СТО ПЯТЬДЕСЯТ ТЫСЯЧ ШАГОВ 5 страница

Все тяжелые приборы и шкафы, находившиеся в лаборатории, были поставлены на каменный фундамент, не связанный с настилом полов. Пол был покрыт коричневым линолеумом, и, когда по нему ходишь, возникает такое ощущение, будто ступаешь по мягкому ковру. Несомненно, пол был устроен таким образом, что всякий раз, когда на него становился человек, он слегка прогибался и где-то замыкал электрические контакты. Контактов, должно быть, несколько, потому что площадь всех комнат, и особенно спектрофотометрической, была велика, и вряд ли давление на пол в одном месте могло передаться на всю поверхность.

Однажды, когда я был относительно свободен, я вооружился отверткой и стал ползать вдоль стен, приподнимая края линолеума. Скоро поиски увенчались успехом. Приподняв настил прямо у окна, я обнаружил, что на его обратной стороне прикреплена мелкая медная сетка, которая, наверное, представляла собой один общий электрод. Когда я приподнял линолеум еще больше, я обнаружил, что он свободно лежит на низких пружинистых скобках, между которыми к деревянным доскам прикреплены небольшие круглые пластинки. Стоило нажать на поверхность линолеума, как пружинистые скобки прогибались и сетка касалась одного из нескольких медных электродов. На диспетчерской доске телефонистки план моей лаборатории был утыкан электрическими лампочками. Она имела возможность видеть не только, где я нахожусь в данный момент, но и куда хожу и кто заходит ко мне. Я понял, почему Пуассон попросил, чтобы я пронес его через лабораторию к выходу на руках. Ведь в противном случае телефонистка подняла бы тревогу!

Во всех комнатах лаборатории сигнализация была построена по одному и тому же образцу. Однако то, что я разобрался в этой нехитрой электрической схеме, еще не решало вопрос, как я могу уйти из лаборатории незамеченным. Я, конечно, могу где-нибудь замкнуть несколько электродов и, таким образом, создать у надзирательницы впечатление, что я сижу на месте. Но она все равно увидит, что я перемещаюсь по комнате, и сразу же поднимет тревогу. Ведь экран ей покажет, что в помещении не один, а два человека! И тут меня осенила мысль. Недолго думая, я растянулся посредине комнаты и медленно пополз на животе. Затем я несколько минут лежал неподвижно, ожидая, что из этого получится. И получилось именно то, что я ожидал. Резко зазвонил телефон. Я ухмыльнулся про себя и продолжал лежать, мысленно наслаждаясь тем, что заставил фрау Айнциг сходить с ума. Телефон зазвонил еще несколько раз, а затем затрещал непрерывно. Я был уверен, что, если бы я пролежал на полу еще несколько минут, весь институт был бы поднят на ноги. Я резко поднялся и снял трубку.

— Куда вы девались? — услышал я знакомый голос.

— Девался? Никуда я не девался, — ответил я удивленным голосом.

— Тогда скажите, какие трюки вы там у себя выкидываете.

Помолчав секунду, я с напускным восхищением произнес:

— Знаете, мадам, ваша наблюдательность меня поражает. Я действительно сейчас выделывал трюки. Я влез на лабораторный стол и пытался снять с окна занавес, на котором наросло несколько килограммов пыли. Если бы стол по какой-то идиотской причине не был прикреплен к полу, я бы это сделал очень просто. А теперь мне пришлось…

— Достаточно болтать! — резко прервала меня она. — Завтра я пришлю к вам человека, который заменит вам занавеси.

Итак, теперь я мог передвигаться по лаборатории незамеченным. Для этого нужно было не ходить, а ползать на животе. Это меня вполне устраивало.

Оставалось немного. Нужно было сделать так, чтобы фрау Айнциг думала, что я в лаборатории в то время, когда меня здесь не будет.

Исследовав свою кровать, я обнаружил электрический контакт в пружинной сетке. Когда я ложился, сетка прогибалась и касалась продольной металлической планки, изолированной от остального корпуса фарфоровыми перекладинами. Достаточно было соединить сетку и перекладину проволокой, и фрау Айнциг будет думать, что я сплю. Теперь, когда система сигнализации была разгадана, оставалось продумать детали своего будущего путешествия по тому пути, по которому когда-то пришел Пуассон.

Я должен буду замкнуть контакт в кровати в то время, когда я буду на ней лежать. Затем я должен буду сползти с нее на пол и проползти около десяти метров до трансформаторного ящика. Здесь мне придется выполнить сложное гимнастическое упражнение: вползти в ящик, не вставая на ноги.

Дверь в ящик находилась на высоте около полуметра над полом, и лежа дотянуться до нее было невозможно. Я долго думал над тем, как это сделать. Это был самый ответственный этап всего путешествия.

В течение нескольких дней я тщательно готовился к предстоящему походу. Подготовка заключалась в том, что я тренировался сползать с кровати так, чтобы лечь на пол сразу всем корпусом. Предварительно замкнув сетку кровати с металлической планкой проволокой, я по ночам ползал по всей лаборатории, стараясь убедиться в том, что это — надежный метод передвижения. Он действительно был таким, потому что ни разу никаких сигналов тревоги не было. За это время я продумал, как незамеченным вползти в дверь мнимой трансформаторной будки. Для этого нужно будет предварительно открыть дверь и перекинуть через нее веревочную петлю. Если ухватиться за нее руками и упираться ногами в стоявший рядом массивный шкаф с химической посудой, можно будет вползти в дверь, не вставая на ноги. В одну из ночей я проделал и это упражнение. Я с большим трудом оторвался от пола и влез в узкую дверь. Оттуда пахнуло затхлым теплым воздухом. Опустив ноги, я почувствовал, что они коснулись каменных ступенек, спускавшихся вниз. Затем я проделал обратную операцию: при помощи той же веревки и шкафа я снова опустился плашмя на линолеум и возвратился к своей кровати.

Итак, можно было отправляться.

Для своего похода я выбрал тихую безветренную ночь, когда луна была полной и освещала пустыню прозрачным спокойным светом. Перед тем, как лечь в постель, я долго сидел у окна, вглядываясь в царившее вокруг лунное безмолвие. Серебристые песчаные дюны казались гладкими морскими волнами, застывшими на фотографическом снимке. В окнах южной лаборатории горел свет, и я ждал, когда он погаснет. Светились окна и в здании, где обитал Грабер. Точно в десять часов вечера и там все будет темно. Свет будет гореть только в одном окне, где дежурит фрау Айнциг. Это ее мне предстояло обмануть сегодня ночью. Я не знал, удастся ли мне это или нет. Я не знал, что даст мне это путешествие по неизвестной подземной дороге, но желание раскрыть тайну было очень велико, и я решил не отступать от своего плана.

Наконец один за другим стали гаснуть огни, и в десять вечера все погрузилось во мрак.

Тогда я снял телефонную трубку. Через секунду послышался голос фрау Айнциг.

— В чем дело, Мюрдаль?

— У меня к вам просьба. Меня что-то одолевает сон, и я боюсь, что буду не в состоянии закончить срочную работу. Я прошу вас разбудить меня завтра часов в шесть-семь.

— Хорошо, я вас разбужу, — ответила она.

— Спокойной ночи, фрау Айнциг.

— Спокойной ночи.

Через несколько секунд я лег в кровать. Я лежал, стараясь не двигаться, как бы боясь кого-то спугнуть.

“Пора”, — прошептал я сам себе через некоторое время.

Я пошарил у себя в карманах, проверяя, все ли было на месте. Там были ключ от двери, электрический фонарь и коробка спичек. В другом кармане был нож. В карман халата я спрятал кусок веревки на тот случай, если там, на противоположном конце подземного пути, мне придется проделывать такие же упражнения, как и здесь.

Просунув руку под матрац, я плотно привязал сетку к металлической перекладине.

Мне показалось, что путь от кровати до трансформаторного ящика я проделал очень быстро. Однако взгляд на светящийся циферблат моих часов показал, что я прополз лабораторию за двадцать минут. Было начало двенадцатого.

Когда я оказался внутри тесного тамбура, с меня градом катил пот. У двери я несколько секунд подождал, чтобы убедиться, прошел ли первый этап путешествия благополучно. Наконец я опустился на пару ступенек вниз, прикрыл за собой дверь и включил фонарик.

Каменная лестница спускалась по наклонной галерее с бетонированными стенками. Она кончалась небольшой площадкой, и здесь начиналась узкая горизонтальная труба. Я просунул в нее голову и осветил ее фонариком. Она казалась бесконечной. На расстоянии около пяти метров вдоль ее стенок начинался ряд железных крючков, на которых лежали кабели и провода. По ним в лабораторию поступала электроэнергия, а также осуществлялась телефонная связь и сигнализация. Когда я подполз ближе, я сразу отличил электрический кабель от телефонного. Телефонный кабель был в голубой изоляции. В толстом, с руку человека, свинцовом кабеле, по-видимому, было множество тонких жил, которые под полом разветвлялись и присоединялись к многочисленным медным контактам… Какая-то пара проволок сейчас уносила в диспетчерскую ложный электрический сигнал о том, что я сплю. При этой мысли я улыбнулся.

Ползти было трудно, потому что железные крючки то и дело цеплялись за одежду. Приходилось останавливаться и проделывать сложные движения руками и всем телом, чтобы отцепиться. Труба не была предназначена для того, чтобы по ней совершать путешествия.

Чем дальше я полз, тем воздух становился все более и более спертым, и наконец мне показалось, что он совсем исчез. Я остановился и несколько секунд лежал неподвижно, глотая широко раскрытым ртом горячую духоту. Затем я пополз дальше, делая остановки через каждые пять—десять метров.

По моим расчетам труба шла прямо на восток. Если так, то мне предстояло проползти не менее одного километра — путь не маленький. Но я не проделал и половины пути, как почувствовал, что силы меня оставляют. Перед глазами поплыли разноцветные пятна, в ушах звенело, сердце стучало неравномерно, то как в лихорадке, то, казалось, останавливалось совсем.

“Не доползу… Нужно возвращаться…”

Вползая в трубу, я почему-то не подумал о том, что может возникнуть необходимость вернуться. Только теперь я понял, что этого сделать нельзя. Труба была узкой, и развернуться в ней было невозможно. Можно было пятиться назад, но это было еще тяжелее. Я попробовал проползти так несколько метров и остановился. Мне на голову задрались халат и сорочка. Металлические крючки прочно прицепились к одежде. Чтобы от них освободиться, пришлось снова ползти вперед.

Наконец я выбился из сил и замер в абсолютной темноте, где-то в середине узкой и душной бетонной трубы, под толстым слоем песка. “Но ведь Пуассон как-то прошел этот путь”, — задыхаясь, прошептал я.

“Да”, — мысленно ответил я сам себе.

“Так в чем же дело? Вперед, только вперед…”

Я зажег свет и опять пополз вперед, останавливаясь только затем, чтобы отцепиться от очередного крючка.

От удушья и страшного напряжения я почти терял сознание, как вдруг на меня пахнуло, как мне показалось, свежим воздухом. Я остановился и, осветив стенки, увидел, что здесь труба разветвляется на два канала, идущие направо и налево. Левая была точно такой же, как и та, по которой я полз, а правая была несколько шире. Провода и кабели уходили в правую трубу. Я догадался, что она вела к Граберу.

“Ползи только прямо”, — вспомнил я слова Пуассона. Здесь я пролежал несколько минут и отдышался. Затем я посмотрел на часы, и у меня в груди похолодело: было два часа ночи. Если и дальше я буду двигаться с такой же скоростью, я не смогу вовремя вернуться обратно. Я выключил свет и, работая обеими руками, стал двигаться дальше.

Наконец моя голова уткнулась во что-то твердое. Я зажег фонарик и увидел, что нахожусь на дне колодца, подобного тому, какой был под моей лабораторией. Кверху поднималась крутая каменная лестница…

Когда я вставлял ключ в замочную скважину, у меня было такое чувство, что там, за дверью, уже стоят люди Грабера, готовые меня схватить. Я так привык быть заключенным в своей лаборатории, что одно сознание, что я покинул ее, приводило меня в ужас. Мне казалось, что давным-давно обнаружено мое отсутствие и поднялась тревога. Но я делал все так, как задумал. Пусть будет, что будет. Я тихонько повернул ключ и открыл дверь.

Это было большое продолговатое помещение с широкими и низкими окнами. Лунный свет в них не попадал, и я сообразил, что они обращены на восток. Посредине комнаты возвышался силуэт сооружения, напоминавшего печь древних алхимиков. На четырех тонких опорах покоилась коническая крыша с трубой, уходящей в потолок. У окон — широкие столы, и на них я увидел горшки с растениями. Их листья и стебли четко выделялись на фоне серебристых окон.

Я долго стоял неподвижно у открытой двери и прислушивался. Ни единого шороха, ни единого вздоха или шелеста. Воздух был затхлым. Казалось, в этом помещении давно не было людей…

При свете фонаря я обнаружил, что в этом помещении пол был дощатым.

“Эту комнату не контролируют”, — решил я и недолго думая вышел из ящика. Помещение походило на оранжерею. То, что возвышалось посредине, оказалось обыкновенной печкой, на которой стояли металлические чаны. Горшки на столах действительно были с растениями. Но даже при беглом взгляде я понял, что это были не обыкновенные растения. Их листья не были зелеными: они походили на пожелтевшие листья.

Я не удержался и, подойдя к одному из горшков, тронул растение рукой. Я был поражен, почувствовав, что листья были жесткими, как грубая кожа. При надавливании листья ломались с легким треском, как гуттаперчевая расческа.

Все, что росло в расставленных на столах горшках, было таким же твердым и неестественным. Под листьями одного из растений я заметил какие-то плоды, которые были твердыми и плотными, хотя по виду и напоминали помидоры. Я вытащил из кармана свой нож и перерезал ножку. Этот трофей я спрятал в карман.

Часы показывали пятнадцать минут четвертого, когда я подошел к двери в правом углу оранжереи. Она оказалась приоткрытой. Я не сразу сообразил, где я нахожусь, когда вышел наружу. Здание стояло в углу обширного сада, огороженного высокими стенами. Они расходились под прямым углом и скрывались за стволами деревьев. Я узнал в них пальмы, те самые, которые я всегда видел, выходя из своей лаборатории…

Никаких сомнений: это был оазис алых пальм. Однако теперь он больше походил на огромное кладбище, на котором деревьев было очень мало. Передо мной над поверхностью песка возвышались высокие, обнесенные камнем грядки, и на них росли какие-то кустарники. В начинающемся предутреннем ветерке, который с каждой минутой крепчал, листья странных растений были совершенно неподвижны. Изредка было слышно, как в листве шуршит песок.

Весь этот сад, вернее, безмолвное песчаное поле с безжизненной растительностью, казался в лучах заходящей луны призрачным и неестественным. Здесь не было ощущения свежести, не было запаха зелени и цветов, влаги и гниения. Я медленно брел меж грядок-могил, и мне казалось, что на них росли не настоящие кустарники, а какие-то искусственные, сделанные из странного сухого и жесткого материала. Я несколько раз касался руками листьев и стеблей и всегда инстинктивно отдергивал руку, потому что они, жесткие и твердые, создавали ощущение высохших трупов.

Я шел по этому удивительному саду как зачарованный, забыв о трудном пути, который я проделал, не думая, как я буду возвращаться обратно. Я терялся в догадках, пытаясь понять, как и для чего был создан этот страшный, противоестественный растительный мир, который в лунной мгле не имел границ и который так напоминал кладбище в пустыне. Меня вдруг охватило странное, гнетущее чувство. Мертвый сад в пустыне, высокие, могилоподобные грядки, далекие силуэты пальм, глубокий песок и легкий шорох в неподвижной листве создавали впечатление, как будто я попал в потусторонний мир, в страну мертвых, в загробный мир растений…

Луна спустилась над горизонтом и почти касалась ограды, отделявшей оазис от всего остального мира. Я решил, что пора возвращаться. Когда я вошел в глубокую тень, отбрасываемую оградой, вдруг послышались звуки, напоминавшие далекие выстрелы. Они доносились откуда-то слева. Я прислушался. Действительно, несколько одиночных выстрелов, а после — та-та-та-та-та — как будто пулеметная очередь…

Двигаясь все время в тени, я, наконец, почти вплотную подошел к тому месту, где стена под прямым углом уходила на восток. Выстрелы и пулеметные очереди теперь стали слышны более явственно, и я остановился, рассуждая, что могло происходить там, за стеной. Я медленно побрел вдоль нее, мучимый любопытством, и вдруг натолкнулся на калитку. Она оказалась запертой. Снова в ночной тишине я услышал та-та-та-та-та и вслед за этим далекий, напоминающий плач ребенка голос… “Неужели за стеной кого-то расстреливают?..” — подумал я. Звук умолк и, сколько я ни ждал, больше не повторялся.

Не знаю, как долго я простоял возле калитки, как вдруг она заскрипела, и я инстинктивно сделал огромный прыжок в сторону и спрятался за низеньким, богатым листвой деревом.

Я не видел, как отворилась дверь, потому что тень в углу была очень глубокой, а луна еще ниже опустилась над горизонтом. Я напряженно всматривался в темноту и долго ничего не мог увидеть. Только через несколько томительных минут я заметил, что вдоль стены, в направлении к оранжерее очень медленно двигалось что-то серое. Это был человек. Вернее сказать, я догадывался, что это был человек. Серый силуэт двигался странными рывками, тяжело ступая по глубокому песку.

Я стоял в своем укрытии, боясь пошевелиться, провожая серую тень вдоль стены глазами. Кто это такой? Что он делал там, за стеной в этот час ночи? Почему так медленно идет? Затем в моей голове, как молния, пронеслась мысль: “Он идет к оранжерее! Все пути возвращения сейчас окажутся отрезанными!”

Спотыкаясь о какие-то тяжелые и твердые как камень плоды, я быстро пошел через грядки, двигаясь параллельно каменной ограде. Вскоре серая тень оказалась далеко позади, а я стоял у двери оранжереи.

Отсюда я разглядел, что двигавшийся в моем направлении человек толкал впереди себя огромную садовую тачку. Был слышен едва заметный скрип ее колеса.

Я решительно вошел в темную оранжерею и направился к заветной двери. Здесь стало совершенно темно, и я вынужден был несколько раз включать электрический фонарик. В тот момент, когда я опускался вниз, стало слышно, как под тяжестью грузных шагов зашуршал песок за окнами оранжереи. Тогда я закрыл за собой дверь и бесшумно повернул ключ.

Обратный путь сквозь трубу я проделал за более короткий промежуток времени.

РОБЕРТ ФЕРНАН

Однажды ко мне рано утром пришел доктор Шварц в сопровождении человека, которого я раньше никогда не видел. Это был уже не молодой, высокий, широкоплечий мужчина с копной черных кучерявых волос на голове.

— Знакомьтесь. Это господин Фернан, наш биохимик, — представил мне его Шварц.

— Добрый день, — сказал я, пожимая ему руку.

— Добрый день, — ответил он по-французски. Он странно произносил “р-р-р” и имел едва уловимый иностранный акцент.

Фернан посмотрел на меня сощуренными глазами и слегка улыбнулся. Было такое впечатление, будто он близорук.

— Доктор Фернан будет выполнять функции, которые раньше выполнял Морис Пуассон, — сказал Шварц. — Я надеюсь, вы подружитесь. — Он улыбнулся и оставил нас двоих.

Фернан поставил на мой рабочий стол штатив с пробирками, наполненными знакомыми мне мутными жидкостями, и начал молча обходить лабораторию. Он останавливался у приборов, низко наклоняя над ними голову. Я следил за всеми его движениями, стараясь угадать, кто он и что из себя представляет. Мне почему-то показалось, что он не француз. Чтобы не показаться излишне любопытным, я принялся сортировать пробирки, украдкой поглядывая, как он расхаживает по комнате, заложив руки за спину и ничего не трогая. Он только смотрел.

— Анализы нужны полные или только спектральный? — спросил я безразличным голосом.

— А как у вас здесь положено? — спросил он и подошел к моему столу.

— В зависимости оттого, что требуется. Я не знаю, что вам нужно.

Он едва заметно улыбнулся и, подумав, ответил:

— Сделайте для начала полный анализ.

Я кивнул и принялся за препарат номер один.

— Вы не возражаете, если я понаблюдаю, как вы работаете? — спросил он.

— Если вам нравится, пожалуйста, — ответил я без всякого энтузиазма. Про себя я решил, что этого Фернана приставили ко мне специально. Я прошел в препараторскую, отфильтровал раствор и положил листок бумаги с осадком сушиться на электрическую печку. Раствор я перелил в кварцевую кювету и вернулся к спектрографу. Фернан неотступно следовал за мной, низко наклоняя голову над моими руками. Это начало меня раздражать.

— Сейчас я буду экспонировать спектр, и вы можете отдохнуть, — сказал я по-немецки, стараясь произнести фразу как можно более едко.

— Спасибо, — ответил он мне на чистейшем немецком языке.

“Так оно и есть. Немец”, — решил я.

Загудел трансформатор водородной лампы, я установил кювету в держатель и сел рядом со спектрографом. Фернан невдалеке уселся за столом. Несколько минут мы молчали.

— А вы не боитесь обжечь лицо ультрафиолетом? — вдруг спросил он, глядя на меня.

— Я? Я уже привык. На мое лицо ультрафиолетовые лучи не действуют.

— Значит, вы здесь уже давно?

Я посмотрел на его лицо. Для немца оно было слишком смуглым. Это меня немного смутило.

— Да, давно, — ответил я и отвернулся.

Помолчав, он продолжал спрашивать:

— Вы из Франции?

— Да.

— Вам здесь нравится?

Я поднял на него удивленные глаза.

— А это имеет какое-нибудь отношение к делу?

— Извините, — засмеялся Фернан. — Это, конечно, праздное любопытство. Извините, — повторил он.

После этого диалога он больше не ходил за мной по пятам. Он сидел, облокотившись о стол, с закрытыми глазами, погруженный в свои мысли. Когда я принялся за третью пробирку, он вдруг встал и, ни слова не говоря, вышел из помещения. Через окно я видел, как он обогнул мой барак и, широко шагая по песку, отправился в южную лабораторию. На полпути его остановил часовой, и он предъявил ему пропуск. Часовой козырнул и отошел в сторону.

“Важная птица. Разгуливает, как ему вздумается”.

Вернулся он только к вечеру. Вид у него был немного встревоженный и одновременно, усталый.

— У вас все готово? — спросил он.

— Давно. Вот здесь, на бланках, все написано.

Несколько секунд он молча рассматривал мои записи, а после поднял на меня свои близорукие глаза.

— По-моему, бессмысленная работа, — сказал он как-то неопределенно.

— Не знаю. Доктору Граберу и доктору Шварцу виднее.

Фернан пожал плечами.

— Я совершенно не понимаю. Для чего нужно вполне благопристойных кроликов превращать в каменных кроликов? Кому вместо хороших сочных помидоров и бананов нужны каменные помидоры и бананы?

Я насторожился и пристально посмотрел в его сторону. За все время моего пребывания здесь со мной никто так откровенно не говорил о делах, происходящих в институте Грабера. Может быть, это провокация? Может быть, немцы заподозрили, что я уже слишком много знаю, и просто хотят выяснить, как много мне известно? Я плотно сжал губы и ничего не ответил.

— Ну хорошо. Спокойной ночи, — сказал Фернан и ушел.

В течение нескольких дней он не появлялся. За это время произошло событие, которому суждено было стать решающим во всей истории.

Как-то вечером после работы я позвонил фрау Айнциг, чтобы сверить свои часы. Она сняла трубку и, произнеся знакомое мне “алло”, вдруг перестала со мной говорить. Вместо ее голоса я вдруг услышал сразу несколько голосов. Разговор был не очень внятным, торопливым, но очень скоро смысл его дошел до моего сознания. Кто-то сообщал фрау Айнциг, что получена радиограмма о прибытии в институт крупного начальства. В связи с этим что-то нужно было сделать, с чем-то поторопиться, за кем-то послать. Дата прибытия точно не установлена. Айнциг повесила трубку, и я больше ничего не услышал.

На следующее утро мне показалось, что на территории института началось оживление. Я видел, как несколько раз Шварц бегал из своей лаборатории в южную и обратно, как с южной лаборатории выходили люди и торопливо направлялись в здание Грабера, как по дороге вдоль восточной ограды взад и вперед метались местные рабочие.

В этот день обо мне забыли.

Однако вскоре после обеда в моем помещении появился Фернан. Он вошел очень торопливо, и его вид говорил о том, что он очень взволнован. К моему удивлению, он не принес никаких препаратов для анализа.

— Чем могу вам служить? — спросил я насмешливо, понимая, что немцы переполошились из-за приезда начальства.

Фернан виновато улыбнулся и как-то очень просто сказал:

— Ух, забегался. Решил у вас отдохнуть…

— Отдохнуть?

— Да. Вы не возражаете, если я у вас посижу несколько минут?

Я пожал плечами и кивнул на стул.

Помолчав, он добавил:

— Прошу вас. Если придет доктор Шварц, рассказывайте мне что-нибудь о своей работе. Это будет выглядеть так, будто я пришел к вам по делу.

Я внимательно посмотрел ему в глаза. Все это начинало меня злить, и, не выдержав, я спросил:

— Вы, наверное, думаете, что я безнадежный идиот и не понимаю, что значит вся эта комедия?

— Комедия? — Он встал со стула и подошел ко мне. — По-моему, это не комедия. Может быть, для вас, но не для меня…

— Господин Фернан, давайте договоримся: если вам поручили за мной следить, то делайте это как-нибудь поумнее…

Он опустил голову, потер рукой лоб и тихонько засмеялся.

— Черт возьми! Действительно! Какое право я имею на ваше доверие? Никакого…

Мне показалось странным, что он так говорит. Вел он себя очень непосредственно.

Подумав, он вдруг заговорил:

— Хорошо. Давайте будем откровенными. Другого выхода у меня нет. Только ответьте мне на один-единственный вопрос. Он может вам показаться странным. Но для меня это важно. Согласны?

— Смотря какой вопрос, — настороженно сказал я.

— Вы любите Францию?

Пока я думал, он смотрел на меня широко раскрытыми черными глазами, излучающими какой-то глубокий душевный жар…

Я внезапно почувствовал, что передо мной не тот человек, за которого я его принимал.

— Если это так важно, я могу ответить. Да.

— Я вам верю. Слушайте… — он перешел на шепот, — я не Фернан, и мне грозит опасность…

Мы долго стояли молча, разглядывая друг друга. Он смотрел мне прямо в глаза, и в них я не находил ничего, кроме искренности…

— Кто же вы тогда?.. — прошептал я.

— Вы это узнаете в свое время. Но я не немец. И не француз…

— Пойдемте в рентгеновский кабинет. Там можно запереться и поговорить, чтобы нас никто не услышал, — прервал я его.

Мы прошли в рентгеновскую лабораторию, и я включил установку. В комнате стало шумно. Фернан наклонился надо мной и сказал:

— Я приехал сюда по документам одного Роберта Фернана из мюнхенского исследовательского центра. После войны этого Фернана приговорили к пожизненной каторге за недозволенные медицинские и биологические опыты над военнопленными. Однако с помощью своих западных коллег его вскоре выпустили, и он занял важное положение медицинского советника при нынешнем правительстве в Бонне…

— Да, ну а вы…

— Я недаром спросил, любите ли вы свою родину. Дело в том, что моя родина — здесь…

— Здесь? В Африке?

— Да, здесь, на этой самой земле. Нас давно уже тревожит то, что тут окопались немцы. Им в этом помогли заокеанские друзья нашего нынешнего правительства. Но с этим пора кончать!

Последние слова Фернан произнес решительно, как призыв, и выпрямился во весь рост. Он сделал шаг от меня в сторону, и мне вдруг стало стыдно за то, что я был представителем европейской нации.

— Постойте, одну секунду, Фернан, или как вас… Но ведь, насколько я знаю, Грабер ведет лишь научные исследования.

— Научные? — Он резко наклонился к самому моему лицу. — Роберт Фернан проводил над людьми тоже так называемые “научные исследования”. Он замораживал их живыми, он вливал им в вены растворы солей свинца, чтобы получить уникальные рентгеновские снимки, он…

— Неужели и Грабер?! — в ужасе воскликнул я.

— Н-не знаю, не знаю… Собственно, я здесь для того, чтобы все узнать. В нашем народе ходят кое-какие слухи…

— Какие?

— Не буду их повторять. Нужно точно проверить.

— В чем я могу вам помочь? — спросил я и взял его за руку.

Мысль об античеловеческом характере работы института Грабера приходила мне в голову очень часто, но я гнал ее от себя, не веря, что в наше время наука может заниматься чем-то мерзким и преступным. Теперь, когда эту мысль Фернан выразил четко и ясно, я вдруг понял, что обязательно стану его помощником, если не хочу стать соучастником преступления.

— Чем я могу быть для вас полезным? — еще раз спросил я.

— Хорошо, слушайте, — прошептал он. — Скоро для инспектирования института Грабера приедет группа военных из объединенного штаба. Кроме военных, там будут представители двух исследовательских фирм: американской “Уестерн биокемикал сервис” и немецкой “Хемише Централь”. Собственно, это одна и та же фирма. Свою деятельность у нас они начали с того, что стали ввозить мыло и леденцы. И то и другое появлялось в одних и тех же этикетках, но с надписями то на английском, то на немецком языках. Так вот, представители этих двух фирм приедут осматривать и одновременно показывать генералам свое, так сказать, африканское хозяйство, знакомиться с успехами и достижениями доктора Грабера. Нужно попасть на испытания.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: