Константинополя. В процес­се этого труда он узнал, что некоторые греческие философы, в частности, пифагорейского и платоновского кругов, выдвигали предположение о дви­жении Земли, хотя никто из них так и не проверил эту гипотезу какими-либо астрономическими и математическими методами. Таким образом, аристотелевское представление о геоцентрической системе мира, оказалось

Отнюдь не единственным представлением столь чтимых греческих авторите­тов. Осмелев от сознания своей сопричастности античной традиции, вдохновившись возвышенными представлениями неоплатоников о Солнце и об­ретя опору в критике, которой подвергали университетские схоластики Аристотелеву физику, Коперник выдвинул свою гипотезу: «В центре Вселенной находится Солнце, а Земля является одной из планет»,— и произвел математические вычисления, призванные подтвердить эту гипотезу.

Невзирая на кажущуюся абсурдность такого новшества, его введение по­зволило построить такую систему, которую Коперник считал более доказа­тельной, нежели Птолемеева. Гелиоцентрическая модель Вселенной легко объясняла кажущиеся каждодневные перемещения небес и ежегодное пере­движение Солнца, объясняя их каждодневным вращением Земли вокруг своей оси и ее ежегодным обращением вокруг центра, то есть Солнца. Ви­димость же движения Солнца и звезд теперь можно было истолковать как обман чувств наблюдателя, создаваемый перемещением самой Земли. Тогда великие небесные движения оказывались всего-навсего проекцией движения Земли, совершаемого в противоположном направлении. Традиционное воз­ражение что движение Земли разнесло бы на куски саму Землю и уничтожило бы все находящиеся на ней предметы, Коперник парировал встречным воз­ражением: геоцентрическая теория предполагает движение гораздо более бы­строе, причем совершаемое неизмеримо большими небесами, что должно было бы привести к разрушениям еще более грандиозным.

Множество частных проблем, издавна неотвязно следовавших за Птоле­меевой традицией, теперь, казалось, нашло в гелиоцентрической системе гораздо более убедительное объяснение. Все эти кажущиеся передвижения планет вперед и вспять относительно неподвижных звезд, а также их пере­менная яркость, для объяснения которых астрономам приходилось прибегать к бесчисленным математическим выдумкам, отныне можно было толковать просто как результат того, что мы смотрим на эти планеты с движущейся Земли: в таком случае оптическая видимость попятного движения перестает нуждаться в гипотезе о больших эпициклах. Движение самой Земли автома­тически заставляло бы правильные орбиты, по которым планеты следуют во­круг Солнца, казаться земному наблюдателю неправильными движениями вокруг Земли. Отпадала нужда и в эквантах — в этом Птолемеевом приспо­соблении, которое вызывало у Коперника особые возражения, ибо грубо на­рушало правила равномерного кругового движения. Коперник «выстроил» планеты в новом порядке их удаления от Солнца: Меркурий, Венера, Земля и Луна, Марс, Юпитер, Сатурн,— что устраняло прежний геоцентрический порядок расположения и предлагало простой и сообразный ответ на прежде так и не разрешенную загадку: почему Меркурий и Венера появляются всегда вблизи Солнца? Объяснения, которые предоставляла этой и другим подоб­ным задачам гелиоцентрическая система, убедила Коперника в ее преимуще­стве над Птолемеевой системой. Некоторое «оправдание» (правда, все еще весьма приблизительное) получил выявленный оптический эффект, причем вся концепция в целом была достаточно стройной. Несмотря на то, что здравый смысл явно свидетельствовал в пользу обратного, не говоря уже о почти двухтысячелетней научной традиции, Коперник был твердо уверен, что Земля движется.

Изложив вкратце первый вариант своей теории («Commentariolus» — «Краткий комментарий»), Коперник ознакомил своих друзей с рукописью уже в 1514 году. Два десятилетия спустя он прочел лекцию о началах своей новой системы перед папой римским, изъявившим одобрение. Впоследст­вии к Копернику поступила официальная просьба об опубликовании его труда. Однако на протяжении почти всей жизни Коперник воздерживался от полного обнародования своей удивительной гипотезы. (Позднее, в преди­словии к работе «De revolutionibus» — «Об обращении небесных сфер»,— ко­торую Коперник посвятил папе, он признавался, что предает общественной огласке свое проникновение в таинства природы с неохотой, ибо опасается глумления непосвященных: это отношение невольно вызывает в памяти пи­фагорейскую практику строжайшего сохранения тайны в подобных делах.) Но его друзьям и, в частности, его верному ученику Ретику удалось пере­убедить его, так что в конце концов Ретик получил позволение перепра­вить полный текст рукописи из Польши в Германию для печатания. Эк­земпляр изданного сочинения Коперник получил в последний день своей жизни, в 1543 году.

Однако не только в тот день, но и несколько десятилетий спустя мало кто в Европе сознавал, что в западном мировоззрении произошел неслыханный переворот. Почти все, кто слышал об этом открытии, видели в нем такое явное противоречие повседневному опыту, такую откровенную ложь, что никто не снисходил до его серьезного обсуждения. Но стоило только не­скольким сведущим астрономам счесть доказательства Коперника убедитель­ными, как подняла голову оппозиция, причем поводом для наиболее ожес­точенных нападок на новую космологию послужил главным образом ее скрытый религиозный подтекст.

ЦЕРКОВНАЯ РЕАКЦИЯ

Поначалу это противостояние исходило вовсе не от католической Цер­кви. Сам Коперник был уважаемым каноником одного из католических со­боров, а также пользовался большим уважением в Риме как советник в цер­ковных делах. В числе тех друзей, что торопили его с изданием трудов, были епископ и кардинал. После его смерти сочинение «De revolutionibus» даже изучалось на кафедрах астрономии в католических университетах. Кроме того, григорианский календарь, недавно введенный Церковью, был основан на расчетах, произведенных согласно Коперниковой системе. Такая чрезмерная гибкость не должна вызывать особого удивления, ибо в течение Всего высокого средневековья и Возрождения римское католичество прояви­ло известную широту в области интеллектуальных изысканий. Кстати, именно эта широта в значительной мере и вызвала протестантскую критику Церкви. Выказывая всяческую терпимость и даже поощряя изучение гречес­кой философии, науки и светской культуры, вплоть до метафорического эл­линистического истолкования Священного Писания, Церковь — в глазах протестантов — допустила осквернение первородного христианства и библей­ской истины.

Поэтому антагонизм зародился в первую очередь и разгорелся всего Яростней именно среди реформаторов-протестантов, что нетрудно объяс­нить: гипотеза Коперника противоречила тем местам в Священном Писа­нии, где говорилось о неподвижности Земли. Писание оставалось единст­венным незыблемым авторитетом протестантов, и подвергать откровение испытанию человеческой наукой — это и было той отдающей эллинским духом интеллектуальной дерзостью и ухищрением софистики, к которой ре­форматоры питали наибольшую ненависть. Потому-то протестанты столь живо почувствовали прозвучавшую в коперниковской астрономии угрозу ипоспешили заклеймить нечестивое учение. Еше до выхода «De revolutionibus» в свет Лютер назвал Коперника выскочкой-астрологом, который по глупос­ти тщится перевернуть всю астрономическую науку, впадая в вопиющее про­тиворечие со Священной Библией. К Лютеру вскоре присоединились другие реформаторы — такие, как Меланхтон и Кальвин, иные из которых предла­гали принять суровые меры для искоренения столь пагубной ереси. Каль­вин, приводя место из Псалмов «потому тверда вселенная, не поколеблет­ся», вопрошал: «Кто осмелится поставить авторитет Коперника выше авторитета Святого Духа?» Когда Ретик привез рукопись Коперника в Нюрн­берг с целью ее опубликовать, резкий отпор реформаторов вынудил его по­кинуть город. Даже в Лейпциге, где он оставил рукопись у протестанта Осиандера, тот предпослал ей — без ведома Коперника — анонимное предисловие, в котором утверждалось, будто гелиоцентрическая теория — всего лишь условный вычислительный метод, ее не следует воспринимать всерьез как реалистичное объяснение небес.

Такая уловка, возможно, и спасла бы публикацию, но книга Коперника в действительности была очень серьезна, что и обнаруживалось при внима­тельном чтении текста. И уже ко времени Галилея, к началу XVII века, ка­толическая церковь была вынуждена встать в решительную оппозицию по от­ношению к теории Коперника, причем осознав теперь заново всю необходимость догматической ортодоксальности. И если несколькими века­ми раньше Аквинат или отцы Церкви еще вполне могли толковать некоторые спорные места Писания метафорически, сводя на нет явные противоречия с наукой, — то подчеркнутый буквализм Лютера и его последователей породил сходное отношение и внутри католической церкви. И ныне обе несогласные стороны вознамерились грудью встать на защиту библейской твердыни, от­метая прочь малейшие покушения на святое откровение.

