Границы научного познания

Обсуждение возможных границ научного познания связано с анализом ее реальных и потенциальных пределов. Взгляд на воз­можности науки исторически менялся, и эта эволюция была обу­словлена, с одной стороны, уровнем развития самой науки, а, с другой, — социальным положением науки в обществе, ее ролью в общественном разделении труда, в системе социальных ценностей.

Следует иметь в виду, что наука развивается очень неравно­мерно. По существу, термин «наука» объединяет в себе целую совокупность постоянно ветвящихся и одновременно интегрирую­щихся научных дисциплин. Поэтому принято говорить о существовании дисциплинарной матрицы науки, под которой понимают систему внутренне дифференцированных научных дисциплин, имеющих свою собственную предметную сферу, особые, сложив­шиеся в рамках этих сфер методы и формы научного познания. Дисциплинарная матрица включает в себя такие науки, как: фи­зика, химия, биология, геология, социология, история и т.д. Раз­витие этой дисциплинарной матрицы происходит на основе двух взаимосвязанных тенденций: дифференциации и интеграции наук. Дифференциация предполагает деление, отпочкование и размножение научных направлений. Эта тенденция дает все более глубокую специализацию и приспособление форм и методов познания для отражения закономерностей качественно различных объектов окружающего мира.

Вместе с тем, между отдельными научными направлениями обозначилась и тенденция объединения. Так, возникали биохи­мия, физическая химия и т.д. Один из путей интеграции связан с переносом форм и методов познания из одного научного направ­ления в другое. Другой путь состоит в поиске обобщающих тео­рий и методов для исследования различных сфер реального мира. Например, кибернетика возникла в результате выявления общих аналогий и закономерностей управления, которые реализуются в биологических, социальных системах и автоматах.

Имеются ли у науки какие-либо границы в проникновении в объективный мир и надо ли ставить ограничения для науки в ее непрерывной экспансии в общественных делах?

Наука развивается путем постановки проблем, и всякая про­блема ограничивает поле исследования, оставляя в стороне несу­щественное для нее. Существование ограничений в постановке и решении научных проблем отнюдь не означает признание непо­знаваемости мира. Непознаваемость означает недоступность объ­екта познания, а ограниченность научного познания означает лишь, что объект высвечивается всегда в определенном ракурсе. Огра­ниченность в данном случае означает, что научное исследование предполагает определенную конструкцию образа объекта, кото­рая никогда не тождественна самой реальности в ее целостности и полноте. Следовательно, непознаваемость предполагает невозмож­ность вообще получения знания, а ограниченность познания озна­чает лишь то, что само научное знание имеет определенную кон­струкцию, оно ограничивается сущностным представлением объ­екта в определенном аспекте.

Граница, проводимая ученым между вопросами, подлежащими научному объяснению и лежащими за его пределами, между имею­щими рациональный смысл и бессмысленными с позиций науки, является подвижной и условной. Но такая граница всегда сущест­вует, как и существует объективный процесс преодоления этой границы.

Если природный мир оказывается достаточно прозрачным для науки, то гораздо более сложным и неуловимым оказывается для нее человеческий мир. Не случайно, что гуманитарные науки ме­нее развиты, чем естественные, здесь меньше общепризнанных теорий, чем в сфере точных наук и гораздо больше разномыслия, неоднозначности. Нетрудно увидеть, что наиболее продвинулись в своем развитии те гуманитарные науки, в которых существенное значение приобретают объективные процессы, где общее, массовидное имеет доминирующее значение по отношению к субъективному, единичному, уникальному.

Однако в человеческом мире субъективное начало неискоренимо, человек — существо волевое, действующее на основе целей эмоций и страстей. И полностью отвлечься от этих субъективных факторов нельзя без существенного искажения картины человеческого мира.

Таким образом, научный анализ имеет свою специфику и вполне определенную и, следовательно, ограниченную сферу применимости. Наука не может подменять собой все сферы духовной деятельности.

Но если отвлечься от чисто нравственных проблем личности, которые не решаются научными методами, то можно ли считать, что естествознание способно достичь предела в своем познавательном экспансионизме?

Рассуждая о неисчерпаемости мира, важно иметь в виду ее две стороны — количественную и качественную. Бесконечность количественного плана, т.е. понимаемая как бесконечное число однородных объектов, отнюдь не представляет каких либо трудностей для понимания.

Если бы мир состоял из бесконечного множества однородных объектов, например, только из механических, то познание мира давно бы завершилось. Действительно, любой закон относится к открытому, т.е. в принципе бесконечному классу однотипных объектов. Зная всю совокупность законов изучаемого класса объектов, наподобие трех основных законов механики, мы знали бы о мире все.

Однако история развития научного познания показала, что мир неоднороден по качеству, в нем существуют разнокачественные объекты (механические, физические, химические, биологические и социальные). Поэтому нельзя одним «гребешком» причесать все объекты мира, нельзя рассчитывать на создание одной теории, которая одинаковым способом описывала бы все области действительности.

Что собой представляет качественная неисчерпаемость мира? По-видимому, здесь можно рассуждать лишь о гипотетической модели. Наибольшую популярность в философских дискуссиях получила модель мира, состоящего из бесконечного числа разно качественных уровней строения и организации материи. Согласно этой модели, материя неисчерпаема как вверх, так и вниз, т.е. усложнение материи в сторону образования как больших миров (мегамиров), так и сверхмалых миров (мира элементарных и субэлементарных частиц) неограничено. Естественно, что познание такого мира никогда не будет завершено в силу качественной специфики и несводимости законов одного уровня к законам другого уровня.

Что касается того, должно ли общество наложить некоторые ограничения на развитие научных исследований, то здесь существуют серьезные опасения, что бесконтрольное развитие науки может нанести непоправимый ущерб человечеству. Во всяком случае, уровень научных исследований должен быть адекватен возможностям общества гуманным образом использовать их достижения. Наука развивается не в безвоздушном пространстве и должна постоянно регулироваться интересами человечества.

Вера и знание

Вопрос о состоянии веры и знания имеет длинную историю и не потерял свою остроту и в наши дни. Прежде всего следует ввести различие между двумя типами веры: религиозной и обычной, основанной на обобщенном практическом опыте людей.

В начале остановимся на соотношении религиозной веры и знания. В рамках религиозной философии этот вопрос получил особую актуальность. Религиозная философия, собственно, и возникла в связи с настоятельной потребностью прояснения и понимания догматов веры. На первый взгляд кажется парадоксальной сама необходимость особого усилия разума по освоению так называемых истин веры, ибо «верить» – в религиозном значении этого слова — значило принимать эти истины всей душой, сердцем, без всякого сомнения, какого бы то ни было скепсиса. Другими словами, там, где есть вера, не требуются доказательства, а там, где требуют таких доказательств, появляется сомнение, нет уже веры. Не случайно в Библии встречаются высказывания о том, что знание не увеличивает веру, что стремление к многознанию сопряжено с ересью и скепсисом.

Если брать христианство, то источником религиозной истины для него является Священное Писание. Казалось бы верующему человеку достаточно обратиться к словам Священного Писания, чтобы навсегда проникнуться его истинным духом и усвоить в качестве веры. Однако развитие христианства опровергло эту наивную установку.

Во-первых, оказалось, что Священное Писание, как и текст любого исторического предания, содержит «темные», т.е. неяс­ные для понимания места. И чем дальше от современников время возникновения Священного Писания, тем трудней понимание его некоторых слов и изречений. Эта закономерность вообще характерна для осмысления любых исторических текстов, ибо язык в истории общества эволюционирует, меняется смысл одних слов утрачивается значение других. Чтобы понять утерянный смысл, необходима особая работа разума: изучение истории, исторической грамматики, толкование текста, прояснение смысла высказываний. Отсюда и появляется потребность по истолкованию Священного Писания.

Во-вторых, в религиозном восприятии веры всегда возникало напряжение между здравым смыслом, воспитанном на признании очевидных фактов, и пониманием неочевидных феноменов, божественных истерий, таких как Воскресение, божественное исцеление больных и т.д. Вообще представление о чуде неотъемлемая сторона веры. В силу реально возникшего расхождения здравого смысла и религиозных таинств понадобилось определенное обоснование последних некоторая опора на разум.

Далее в процессе восприятия религиозного текста выяснилось, что многие сюжеты и изречения Священного Писания имеют не буквальный, а иносказательный смысл. Постепенно созревало со знание того, что требуется проведение водораздела между обыденным и божественным смыслом, между буквальным и прокомментированным пониманием текста. А сделать это возможно только при привлечении средств разума. В конце концов теологи были вынуждены признать принципиальное различие между невежественным пониманием Священного Писания и ученым его истолкованием. Это ученое истолкование и рождалось в процессе формирования теологии. Теология становилась учением о божественном т.е. своеобразным ученым знанием, дополняющим наивную веру.

Следует также учесть, что от прочтения Священного Писания ожидают не только понимания сказанного в нем Слова Божьего, но и определенного руководства для правильной жизни. Поскольку при зафиксированном религиозном тексте сама историческая реальность непрерывно менялась, как менялись и жизненные ситуации, в которых оказывались люди, то это обусловливало потребность дополнять содержание нормативных изречений описанием возможных случаев их применения. Требовалась, следовательно, непрерывная работа разума по нормативному истолкованию моральных заповедей, их интерпретация в соответствии с духом изменяющегося времени.

Еще одно немаловажное обстоятельство способствовало обращению к ученому знанию — что потребность борьбы с еретиками. Ведь еретик — это толкователь – в той или иной степени свободы — Священного Писания. Аргумент веры, следовательно, недостаточен в борьбе с ересью, так как еретик – верующий иногда фанатично, человек. Необходима ученая мудрость, чтобы доказывать ложность еретических посылок.

Наконец, следует учесть, что и само возникновение христианства и его последующее развитие не происходило и не могло происходить в интеллектуальном вакууме. С самого начала своего распространения в Европе христианство наложилось на античную культуру и было вынуждено взаимодействовать с античной философией. Понадобилась длительная работа теологов по гармонизации и согласованию античных и христианских источников. Но в дальнейшем в это интеллектуальное пространство вовлекались новые и новые сферы знания, с которыми приходилось согласовывать веру.

В саду этих обстоятельств вера не могла стоять вне знания, она не могла исключить размышлений разума из своей сферы. Напротив, она постоянно нуждалась в его мощных подпорках. Навстречу этим потребностям и шла теология, заключившая союз веры и разума. В недрах теологии рождалось особое знание со своими традициями, стилем мышления, канонами.

Союз, заключенный верой с разумом, формировался постепенно и включал ряд принципиально различных этапов. В рамках этого союза существовали как центростремительные, так и центробежные силы, до определенной поры дремавшие внутри этого симбиоза, а затем, проснувшиеся и нарушившие хрупкое равновесие.

На первом этапе для обоснования отношений между верой и разумом многое сделал Августин Блаженный. Без мысли, с его точки зрения, нет веры. Но и мысль вне веры бесполезна. Философия должна прояснять веру, углублять ее понимание. Вера – конечная цель разума, а разум — поводырь для веры.

Во времена схоластики Ансельм Кентерберрийский (IX в.) учил «верить, чтобы понимать», а Абеляр (XII в.) «понимать, чтобы верить». Но различия между ними несущественны. Вера всегда оказывается началом и конечным итогом того пути, который должен пройти философский разум в обосновании религии.

Талантливый систематизатор теологии Фома Аквинский (XIII в.) подводит итог в решении поставленной проблемы: философия призвана служить теологии.

После Коперника, Галилея, Ньютона со становлением механистической научной парадигмы вера вытесняется за пределы науки. Там, где присутствует вера, нет места научному знанию, а там, где есть такое знание, нет места вере.

Однако наука классического периода, для которой парадигмой был механистический детерминизм, во многом упрощала понимание мышления, что и показало дальнейшее развитие философии и естествознания. Начиная с немецкой философии Канта – Гегеля и с методологических достижений создателей квантовой физики, представления об активности познающего субъекта и неотделимости исследователя от экспериментальной ситуации стали нормативными. Исследования Гилберта и Гёделя в математике показали принципиальную открытость любой, даже самой формализованной системы знания, какой не является ни одна естественнонаучная (тем более гуманитарная) дисциплина. Это значит, что вера, интуиция, эстетическое чутье, озарение (инсайт) и т.д. принципиально неуст­ранимы из научного и обыденного мышления. Более того, с середины XX в. исследованиями теологов более очевидными стали гносеологические обоснования догматики и вероисповедных принципов. Исследования философов — М. Элиаде, Р. Отто, Ж. Дерриды и др. — священного, сакрального, нуминозного показали сложность познавательного и практико-теургического процесса, где вера, интуиция и знание, образ и ценность образуют сложное единство. Тем не менее научное знание и религиозное, несомненно, различаются хотя бы объектом. Научное знание своим источником имеет объективную реальность, способ развития научного знания состоит в исследовании этой реальности научными методами, критерий оценки истины лежит в практике. Научный разум открыт для новаций, ни одна научная теория не может претендовать на роль догмы, наука развивается через сомнение и критику устоявшихся положений. В свою очередь, религиозное знание, которое своим объектом имеет религиозные отношения между Богом и человеком, во многом пользуется теми же методами и средствами, что и научное и обыденное познание. Так называемые догмы — это не более, чем обобщенные результаты религиозной практики (Откровение, Священное Писа­ние, аскетический опыт отцов Церкви и т.д.). Когда какие-то теоре­тические положения называют догматическими, то это — обыден­ное словоупотребление, не имеющее отношения к религиозным догмам. Если средневековая философия была догматической именно в этом обыденном смысле слова, то догматичным было все мышление средневековья, как и его сословный строй жестко иерархичным. В религиозной мысли догма — это понятийная фиксация опытных данных, исходный постулат. Когда утверждается, что Бог — троичен в ипостасях, то это — не более догма (в обыденном смысле), чем утверждение, что скорость света не зависит от скорости движения источника света. Теория — и достаточно свободная — начина­ется с понимания факта троичности Бога, как и теория, объясняю­щая, почему скорость света не зависит от скорости его источника. Становление теории осуществляется обычным порядком. И вера здесь занимает такое же место, как и в любом знании Вера в ее религиозном смысле имеет особый собственный статус именно на ступени получения данных первоначального религиозного опыта. Это особая, очень сложная и малоисследованная область человеческой психики и эвристической практики, которая плодотворно и целенаправленно изучается целым рядом отечественных и зарубежных богословов, философов, естественников.

Вера как верность Богу и последовательное практическое осуществление в жизни религиозных идей, ценностей и норм – это уже другая область веры, не имеющая прямого гносеологического значения.

Перейдем к рассмотрению второго типа веры, которая состоит в психологической уверенности в правильности содержания высказывания. Эта вера играет важную роль как в обыденной жизни, так и в научном познании.

Данная вера обусловлена принципиальной открытостью любого знания, виртуальностью бытия. Существуют качественно различные виды такой веры, обладающие различной степенью мотивации поступков человека: от уверенности в чем-либо (например, в том, что и завтра университет продолжит работу) до жизненных убеждений в неизбежность торжества добра над злом и т.д.

Подобный тип веры – неотъемлемый компонент практической деятельности. В своей жизнедеятельности человек постоянно принимает решения, осуществляет волевой выбор. Обстоятельства, при которых принимаются решения, очень редко бывают однозначными и чаще всего допускают несколько альтернатив в выборе стратегии и тактики деятельности. Там, где индивид не может прийти к однозначному решению на основе имеющейся информации и его выбор не навязан ему принуждением, вступает в силу свободная воля. Индивид вынужден опираться на свою веру в успех предприятия.

Вера и знание представляют собой диалектически взаимосвязанные противоположности. Вера помогает действовать в условиях неопределенности. Если бы существовала полная информированность, то отпала бы необходимость в вере. Однако такая информированность в виртуальном мире принципиально невозможна. Поэтому устранить неопределенность при принятии решений человеку никогда не удастся. Человек потому и принимает свободное решение, что принципиально нельзя просчитать его как логичный вывод.

Но и вера не возникает на пустом месте. Она формируется жизненными обстоятельствами, практическим опытом. Поэтому можно сказать, что вера основывается на знании и опыте. Возникает ситуация, которая не вписывается в алгоритмы, – ситуация нового решения. В этом случае подвижность мира компенсируется подвижностью сознания, его эвристикой и конечно же верой в свое всемогущество и способность справиться с ситуацией

В научном познании ученый также вынужден действовать в неопределенной ситуации. Такая ситуация возникает на всех уровнях познания эмпирическом, теоретическом и технической разработки. При постановке эксперимента возникают различные возможности в его реализации. Безусловно, ученый, планируя эксперимент, исходит прежде всего из накопленного знания, но заранее рассчитать все возможные трудности на пути реализации эксперимента редко удается. И ученый зачастую прибегает к волевому решению, он просто верит в то, что выбранная стратегия и тактика эксперимента приведут его к успеху.

Выдвигая гипотезу, исследователь всегда ограничен в фактических данных. Недостаточность эмпирической базы может обусловливать с равной вероятностью различные гипотетические объяснения каких-либо явлений. Но принимая решение в пользу дан ной гипотезы, исследователь должен верить в свою правоту.

Разработка теории также может натолкнуться на альтернативные подходы. Из научной практики известно, что существуют так называемые эквивалентные теоретические подходы. Их эквивалентность в том и состоит, что одна и та же эмпирическая база одинаково соответствует различным теоретическим объяснениям. В этих случаях ученый отдает свое предпочтение той или иной теории за счет веры в нее.

Наконец, сами истоки познавательной деятельности уходят в глобальную веру ученого в то, что мир в принципе познаваем, что, познавая мир, можно достичь истины. Без этой веры ученому просто бесполезно приступать к научному исследованию.

Конечно, вера ученого существенно отличается от веры невежественного человека. Вера ученого аккумулирует весь его жизненный опыт, опирается в определенной степени на историю науки и накопленные знания. К тому же его вера корректируется научным сообществом.

Научное сообщество ничего не принимает на веру. Аргумент веры исключается общепринятым стилем научного мышления. Ученый может в индивидуальной деятельности руководствоваться чем угодно, в том числе и опираться на веру. Но как только научная идея им формулируется и представляется на суд научной общественности, она немедленно попадает под огонь перекрестной критики профессионалов.

В научном сообществе действует «методическое сомнение», организованная критика, которая ставит жесткий фильтр на пути общественного признания научных идей. И можно быть уверен­ным, что научное сообщество не пропустит в науку произвольных, недостаточно обоснованных аргументами идей и теорий.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: