ПРИРОДНО-ГЕОГРАФИЧЕСКИЕ УСЛОВИЯ

ПЕРИОДИЗАЦИЯ

Прежде чем приступить к типологическому воссозданию "духа и лика" античной культуры, необходимо определить временные и пространственные рамки, в пределах которых античный мир исторически развивался.

Территориально античный мир охватывал т.н. Великую Грецию, Македонию иРим; т.е. простирался от Апеннинского полуострова до Северного Причерноморья; от Балкан и Истры - до Нижнего Египта и Инда и от Галлии - до Центральной Европы.

Хронологически отсчет греко-римскому историческому времени велся на протяжении более чем 1,5 тысяч лет - с XII-VIII в.в. до н.э. до V в. н.э., когда Рим был окончательно разгромлен вандалами, а последний римский император Ромул Августул низложен. Насколько богат и разнообразен был культурный ландшафт античного мира с точки зрения климатических, географических, этнических особенностей регионов, составлявших этот мирили испытывавших на себе его влияние, настолько же уникальны и своеобычны отдельные фазы - ступени формирования лика античной культуры, переплавившей все это многообразие в совершенно определенный и целостный тип.

Исторически основные фазы развития античной культуры - это время Греции и время Рима. В свою очередь, древнегреческая культурная традиция в своем становлении прошла через гомеровский период (XII-VIII в.в. до н.э.), архаику (VII-VI в.в. до н.э.), классику (V-IV в.в. до н.э.), эллинизм (конец IV-I в.в. до н.э.)

Гомеровский период -­ древнейший этап становления греческой культуры. Название периода восходит к имени Гомера, знаменитого полулегендарного слепого сказителя, создателя «Илиады» и «Одиссеи» – гениальных эпических воплощений мифологического сознания древних греков.

Архаика ­- второй период развития греческой культуры, в буквальном переводе греческое слово «архайос» означает «древний». Таким образом, слово «древний» в периодизации греко-римской культуры встречается дважды, так как само слово «античность», «античный» (antiquus) в переводе также означает «древний». Этим латинским термином итальянские гуманисты назвали самую раннюю из известных им культур.

Классика – «золотой век» греческой культуры, высший этап ее развития, ознаменованный достижениями во всех важнейших культурных сферах (философия, литература, архитектура, скульптура и др.). Название периода произошло от латинского «classiqus», что в переводе означает «совершенный», «образцовый», «нормативный».

Эллинизм – последний этап в развитии греческого культурного мира, совпавший с трагическим распадом полисной системы и становлением грандиозной монархии Александра Македонского. Именно в этот завершающий период своего развития эллинская (греческая) культура распространила свое влияние на весь остальной (известный тогда) мир, эллинизируя его. Трагизм исторической ситуации способствовал тому, что греческий «дух», побеждая, иссякал, но даже в своей гибели он, по словам Гегеля, казался прекрасным.

Еще во времена архаики начинается формирование второго важнейшего компонента античной культуры - римской культурной традиции, имевшей ярко выраженные этрусские корни и прошедшей через этрусский период развития в VIII-II в.в. до н.э. Две заключительные стадии существования римской культуры, в отличие от культуры греческой, не имеют историко-культурного аналога периодизации. Мы не можем указать здесь на этапы культурного развития Рима, подобные греческой классике или эллинизму - не потому, что у Рима не было своей классики, а потому, что вся римская история (и история культуры в том числе) прошла под мощным и определяющим воздействием идеи государственности, идеи мирового господства. Именно поэтому наряду и после эллинизма как фазы античной культуры речь идет о культуре республиканского Рима (V-I в.в. до н.э.) и о культуре Рима эпохи империи (I-V в.в. н.э.)

Культура республиканского Рима – первый этап становления собственно римской культурной традиции в рамках античной эпохи; исторически этот этап совпадает с периодом изгнания из Рима этрусских царей Тарквиниев, возвращением латинян, становлением и победой республиканского строя в Риме. В этнокультурном отношении это было время оформления культурной самобытности римлян при одновременном процессе ярчайших заимствований (у этрусков и греков).

Культура Рима эпохи империи – второй заключительный этап существования древнеримской культурной традиции; это время, когда Рим стал «господином мира» и одновременно ступил на долгий трагический путь утраты социально-политической и культурной идентичности. Разложение и гибель императорского Рима – это «самоотрицание» всей античной цивилизации в целом. Справедливости ради следует отметить, что тенденция к оформлению историко-культурной периодизации ощутима на некоторых стадиях развития древнеримской культурной традиции. Об этом свидетельствуют, в частности, такие понятия как "золотой век" римской культуры или "классицизирующие тенденции" адриановской эпохи.

ПРИРОДНО-ГЕОГРАФИЧЕСКИЕ УСЛОВИЯ

Примечательно, что даже географически античный мир биполярен: территориальное ядро этого мира составляют два полуострова Средиземноморья – Балканы и Апеннины. Эта биполярность не абсолютна, и можно говорить о территориально-климатическом единстве античного мира, ибо рельеф, ландшафт Балкан и Апеннин равно воплощают благодатность и роскошь средиземноморской природы. Тем не менее необходимо обратить внимание на ряд особенностей географии Греции и Рима, которые позволяют рассуждать о территориально-природном двуединстве.

Эти территориально-климатические и геополитические особенности таковы, что при соотнесении их с общекультурными тенденциями развития Греции и Рима позволяют объяснить некоторые специфические черты этого развития.

Ареал Греции – это Балканы и западное побережье Малой Азии. Собственно греческие земли начинаются к югу от Македонии; это равнинная Фессалия и горный Эпир. В Фессалии возникли самые ранние греческие мифы; именно на границе Фессалии и Македонии находится гора Олимп, на вершине которой, как полагали древние, пребывали в своих золотых чертогах олимпийские боги. Фессалия и Эпир – это север Греции; через знаменитое Фермопильское ущелье, проходящее между горными отрогами и побережьем Эгейского моря, можно было попасть в центральную Грецию, где находятся окруженная цепями гор Аттика и «сердце» Аттики – Афины.

В свою очередь, центральная и южная Греция (Пелопоннес) соединены между собой лишь узким Коринфским перешейком (или Истмом). На карте Пелопоннеса были начертаны два топонима, имевших всегреческое значение и известность – Олимпия и Спарта.

Горные цепи разделяют не только три основных ареала Греции; горами окаймлены отдельные области Греции внутри этих «макро–частей». Гористый ландшафт сочетается в Греции с весьма изрезанной береговой линией; в свою очередь, тема «берег и море», как и тема «гор», - знаковая для всей социальной и культурной истории Балкан.

Затрудненность передвижения по территории Греции компенсировалась теми прекрасными возможностями, которые природа создала для греческого каботажного судоходства. Эгейское море, омывающее берега Греции с Востока, Геллеспонт (Дарданеллы), Пропонтида (Мраморное море), Понт Эвксинский («море гостеприимное» - так называли в древности Черное море) – это далеко неполная география плаваний греческих бирем и трирем.

По образному выражению К. Куманецкого, море не разъединяет, а соединяет эллинов; не случайно греки, говоря о море, пользуются словом «понтос», которое этимологически восходит к латинскому «понс» - «мост». Действительно, Эгейское море – это троекратный «мост», позволяющий плавать вдоль цепочки островов (от острова к острову, не теряя землю из виду), причем сразу в трех направлениях. Самый известный из этих «мостов» - Киклады и Спорады; в названии Кикладских островов отразилось их круговое расположение (греческое «киклос», и латинское «цикликус» означают «круг» и «круговой»).

Сложность «материковых» перемещений и удобства морского пути наложили определенный отпечаток на культурно – историческое развитие Греции. Первое обстоятельство, несомненно, способствовало сохранению мелких независимых государственных образований на территории Эллады; при этом преобладали не консервация, не этноплеменное обособление, а сбережение идентичности, инаковости; ибо, будучи сами относительно «закрытыми» для внешнего мира, греки в качестве обитателей Средиземноморья этот мир для себя интенсивно открывали.

Многочисленные колонии, основанные греками в чужих землях, были столь же независимыми, сколь и свободными; они способствовали обогащению и развитию греческих форм жизни, поскольку не только вывозили из Греции ставшие привычными идеи и образы, но и впитывали, возделывали, синтезировали чужеземный культурный опыт (не случайно слово колония «colonia» происходит от латинского слова «colo» - «возделываю», «обитаю»).

Малое количество равнин на территории Греции, затруднявшее хлебопашество, и достаточные запасы полезных ископаемых способствовали тому, что в Греции рано возникло ремесленное производство и появились города.

Облик древнегреческих городов в значительной мере был предопределен теми исключительными возможностями, которыми обладает мрамор – важнейший, наряду с известняком, строительный материал греческой древности. Греция обладала неисчислимыми запасами изумительного и разнообразного мрамора: знаменитый пентеликонский мрамор, из которого сооружен Парфенон, добывался в горах Пентеликона всего в десяти километрах от Афин; столь любимый скульпторами белоснежный паросский мрамор – на острове Парос; мрамор черный, серый, с голубыми и розовыми прожилками – в Мраморном море и на соседних с ним островах.

Соразмерность, соотнесенность с человеком – таков лейтмотив природы Греции в целом. Как говорит И. Тэн, «вы не найдете здесь ничего подобного чудовищным Гималаям или… беспредельному дикому океану Северной Европы. …. Здесь… все в меру, все легко и отчетливо дается внешним чувствам». «На этих прекрасных мраморных островах, развеянных блестящими созвездиями по лазури Эгейского моря», - продолжает свою мысль И. Тэн, - «там и сям какой-нибудь священный лесок, несколько кипарисов, лавров, пальм, купы прелестной зелени,… местами крошечные нивы где-нибудь в ущелье или на горной покатости». И еще: «От Греции вплоть до Малой Азии острова рассыпаны как переходные камни по иному броду; в ясную погоду судно, следующее этим путем, постоянно идет в виду берега. С Коркиры (Корфу) вы видите Италию, … с Крита – Родосские горы, с Родоса – Малую Азию; от Крита до Кирены двое суток плавания».

Эта соразмерность греческого ландшафта человеку, это гармоничное разнообразие природных линий и контуров в сочетании с ослепительно-синим небом предопределили характер восприятия греками окружающего их мира как отграниченного и гармонично-малого.

По-особому прозрачный воздух рождал оптический эффект, в силу которого линия горизонта становилась необычайно четкой, казалась близкой и легко достижимой. И. Тэн, отмечая, что «воздух Аттики прозрачен на удивление», ссылается на сообщения древних мореплавателей, которые со своих кораблей, огибавших южную оконечность Аттики, различали гребень на шлеме статуи Афины Промахос в Афинах.

Там, где воздух столь ясен и чист, столь прозрачна объемлющая землю «чаша» неба, легко могли возникнуть космологические представления о небесных хрустальных сферах с прикрепленными к ним планетами и звездами. Именно так выглядит надлунный мир в космологии Аристотеля-Птоломея, и о музыке именно этих незримых хрустальных сфер рассуждают в своих трактатах пифагорейцы.

Таким образом, мироощущение и мироотражение греков, многие особые обстоятельства их социальной и культурной истории (в том числе – сам факт длительного, почти тысячелетнего доминирования Греции в Средиземноморье) – все это находится в определенной, не всегда улавливаемой связи со спецификой геополитических условий на Балканах.

Еще К. Маркс говорил, что для динамичного развития любого этноса нужны не сверхблагоприятные (и, конечно же, не «мертвящие»), а дифференцированные природные условия; вслед за К. Марксом эту мысль развивал И. Тэн: «Народ (т.е. греки - М.Ю.), сложившийся под таким климатом, разовьётся быстрее и гармоничнее другого; человека не изнуряет, не томит чрезмерный жар; ему не приходится коченеть и мерзнуть от сильного холода. Он не обречен ни на мечтательное бездействие, ни на безустанную подвижность; он не застрянет ни в мистических созерцаниях, ни в зверском варварстве».

В сходных природно-климатических и геополитических условиях шел процесс становления Рима – завоевателя и восприемника греческой культуры. Однако Апеннины вовсе не являются географической «калькой» Балкан; известно, что еще Геродот противопоставлял двух «располневших кормилиц» - Сицилию и Южную Италию – изящной, но скудной Аттике. Подобно Балканам, Апеннины отделены от холодной Европы горными кручами – Альпами. Далее от Альп вдоль Апеннинского полуострова на юг идет Апеннинский хребет, образуя своими отрогами три большие (но полностью не отграниченные друг от друга) области: Италию Северную, Центральную и Южную (на Балканах число таких отгороженных от остальной Греции областей доходит до тридцати.)

Следовательно, в отличие от Балкан, италийский ландшафт способствовал возникновению не множества малых и самостоятельных государств, а общеиталийскому единству в пределах всего Апеннинского полуострова.

В отличие от Греции, береговой рельеф Апеннин изначально не способствовал развитию мореплавания. Лишь на юго-западной оконечности Италии, где находятся Тарентская бухта и Неаполитанский залив, имелись благоприятные для этого условия; однако воспользовались этими условиями сначала греки, основав здесь (и на острове Сицилия) многочисленные греческие колонии, в совокупности именовавшиеся «Великой Грецией».

Море было «предопределенной» природной стихией эллинов; не случайно Платон, шутя, сравнивал греков с лягушками, сидящими по берегам пруда. Римляне же длительное время почти не занимались мореплаванием; это, по выражению Л. Кассона, сухопутное племя стало владыкой морей вопреки самому себе, будучи своего рода аномалией в морской истории.

Известно, что функцию крупной морской державы Рим обрел только в эпоху Пунических войн. Не желание перенести «вовне» избыток энергии, знаний и людских ресурсов (а именно последнее стимулировало великую греческую колонизацию), не стремление постичь и «возделать» мир вызвало к жизни римские провинции, а сугубо римская тяга к завоеваниям. Не случайно этимология слова «провинция» восходит к латинскому «vinco» - «побеждаю»; а сам термин «провинция» в буквальном переводе означает завоеванную и подвластную Риму область вне Италии, с римским наместником во главе.

Морское владычество Рима состоялось благодаря определенным социально-историческим и геополитическим обстоятельствам (детерминировавшим римскую историю), но вопреки ментально-мироощутительным установкам, предопределившим общий облик римской культуры.

Особое отношение к Земле – Хтон как прародительнице и гаранту всего сущего было свойственно античному мифологическому сознанию в целом. В античных утопиях, где реконструируется мифологический «золотой век» человечества, - век, когда люди жили на роскошной, плодоносной и мирной земле, - особо оговаривается отсутствие в идеальном «Сатур новом царстве» войн, рабства, смерти и – мореплавания.

Однако подобное отношение к морю обнаруживает себя большей частью в римских утопиях (от Вергилия до Сенеки). Греки, за исключением Гесиода, трактуют море и мореплавание совершенно в духе Гомера (вспомним характеристику дикого мрачного острова циклопов, на который никогда не ступала нога мореплавателя!) Примечательно, что Эсхил в трагедии «Персы» противопоставляет вождя афинской демократии Фемистокла лидеру консерваторов – землевладельцев Аристиду; ибо для успешной освободительной борьбы против персов демократ Фемистокл полагал необходимым учредить морскую военную экспедицию, а консервативно настроенный Аристид предпочитал сухопутную войну.

Консервативно-отторгающая концепция моря у римлян является отражением мироощутительного консерватизма римских аграриев, стремившихся в особых природных условиях Апеннин увековечить сельскую патриархальность Лациума и Италии в целом.

Мы можем заключить, что эта «сельскость» долгих этапов римской истории не в последнюю очередь объясняется спецификой природных условий Апеннин (большая, по сравнению с Грецией, плодородность земли, малое количество необходимых для развития городов и ремесел полезных ископаемых и, конечно же, почти полное отсутствие условий для каботажного мореходства).

В подобных условиях религиозно- мифологическое отношение у воде, к морю, свойственное всей античности в целом, у римлян приобретает особый, знаковый смысл. Общеизвестен восходящий к глубокой древности обычай «испытаний» или «суда» водой (т.н. «водные» ордалии). Мотив ордалий многократно отразился в архаических мифологических сюжетах о невинных младенцах и их столь же невинных матерях, в специальных ларцах-сосудах брошенных в море и этим морем спасенных (спасение в таких случаях – эквивалент невиновности).

Мотив ордалий присутствует и в сюжетах о «нечестивцах на борту». Как правило, нечестивца, грешника море карает; архетипическое сознание римлянина идентифицирует с греховностью дерзость морехода, посягнувшего «взрезать» кораблем «крутобоким» лоно моря. Следовательно, мореплаватели – нечестивцы apriori; и кара моря их настигнет непременно. Еще в I в. до н.э. Гораций возмущенно восклицал:

«Пользы нет, что премудрый бог

Свет на части рассек, их разобщил водой,

Раз безбожных людей ладьи

Смеют все же проплывать вод заповедных ширь».

«Эстетизация консерватизма и пассивности и, следовательно, восприятие энергии, практической ловкости и житейской инициативы как разложения и зла», - отмечает Г.С. Кнабе, - «образуют устойчивые черты римской культуры»; эти черты сохраняются (в мироощутительном плане) даже в тот период, когда реально Рим становится первостепенной морской державой.

Это противоречие между ментальными установками древней самозамкнутой патриархальной «сельскости» и новым состоянием Рима как главного морского (военного и торгового) «коммуникатора» комментирует хор в трагедии Сенеки «Медея». «Старое» отношение к морю представлено у Сенеки через моральное осуждение первых мореплавателей – аргонавтов (нарушивших, говоря словами Г.С. Кнабе, «неподвижность патриархального существования»):

Отцы наши видели светлый век

Невинный, не видавший козней злых…

…не касаясь чужих берегов…

Довольны немногим, не знали богатств,

Кроме тех, что рождает родная земля…

Хорошо разделенные мира концы

Воедино связал фессалийский корабль…

И морю удары терпеть приказал.

…Но кару понес нечестивый корабль…

Новый путь отыскивать - всем опасно.

Ты иди дорогою верной предков…

«Новое» отношение к морю выражено в трагедии Сенеки посредством пророческого предсказания грядущих перемен, которые будут обусловлены созидательно – преобразующей ролью римского мореплавания эпохи принципата (времени, когда жил сам Сенека):

Теперь уступило нам море и всем

Подчинилось законам: не нужен теперь

Нам Арго – постройка Палладиных рук…

Пучина доступна любому челну,

Исчезли границы, на новой земле

Построили стены свои города,

Ничего не оставил на прежних местах

Кочующий мир.

Из Аракса холодного индус пьет,

И черпают персы Эльбу и Рейн.

Промчатся года, и через много веков

…огромная явится взорам земля,

И новые Тифис откроет моря,

И Фула не будет пределом земли.

Сноска:

Тифис – мифический кормчий корабля Арго.

Фула – латинское название одного из островов в Ледовитом океане.

Таким образом, замкнутый, закрытый, аграрный характер развития Рима, во многом обусловленный специфическими (по сравнению с Грецией) природными обстоятельствами, сформировал особое мироощущение, в котором, говоря словами А.Ф. Лосева, длительное время преобладала «идеология мелкого и уютного сельского хозяйства».

Эта длительная идеализация и эстетизация патриархальной сельской жизни максимально полно представлена в «Буколиках» и «Георгиках» Вергилия, написанных в эпоху принципата Августа - время, когда на смену «республике отцов» пришла «империя отца – Цезаря», когда старый уклад жизни римлян был окончательно сметен динамизмом и прагматизмом новых имперских устремлений Рима.

Природные условия Апеннин, способствовавшие сохранению аграрно-консервативных начал в мировосприятии римлян, предопределили особый облик римских городов в целом и римских архитектурных сооружений в частности.

В отличие от Греции, в Италии почти не было своего мрамора (немногие залежи «лунского» и «каррарского» мрамора стали разрабатываться только в эпоху Августа). Поэтому до конца III в. до н.э. в Риме господствовала деревянная архитектура с терракотовой орнаментикой, а храмы строили из мягкого вулканического туфа.

Подобный строительный материал не позволял вытесывать мощные балки для антаблементов (венчавших мраморные греческие храмы) и способствовал поиску иных конструктивных решений; новая технология требовала и нового строительного «сырья».

Таким «сырьем» (в отличие от греческого мрамора и известняка) стали созданные римлянами кирпич и бетон. Иной строительный материал и иная технология строительства способствовали тому, что римские архитекторы смогли преодолеть исконную античную «прямоугольность». И если архитектурным символом Греции была колонна (мраморная колонна), то знаком, символом римского зодчества стали арка и свод (кирпично-бетонные арка и свод). Именно римляне – первыми в истории древней архитектуры – решили проблему сферического охвата пространства, построив свой знаменитый Пантеон.

Морской флот римлян служил не только завоевательным целям; он выполнял и иные, в том числе пиратские и торговые функции. О торговых судах римлян можно судить по знаменитым Альбенгским обломкам – останкам римского грузового судна I в. до н.э. с грузом амфор; эти останки были найдены подводными археологами в начале 60-х г.г. прошедшего столетия.

Но знаковыми для римской социальной и культурной истории явились корабли императора Калигулы, построенные по его приказу для увеселительных поездок по озеру Неми. Колоссальные размеры этих судов, роскошь оснастки и отделки (на облицовку внутреннего настила был использован дорогой и редкий на Апеннинах «каррарский » мрамор) делали эти корабли совершенно непригодными для военных и торговых операций; однако они свидетельствовали о могуществе и богатстве того, кто мог позволить себе подобные корабли строить.

Таким образом, грандиозные корабли Калигулы как символ безумной расточительность римлян - и легкая бирема греков, именуемая «авизо» (изображение носовой части авизо явилось постаментом для знаменитой Ники Самофракийской) – это еще одна знаковая «оппозиция», завершающая характеристику геополитических и природно-климатических условий, предопределивших (в определенном смысле) специфику развития греческой и римской цивилизаций.

Миф и античный тип мышления

Античный миф и его развитие. Основа миропонимания древнего человека – миф. В мифах содержатся не только представления о появлении богов, их «социальной иерархии», их функциях и отношении к миру и людям, но и сама картина мира – так, как она видится мифологически мыслящему человеку. Картина мира включает в себя представления о времени, о пространстве и воссоздается определенным типом мышления, определенными мыслительными процессами, специфическими (свойственными) каждой культуре в отдельности.

Античные мифы свидетельствуют: греки и римляне полагали, что время имеет циклический характер, идет по «кругу»; пространство мира – не бесконечно, а ограниченно, предельно; сам же мир мыслился состоящим из неких «кусочков» (элементов) первоматерии, например, атомов или апейронов. В мире нет пустоты; атомы плотно прилегают друг к другу, мир сплошь как бы телесен, вещественен, плотен, как телесны (т.е. состоят из плоти и крови) олимпийские боги.

Миф не только предопределяет мироощущение древнего человека, картину мира в древности, но и через мифологическое мироощущение (ментальность), через мифологические представления о времени и пространстве влияет на формы и содержание всех сфер античной культуры.

Общеизвестно, что архитектура античности носит в первую очередь храмовый характер; в пластике главными персонажами являются боги; трагедия разрабатывает исключительно мифологические сюжеты; и даже древние философы-материалисты первопричиной всего сущего полагают божественное начало.

Еще Ф.Шеллинг говорил, что миф – это необходимое условие и первичный материал мыслительной и художественно-эмоциональной жизни древнего человека. Посредством мифа греки и римляне познавали, структурировали и делали для себя понятным тот природно-социальный «космос», частью которого они себя ощущали. И религия, и наука, и мораль, и искусство греков «вышли» из мифологии, они обусловлены и опосредованы мифологизмом.

Миф, в котором живут, символизирует особую ментальность. В ней центральные мироощутительные категории (такие, как время, пространство, тип и форма мышления) получают специфическое наполнение. «Вневременное» состояние древнего человека, живущего в мифе, весьма оригинально определено О.Шпенглером (немецким философом начала XX в.) как состояние человека, пребывающего в «культуре без памяти». «Культура без памяти» - «культура без прошлого» - культурный мир не текущий, а пребывающий «…все это ассоциации одного порядка, говорящие о «точечном», вневременном мироощущении античного человека, воспринимающего мир в покое или движении по кругу».

Мифологизирующая античность – это детство человечества; именно поэтому греки и римляне мыслили себя частью вечного Космоса, не выделяя себя из природы и не противопоставляя себя ей. Подобно детям, они одушевляли окружающий мир, растения, предметы и формировали свое миропонимание (в том числе и понимание времени), отталкиваясь от образно-космологического восприятия процессов, в этом окружающем мире протекающих. Один из самых очевидных и легко усваиваемых мотивов в жизни природы – тема вечного круговорота: день сменяется ночью, за ночью вновь возвращается день; движется по кругу солнце, являя миру поочередно восход, закат и вновь восход; природа неустанно переходит от цветения к смерти и от смерти к рождению, замыкая это в некий вечный круг.

Этот мотив круговращения обуславливает «вневременное», «точечное» мировосприятие античного человека, у которого, говоря словами О.Шпенглера, «знание хронологии и наблюдение звезд не перешло во внутреннее ощущение текучести времени». Именно поэтому, полагает О.Шпенглер, можно говорить об «античном равнодушии ко времени»; именно поэтому столь несущественной принадлежностью обихода были тогда гномон и клепсидра (соответственно – солнечные и водяные часы). О «вневременности» античного сознания свидетельствуют и такие черты «культуры без памяти», как обычай погребального сожжения, крайне редкое обращение скульпторов к теме детства и один и тот же устойчиво повторяющийся (от Гомера до Сенеки) круг художественных образов.

Античные философы полагали, что движение по кругу имеет циклический характер. В пределах каждого цикла, продолжающегося, по убеждению Гераклита и стоиков, тысячи лет, мир, возникший из огня, исчерпывал все возможности, заложенные в нем, и огнем же поглощался, после чего следовало новое рождение мира, в точности повторяющего предшествующий.

Подобную же мысль мы можем встретить у греческого философа V века до н.э. Эмпедокла, говорившего о «благоустроенном» и «единораздельном» Космосе, постепенно распадающемся и гибнущем в «общем мировом пожаре», в результате чего воцаряется Хаос; затем вновь возобновляется это бесконечное движение по кругу от Хаоса к Космосу и от Космоса к Хаосу.

Следует отметить, что римское восприятие времени в эпоху процветания древнеримской государственности отличалось от греческого; об этом свидетельствуют римская вера в прогресс и неприятие греческой теории циклов или регресса от золотого века к железному. Однако последние столетия существования Рима свидетельствуют не только о смещении акцентов, но и кардинальном пересмотре проблемы «текучести» времени. Римский император Марк Аврелий в философских размышлениях «К самому себе» пишет следующее: «Разумная душа облетает весь мир и… сознает, что наши потомки не увидят ничего нового, как и наши предки не видели ничего сверх того, что видели мы… человек сорока лет в силу общего единообразия… уже видел все прошедшее и все имеющее быть». Отражением этой позднеримской концепции времени, варьирующей греческую «точечность» и циклизм, явились, с одной стороны, идеи вечности империи, с другой – многочисленные проповеди конца мира.

Тема круговращения неотделима от самых первых понятий, при помощи которых древний человек пытался выразить свое представление об интервалах времени. Например, год – это время от лета до лета, а также время, за которое Солнце делает оборот вокруг Земли (именно так это представлялось до открытия Н.Коперника); деление года на месяцы связано с циклом смены лунных фаз; представление о неделе восходит к семи планетам, которые, как полагали древние, вращаются вокруг Земли (астрономам тогда были известны Меркурий, Венера, Марс, Юпитер и Сатурн; Луна и Солнце также причислялись тогда к планетам).

Таким образом, представление о годовых, месячно-лунных, недельных циклах – это попытка древнего человека создать иерархию временных «кругов». «Круги» эти различны: мы видим и тысячелетние гераклитовские циклы, и годовые круговращения, и лунные фазы, позволившие древним разделить год на месяцы. Не случайно первый месяц года по юлианскому календарю – «январь» - назван именем двуликого Януса, божества «завершения» и «начала». Конец и начало, символизируемые Янусом, сходятся в некоей точке «круга» времени.

Миф о Кроносе – олицетворенном Хроносе – Времени, рождающем и поглощающем своих детей – ярчайшее мифологическое свидетельство древней циклической концепции времени (отдельного его «круга»). Не менее яркими мифологическими подтверждениями циклизма являются мифы о родовом проклятии и наказании тех, кто посмел в чем-либо состязаться с богами (бесконечный «откат» и возвращение хрустальных вод озера, в котором стоит мучимый вечной жаждой Тантал; камень Сизифа, поднимаемый им на вершину горы и низвергающийся оттуда вновь и вновь; мучения Прометея, печень которого, исцеляющуюся за ночь, вновь и вновь раздирает прилетающий днем орел и т.д.)

Представления о пространстве, свойственное античному миропониманию, может быть реконструировано на основе знакомства с греко-римской мифологией и философией. Известно, что античные боги пребывали в едином, общем с людьми, Космосе. В природно-человеческом мире было определено вполне конкретное место, которое боги избрали для своего обитания. Это гора Олимп в Греции, вернее, горный массив на границе Македонии и Фессалии. Близость, обозримость, ограниченность и единство мира людей и богов подчеркивается в целом ряде мифологических сюжетов, персонажи которых с необычайной легкостью «мигрируют» между Олимпом и Землей. С Олимпа был дважды сброшен на Землю хромоножка-Гефест; Геракл после своих двенадцати подвигов, наоборот, вознесся на Олимп; Зевс, верховный бог, покидает свое царственное жилище, без конца улаживая (а то и расстраивая) дела земных людей и навещая своих бесконечных возлюбленных – смертных женщин. Столь же достижим и пространственно близок людям подземный мир – Аид, царство мертвых, где находятся тени умерших. Общеизвестен миф об Орфее и Эвридике, свидетельствующий о возможности спуститься в Ад и затем вновь вернуться на Землю; менее популярен, но столь же прекрасен миф об Адмете и жене его Алкесте, согласившейся умереть, чтобы продлить жизнь своего мужа, и возвращенной в мир людей Гераклом.

Философской квинтэссенцией античных представлений о пространстве следует считать, видимо, космологию Аристотеля. Согласно учению Аристотеля, мир пространственно отграничен, ибо этого требует идея божественного перводвигателя. В аристотелевском отграниченном пространстве вокруг неподвижной шаровидной земли вращаются по своим сферам Луна, Солнце и планеты. Далее находятся звезды, за ними - божественный перводвигатель;

вместе они замыкают наш мир.

Таким образом, и в мифологии, и в философии господствует идея конечности, обозримости пространства. Необычайно образно эту особенность античного миропонимания выразил О. Шпенглер, предложивший следующую формулу восприятия пространства античным человеком: «Что далеко, то невидимо, того нет». Раскрытию этой формулы служит еще один фрагмент из работы О. Шпенглера: «Подобно тому, как на греческом языке нет слова для обозначения пространства, - мы часто будем прибегать к мощным символам подобных явлений языка, - равным образом у греков отсутствовало наше чувство ландшафта, чувство горизонтов, видов, дали, облаков...». Подобная концепция пространства чрезвычайно близка античному восприятию времени; их роднит своеобразная отграниченность, статика, то есть то, что мы уже определяли как «точечное» мироощущение античной культуры.

Как мыслился древними мир, в котором они пребывали, - мир, где были обозначены пространственные пределы, где время текло по «кругу», вселяя надежду на вечный возврат к истокам, началу жизни в возрождающемся, гармоничном отграниченном Космосе? Подобное архаическое истолкование времени и пространства обуславливалось особым «детским», архаическим способом мышления, свидетельствовавшем о «телесном», «пластическом», предметно-субстанциональном способе постижения и отражения мира в античности.

Античный мир, с его антропоморфными богами, с его музыкально- звучащими сферами, по которым движутся планеты, с божественным Олимпом, возвышающимся на границе Фессалии и Македонии, со страшными Симплегадами, поджидающими свои жертвы у пролива Дарданелл, - реален, предметен, вещественен. Столь же вещественен, «телесен», наивно-реалистичен тип мышления античного человека, оперирующего понятиями- «образами», понятиями-«телами», посредством которых структурируется не только реальный, но и божественно-мифологический мир.

История развития греко-римского мифа

Схема-генеалогия античного мифа воспроизводит основные этапы формирования и «исхода» античного мифологизма в его героическом, олимпийском варианте (известно, что существует несколько вариантов космогонических, теогонических и антропогонических мифов, среди которых особо могут быть отмечены пеласгийский или пеласгический, гомеровский, орфический, олимпийский и два философских мифа творения). Культурно-историческая реконструкция олимпийского варианта мифа была осуществлена философом, филологом и культуроведом А.Ф. Лосевым (1893-1988).

В соответствии с лосевским видением процесса становления и «исхода» античной мифологии можно выделить четыре основных периода развития античного мифа. Это мифологическая архаика, мифологическая классика, эпоха разложения классического мифа (предваряющая гибель мифа) и самоотрицание мифологии.

Мифологическая архаика – период в становлении античного мифа, исторически совпадающий с эпохой матриархата и сюжетно сконцентрированный вокруг образа Земли (Хтон), все из себя рождающей и все собой питающей. Образ Земли – источника и лона всего мира – является основой мифологических представлений эпохи матриархата (хтонических представлений) и ассоциируется с образом женщины, главы рода, матери, кормилицы, начала всех начал. Породив весь мир, а, следовательно, и Небо, Земля – теперь она становится Геей – вступает в брак с Небом – Ураном. Этот союз способствовал появлению на свет могучих и страшных сил, олицетворенных в образах циклопов, гигантов, сторуких, Эриний, Тифона и т.д. Стихийно-чудовищная мифология матриархата символизировала собой ужас и одновременно преклонение перед миром – Хаосом, свидетельствовала о том, что древний человек еще не в состоянии был выделить себя из природы и тем более – противопоставить себя ей. Многочисленные миксантропические образы (полузверь, получеловек) являются своеобразным свидетельством этого вынужденно-органичного слияния с природой; одновременно миксантропизм и наивно-страшные уродства циклопов, Эхидны и прочих существ могли свидетельствовать о своеобразном предчувствии возможных последствий промискуитета, кровосмесительства, классическим примером чего является брак Геи и Урана.

Второй этап становления античного мифа – этап, отражающий процесс освоения и гармонизации мира человеком, причем в мифе эта тенденция нашла воплощение в мифологических сюжетах, повествующих о борьбе с прошлым, с прежними богами. Именно к этому периоду могут быть отнесены мифы о победе Зевса над Кроносом, Аполлона – над пифийским драконом, Персея – над Медузой Горгоной, Тезея – над Минотавром. Этот набор мифов свидетельствует и о переходе от миксантропизма к антропоморфизму как формальному принципу богоотражения.

Исторически переход от хтонической мифологии к классической, олимпийской, сопряжен с переходом от матриархата к патриархату.

Коллизии, сопровождавшие этот процесс, носили чаще всего оптимистически-трагический характер. Но мифы, при внимательном прочтении их демонстрируют и примеры комических ситуаций, наблюдавшихся, видимо, в процессе выравнивания, а затем и возвеличивания прав отца, главы рода, мужчины, сменившего на социально-историческом поприще родоначальницу-женщину. Забавным отголоском специфически трактуемого равенства и последующего верховенства мужского начала (в процессе преодоления матриархата патриархатом) являются мифы о рождении Афины и Диониса. Как известно, они были рождены самим Зевсом (Афина – из головы, а Дионис – из бедра верховного бога). В подобных сюжетах зашифрована ситуация, свидетельствовавшая о наивной вере древних в возможность перемещения всех жизненно-важных функций хтонической родоначальницы (женщины-матери) к патриарху (мужчине-отцу) – всех, вплоть до деторождения!

Возвращаясь к теме победы новых, классических богов над богами хтоническими, следует отметить, что в сюжетах мифов, отнесенных А.Ф. Лосевым к этому периоду, весьма часто зашифровывается ситуация, свидетельствующая уже не о слепом преклонении перед природой, а о первых симптомах возвышения над ней; причем центральными персонажами этих мифов становятся зачастую не боги и герои, а смертные люди (Эдип разгадал загадку Сфинкса; Одиссей не поддался завораживающему пению сирен; аргонавты сумели проплыть мимо Симплегад и т.д.).

Третий период эволюции мифа символизирует движение мифа к своему “исходу”; он самостоятелен лишь в той мере, в какой раскрывает первые симптомы утраты мифологическими богами священной ауры. Тема агона, состязания с волей богов (немыслимая прежде) звучит в мифах о налагаемом богами родовом проклятии, приводящем к гибели несколько поколений подряд.

К таким мифам относятся знаменитые мифы о Тантале, Сизифе, Лае (отце Эдипа). Это мифы – трагедии, ибо тема родового проклятия служит лишь своеобразным фоном для постановки следующей проблемы эволюционирующего мифологического сознания – проблемы состязания человека с богом. Тантал стремился испытать меру всезнания и всемогущества богов, предложив им на пиру зажаренное мясо своего собственного сына; Лай пытался уйти от предначертанной судьбы, жестоко поступив с Эдипом. Все они были наказаны богами; однако, это лишь временная победа олимпийцев. Сама возможность такого страшного состязания с волей богов была симптоматична, ибо она свидетельствовала о рождении опасных сомнений относительно существа и пределов божественной власти всего олимпийского пантеона.

Последний этап исторической эволюции античного мифологизма определен А.Ф. Лосевым как этап «самоотрицания» мифологии, этап внутреннего, имманентного изживания мифа. Главными мифологическими персонажами, символизирующими этот процесс, являются Дионис и Прометей.

Известно, что мистическая экзальтация, в которую впадали во время празднования Дионисий почитатели Диониса, бога виноградарства и виноделия, создавала у поклонников Диониса иллюзию полного внутреннего единения с божеством. Тем самым как бы уничтожалась пропасть между богами и людьми, человек возводил себя до божественного состояния. Примечательно, что в позднегреческих и позднеримских комедиях мифологические боги пусты и ничтожны. Если вспомнить, что трагедия и комедия возникли как таковые из культа Диониса, то создавшуюся ситуацию можно выразить словами В. Гюго: «Это убьет то» (театр, родившийся на почве религиозных мистерий, девальвирует, обесценивает в итоге сам миф, самих богов – породителей.)

Исключительную роль в самоотрицании мифологии сыграл образ Прометея. Всем известен миф о Прометее, донаторе (дарителе) человечества, но мало кто знает, что у Прометея, «мыслящего прежде» (так переводится его имя), был брат Эпиметей, «мыслящий после»; с роковым, необдуманным шагом Эпиметея связано появление среди людей Пандоры, принесшей человечеству в своем ларчике всевозможные бедствия, страдания и болезни. Такова была месть Зевса человечеству уже после примирения с Прометеем, после победы, одержанной мучеником – титаном над богами.

Снижение, десакрализация богов в мифе и возвышение, торжество героев и смертных прослеживаются и в процессе литературной версификации образа Прометея. Если в раннем варианте, у Эсхила (в «Прометее прикованном») Прометей лишь похищает огонь для людей и дарит им первые блага цивилизации, то в позднеантичной версии Прометей предстает креатором, созидателем первых людей, вылепленных им из глины и наделенных сознанием. Образ титана Прометея настолько прочно идентифицируется с образом и судьбой опекаемого им человечества, что победа Прометея воспринимается как торжество человека над богами и над миром – Хаосом. На смену Хаосу приходит Космос.

Подвергая античную мифологию культурно-историческому анализу, следует помнить, что дошедшие до нас мифы представляют собой сложный комплекс напластований различных эпох: обнаружить мифологический персонаж или сюжет, жестко детерминированный определенной эпохой в эволюции мифа, практически невозможно; да это и не нужно. В качестве примера можно сослаться на образ Минотавра.

Как известно, Минотавр – один из самых известных миксантропических персонажей античной мифологии, получеловек-полубык. Бычья голова – свидетельство появления этого персонажа в период раннего матриархата: человек еще идентифицирует себя с животными или, по крайней мере, не отличает себя от них. Звезды, с которыми часто изображается Минотавр, и то обстоятельство, что он носит имя «Звездный» - это уже космическое обобщение более позднего времени. Минотавра убивает герой Тесей – эта часть мифа могла возникнуть только в эпоху мифологической классики.

Вариант «прочтения» античного мифа как своеобразной редукции движения мира от Хаоса к Космосу не исключает иных путей дешифровки и понимания античного мифологизма. Вне зависимости от того, какой путь истолкования античной мифологии окажется для исследователя предпочтительным, необходимо констатировать наличие в античном мифе ряда принципиальных черт, делающих эту мироощутительную систему отличной от мифологии древневосточных стран и от более позднего христианского мифа.

Известно, что в античном мифе особое значение имеет идея судьбы (Мойры). Судьба равна Зевсу и даже иногда господствует над ним! В этом выразилось смутное предчувствие какой-то еще не дифференцированной и фатальной социально-космической закономерности, подобной «рите» в «Ведах» и «небу» в «И-цзин». Своеобразным водоразделом в истории античной мифологии явилась поэма Гесиода «Теогония» (VIII-VII в.в. до н.э.), где боги представлены не только как космические личности, но и как некие абстрактные принципы. Эти два обстоятельства отличают античную мифологию от христианства и сближают ее с восточным мироощущением.

Но античная мифология в то же время и существенно разнится с мифологией древневосточных стран. С формально-образующей точки зрения она, как мы уже отмечали это ранее, характеризуется ярко выраженной и, в достаточной мере, преобладающей антропоморфностью. В функционально-содержательном плане здесь преобладают не религиозно-культовые, а художественно-эстетические элементы (вспомним некогда популярную марксову фразу об «арсенале и почве» древнего искусства!). Наконец, достаточно специфична роль того института, который был призван обеспечить жизнеспособность древнего мифологизма: институт жречества обладал достаточно скромными социальными прерогативами, жрецы не посягали на функции ученых, а античная наука в целом носила более светский характер, нежели восточная.

Мы завершили истолкование античной мифологии как исторически становившейся и затем угасавшей системы миротолкования темой самоотрицания мифа. Однако самоотрицание мифологии – это не единственный фактор, предопределивший уход мифа. Кроме самоотрицания, внутреннего разложения, изживания мифа, следует говорить и о преодолении мифологии философией. Миф, возникший первоначально как стихийно-чудовищная, хтоническая мифология матриархата, символизирующая ужас и преклонение перед миром-Хаосом, постепенно преодолевался философией, смыслом и целью которой было постижение мира-Космоса. (Известно, что само понятие «Космос», «украшение», «порядок», «строй» было введено в оборот философами-пифагорейцами в VI-IV в.в.).

Наконец, говоря об «исходе» античного мифа, следует иметь в виду и процесс замещения его мифом христианским. Необходимо особо оговорить то, что ни «преодоление», ни «замещение» не знаменуют собой тотального отрицания античной мифологической системы. Более того, совершенно очевидно, что и античная философия, и средневековое христианство являются «плодами с одного дерева» (правда, выращенными в разных исторических «средах» и разнящимися «телеологически» - по целям). Известно, что целый ряд принципиальных положений христианской догматики возник в системе античного миропредставления в целом. В частности, это касается учения о бессмертии души, существовавшего в древней Греции уже в VIII-VII в.в. до н.э. Система орфических религиозных представлений противоположна по целому ряду параметров гомеровскому религиозно-мифологическому миротолкованию, по которому загробный мир – царство безжизненных теней, а единственная подлинная ценность – это земная жизнь. Орфики же утверждали, что тело – темница и оковы души, ее временное обиталище; после смерти, освободившись, душа должна будет пройти очищение от скверны земного существования.

Налет орфического пессимизма ощутим в мифе о царе Мидасе и Силене, изложенном Ф. Ницше в его знаменитом «Рождении трагедии из духа музыки»:

«Мудрый Силен, спутник Диониса, преследуемый царем Мидасом, на вопрос царя, в чем заключается высшее счастье человека, отвечает: «Злополучный однодневный род, дитя случая и нужды, зачем заставляешь ты меня сказать то, что самое лучшее тебе не испытать? Высшее счастье тебе совершенно недоступно: не родиться, не быть вовсе, быть ничем! Второе же, что тебе остается – скоро умереть».

Наблюдались ли в условиях тотального наступления новых форм религиозного миротолкования попытки «реанимации» античного мифологизма? Известно, что такую попытку предпринял «язычник и философ на троне» Юлиан Отступник (361-363 г.г. до н.э.). Однако его намерение восстановить в христианизированной империи языческую религию потерпело крах. Сам Юлиан погиб в походе против персов. Согласно преданию, Юлиан, будучи уже на смертном одре, взмахнув окровавленной рукой и окропив все вокруг обильно текущей из раны кровью, вскричал при последнем вздохе: «Ты победил, Христос; насыться же, Галилеянин!»

Известно, что все главные античные боги – двуименны. Классический олимпийский пантеон - ярчайшее свидетельство этого. Представление о двенадцати олимпийских богах, вкушающих нектар и амброзию в великолепных чертогах, выстроенных Гефестом, возникает на определенном этапе эволюции античного мифологизма.

Схема развития мифа (в его героическом, олимпийском варианте) свидетельствует, что римляне дали новые имена тем греческим богам, которые имели четко выраженные функции и олицетворяли почти государственную иерархию власти на Олимпе. Та же схема развития мифа свидетельствует, что у римлян отсутствовала собственная космогоническая мифология. В отличие от греков, они не создали красочных легенд о битвах, интригах и пиршествах своих богов; они не размышляли о началах мироздания, о структурировании Хаоса в Космос и о месте богов в этих процессах. Их религия была весьма суха и прагматична.

Известно, что исследователями римской истории и культуры делались неоднократные попытки обнаружить эпический «протоэлемент» в древнеримской исторической традиции. Особый размах научная дискуссия по этому поводу получила после опубликования в 1811г. «Римской истории» Б.Г. Нибура – крупнейшего специалиста по древнейшему периоду истории Рима. В современном антиковедении проблема трансформации мифологического (эпического) сознания в сознание историческое занимает особое место; но однозначного ответа на вопрос: «Был ли эпос у древних римлян?» - наука пока не дает. Исследователи по-прежнему склонны констатировать отсутствие эпического начала (подобного гомеровскому) в римской исторической традиции; отсутствие собственно – римской космологической мифологии сомнений у специалистов не вызывает. Оба, эти факта свидетельствуют об особых чертах этноментальности римлян, накладывающих особый отпечаток на всю римскую культуру в целом.

О том, что первоначальная римская религия (до соприкосновения с греческой мифологией) имела весьма прозаический и мелочно регламентирующий характер, свидетельствуют следующие факты. У древних латинян было множество богов, отвечавших за самые разные личные моменты жизни и быта жителей Лациума. Это божества, помогающие укорениться в земле посеянным зернам; божества, помогающие зернам прорасти; божества, уничтожающие сорняки; божества, помогающие прохождению и усвоению пищи и т. д.

Если бог, к которому обращались с просьбой, не помогал, то от него отворачивались и направляли просьбу другому богу. У римлян были и «одноразовые» боги, т.е. такие, к которым обращались крайне редко или один раз, и этим возможности подобных богов исчерпывались. Ритуал почитания богов представлял собой воплощение прагматического принципа «do ut des» - «даю, чтобы получить». Ибо строго регламентированные жертвоприношения имели единственную цель – исполнение божеством обращенной к нему конкретной практической просьбы молящегося.

Подобный утилитаризм нашел свое продолжение и в практике «сманивания» богов в Рим; чем больше богов будет у Рима, тем под более мощным и разнообразным божественным покровительством Рим будет пребывать.

Этот прагматизм способствовал появлению в Риме одного из самых грандиозных храмовых сооружений древности (с неслыханным дотоле посвящением). Речь идет о Пантеоне – «храме всех богов».

Оценивая общую религиозно-мифологическую ситуацию в Риме, Р. Грейвс отмечает, что «к эпохе империи этот город напоминал галочье гнездо, заставленное украденными в разных городах статуями богов и богинь».

Особое значение для римской мифологии и религии имело «импортирование» в Рим греческих богов. Система двуименности, которая является неотъемлемым атрибутом классического греко-римского пантеона, возникает в результате именно этого «перемещения».

Знакомство с четырнадцатью греко-римскими богами, двенадцать из которых входят в классический пантеон, позволяет уяснить принципы формирования божественных пар; степень их ролевой и функциональной близости; меру преобладания греческого и римского начал (в процессе генезиса персоналий, их сущностной характеристики и атрибутики).

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: