Столкновение в Сохо

Три недели спустя Остин получил записку от Вилльерса, в которой тот приглашал его прийти сегодня или завтра днем. Он выбрал ближний срок и нашел Вилльерса сидящим, как обычно, у окна и, очевидно, погруженным в размышления о сонном движении на улице. Возле него стоял бамбуковый стол — великолепная вещь, украшенная позолотой и причудливыми рисунками. На столе находилась небольшая стопка газет, расположенная и подписанная так же аккуратно, как в офисе мистера Кларка.

«Итак, Вилльерс, сделали ли вы какие-нибудь открытия за последние три недели?»

«Думаю, да. Здесь у меня две или три заметки, которые показались мне необычными. В них есть факты, на которые я обращу ваше внимание».

«Эти записи относятся к миссис Бомон? Действительно ли той ночью вы видели Крашоу стоящим у подъезда дома на Эшли-стрит?»

«Относительно того случая моя уверенность осталась неизменной, но ни мои изыскания, ни их результаты не имеют непосредственного отношения к Крашоу. Однако мои расследования получили странный исход. Я обнаружил, кто такая миссис Бомон!»

«Кто же она? Что вы имеете в виду?»

«Я имею в виду, что мы лучше знаем ее под другим именем — Герберт».

«Герберт!» — удивленный Остин ошеломленно повторил это слово.

«Да, миссис Герберт с Пол-стрит, в более ранних, неизвестных мне, событиях, фигурировавшая как Элен Вогэн. У вас была причина узнать выражение ее лица. Когда вы придете домой, посмотрите ее портрет в книге ужасов Мейрика и поймете источник ваших воспоминаний».

«У вас есть доказательства?»

«Да, лучшее подтверждение тому — я сам видел миссис Бомон или, будем говорить, миссис Герберт».

«Где вы ее видели?»

«В районе, где едва ли можно ожидать встретить леди, живущую на Эшли-стрит, в Пиккадилли. Я видел, как она входила в дом на одной из самых грязных и порочных улиц в Сохо. Фактически я договаривался там о встрече, хотя и непосредственно не с ней. Но она пришла вовремя и точно в то место».

«Все это выглядит очень удивительно, хотя я не могу назвать это невероятным. Вы должны помнить, Вилльерс, что я встречал эту женщину на одном из тривиальных собраний лондонского света, разговаривающую, смеющуюся и потягивающую кофе в обычной гостиной в компании обычных людей. Впрочем, вам виднее, раз вы так говорите».

«Действительно, я бы не позволил себе руководствоваться предположениями или домыслами. Я искал миссис Бомон в мутных водах лондонской жизни без намерения найти Элен Вогэн, но таков был итог».

«Должно быть, вы побывали в странных местах, Вилльерс».

«Да, я посещал загадочные места. Было бы глупо, как вы понимаете, идти на Эшли-стрит и просить миссис Бомон кратко описать мне ее предыдущую биографию. Нет, приняв, как я это и сделал, что летопись ее жизни не столь уж чиста, можно быть уверенным, что в прошлые периоды ее жизненного пути она должна была двигаться не так гладко, как сейчас. Если вы увидите на поверхности взбаламученной лужи грязь, значит, когда-то она была внизу. Я опустился на дно. Я всегда любил погружаться в мир Куир-стрит для своего удовольствия, и теперь я обнаружил, что мое знание этой территории и ее обитателей весьма полезно. Нет необходимости говорить, что тамошние мои друзья никогда не слышали фамилии Бомон. Поскольку я раньше не видел эту леди и совершенно не мог ее описать, я пошел непрямой дорогой. Местные жители знают меня; время от времени мне доводилось оказывать им разные услуги. Так что они были уверены, что я не имею никакой связи со Скотланд-Ярдом. Мне пришлось пройти многими путями, прежде чем я получил, что хотел. Хотя когда я поймал эту рыбку, в тот момент я не был уверен, что это и есть моя цель. Я выслушивал то, что мне рассказывали, внешне это было похоже на сомнительные и ненужные истории. Но вскоре я обнаружил, что приобрел любопытные сведения, хотя, как мне сначала казалось, совсем не те, что я разыскивал. Но это послужило достижению цели.

Пять или шесть лет назад девушка по фамилии Раймонд неожиданно появилась в местности, в которой происходили мои поиски. Ее описали мне как совсем юную особу, возможно, лет семнадцати-восемнадцати, очень красивую, выглядящую, как будто она приехала из деревни. Я, возможно, ошибусь, сказав, что она соответствовала уровню этого специфического квартала. Но, судя по откликам тех людей, от которых я это слышал, можно подумать, что даже этот гнусный лондонский притон слишком хорош для нее. Человек, от которого я получил эту информацию, как вы догадываетесь, не относится к пуританам, но когда он рассказывал о ее невыразимых пороках, он весь бледнел и дрожал.

Прожив там год или, может, чуть меньше, она исчезла также внезапно, как и появилась. Местные обитатели ничего о ней не слышали вплоть до происшествия на Пол-стрит. Сначала она стала навещать свое прежнее жилище от случая к случаю, затем все чаще и чаще, и, наконец, совсем переселилась туда. Там она оставалась месяцев шесть-восемь. Бессмысленно приводить детали того образа жизни, что вела эта женщина, если хотите подробностей — загляните в наследие Мейрика. Эти рисунки не были порождены его фантазией.

Затем она снова исчезла, и ее снова увидели там лишь несколько месяцев назад. Мой осведомитель сообщил, что она имела привычку посещать два или три раза в неделю, всегда в десять утра, некоторые, специально указанные им, комнаты. Я обещал ему, что заплачу, если побываю с ним в этих комнатах во время одного из этих визитов. В соответствии с этим планом, в определенный день через неделю, без четверти десять мы с моим проводником пришли посмотреть на дом этой женщины. Она пришла с абсолютной пунктуальностью. Мой приятель и я стояли под аркой, немного поодаль от улицы, но она увидела нас и бросила на меня взгляд, который я долго не забуду. Этого взгляда было вполне достаточно, я знал, что мисс Раймонд — это миссис Герберт, что же касается миссис Бомон, то ее имя совершенно вылетело у меня из головы. Женщина зашла в дом, и я наблюдал за ним до четырех часов, когда она вышла, а я последовал за ней.

Это была долгая гонка, и я должен был быть осторожен, чтобы оставаться достаточно далеко позади нее и все же не терять ее из виду. Она провела меня к Странду, затем в Вестминстер, потом на Сент-Джеймс-стрит и прошла по Пиккадилли. Я удивился, обнаружив, что она пришла на Эшли-стрит. Меня осенила мысль, что она есть также и миссис Бомон, но это казалось слишком невероятным, чтобы быть правдой. Я ждал за углом, сосредоточив особое внимание на здании, в котором она остановилась. Это был дом с яркими занавесками, цветами, дом, из которого вышел Крашоу в ночь, когда он повесился в своем саду. Только я собрался уходить с этим открытием, как приехал пустой экипаж и встал перед этим домом. Я подумал, что миссис Герберт собралась уходить, и был прав. В этот момент я случайно встретил там своего знакомого. Мы постояли, разговаривая, на небольшом расстоянии от проезжей части, к которой я повернулся спиной. Мы пробыли там минут десять, когда мой друг в приветствии снял шляпу. Я оглянулся и увидел ту самую леди, за которой следил весь день. „Кто это?“ — спросил я, и он ответил: „Это миссис Бомон, она живет здесь, на Эшли-стрит“. Естественно, после этого не могло оставаться сомнений. Не знаю, видела ли она меня, думаю, нет. Я сразу ушел домой, и после размышления решил, что у меня есть хороший повод пойти к Кларку».

«Почему к Кларку?»

«Потому что я был уверен, что он обладает данными об этой женщине, о которых я ничего не знаю».

«Что же дальше?»

Мистер Вилльерс откинулся назад в своем кресле и мгновение задумчиво смотрел на Остина, прежде чем ответить:

«Моя идея состояла в том, что Кларк и я должны обратиться к миссис Бомон».

«Вы никогда не вошли бы в этот дом! Нет, нет, Вилльерс, вы не можете сделать этого. Кроме того, представьте, какой результат…»

«Скоро я вам скажу. Но на этом моя история не заканчивается. Она завершилась экстраординарным образом. Посмотрите на эту маленькую изящную рукопись. Как видите, она поделена на страницы. Меня забавляет то кокетство, с которым она перевязана красной ленточкой, почти как юридический документ, не правда ли? Пробегите по ней глазами, Остин. Это отчет о развлечениях миссис Бомон с ее избранными гостями. Человек, написавший его, ушел из жизни, и я не думаю, что от старости. Врачи говорили, что он, должно быть, подвергся какому-то серьезному нервному потрясению».

Остин взял рукопись, но так и не прочел ее. Листая страницы наобум, он заметил какое-то слово и фразу, следовавшую за ним. У него защемило сердце, побелели губы и по его вискам, как вода, заструился холодный пот. Он отбросил бумагу.

«Заберите это, Вилльерс, никогда не упоминайте об этом снова. Неужели вы сделаны из камня? Страх и ужас перед самой смертью, ощущения человека, стоящего на темной скале в прозрачном утреннем воздухе, когда его сердце бешено колотится, когда в его ушах раздается колокольный звон, и он ожидает дикий раскат грома — ничто в сравнении с этим. Я не буду это читать, иначе никогда не смогу заснуть».

«Что ж, я представляю, что вы там нашли. Да, это весьма жутко, это старая история, старая тайна, появившаяся в наши дни, и она происходит на темных лондонских улицах, а не среди виноградников и оливковых садов. Мы знаем, что случилось с теми, кому довелось увидеть Великого бога Пана. Мудрые знают, что все символы — это образы чего-то сущего, а не вымысла. Бог Пан — это изысканный символ, под которым люди издревле скрывали свое знание о наиболее ужасных, наиболее сокровенных силах, лежащих в основе всех вещей. Это силы, перед которыми человеческие души темнеют, увядают и умирают, как погибают и обугливаются под воздействием электрического тока их тела. Эти стихии нельзя называть, нельзя говорить о них, нельзя представлять, иначе как под символическим покровом — в виде иносказания, которое некоторым из нас является в странном, поэтическом воображении, а большинству — в глупых сказках. Но вы и я во всех этих событиях узнали нечто ужасное. То, что обычно скрывается в тайне, проявилось в человеческой плоти. То, что не имеет формы, само приобрело ее. Ах, Остин, как это могло произойти? Как получилось, что солнечный свет не отворачивается и не темнеет перед этим, а почва не плавится и вскипает под таким грузом?»

Вилльерс прошелся по комнате, и капельки пота выступили на его лбу. Остин в течение некоторого времени молча сидел, и Вилльерс заметил, как он изобразил какой-то знак на груди.

«Я повторяю вам, Вилльерс, вы никогда не войдете в этот дом. Вы не выйдете из него живым».

«Остин, я выйду из него живым — я и Кларк».

«Что вы имеете в виду? Вы не можете, вы не осмелитесь…»

«Подождите немного. Сегодня утром воздух был таким приятным и свежим, дул легкий ветерок, даже по этой мрачной улице, и я решил прогуляться. Пиккадилли простиралась передо мной чистой, яркой перспективой. Солнечные лучи пылали на каретах и трепещущих листьях в парке. Это было радостное утро, мужчины и женщины смотрели на небо и улыбались, по делам или праздно прохаживаясь туда-сюда. Ветер дул также беззаботно, как на душистых лугах.

Но, так или иначе, я вскоре покинул эту веселую суету и обнаружил, что медленно двигаюсь по тихой, унылой улице, где, казалось, не было никакого света и свежего воздуха, и где слонялись немногие пешеходы, которые в нерешительности застывали возле углов и арок. Я шел, едва представляя, где нахожусь и что здесь делаю. Но, как обычно в таких случаях, во мне пробудилось желание исследовать этот район дальше с неопределенной мыслью относительно достижения какой-то неизвестной цели. Так я изучал эту улицу, отмечая малое количество молочных лавок и дивясь несуразной смеси дешевых курительных трубок, черного табака, сладостей, газет, а также смешным песням, которые там и здесь доносились из маленьких проемов одиночных окон.

Думаю, что та холодная дрожь, что внезапно охватила меня, первой подсказала, что я нашел, что хотел. С тротуара я заметил и сразу остановился у грязного магазина, над которым висела поблекшая вывеска. Красные кирпичи двухсотлетней давности потемнели и стали черными, на окнах собралась пыль бесчисленных зим. Я увидел, что мне требовалось, но, наверное, прошло еще пять минут, прежде чем я успокоился и смог войти. Хладнокровным голосом и с невозмутимым лицом я попросил эту вещь. Но даже тогда в моих словах, видимо, чувствовалось волнение, так как старик, который вышел из задней комнаты и медленно возился среди своих товаров, странно посмотрел на меня, когда перевязывал пакет с покупкой. Я заплатил за то, что просил и стоял, наклонившись над прилавком, и испытывал странное нежелание забрать свое приобретение и уйти. Я спросил, как складывается его бизнес, и услышал, что торговля идет плохо и прибыль, к сожалению, падает. Теперь улица не такая, какой она была до того, как было отклонено движение. Это было сделано сорок лет назад, „еще до смерти моего отца“, добавил он.

Наконец, я вышел и двинулся очень быстро. В самом деле, это была очень заброшенная улица, и я с радостью возвратился к суматохе и шуму. Хотите посмотреть на мою покупку?»

Остин ничего не сказал, лишь слегка кивнул головой. Он по-прежнему выглядел бледным и изможденным. Вилльерс выдвинул ящик бамбукового стола и показал Остину катушку длинного шнура, нового и крепкого. На одном его конце была петля.

«Это лучшая пеньковая веревка, — сказал Вилльерс, — такая, как ее делали во времена старой торговли, как сказал мне продавец. Здесь не больше дюйма джута от одного конца до другого».

Остин твердо сжал зубы и посмотрел на Вилльерса, постепенно становясь все белее.

«Вы не сделает этого, — наконец, пробормотал он. — Вы не запятнаете свои руки кровью. Боже мой! — воскликнул он с внезапной страстью, — уж не имеете ли вы в виду, Вилльерс, что вы сами станете палачом?»

«Нет. Я предложу Элен Вогэн выбор и оставлю ее наедине с этой веревкой в закрытой комнате на пятнадцать минут. Если, когда мы войдем, она будет жива, я вызову ближайшего полицейского. Это все».

«Мне нужно сейчас же уйти. Я не могу оставаться здесь больше, я этого не вынесу. Доброй ночи».

«Доброй ночи, Остин».

Дверь за ним закрылась, но через мгновение спустя у входа снова появился мертвенно бледный Остин.

«Я забыл, — сказал он, что мне тоже есть кое-что рассказать вам. Я получил письмо от доктора Хардинга из Буэнос-Айреса. Он пишет, что ухаживал за Мейриком в течение последних трех недель перед его смертью».

«И он сказал, что же оборвало жизнь Мейрика? Это была не лихорадка?»

«Нет, не лихорадка. Согласно словам доктора, это был полный коллапс всего организма, вызванный, возможно, каким-то сильным шоком. Но он утверждает, что пациент ничего не сообщил ему, и, что, следовательно, он потерпел неудачу в его лечении».

«Что-нибудь еще?»

«Да. Доктор Хардинг закончил свое письмо фразой: „Я думаю, что это все сведения, которые я могу изложить вам по поводу вашего бедного друга. Он недолго пробыл в Буэнос-Айресе и вряд ли знал там кого-либо, за исключением лица, которое и раньше, и теперь не пользуется хорошей репутацией. Ее зовут мисс Вогэн“».

Глава VIII

Фрагменты. [2]