Кроме того, по причине чистой ассоциации на репутацию теории Копер­ника вскоре пала тень виновности в связи с именем Джордано Бруно — фи­лософа-неоплатоника, мистика и астронома. Вначале Бруно широко пропагандировал версию гелиоцентрической теории, входящую как состав­ная часть в его эзотерическую философию, был обвинен в ереси и после вось­милетнего пребывания в тюрьме был сожжен на костре Инквизицией. Его утверждения о том, что должно следовать больше нравственным проповедям Библии, чем ее астрономии, а также о том, что все религии и философии должны сосуществовать в терпимости и взаимопонимании, не встретили особого понимания у Инквизиции. В накаленной атмосфере Контрреформа­ции вольнодумные воззрения, мягко говоря, не приветствовались: в случае же Бруно, чей характер был столь же несгибаем, как идеи неортодоксальны, разразился настоящий скандал. Разумеется, тот факт, что человек, имевший еретические взгляды на Троицу и другие жизненно важные богословские идеи, проповедовал к тому же еще и коперниковскую теорию, говорил не в пользу последней. После того как в 1600 году Бруно был публично казнен (правда, не за свое гелиоцентрическое учение), теория Коперника стала еше более опасной как в глазах религиозных властей, так и в глазах астрономов-философов, хотя у них на то были совсем разные причины.

Однако гелиоцентрическая теория не только расходилась с некоторыми библейскими текстами. Теперь стало совершенно ясно, что Коперниково учение представляет серьезную угрозу всем христианским основам космологии, теологии и нравственности. С тех пор как схоластики и Данте привет­ствовали греческую науку, придав ей религиозный смысл, христианское ми­ровоззрение стало уже неотторжимо от аристотелевско-птолемеевой геоцент­рической вселенной. Существенное разделение между царствами небесным и земным, вращающиеся планетные сферы с ангельскими воинствами, возвы­шающийся надо всем престол Господа в эмпирее, нравственная драма чело­веческой жизни, балансирующей в некоей срединной точке меж духовными небесами и телесной Землей,— все это теория Коперника либо ставила под сомнение, либо напрочь отметала. Даже если обойти вниманием тщательно разработанную средневековьем всеобъемлющую картину мироздания, все равно оказывалось, что данное астрономическое новшество оспаривало самые основополагающие принципы христианской религии. Если Земля действительно движется, тогда не существует больше никакого неподвижно­го центра Творения Божьего и никакого плана его спасения. Перестает и че­ловек быть средоточием Космоса. Абсолютная исключительность и значи­мость вмешательства в человеческую историю Христа, как представлялось, требовала соответствующей исключительности и значимости Земли. Каза­лось, на карту поставлен смысл самого Искупления — центрального события не только человеческой, но и вселенской истории. Учение Коперника прак­тически оказалось приравнено к безбожию. В глазах папских советников со­чинение Галилея «Диалог о двух главнейших мировых системах» (уже полу­чившее одобрение и поддержку по всей Европе) представляло для христианских умов гораздо большую опасность, чем «Лютер и Кальвин, вместе взятые».

Когда религия и наука пришли к столь явным разногласиям, церковная иерархия сделала все, чтобы одержать верх. Осознав опасность коперниковской астрономии для теологии, католическая церковь, наученная горьким опытом длившихся десятилетиями ересей и борьбой с Реформацией, вновь прибегла к догматической нетерпимости, чтобы подавить гелиоцентричес­кую теорию, и осудила ее в недвусмысленных выражениях. «De revolu­tionibus» и «Диалог» попали в «черный список» запрещенных книг; Галилея подвергли допросам Инквизиции, принудили к отречению от своих откры­тий, подтверждавших «коперниканские заблуждения», и посадили под до­машний арест; виднейшие католики — приверженцы Коперника были уволе­ны со своих должностей и изгнаны; на все учения и сочинения, поддерживающие идею движения Земли, был наложен запрет. Так с появ­лением теории Коперника разверзлась пропасть между разумом и верой, давно намечавшаяся глубокой трещиной в твердыне католицизма.

КЕЛЛЕР

Впрочем, когда Галилея заставили произнести слова отречения, уже на­ступило время торжества коперниковской теории, а попытки уничтожить ее как католичеством, так и протестантизмом вскоре обратятся против них самих. Тем не менее, вначале никто не решился бы поручиться за будущий триумф гелиоцентрической теории. Сама мысль о том, что Земля движется, вызывала смех (если ее вообще удостаивали внимания) со стороны совре­менников Коперника, да и позже, до самого конца XVI века. Кроме того, смысл «De revolutionibus» казался достаточно темным (вероятно, это было сделано сознательно), требуя специальных технических и математических познаний, что делало его доступным пониманию лишь некоторых ученых-астрономов, поскольку принять центральную идею Коперника могли далеко не все. Правда, трудно было не заметить ее технической изощренности, и вскоре об авторе начали говорить как о «втором Птолемее». В течение пос­ледующих десятилетий все большее число астрономов и астрологов убежда­лось, что диаграммами и вычислениями Коперника не только можно поль­зоваться, но без них невозможно обойтись. Вошли в научный обиход новые астрономические таблицы, основанные на недавних наблюдениях и состав­ленные по методам Коперника. Поскольку эти таблицы неизмеримо превос­ходили прежние, то и оценка астрономии Коперника значительно повы­силась. Однако в его астрономии оставались большие пробелы. Ибо Коперник, хотя и был «революционером», сохранил множество традицион­ных представлений, которые препятствовали полному успеху его гипотезы. В частности, он продолжал принимать птолемеевскую аксиому, согласно которой планеты должны совершать равномерное круговое движение, что в конечном итоге и приблизило его систему к птолемеевской по своей матема­тической усложненности. Копернику по-прежнему требовались малые эпи­циклы и эксцентрики, чтобы теория не расходилась с наблюдениями. Он сохранил представления о прозрачных концентрических сферах, приводя­щих в движение планеты и звезды, наряду с прочими существенными мате­матическими и физическими составляющими старой Птолемеевой системы. Не нашлось у него и сколько-нибудь внятного ответа на очевидные с точки зрения физики возражения против движения Земли: например, почему нахо­дящиеся на поверхности Земли предметы не «падают» с нее, если она дейст­вительно несется через космическое пространство.

Несмотря на всю радикальность Коперниковой гипотезы, действительно важным новшеством, предложенным в «De revolutionibus», была догадка о том, что Земля — планета. Во всех иных отношениях его сочинение вполне вписывалось в рамки античной и средневековой астрономических традиций. Но Коперник сделал первый шаг, означавший разрыв со старой космоло­гией, и обозначил задачи, которые будут решать Кеплер, Галилей, Декарт и Ньютон, прежде чем им удастся создать такую объемную научную систе­му, в которой нашлось место Земле как планете. В той картине, что оста­лась после Коперника (космос включает планету Земля, однако в остальном подчиняется аристотелевеко-птолемеевским законам), было слишком много внутренних противоречий. Система Коперника, из-за его приверженности теории равномерного кругового движения, в результате не оказалась ни проще, ни даже точнее Птолемеевой. Вместе с тем, невзирая на нерешен­ные вопросы, новая теория обладала гармоничной симметрией и сообраз­ностью, которые и привлекли к ней внимание астрономов, живших немного позже,— прежде всего Кеплера и Галилея. Заметим, что эти преемники коперниковского учения будут привлечены в первую очередь его эстетическими достоинствами, а не утилитарной научной разработанностью. Следует ска­зать, что без эстетического наслаждения интеллектуальным совершенством, уходившего корнями в неоплатонизм, Научная Революция могла произойти совершенно не в том виде, который она получила в истории.

Ибо Кеплер с его страстной верой в трансцендентную силу чисел и гео­метрических форм, с его представлением о Солнце как о главном образе Бога-Главы, с его преданностью небесной «гармонии сфер» вдохновлялся неоплатоническими идеями в еще большей мере, чем Коперник. В письме к Галилею Кеплер называет Платона и Пифагора «нашими истинными на­ставниками». Он был убежден: Копернику удалось прозреть нечто большее, чем то, о чем в настоящий момент могла поведать гелиоцентрическая тео­рия; и если освободить гипотезу Коперника от птолемеевских взглядов, все еще присутствующих в «De revolutionibus», она сможет раскрыть для научно­го постижения новый космос — наглядно упорядоченный и гармоничный, являющий взору прямое отражение славы Божьей. Кеплер унаследовал также обширный свод не знающих себе равных по точности астрономических наблюдений, собранных Тихо Браге — его предшественником на должности придворного математика и астронома на службе у императора Священной Римской Империи. Вооруженный этими сведениями и ведомый непоколе­бимой верой в коперниковскую теорию, Кеплер приступил к поиску матема­тических законов, которые разрешили бы давнюю загадку планет.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: