Где же танки Клейста? 5 страница

Гитлеровские летчики, по-видимому, убедившись, что меня не сбить, а может, у них кончалось горючее, прекратили атаки, построились в группу и развернулись в северном направлении. Я тут же взял курс на аэродром.

Приземляюсь, заруливаю. Вижу, вся группа уже преспокойно меня ожидает. На КП Белов спросил:

– Ну, как слетали? Можно моих летчиков пускать на задания?

– При штурмовке действовали хорошо, но к воздушным боям не готовы. По психологическому состоянию им еще рано вступать в бой с «мессерами». Пускать на боевые задания можно лишь вперемежку с опытными летчиками.

– Может, еще разок слетаете с ними?

– Нет, не могу. У нас своя задача. Очень жаль, что у вас растеряли ведущих, – ответил я, хотя и знал, что огорчу Белова. – А вылет этот я надолго запомню.

Да и действительно, он многому научил, заставил глубоко задуматься над тем, как важно психологически сжиться всем летчикам, с которыми идешь в бой. Мы часто говорим: понять товарища, боевая спайка. Это очень важные качества в бою. Их надо воспитывать, прививать летчикам еще задолго до встречи с противником. Зарождается боевая спайка в паре, в звене, в эскадрилье. Я всегда был сторонником устойчивых боевых групп, в которых все воздушные бойцы хорошо знают и любят друг друга. Только в этом случае летчики группы будут действовать как слаженная боевая единица. Это не значит, конечно, что такие действия сдерживают порыв, творчество и инициативу. Нет. Наоборот. Вера в то, что в самом тяжелом бою никто не спрячет голову, прикроет, если надо, окрыляет, ведет к смелым действиям. Без этого не может быть победы.

Вскоре на аэродром прибыл штаб и техсостав полка, воины обслуживающего батальона. Самолеты были заряжены и готовы к боевой работе.

С утра начались активные штурмовки вражеских войск, перешедших Манычский канал. Вылетали восьмерками. Специально выделял пары для подавления зениток. Это и обеспечивало успех, помогло избежать потерь.

В те дни мы ждали возвращения группы летчиков, которых отправили ремонтировать самолеты. Как они были нужны сейчас! Задержка беспокоила командование полка. Через несколько дней удалось выяснить, что им было отказано в приеме самолетов. Авиаремонтные мастерские, свернув свою работу, отошли на восток. Командир полка решил сам лететь туда и договориться о приемке самолетов. Но его подготовка к вылету закончилась серьезной раной. При запуске мотора на УТ-2 механик рано включил зажигание. От удара лопастью винта у майора Иванова переломило руку и он оказался в госпитале.

Сообщение об этом всех очень огорчило. Под командованием Виктора Петровича Иванова мы прошли большой и тяжелый путь. Он руководил полком с первых дней войны. Никто не пользовался у нас таким уважением, как он. Мы видели в нем старшего боевого товарища и друга.

Через несколько дней перед ужином начальник штаба объявил приказ о назначении командиром полка Заева. Выслушав его, летчики молча переглянулись. Реакция офицеров возмутила Заева, и он, глядя на нас, заявил:

– Следует запомнить, что по приказу с сегодняшнего дня я командир полка и буду наводить строгий порядок. Дальше так не будет, как было до этого.

– При Иванове в полку был порядок. Мы стали гвардейцами, – бросил я реплику.

– А с вами, Покрышкин, у меня будет отдельный разговор.

Командир ушел. Мы несколько минут молча осмысливали все происшедшее.

Вступление в должность нового командира сказалось на порядке наших боевых действий. На штурмовку наземных целей стали летать звеньями, а не поэскадрильно. Это увеличило потери. Вскоре в эскадрильях осталось по шесть самолетов. Хорошо, что летчики, получив ранения и ожоги, остались живы.

Район боевых действий перемещался восточнее Ростова. Прорыв танковых группировок противника через Дон, в районах станций Котельниковской и Цимлянской, все больше прижимал войска Южного фронта к Кавказским горам. Чтобы быть ближе к местам штурмовок, полк был вынужден перебазироваться на полевой аэродром недалеко от Кропоткина.

Первой туда прилетела наша эскадрилья. И на этот раз авиатехники и тыловая часть, перебазируясь автотранспортом, не успели прибыть к нашему прилету. Летчики сами затолкали самолеты в капониры и около них ожидали наземный эшелон. В это время увидели на небольшой высоте идущих в направлении Кропоткина девять Ю-88.

В самолетах у нас оставалось мало горючего и боеприпасов. И все же по моей команде все быстро взлетели и атаковали девятку. Удар был неожиданным для противника. «Юнкерсы» сбросили бомбы, не доходя до цели, и пытались уйти на север. Преследуя их, мы полностью расстреляли оставшиеся снаряды и патроны и на последних каплях горючего произвели посадку. В суматохе боя никто не мог точно определить, сколько было сбито или повреждено машин противника. Главное – сорвали бомбежку вражескими самолетами железнодорожного узла, забитого эшелонами.

После приземления снова затащили истребители в капониры и замаскировали их. Без горючего и боеприпасов они представляли собой лишь мишень для вражеской авиации.

Когда же приедет наша колонна? Вышел на дорогу, пролегающую рядом с летным полем. Увидел местных жителей, поздоровался, спросил:

– Скажите, часто немецкая авиация делает налеты на город?

– Каждое утро. Как рассветает, так они тут как тут. Налетают и бомбят станцию и город. Спасибо, что вы отогнали их сегодня.

– Скоро они перестанут нахальничать, – пообещал я, продумывая вариант перехвата при утреннем налете.

Вскоре приземлилась эскадрилья Павла Крюкова, совместившая, как и мы, перебазирование со штурмовкой. Лишь в сумерки прибыли на автомашинах штаб во главе с командиром полка, технический состав и батальон обслуживания. Заправили самолеты горючим и боеприпасами. Готовились к боевому вылету.

Докладываю командиру полка о результатах нашей штурмовки и перехвата бомбардировщиков. Высказал предложение организовать утром дежурство для перехвата вероятного налета на Кропоткин вражеских бомбардировщиков.

– Пусть этим занимается ПВО. У нас будет много своих заданий, – ответил Заев.

– Нельзя позволять противнику безнаказанно бомбить город! Рано утром задания еще не поступят и мы успеем перехватить «юнкерсы», – пытался я убедить командира. Он промолчал, сел в «эмку» и уехал. Не сказал ни да ни нет.

Я решил от своей идеи не отказываться. Посоветовался с летчиками эскадрильи. Мы остались ночевать на аэродроме, в село не поехали. Уговорить Крюкова на это дело не удалось: очень переутомились летчики. Его подразделение убыло в село на отдых.

Поужинали с техниками, расположились на чехлах под крыльями своих самолетов. Ночь теплая, отдохнули хорошо. А с рассветом, не найдя спавшего в посадках Искрина, мы с Науменко и Бережным сели в кабины, заняли первую готовность, а пара Федорова – вторую, у своих самолетов. Солнце уже начинало всходить, а противника все не было. Расстроенный, я вылез из кабины и, не снимая парашюта, лег на крыло подремать. Вдруг слышу, кричит Чувашкин:

– Товарищ командир! Летят!

Увидел группу самолетов в составе двенадцати Ю-88 и шести Ме-110. Одним махом вскочил в кабину, через секунду запустил мотор и пошел на взлет. За мной напарники. Взлетая, я смотрел на противника, берущего курс на Кропоткин, и не заметил подходившую к аэродрому вторую группу. Стремительными атаками мы сбили два бомбардировщика, заставили «юнкерсы» сбросить бомбы в поле, не долетая до города.

Преследуя уходящего противника, сбили еще два самолета и, израсходовав боекомплект, развернулись на аэродром. На пути к нам пристроилась пара Федорова. Захожу на посадку и, к своему удивлению, вижу воронки на посадочной полосе.

Пришлось садиться чуть в сторону. Уже на земле выяснилось, что по аэродрому нанесли бомбовый удар пятнадцать Ме-110. С ними и вела бой пара Федорова, сбив один самолет и не дав «мессершмиттам» произвести штурмовку прицельно. Бомбы упали на полосу и в капониры, из которых взлетала наша пятерка. По-видимому, противник заметил, из каких капониров мы вылетали на отражение бомбового удара вчера, и решил уничтожить наши самолеты на земле.

Этот вылет сорвал бомбежку города и спас наши истребители. Не организуй мы дежурство, половина оставшихся в полку самолетов была бы уничтожена. Да и итоги боя были высокими. Моя тройка сбила четыре самолета и один сожгла пара Федорова.

Собравшимся около меня летчикам объявил:

– Вылетали и вели бой мы пятеркой. Сбили пять самолетов. Все участвовали активно. Наверно, будет правильно засчитать всем по самолету.

Такое решение принял не случайно. Важно было вызвать у молодых летчиков стремление действовать в общих интересах, показать, что ценят их вклад в победу.

Вскоре на аэродром прибыли летчики эскадрильи Крюкова, а за ним подъехал и командир полка. Упреков от него мы не услышали, но и похвал тоже.

Только закатили самолеты в капониры, как на аэродром приехало несколько офицеров из дивизии во главе с командиром соединения. Окинув взглядом развороченные бомбами капониры, воронки на летном поле, командир дивизии Шевченко, он заменил Осипенко, резко спросил Заева:

– Как это понимать? Ваш аэродром бомбят, а вы сидите и ждете, когда самолеты пожгут на земле. Надеетесь на авиацию противовоздушной обороны? Так, что ли?

– Никак нет, товарищ генерал! Вылетали дежурные летчики и не дали бомбить город. Но на аэродром немцы все же сбросили бомбы, а прицельно штурмовать истребители не позволили. Воздушный бой вели только летчики полка, а из ПВО в воздухе не было ни одного самолета.

Слушая их разговор, нетрудно было представить положение командира части. Могли бы быть уничтожены самолеты полка. А на пополнение новыми в создавшейся обстановке рассчитывать не приходилось. За успешные действия против тридцати трех Ю-88 и Ме-110 командование приказало представить к награждению всех летчиков нашей пятерки.

Всю неделю авиация противника не появлялась в районе нашего базирования. Мы продолжали напряженную боевую работу. Наносили штурмовые удары по наступающим войскам врага южнее Сальска, а также по его танковым корпусам, форсировавшим Дон в районе станицы Цимлянской и продвигающимся на Ставрополь. Линия фронта все ближе подходила к Кропоткину. На аэродроме была слышна стрельба артиллерии. Полку было приказано перебазироваться восточнее Ставрополя и действовать по левому флангу наступающего противника. Наших наземных войск там было мало и на летчиков легла большая нагрузка.

Вылеты на штурмовку, зарядка самолетов горючим и боеприпасами, снова штурмовка. И так до наступления темноты. Летный состав измотался. Четырехчасовой ночной сон не восстанавливал силы. Среди тех, кто физически был слабее, наблюдалось переутомление. У некоторых летчиков снизилась реакция действия, они стали медлительными, вялыми. А это грезило потерями от зенитного огня и в воздушных боях. Надо было дать летчикам хотя бы краткосрочный отдых. Была лишь одна надежда – подменить их летным составом, улетевшим еще из Батайска на перегонку самолетов в ремонт.

Мы с Крюковым упросили Заева на такую подмену. Он дал согласие и разрешил мне слетать в Ставрополь, где, по некоторым данным, находилась наша летная группа, так и не сдавшая самолеты в авиамастерские.

Вылетели на У-2. Я сидел во второй кабине. Самолет вел штатный пилот. Обошли для безопасности Ставрополь стороной, появились над аэродромом, отделенным от города лесом. Ни людей, ни техники на летном поле не было, лишь стоял одинокий, в желтых пятнах, МиГ-3. А на земле чернели остатки сожженных И-16 и автомашин. В стороне, в лесу, поднимались клубы дыма, периодически слышались взрывы. По-видимому, горел склад авиабомб. Обстановка настораживающая. Летчик У-2 вначале не хотел садиться. Пошел на посадку лишь по моему требованию.

Идем вниз, я внимательно вглядываюсь в лес сбоку полосы и не слежу за землей. Приземлились плюхом. От грубой посадки срезало болт крепления стойки шасси к фюзеляжу. Самолет накренился. Осмотрев поломку, летчик занервничал:

– Все, нам не взлететь.

– Не паникуй! Найдем техников или сами отремонтируем.

На стоянках никого не было. Аэродром пуст. Решил пройти к горящему складу. Может быть, там кто-нибудь остался. Подошел поближе и попал под сильный взрыв бомб. Упал на землю, прикрывая руками голову. Стало ясно, что никого здесь нет.

Пришлось вернуться к У-2. Около него я увидел трех мужчин. Одеты в штатское.

– Вы знаете, куда улетела отсюда авиация?

– Нет. А зачем вы сюда сели? Ведь в городе со вчерашнего дня немцы. Улетайте скорее!

– Сейчас улетим. Помогите нам подремонтировать самолет, – попросил я.

Нашел на стоянках кусок толстой проволоки, затем мы приподняли самолет на крыло, вместо срезанного болта вставили в узлы проволоку и замотали ее вокруг стойки шасси. Так примитивно исправили шасси. Можно было лететь. Но я решил не оставлять шпаклеванный, непокрашенный МиГ-3, а сжечь его. Осмотрел самолет. Он был полностью заправлен горючим, с аккумулятором и вполне готов к вылету.

Принял решение угнать его. Дал указания летчику:

– «Миг», кажется, исправен. Я опробую его на земле и взлечу. Если все действует нормально, то качну тебе крылом, ты тоже вылетай. Если же будут серьезные неисправности, я сяду, сожгу самолет и полечу с тобой.

– Понятно! Но сначала помогите мне запустить мотор.

Сделав все, что надо, я направился к «мигу». Уложил снятый с него чехол на сиденье вместо парашюта, сел и запустил мотор. Он работал отлично. Рев стоял над всем полем.

Вырулил на полосу, взлетел. Поставил рычаг на уборку шасси, но они не убирались: в баллоне было мало сжатого воздуха, а воздушный компрессор не работал. Лететь с неубранными шасси очень опасно. Это могло привести к перегреву мотора и его заклиниванию. Да и вынужденная посадка с выпущенными шасси грозила полным капотом самолета и гибелью, как это произошло с Костей Мироновым в начале войны.

Надо садиться и уничтожить самолет на земле. Развернулся на аэродром, У-2 там уже не было. Теперь оставалось одно: идти в полк.

Пролетая над самыми крышами домов Ставрополя, я увидел на улицах десятки танков с крестами на бортах. Вот когда мне стало по-настоящему страшно и за нашу непродуманную посадку, и за все действия на аэродроме. Только сейчас понял, какой большой опасности мы себя подвергали.

В сумерки прилетел в часть. Посадочная полоса просматривалась плохо. Заход на посадку выполнил по белому железнодорожному домику на переезде, который и раньше служил нам ориентиром. Зеленые ракеты финишера разрешили посадку.

Я уже почти выровнял самолет над землей, как вдруг в воздухе взвилась красная ракета, запрещающая посадку. Рука по привычке двинула сектор газа вперед. Но тут же быстро одумался, понимая, что на этом перегретом моторе я не смогу уйти на второй круг. Убираю газ и сажусь. Гляжу за обстановкой внимательно. В конце пробега увидел впереди, на обрезе посадочной полосы, стоящие И-16. Энергичным отворотом в сторону мне удалось проскочить мимо них.

Зарулил на стоянку. Сразу же подошел Чувашкин. Он сообщил, что на наш аэродром села группа из полка Маркелова, в стоянку которого я чуть не вмазал в темноте. И это, по всей вероятности, произошло бы, если бы я после выпущенной финишером красной ракеты пошел на второй круг. Но все обошлось благополучно. Все хорошо, что хорошо кончается. Главное, я был доволен, что пригнал МиГ-3 с захваченного противником аэродрома.

Пошел в столовую на ужин. Летчики сразу же обступили меня. Всех интересовали результаты полета в Ставрополь. Рассказал о всех обстоятельствах. Павел Крюков упрекнул меня:

– Неумно поступил, Саша. Мог попасться в лапы противнику.

– Ничего! Риск – благородное дело! Кто не рискует, тот не побеждает, – попытался я оправдаться, хотя понимал, что действовал неправильно.

В конце ужина в столовую пришел пилот с У-2, с которым я летал на Ставропольский аэродром. Увидел меня, подошел. Я ждал, он скажет о преждевременном взлете до моих сигналов с воздуха.

– Да не струсил я, не гляди так, – начал он.

Оказалось, что наблюдая за мной и лесом, летчик увидел мотоциклистов противника. Они въезжали на аэродром по дороге из города. Ничего другого в этих условиях делать было нельзя. Он моментально пошел на взлет, сопровождаемый вдогон трассами из автоматов.

Угнанный самолет доставил много хлопот и технику, и мне. При перебазировании на новый аэродром, после перегонки «мига», я возвращался за своим «яком», ибо лишних летчиков в полку не было. Таким образом, на попечении у меня и Чувашкина было две машины. Технический состав был явно недоволен трофеем. При первой перегонке Чувашкин, готовя МиГ-3 к вылету, ворчал:

– Взяли вы, товарищ командир, обузу в полк. Бросить его нельзя, и в ремонт никто не берет, а возни с ним хватает.

– Самолет отремонтируют и на нем можно будет воевать, – доказывал я.

– Вот посмотрите, что получается: переходник от баллона со сжатым воздухом от «яка» не подходит к «мигу». Поэтому зарядить самолет сжатым воздухом нельзя и с трудом удается запустить мотор.

– Сломаешь ты себе шею, Покрышкин, на этом «миге». При вынужденной посадке с неубранными шасси на нем непременно скапотируешь, – предупредил меня инженер полка Копылов.

– Что же можно сделать?

– А ничего, так и будем мучиться с запуском мотора, а ты рисковать при перегонках, голосуя выпущенными шасси. С твоим «мигом» получается, как в поговорке: «Не имела баба хлопот, да купила порося». Надо найти мастерские и сдать его в ремонт, – «обрадовал» меня Копылов.

При каждой перегонке «мига» техники «вспоминали» конструкторов за нестандартность самолетного оборудования. А такие опасные перелеты приходилось выполнять все чаще. Противник, форсировав Дон, продолжал наступление. Его корпуса и дивизии, обтекая правое крыло Южного фронта, рвались к нефтяным промыслам Грозного и Баку. И как стало известно позже, это открывало бы путь к выполнению авантюристического замысла Гитлера: к выходу его армий через Иран на Ирак и Индию, соединению с успешно наступающим в Африке Роммелем и с японскими милитаристами. Отступление наземных войск вынуждало наш полк часто менять аэродромы. К середине августа мы базировались уже в районе Буденновска. Севернее и восточнее простирались малонаселенные бескрайние степи, а южнее – предгорья Кавказского хребта. Главными видами боевой работы в эти августовские дни были штурмовки колонн и артиллерийских позиций, а также сопровождение бомбардировщиков Пе-2 при нанесении ими ударов по противнику. Действовали успешно, без потерь. Но в те дни у личного состава полка впервые, наверное, появилось какое-то новое чувство; мучила мысль, где же будем в дальнейшем базироваться? Ведь нас подпирал Кавказ. Всех беспокоило ожидание пополнения: мало осталось в части и самолетов, и летчиков.

После одного из вылетов эскадрильей на штурмовку, придя на аэродром, я в крутом снижении разогнал самолет и выполнил двойную восходящую бочку. Это был своеобразный доклад находящимся на земле об успешном боевом полете. Увидел на посадочной полосе двух «яков», стоящих с креном: явно подломаны шасси. Самолеты, судя по окраске коков винтов, были из другой части. Сел между ними, зарулил на стоянку.

– Кто это там наломал дров? – спросил Чувашкина.

– Летчики соседнего полка. По-видимому, были повреждены в бою.

По дороге на КП увидел сидевших у своих самолетов летчиков. Среди них сразу же узнал знакомых мне Дмитрия и Бориса Глинок. Стало ясно, что к нам перелетел полк Дзусова. Подошел, поздоровался. Но поговорить не успел. Спешил на КП доложить о результатах штурмовки. Там и спросил начальника штаба:

– Это что, к нам на помощь прилетели и сразу же начали с поломок?

– Танки их чуть было не прихватили. Поэтому вылетали на неисправных самолетах.

– Вот оно что. Вчера вечером мы с Науменко садились у них. Аэродром был недалеко от нас. Завтра танки могут быть и здесь. Надо отсюда сегодня же уходить, – с тревогой высказался я.

– Не придется. Получено распоряжение сдать самолеты в полк Дзусова и выехать в Баку на переучивание и для получения новой матчасти.

Вот так новость! Сообщение не укладывалось в сознании.

– Как же так?.. Все будут воевать, а мы в тылу будем загорать в такое время? – высказался я, скорее для себя, чем для начальника штаба.

Понимал, не раз говорил о необходимости дать летчикам возможность немного отдохнуть от непрерывной изнуряющей боевой работы. Но полностью выключиться из боевых действий в тяжелейшей обстановке на фронте? Ведь только недавно зачитали приказ Верховного Главнокомандующего И.В. Сталина № 227, в котором прозвучало требование – «Ни шагу назад!». Нет, все это не укладывалось в сознании.

В раздумье вернулся на стоянку к «яку». Около него, раскрыв капоты, проверяли мотор техники соседнего полка. Увидев меня, Чувашкин радостно произнес:

– Все, товарищ командир, самолет сдал! Теперь и наша очередь отдохнуть.

– Чему радуешься?.. Все будут воевать, а мы будем отдыхать, – упрекнул я его.

Мне не понравилась неподдельная радость Чувашкина, хотя я понимал, что упрекать его не следовало. Он настоящий боец. Но за последние дни очень устал, измотался до предела, как и весь личный состав полка. Да и не мудрено: техник обслуживал с рассвета до темноты боевые вылеты, а ночами ремонтировал поврежденные самолеты. А разве отбросишь бомбежки вражеской авиации, налеты на аэродром?.. Чувашкин был одним из многих тысяч тех людей, которые ковали нашу победу, безотказно трудились и рисковали жизнью для ее достижения.

К вечеру все самолеты были переданы в полк И. М. Дзусова, кроме «мига», который я перегнал из-под Ставрополя. Пытался сам уговорить командира полка. Дзусов категорически ответил:

– Наш полк боевой, а не ремонтные мастерские. Неисправный самолет, да еще не подходящий по типу, принимать не будем.

Понял, что предстоит и дальше гнать его в тыл для сдачи где-либо в пути.

Около командного пункта построили летчиков и техников. Командир зачитал приказ о сдаче самолетов и порядке переезда в Баку. Мне и Крюкову дал указание подобрать летный состав для перегонки сданных самолетов на новое место базирования полка И. М. Дзусова.

Я знал, что если для этого выделить рядовых летчиков, не имеющих еще гвардейского звания, то они уже не возвратятся к нам. Их тут же оставят в новой части. Поэтому мы включили в этот список себя и командиров звеньев: гвардейцев в другие полки не переводят. Дзусов категорически возразил против такого решения:

– Зачем мне нужны командиры эскадрилий и звеньев? У меня и своих хватает. Пусть самолеты перегоняют рядовые летчики.

– Вы что же, в придачу к самолетам хотите получить себе и боевых летчиков? – ответил я. – Они нужны в полку.

Командир нашего полка слушал разговор молча. Но было видно, что он недоволен моим поведением, не разделяет моих опасений. А я был уверен, что поступил разумно. И дело, конечно, не в том, что я защищал «частный интерес». В наших подразделениях уже сложился стойкий и сплоченный боевой коллектив, выработалась привычка друг к другу. В бою мы научились понимать напарников без слов. Этим во многом обеспечивался успех сражений. Разве разумно разрушать такую боевую семью?

День этот начался для нас необычно. Поступила команда погрузить имущество на машины. Личный состав готовился к переезду. В сознании не укладывалось, что мы отправляемся в тыл. Было даже как-то не по себе без боевых вылетов. Аэродром опустел после отлета полка И. М. Дзусова. На стоянке в одиночестве стоял в желтой шпаклевке МиГ-3. Его оставили на мое попечение. Надо было перегонять его в мастерские на ремонт.

Лететь я должен был в Беслан, где, по полученным данным, находилась ремонтная группа полка, но команда поступила поздно, сгущались сумерки и мне была назначена посадка для ночевки на аэродроме у станицы Советской. Здесь я и приземлился.

Заруливаю. Вижу, ко мне направляется «эмка». К моему удивлению, на крыло самолета поднялся сам Дзусов. Присмотревшись ко мне, он с усмешкой сказал:

– А-а, старый знакомый! На своем неразлучном прилетел!

– Вы же не приняли его, а оставлять противнику было бы преступлением. Товарищ подполковник! Вы извините меня за то, что не согласился выделить вам летчиков для перегонки самолетов.

– Молодец, что заступился за них. Они, конечно, не вернулись бы к вам. Чувствуется, что в вашем полку нет настоящего хозяина, который бы дорожил своими людьми. Заруливай свой самолет и размещайся с нашими, – дал указание Дзусов и уехал.

Короткий разговор, несколько минут общения вызвали у меня глубокую симпатию к этому командиру. Я еще не ведал о том, что придется долго воевать под командованием Ибрагима Магометовича Дзусова.

Рано утром ушел в воздух. На моем самолете не действовали тормоза. Я учел это при посадке. На работающем моторе приземлился в самом начале полосы. На пробеге бросал самолет зигзагами. Едва остановил его в самом конце летного поля, чуть не упершись винтом в препятствие. Рулю к стоянке и вижу левее летного поля разбитый МиГ-3. Я сразу же узнал в нем самолет нашего полка. Камуфляжная окраска на нем была особая. Этот «миг» называли «зеброй». «Кто-то из наших летчиков…», – подумал я с тревогой.

На стоянке подошел к техникам:

– Кто разбился?

– Супрун… После взлета на наборе отказал мотор. При развороте самолет сорвался в штопор. Супрун погиб. А сидящий за бронеспинкой инженер Копылов отделался ушибами, – поведали мне трагедию техники.

Я стоял какое-то мгновение молча, потрясенный гибелью замечательного летчика. Провоевал почти год, сбил полдесятка вражеских самолетов. До слез обидно, когда боевые друзья гибнут в катастрофе.

– Когда это случилось?

– Сегодня утром. Похороны намечены вечером, – сообщил А. Камоса.

– Похороны надо отложить на завтра. Прибудет весь полк, и похороним его торжественно. Займись этим вопросом, – попросил я Камосу и приказал Чувашкину все сделать, но сдать «миг» здесь. Разбитый самолет, гибель Супруна – все это крепко подействовало на меня. «Тащусь я на этой развалине. Тормозов нет, все на пределе. Запросто могу повторить печальную историю друга», – подумал я. Решил не испытывать дальше свою судьбу в предгорьях Кавказа.

Простился с Супруном в морге. Долго потом сидел на скамейке, не мог прийти в себя. Вечером направился в летную столовую на ужин. Там увидел наших летчиков. Те сидели молча, меня не заметили. Подошел.

– Вы что такие подавленные?

– А мы, Саша, устроили поминки по Супруну, – ответил Камоса.

– Плохо. Степану этим не поможешь. Завтра его похороним, как и положено, с почестями.

– По приказанию Воронцова уже похоронили Степана.

– Я же просил подождать до прибытия всего полка…

– Спроси об этом Воронцова. Вон он сидит, – указал Камоса на столик в углу столовой.

Подойдя к Воронцову, не сдержал возмущения. Душу жгла обида. Конечно, Супрун заслужил, чтобы весь полк проводил его в последний путь.

Утром прибыл наземный эшелон. Личный состав нашей части возложил букеты цветов на могилу Супруна.

В тот день и позднее, когда прошла свежая боль утраты, не раз думал о решении Воронцова. Наверное, он боялся, что похороны выбьют летчиков из колеи, повлияют на настрой. Глубокая ошибка. В годы войны мы теряли боевых друзей. Гибли боевые летчики и в жарких схватках, и под бомбежками, и в катастрофах. Это боевые потери. И все мы относились к этому с пониманием, знали – жизнь отдана в борьбе за победу. Воздавая дань погибшим, летчики сохраняли в памяти друзей, мстили за них. Мысленно они были с нами, умножая нашу силу, наши боевые возможности.

Группа Камосы готовилась к перегонке самолетов в Махачкалу. Я попросил его выделить и мне машину, чтобы лететь замыкающим группы.

– Бери «яка», которого гнал в ремонт Воронцов. Он хорошо отдохнул, пока вы сражались в степях Дона и в предгорьях Кавказа. Пусть сейчас потрясется на автомашине, – посоветовал он.

Через час легли на маршрут. Я шел замыкающим группы. Не долетев до Гудермеса, у одного из «яков» отказал мотор. Летчик пошел на вынужденную посадку. Я сразу же вышел вперед, помог ему выбрать площадку. После приземления летчик, встав на сиденье в кабине, помахал мне рукой, показал в сторону Махачкалы. Я понял, что у него с посадкой все нормально.

Группу догнал над промежуточным аэродромом. Самолеты, растянувшись друг за другом, ходили по кругу, но садиться было некуда. На земле двигались тракторы с валками и укатывали полевую посадочную полосу. Надо было что-то делать. Горючее кончится, и летчики начнут садиться где попало. Рискнул и приземлил машину в нескошенный посев, рядом с тракторами. Выскочив из самолета, спросил у трактористов:

– Где тут ближайший аэродром?

– Здесь аэродром только строится, и садиться сюда нельзя, а где другие, не знаем, – услышал в ответ.

Решаю лететь в Махачкалу. Взлетел, покачиванием самолета с крыла на крыло пристроил к себе группу и довел до Махачкалы. Лишь А. Камоса не дошел, израсходовав полностью горючее, сел с убранными шасси около строящегося аэродрома, незначительно повредив самолет.

Сдав на авиаремонтный завод свои самолеты и устроившись с размещением, в военкомате узнали адрес В. П. Карповича, он долечивался дома после ранения. Нагрянули к нему, Карпович искренне обрадовался, но чувствовалась у него, особенно у супруги, какая-то напряженность.

– Ты что-то не рад боевым друзьям? – откровенно спросил у Карповича.

– Ну что ты говоришь? Мы с женой рады, что не забыли. Но пойми правильно, мы сейчас в растерянности: нечем вас угостить. В тылу весь народ живет трудно, продовольствие по карточкам. И сейчас в затруднительном положении с продуктами, – стеснительно сообщил он.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: