ОСНОВНЫЕ ЖАНРЫ И ИХ РАЗНОВИДНОСТИ

О мелодраме уже говорилось выше, но вот…

2.1.Трагедия

Иной раз фильм называют трагедией только потому, что он заканчивается смертью героя. Конечно, это не всегда правильно. Ибо произведений, которые можно было бы назвать трагедиями, в полном смысле этого понятия, в кинематографе не существует. (Если, конечно, это не экранизации пьес Софокла, Еврипида и Шекспира). Как не существует их во всем современном искусстве, в том числе, и в драматургии театральной. Ибо трагический жанр возник (древнегреческий театр) и достигал расцвета (театр Позднего Возрождения) в кризисные периоды смен всемирно-исторических эпох и состояний человеческого духа, когда, по выражению Гамлета, распадалась «связь времен».

Т р а г е д и я (греч. tragōdia, букв. — козлиная песнь) — драматургический жанр, основанный на трагической коллизии героических персонажей, трагическом ее исходе и исполненный патетики[172].

Почему — «козлиная песнь»? Может быть, потому что «греческая трагедия возникла из религиозно-культовых обрядов, являлась воспроизведением, сценическим разыгрыванием мифа»[173]? В трагедиях весь мир и все, что над миром, представлялось зрителям в виде театрального действа.

Но если трагедия как жанр в современном искусстве, в том числе и кинематографическом, не может быть воплощен, стоит ли нам тогда о ней говорить?

Стоит. Потому что кроме трагедии как произведения, законченного в своей жанровой определенности, существует еще такое понятие как «трагическое начало», которое мы обнаруживаем в произведениях других жанров — прежде всего в драмах, но не только в них.

«Трагизм», «трагическое начало» характеризуются:

1. Неразрешимостью конфликта, лежащего в основе произведения. Неразрешимость приводит к страданиям героя и, как правило, к его гибели.

Такое трагическое начало в виде неразрешимого конфликта мы находим в «Борисе Годунове» А. Пушкина, в «Маскараде» Ю. Лермонтова, в романах Ф. Достоевского, в «Грозе» А. Островского, в «Тихом Доне» М. Шолохова и т.д.

В кино на неразрешимости конфликта, приводящей к гибели героя, основаны сюжеты таких фильмов, как «Сорок первый» Г. Чухрая, «Иваново детство» А. Тарковского, «Калина красная» В. Шукшина, «Рассекая волны» Л.-ф. Триера и др.

Аристотель, имея в виду жанр трагедии, писал: «поэт должен доставлять с помощью художественного изображения удовольствие, вытекающее из сострадания и страха (курсив мой — Л.Н.)… именно это должно заключаться в самих событиях»[174].

Гегель приводит в своих лекциях по эстетике это положение древнего философа и ставит вопрос: а чего должен страшиться трагический герой? И отвечает: «Человеку поистине надлежит страшиться… не внешней подавляющей его мощи, а нравственной силы, которая есть определение его собственного разума и вместе с тем нечто вечное и нерушимое, так что, обращаясь против нее, человек восстанавливает ее против себя самого»[175].

Герой оказывается перед тяжелейшим и неразрешимым выбором: «Быть или не быть, что лучше?..» Или предать самого себя, оказаться игрушкой в руках злой силы, не выступать против нее, или — нарушить нравственный закон.

Царь Эдип у Софокла, убив по ошибке своего отца, пытался избежать неотвратимости рока, и был раздавлен им. Гамлет, спасая свою жизнь, пошел на нарушение христианской заповеди и послал вместо себя на смерть безвинных Розенкранца и Гильдестерна.

Стремясь к справедливому возмездию за смерть отца, Гамлет выступает против своей матери, что кончается, в конце концов, ее смертью.

«Если враг заставляет страдать врага, то он не возбуждает сострадания… — писал Аристотель. — Но когда эти страдания возникают среди друзей, например, если брат убивает брата, или сын — отца, или мать — сына, или сын — мать, или же намеревается убить, или делает что-либо другое в этом роде, вот чего следует искать поэту»[176].

Сердце Марютки в «Сорок первом» разрывается от двух овладевших всем ее существом чувств: преданностью народному делу революции и — необыкновенной силы и чистоты любви к раненому белогвардейскому офицеру Говорухе-Отроку, отданному под ее охрану. В результате мучительной душевной борьбы, Марютка при приближении белых стреляет в пленного и тут же рыдает над его трупом: она убила самого дорогого человека и обрекла себя на смерть.

Почему Егор Прокудин в «Калине красной», увидев приехавших для последнего разговора бывших дружков, не спасается, а, наоборот, отсылает своего напарника без просьбы о помощи и идет на верную смерть? Не потому ли, что главный конфликт лежит в самом Егоре — в борьбе между вольностью его души и неотрывной привязанностью к земле, на которой он родился, памятью о матери, которую он оставил? Неразрешимость этого конфликта и приводит героя к гибели.

Мучительно неразрешим и внутренний конфликт в душе героини фильма Г. Панфилова «Тема» — Саши (И. Чурикова). Душевно глубокая и сильная натура, она любит Андрея, талантливого ученого, который решил навсегда покинуть страну — уехать за границу. Но Саша не может последовать за ним: она любит свою родину, людей, которые живут и жили в этом маленьком русском городе. Нужно знать то время, о котором рассказывает фильм — 70-е гг. XX в., чтобы в должной степени оценить жестокую правду и неразрешимость этого конфликта. Покидавший нашу страну человек считался изменником родины: он оставлял ее навсегда, его можно было считать в определенном смысле мертвым. Сцена, в которой Саша бесконечно, со слезами на глазах, умоляет любимого не уезжать, полна истинного трагизма. И когда Андрей, верный своему решению, убегает, Саша падает на пол без чувств.

Далее в картине, как она первоначально была задумана, снята и смонтирована, следовал финал: главный герой фильма — преуспевающий драматург Ким Есенин, который по воле случая оказался тайным свидетелем происшедшего, трусливо перешагнув через лежащую на полу Сашу, садился в машину и мчался в Москву в надежде забыть о наблюденном как о страшном сне.

Однако картина с подобным финалом не была принята кинематографическим начальством (время ее создания — конец 70-х гг.). Авторам фильма пришлось доснимать к нему другой финал: остановившись на полдороге и одумавшись, Ким Есенин возвращается назад и, хотя машина драматурга почему-то потерпела аварию и загорелась, он доползает до телефонной будки и набирает номер: из трубки звучит уверенный голос Саши, полный заботы о нем — о Киме Есенине.

Трагический характер финала тем самым был полностью снят, а он, несомненно, таковым был, ибо строился на неразрешимом конфликте двух равнозначных нравственных сил. «Изначальный трагизм, — утверждал Гегель, — состоит именно в том, что в такой коллизии обе стороны противоположности, взятые в отдельности, оправданы, однако достигнуть истинного положительного смысла своих целей и характеров они могут, лишь отрицая другую столь же правомерную силу и нарушая ее целостность, а потому они в такой же мере оказываются виновными именно благодаря своей нравственности»[177].

Для спасения своего любимого мужа героиня картины «Рассекая волны» Бесс идет на самую страшную неверность: такая степень неразрешимости конфликта могла окончиться только смертью героини.

2. Трагическое начало, таким образом, отмечается в произведениях наличием в его героях трагической вины: они погибают прежде всего благодаря своим деяниям.

3. Для создания трагической коллизии необходимо присутствие в героях фильма особых личностных качеств.

«Такой вид сострадания, — говорил Гегель, — не могут внушить нам негодяи и подлецы. Если поэтому трагический характер, внушавший нам страх перед мощью нарушенной нравственности, в несчастье своем должен вызвать у нас трагическое сопереживание, то он в самом себе должен быть содержательным и значительным. Ибо лишь истинное содержание входит в благородную душу человека и потрясает ее в ее глубинах»[178].

Трагический герой, как и герой эпической поэмы, — это герой в прямом смысле слова: он бросает вызов судьбе и не склоняется перед ней даже в минуты своей гибели.

4. Необходимейшим условием существования трагического начала в произведении является наличие в нем катарсиса.

Катарсис (греч. kátharsis — очищение) — это чувство, испытываемое героем и зрителями, когда трагический исход конфликта не подавляет их своей безысходностью, а производит просветляющее действие.

Об этом условии подлинного трагизма говорил все тот же Аристотель: «Трагедия есть подражание действию важному и законченному… совершающее путем сострадания и страха очищение (курсив мой — Л.Н.) подобных аффектов»[179].

Гегель применяет для обозначения подобного действия другой термин: примирение: «над простым страхом и трагическим сопереживанием поднимается чувство примирения, которое трагедия вызывает своей картиной вечной справедливости, пробивающейся в своем абсолютном господстве сквозь относительную оправданность односторонних целей и страстей»[180].

Это «вечная справедливость» колоколами в небе провожает в последний путь Бесс.

2.2. Комедия

Комедия как жанр противоположна трагедии.

К о м е д и я (греч. kōmōdia, от kómos — веселая процессия и ōdé — песня) — жанр драматического произведения, в котором характеры и действия представлены в смешном виде.

Если трагедия, как утверждалось выше, в своей полноте и законченности не является жанром актуальным для современного искусства, в том числе и кинематографического, то комедия как жанр в нем чрезвычайно востребована.

Комедия характеризуется

А) Целями, которые ставят перед собой ее герои.

Эти цели, как правило, лишены высоких ценностных категорий. Если в трагедиях идет борьба за победу высшей справедливости, то в комедии, наоборот, царит частный интерес.

Вспомним, какие цели преследуют герои «Ревизора» или отрицательные персонажи «Бриллиантовой руки» Л. Гайдая.

Даже если персонажи комедии все же ставят перед собой, казалось бы, высокие цели, то комическое возникает на почве несоответствия уровня целей, способов их достижения и уровня индивидуальных качеств людей, к ним стремящихся.

У «отца» комедии Аристофана в его «Законодательницах» женщины, которые решили создать новое государственное устройство, остались в плену своих женских суетных страстей и капризов.

В фильме режиссера Э. Рязанова «Гараж» задача перед пайщиками гаражно-строительного кооператива стояла намного скромнее, но и ее они не могли никак решить — мешали личные интересы и мелкие амбиции.

Б) Живостью и стремительностью развертывания действия.

Драматический вид сюжета, как было уже сказано, вообще стремится к завершению. К кинокомедии как к жанру это положение относится в еще большей степени — ей присущи броские диалоги с короткими, остро отточенными репликами, большое количество перипетий с постоянным переходом действий в свою противоположность: от удач к неудачам, от возвышенных чувств героев к их мелким дрязгам. Именно в этих постоянных перепадах-переходах индивидуальных стремлений к их результатам выражается суть комического начала, которое «по самой своей природе покоится на противоречащих контрастах между целями внутри них самих… с одной стороны и случайным характером субъективности и внешних обстоятельств с другой»[181].

Так, к примеру, пожилой, но чрезвычайно уверенный в своем могуществе начальник - «товарищ» Саахов (фильм «Кавказская пленница» Л. Гайдая) желает получить в жены юную «спортсменку и комсомолку». Уже в самой цели мы находим противоречие. Но нелепость и комедийная несообразность этой цели, раскрывается благодаря способам ее достижения и, главное, характеристикам тех персонажей (Трус, Бывалый и Балбес), которые подрядились это задание выполнять.

В чем же состоит истинность комедийного искусства?

Доставляя зрителям удовольствие, высмеивая глупость, ложное понимание жизненных ценностей, настоящая комедия утверждает тем саамы существование в жизни подлинной нравственности.

Здесь очень важны автор и его позиция. Смех, как известно, бывает очень разный. Людей можно рассмешить самыми плоскими и пошлыми вещами. Смех может быть издевательским, унижающим человека, когда автор в своем самодовольстве ставит себя незаслуженно выше своих персонажей. В истинной же комедии мы различаем за осмеянием «незримые миру слезы» (Н. Гоголь), когда автор горюет о несовершенстве мира и самого себя.

Автор обозначает порой свою позицию и тем, что вводит в число действующих лиц комедии героя, представляющего его собственную нравственную позицию: Фигаро у П. Бомарше, Чацкий в «Горе от ума» у А. Грибоедова; а в кино — герой Чарльза Чаплина, многие персонажи, сыгранные Вуди Алленом; в нашем кинематографе — Шурик («Кавказская пленница»), Семен Семенович Горбунков («Бриллиантовая рука»), молодой врач Бенжамен в фильме Г. Данелия «Не горюй!» или в картине «Гараж» — не участвовавший в перепалках и благополучно заснувший человек — в исполнении самого режиссера Э. Рязанова.

Особые случаи обозначения авторской позиции в комедиях возникают, когда она отдается не положительным, а отрицательным персонажам. В романах И. Ильфа и Е. Петрова «Двенадцать стульев» и «Золотой теленок» (а также в фильмах, по ним поставленным) пошлая обывательщина в жизни советских людей высмеивалась с точки зрения мелкого мошенника Остапа Бендера, охваченного жаждой быстрого обогащения, а в романе «Мастер и Маргарита» М. Булгакова (и в телесериале, созданном на его основе) — с помощью сатаны и его камарильи. Таким образом авторы стремились выразить сильнейшую степень отрицания высмеиваемых ими явлений и людей: если уж по мнению «великого комбинатора» и сатанинской нечисти эти люди низки, то они и в самом деле заслуживают уничтожающей насмешки.

Однако в подобных случаях возникает опасность, что в восприятии определенной части зрителей может произойти отождествление мировоззрений автора и представляющих его насмешливую точку зрения отрицательных персонажей. В таком случае могут сместиться нравственные акценты, и откровенно отрицательные герои будут восприниматься чуть ли не как положительные.

И еще один вид смеха — счастливый смех, смех радости и веселья от полноты утверждения жизни, от торжества победы над злом в людях и в мире.

Разновидности кинокомедии.

В драматургии, в том числе и в драматургии кино, исторически образовалось много жанровых разновидностей комедии.

Комедия характеров («Афоня», «Мимино» Г. Данелия, «Служебный роман» Э. Рязанова) — комические ситуации и их разрешения строятся на сопоставлении, а чаще — на противопоставлении характеров.

Комедия положений («Некоторые любят погорячее» /«В джазе только девушки»/ Б. Уайлдера, «Ирония судьбы, или С легким паром!» Э. Рязанова) — сюжетные перипетии возникают из-за совпадений, недоразумений, фабульной путаницы и т.д. — того, что обозначается таким словосочетанием, как «квипрокво».

«К в и п р о к в о (лат. qui pro quo — кто вместо кого) — недоразумение, возникшее в результате того, что одно лицо, вещь, понятие принято за другое»[182].

Герой «Иронии судьбы» — московский врач Женя Лукашин принимает ленинградскую квартиру за свою; его самого принимают за вора, влезшего в чужую квартиру; подруги хозяйки квартиры принимают Женю за ее жениха — одно недоразумение рождает другое, то, в свою очередь, третье и так далее…

Комедия бытовая (нравов) («Развод по-итальянски» П. Джерми, американский фильм «Этот безумный, безумный, безумный, безумный мир» С. Крамера).

Комедия эксцентрическая («Золотая лихорадка» Ч. Чаплина, «Веселые ребята» Г. Александрова, «Кавказская пленница» и «Иван Васильевич меняет профессию» Л. Гайдая).

Комедия лирическая («Богатая невеста», «Шесть часов вечера после войны» И. Пырьева, «Я шагаю по Москве» Г. Данелия).

Комедия сатирическая («Процесс о трех миллионах» Я. Протазанова, «Последний миллиардер» Р. Клера, «Новые времена» и «Великий диктатор» Ч. Чаплина, «Гараж» Э. Рязанова).

Прежде всего в сатирических комедиях используются такие формы комического заострения, как гротеск и буффонада:

«Г р о т е с к (фр. grotesque — причудливый, затейливый) — изображение людей и предметов в преувеличенном, уродливо-комическом виде»[183].

и

«Б у ф ф о н а д а (ит. buffonata — шутовство, паясничанье) — актерская игра, построенная на использовании подчеркнуто комических, шутовских приемов»[184].

Вспомним в качестве примеров многочисленные образы персонажей, созданных с помощью приемов откровенной буффонады французским актером Л. де Фюнесом.

Комедия-водевиль — не отягощенное событиями, легкое драматургическое построение с музыкально-песенными номерами («Серенада солнечной долины» Б. Хэмберстоуна, «Первая перчатка» А. Фролова, «Сердца четырех» К. Юдина).

Комедия масок (ит. commedia dell`arte —

вид театра, в котором персонажи (Панталоне, Бригелла, Арлекин и др.) переходят из одной пьесы в другую.

В кинематографе, в первые десятилетия его существования, поэтика кинокомедии складывалась в так называемых «комических» лентах, где использовался именно принцип комедии масок: персонажи с закрепленным внешним и внутренним рисунком роли — в исполнении француза Макса Линдера, американцев Чарльза Чаплина, Бастера Китона, Гарольда Ллойда переходили из фильма в фильм.

Значительно более сложной по жанровым атрибутам, сочетающей острокомедийные и драматические, даже трагедийные краски оказалась маска «бродяжки Чарли», созданная и постоянно обогащаемая Ч. Чаплиным в его картинах 20-х и 30-х гг. прошлого столетия.

В 60-е же гг. принцип создания комедийных образов-масок в нашем отечественном кино был совершенно неожиданно у нас возрожден и успешно эксплуатировался Леонидом Гайдаем в целом ряде его фильмов: «Пес Барбос и необычный кросс», «Самогонщики», «Операция «Ы» и другие приключения Шурика», «Кавказская пленница». Речь идет о широко известной в нашей стране «кинотроице» — Трусе, Бывалом и Балбесе — в исполнении актеров Г. Вицина, Е. Моргунова и Ю. Никулина.

Комедия-пародия.

П а р о д и я (греч. parodia — перепев) — комическое подражание… группе произведений. Обычно строится на нарочитом несоответствии стилистических и тематических планов художественной формы[185].

В четырех новеллах фильма «Четыре комнаты» (США, режиссеры Э. Эндерс, А. Рокуэлл, Р. Родригес, К. Тарантино) в пародийном плане остроумно обыгрываются стереотипы жанровых построений — эротических картин, триллеров, фильмов ужасов, драматических картин «из жизни людей высшего общества».

Разумеется, в различных модификациях комедийного жанра в кино мы находим формы переходные, сложно-составные.

Так, например, в фильмах поэтически-патетических, воспевающих радость жизни, мы находим элементы сатиры: в «Волге-Волге» Г. Александрова — образ бюрократа Бывалова (И. Ильинский), в кинокартине «Свинарка и пастух» И. Пырьева — остро отрицательный персонаж по имени Кузьма (Н. Крючков), в эксцентрической «Кавказской пленнице» — сатирический образ Саахова (В. Этуш) и, как уже говорилось, образы персонажей «комедии масок». В киноводевилях почти непременно используются сюжетные приемы комедий положений. И наоборот. В «Иронии судьбы», например, можно без особой натяжки обнаружить признаки водевиля.

Драма

Особенности жанра

«Посредине между трагедией и комедией» (Гегель) находится третий жанр, входящий, как и они, в драматический род поэзии. Драма как жанр занимает, действительно, среднее по отношению к углу зрения автора и зрителей положение — в ней они рассматривают близких им по положению персонажей — с их конфликтами, проблемами, счастливыми или несчастливыми поворотами судьбы.

Драма (греч. drama — действие) — драматургический жанр, основанный на остром конфликте героя с самим собой и с окружающем его обществом.

В драме трагическое и комическое отношение к миру, говорил Гегель, существуют рядом, как бы притупляя друг друга. Поэтому, считал он, мы находим в драмах благополучное разрешение противоречия, счастливый конец.[186]

Именно так и строилась драма при возникновении этого жанра: он сложился во второй половине XVIII века во Франции и в Германии как «мещанская драма».

До этого — во времена Шекспира, например, понятия «драма» не существовало. И поэтому его пьеса «Венецианский купец», основанная, как известно, на острейшем драматическом конфликте, драмой не называлась. «По понятиям того времени, отчасти сохранившим значение и сейчас, — пишет А. Смирнов в послесловии к пьесе, — «Венецианский купец» считался комедией, так как исход пьесы — счастливый»[187].

По Гегелю в драме возникало равновесие между умеренно трагическим началом и умеренно комическим, в ней «сами индивиды развитием действия подводятся к тому, чтобы отказаться от борьбы и прийти ко взаимному примирению их целей и характеров»[188]. Образцом подобной драмы Гегель считал «Ифигению» Гете.

Однако в XIX, а затем и в XX веках — равновесие нарушается и в жанре драмы трагическое начало сгущается.

Вспомните, как Катерина в «Грозе», отдавшись чувству истинной любви, глубоко переживает осознание собственной вины и безнадежность своего положения.

В кинокартине А. Кайдановского «Жена керосинщика» герой говорит: «Победа — удел подлецов».

Истинный драматизм взаимоотношений мы уже рассматривали на примере фильмов «Сорок первый», «Калина красная», «Тема», «Рассекая волны».

Здесь же заострим внимание на другом важном свойстве кинодрамы — на особой тщательности и глубине разработки в ее герое внутреннего конфликта, являющегося непременным условием ее жанровой принадлежности. Во всех вышеперечисленных картинах (к ним можно добавить и «Иваново детство» А. Тарковского, и «Утомленные солнцем» Н. Михалкова, и «Возвращение» А. Звягинцева и др.) такой внутренний конфликт находится в центре внимания авторов фильмов. Возникнув на почве внешнего конфликта, внутренний его углубляет, питает и выходит на первый план, неся на себе главную смысловую нагрузку.

Трагическое начало в фильме «Иваново детство» заключено не только в факте гибели мальчика, но в двойственности его внутреннего образа. Эта двойственность выражена режиссером чисто кинематографическим способом: острым столкновением необыкновенно светлых снов Ивана с реальным состоянием его души — ожесточившейся, переполненной яростью и жаждой мести.

Помните второй сон Ивана? Мальчик с матерью у колодца. Они смотрят в него. И мать говорит сыну, что если колодец очень глубокий, то даже днем можно увидеть в нем звезду. И вот Иван уже в колодце — стоя по пояс в воде, ловит в ней отражение звезды. Мать склоняется над колодцем. Ведро поднимается вверх. Иван продолжает руками ловить звезду — как удивительно и как прекрасно!

Но слом происходит в самом сне. В изображение контрапунктом вторгаются чужие голоса — немецкая речь. А потом вдруг громкий выстрел — и ведро с высоты со страшной быстротой падает прямо на нас — аппарат на дне колодца! И — полный ужаса крик Ивана: «Мама!»

У колодца лежит мать Ивана, и на нее медленно (снято рапидом) опадает вода.

Естественная для ребенка жажда счастья и тепла живет в душе Ивана рядом с ненавистью, вливающей в его худенькое тело ярость и силу. Он раздираем двойственностью мироощущения, его тревожат сны. Проснувшись, он говорит лейтенанту Гальцеву: «Нервенность во мне какая-то».

А в финальных сценах фильма внутренний конфликт вновь выводит нас на трагизм внешний: всеобщее ликование, радость победы и тут же — фотография замученного в гестапо мальчика.

Пристальное внимание авторов драматических произведений к разработке внутреннего конфликта обусловлено интересом писателей, драматургов, режиссеров в XIX и XX веках к психологии человека — к сложным процессам, происходящим в его душе. И драма (если говорить о драматургических жанрах) оказалась одним из лучших способов решения психологических задач. «Я говорю о понимании и раскрытии глубинной правды тех состояний, в которых находится характер, — читаем мы в лекциях А. Тарковского по кинорежиссуре. — Кино требует от режиссера, и от сценариста колоссальных знаний о человеке и скрупулезной точности этих знаний в каждом отдельном случае, и в этом смысле автор фильма должен быть родственен не только специалисту-психологу, но и специалисту-психиатру»[189].

Вспомним фильм «Таксист» сценариста Пола Шредера и режиссера Мартина Скорсезе — сколь тщательно и именно «скрупулезно точно» прослежены в нем все извивы и непрогнозируемые переходы душевных состояний его героя в исполнении Роберто де Ниро. Удивляет только неожиданно благополучный финал картины, никак, на наш взгляд, не вытекающий из расстановки внутренних и внешних драматических сил произведения. Как ни вспомнить тут утверждение Гегеля о том, что драма — это трагедия со счастливым концом!

Разновидности кинодрамы

Эти разновидности вытекают из двойственного характера драматического конфликта, на котором основывается драма как жанр (смотри определение термина «драма»). Если в фильме упор делается главным образом на столкновении человека с общественными силами, то этот фильм можно определить как социальную драму, если же авторы картины сосредотачивают творческое внимание на рассмотрении процессов, происходящих в душах их героев, то мы можем сказать, что перед нами — драма психологическая. Как правило, эти две стороны конфликтного напряжения — внешнего и внутреннего — в драмах сочетаются (как в фильме М. Скорсезе «Таксист»), но иной раз одна из них приобретает превалирующее значение.

Так, в фильме «Тема» при всем интересе его авторов к внутренней жизни героев главное, что разводит персонажей «по обе стороны баррикад» — это их «социально-общественное положение» и отношение к действительности. В этой картине внутренние конфликты являются следствием процессов внешних. Герой фильма — известный московский драматург Ким Есенин признается сам себе: «Обласкан властью, сижу в президиумах, а счастья нет…» Он встречает, мягко говоря, прохладное отношение к его работам со стороны тех, кто здесь, в провинции, сохранил истинное восприятие жизненных и художественных ценностей. Отсюда — мучительное осознание героем своего творческого и душевного кризиса.

В фильме же Ингмара Бергмана «Осенняя соната» именно внутренние конфликты определяют конфликт внешний. Героиня фильма Ева (Лив Ульман), живущая вместе с мужем в одиноком доме на берегу норвежского фиорда, любит приехавшую к ним погостить мать — пианистку Шарлотту (Ингрид Бергман). Но она же ее и ненавидит за попранное матерью детское обожание. Шарлотта тоже не остается в долгу: она не понимает Еву, не принимает ее упреков и не считает себя виноватой.

Долгий ночной разговор двух женщин, занимающий если не половину, то более трети картины, не выглядит затянутым; он захватывает, держит и все усиливает зрительское восприятие действия — напряженностью психологического поединка, перепадами и сочетанием в душах героинь казалось бы полностью взаимоисключающих чувств, когда любовь оборачивается отчуждением, а оно — неприкрытой ненавистью.

Основа этой острейшей драматической ситуации — эгоистическая замкнутость дочери и матери на своих бедах, оскорбленных чувствах и страданиях. В заботах о себе героини картины даже не слышат криков о помощи второй дочери Шарлотты — безнадежно больной Элены.

Фильм «Осенняя соната» И. Бергмана по своему жанру — в полном смысле психологическая драма. Конфликт, лежащий в его основе, остается трагически неразрешимым: Шарлота уезжает, так и не помирившись с дочерью.

Однако И. Бергман оставляет надежду на понимание и примирение: Ева в эпилоге фильма пишет письмо матери, и мы слышим озвученные ее голосом строки из этого письма сначала на изображении ее лица, а затем — лица Шарлотты:

«Но, несмотря ни на что, я буду надеяться: то, что я открыла для себя, — не напрасно. Ведь есть все же какая-то высшая милость. Я говорю о неслыханной возможности — заботиться друг о друге, помогать друг другу, оказывать друг другу простые знаки внимания… И я не сдамся, даже если уже слишком поздно. Я не верю, что уже слишком поздно. Не должно быть поздно»[190].

Эти слова, произнесенные дочерью и услышанные матерью, выглядят в фильме «Осенняя соната» как очищение — как катарсис. И в этом смысле такое разрешение противоречия, конечно же, выше в художественном плане, чем снятие его внутри основной части сюжета, что мы встречали в окончательной версии картины «Тема».

Реальное жесткое противоречие и должно решаться в драматическом по жанру фильме реально и жестко. Но при всем этом зрителю нужно оставлять просветление и надежду. Андрей Тарковский не уставал повторять, что если произведение искусства, каким бы оно мрачным по содержанию не было, не оставляет зрителям надежду — оно не выполняет своего предназначения.

2.4. Авантюрный жанр

В отличие от трагедии, драмы и мелодрамы, фильмы комедийные и разного рода авантюрные могут быть основаны не только на драматическом, но и на повествовательном виде сюжета.

Так, картины, поставленные по известным романам И. Ильфа и Е. Петрова, на самом деле — комедийные киноповести: в каждом из них нет единого драматического конфликта, их сюжеты состоят из целого ряда линий персонажей, в том числе и большого количества эпизодических, разного рода сцен и эпизодов, связанных между собой только фигурой главного героя и мотивом поиска сокровища.

Комедийным по преимуществу является, к примеру, и фильм Вуди Аллена «Дни радио», хотя он явно повествователен по виду сюжета: это рассказ режиссера о своем детстве, о тех людях и событиях, которые он наблюдал в свои ранние годы.

Картины же авантюрные, построенные на повествовательных сюжетах, чаще всего предстают зрителям в форме разнообразных кинопутешествий их героев: экранизации романов Жюль Верна, фильм В. Херцога «Агирре — гнев Божий» или «Христофор Колумб — открытие рая» Р. Скотта, например.

Но все же драматургия основной массы авантюрных фильмов (также, как и комедийных) построена на драматическом виде сюжета, включающем в себя единый конфликт, большое количество резко обозначенных перипетий, а также финал с окончательным решением вопроса — победой (или поражением) одной из сторон.

Авантюрный жанр имеет свои разновидности:

- собственно приключенческий фильм,

- триллер,

- детектив.

Каждая из этих разновидностей обладает существенными особенностями в построении сюжета.

Приключенческий фильм

П р и к л ю ч е н ч е с к и й ф и л ь м — это фильм, стремительное развитие сюжета которого построено на открытой, часто смертельной схватке противоборствующих сторон, включающей в себя — убийства, преследования и спасения персонажей.

Приключенческие фильмы в свою очередь делятся на поджанры, которые в зависимости от материала, на котором они основаны, тоже имеют только им присущие черты, а порой и свои названия: вестерны («Дилижанс» Д. Форда); гангстерские фильмы («Бурные двадцатые годы» Р. Уолша); советские фильмы на материале гражданской войны («Белое солнце пустыни» В. Мотыля, «Свой среди чужих, чужой среди своих» Н. Михалкова) и охраны границы («Тринадцать» М. Ромма); фильмы о разведчиках и агентах («Подвиг разведчика» Б. Барнета, «Семнадцать мгновений весны» Т. Лиозновой, картины о Джеймсе Бонде); «полицейские» («милицейские») ленты; фантастические приключения (серия «Звездных войн» Д. Лукаса и т.д.

Триллер

Т р и л л е р (от англ. thrill — нервная дрожь, волнение) — фильм, основанный на тревожном ожидании события, вызывающем в героях и зрителях сильную степень беспокойства и страх.

Сюжет триллера, в отличие от чисто приключенческого фильма, как правило, не развивается стремительно, а, наоборот, включает в себя крайние замедления и даже остановки действия («саспенс»), что усиливает его психологическую напряженность. Классика, «вершина» триллера как жанра — «Головокружение» и «Психо» Хичкока.

Элементы триллера используются во многих случаях как составные части других авантюрных жанровых структур — приключений («39 ступеней» А. Хичкока), фильмов ужасов («Молчание ягнят» Д. Демме).

Детектив

Д е т е к т и в (англ. detective — от лат. detectio — раскрытие) — фильм, посвященный раскрытию загадочного преступления.

Если в основе большинства собственно приключенческих фильмов и триллеров лежат события, связанные с совершающимися преступлениями, то в центре внимания авторов и зрителей настоящего детективного произведения находится процесс расследования преступления, уже свершившегося. Непременными условиями создания детективного сюжета являются, как известно:

а) тайные, необыкновенно трудно разгадываемые обстоятельства происшедшего (картина режиссера С. Донена так и называется — «Шарада»),

б) отсутствие явных свидетельств о личности преступника,

в) персонаж (или персонажи), расследующий преступление (сыщик, детектив, следователь),

г) существование разных версий случившегося, порой прямо противоположных,

д) чаще всего неожиданный характер разгадки преступления.

Если сюжетное напряжение в приключенческих картинах создается за счет подчеркнуто внешних физических действий — преследований, драк, перестрелок, то в детективе оно создается во многом за счет интеллектуальных усилий зрителей и героев фильма. Верно говорят, что детектив — это игра ума. Недаром детективную литературу любят читать шахматисты и ученые, занимающиеся точными науками.

Не случайно, говоря об особенностях сюжетных действий, присущих детективу, мы упомянули литературу. Именно при знакомстве с литературным детективом создаются условия для медленного чтения — с остановками, дающими возможность любителю загадок размышлять и строить свои предположения. Фильм же подобные возможности предоставить зрителю в той же мере не в силах.

Может быть, поэтому кинокартин, сделанных в жанре чистого детектива мы найдем не так уж много. Причем, как правило, они являются экранизациями литературных произведений (фильмы по рассказам А. Конон-Дойля о Шерлоке Холмсе, произведениям Агаты Кристи и других писателей — мастеров детектива).

В картинах же, поставленных по оригинальным сценариям, явственное детективное начало чаще всего сочетается с не менее очевидными признаками чистого приключения или триллера.

Фильм А. Хичкока «Безумие» (1972, сценарий Энтони Шефера) начинается как самый настоящий детектив: уже через несколько минут после его начала авторы преподносят зрителям загадку в виде объявившего в водах Темзы трупа обнаженной женщины, задушенной мужским галстуком. Сразу же зрителям предлагаются два момента, таящие в себе возможности раскрытия преступления: первый — галстук по своей окраске является знаком членства в одном из лондонских клубов, и второй — молодой человек по имени Дик, работающий барменом, носит подобный галстук, к тому же он не воздержан ни в отношении к спиртным напиткам, ни в отношении к своим словам и поступкам. Вторая версия развивается как более предпочтительная: при появлении в магазине полицейского, затронувшего тему убийства женщины, Дик внезапно исчезает. В другом месте — в баре — он внимательно прислушивается к разговорам посетителей, обсуждающих тот же вопрос.

Но… проходит всего лишь около тридцати минут экранного времени, и вдруг детективное течение сюжета фильма резко прекращается и приобретает форму триллера: перед нами долго и подробно демонстрируют ужасное преступление: друг Дика по имени Раск изощренно мучает и душит галстуком бывшую жену Дика.

С этого момента эффект загадочности произошедшего для зрителей исчезает. Он остается для второстепенных персонажей фильма — в первую очередь для полицейских детективов. Напряженность же зрительского восприятия картины строится на том, что зритель знает, кто настоящий преступник, а сыщики не знают; более того, они все сильнее и сильнее уверяются в том, что сексуальным маньяком является на самом деле ни в чем не виновный Дик.

Дальнейшее течение фильма «Безумие» включает в себя по «хичкоковски» разработанные сцены в жанре триллера, а заканчивается картина стремительно сменяющими друг друга происшествиями откровенно приключенческого характера.

Подобное же переключение с одного авантюрного поджанра на другой, а затем и на третий мы наблюдаем в картине Д. Финчера «Семь» (1995). Поначалу и очень долго (в течение двух эпизодов из пяти) фильм развертывается по всем законам детективного сюжета: два полицейских — Вильям Соммерсет и Дэвид Милс — пытаются разгадать тайну изощренных убийств. С этой целью сыщики даже изучают богословскую литературу, а также книги, основанные на религиозных мотивах — «Божественную комедию» Данте и «Кентеберрийские рассказы» Чосера — ибо маньяк-убийца обставляет свои злодеяния как месть людям за их смертные грехи. И только получив из компьютерных данных ФБР справку о человеке, читавшем в библиотеке писания св. Фомы Аквинского, который разработал учение о семи смертных грехах, детективы выходят на преступника по имени Джон Доу.

С этого момента характер сюжетного развития моментально меняется и по темпу и по виду действий, подчеркнуто приключенческих, стремительных — долгая погоня полицейского Милса за преступником: в лабиринте здания, снаружи его — на пожарных лестницах, в узких дворовых щелях — под проливным дождем. Маньяку удается уйти, и вновь — обнаружение следов леденящих душу убийств и безуспешные попытки детективов отыскать преступника, долгие их споры между собой…

Новый и совершенно неожиданный поворот: Джон Доу появляется в полицейском управлении сам: «Детектив, вы ищете меня?!» И вновь перевод сюжета в другое жанровое русло. Герои и зрители знают наверное, что их ждет известие еще о двух (последних из семи) страшных убийствах — но кого? в какую минуту? и каким образом совершенных? Весь последний эпизод картины — это напряженнейший, необыкновенно медленный, с остановками-саспенсами разворачивающийся триллер.

Детективное начало порой присутствует и в других — более высоких жанрах. Настоящая драма, происходящая в фильме С. Люметта «12 разгневанных мужчин», основана на подробнейшем выяснении вины или невиновности подростка, якобы убившего своего отца. В драматический сюжет картины Г. Панфилова «Тема» вплетен мотив тайны, волнующий и героя, и зрителей: что заставляет Сашу плакать в ожидании каких-то вестей и что это за бородатый могильщик, вместе с которым Саша уезжает с кладбища в ритуальном автобусе?

3. ВИДЫ ЖАНРОВЫХ ОБРАЗОВАНИЙ

Жанры предстают перед кинозрителями в разной степени чистоты и определенности. Поэтому мы можем говорить о существовании в кинематографе

- чистых жанров и

- жанров смешанных.

Чистые жанры мы наблюдаем в тех картинах, где основные жанровые свойства всячески авторами подчеркнуты и где нет существенно выраженных признаков других жанров. Такой вид кинопродукции еще называют «жанровым кино».

То есть, если это комедия, зрители смеются от начала до конца, если это приключение — острые события и повороты сменяют друг друга с ошеломляющей быстротой — так, что «аж дух захватывает» («Крепкий орешек» режиссера Мак-Тирмана, например). Если это мелодрама, то в ней обязательно найдутся моменты, когда сердобольным зрительницам трудно удержаться от слез.

Напротив, из самого обозначения разряда смешенных жанров уже можно заключить, что в фильмах, подпадающих под эту рубрику, мы находим признаки, свойственные разным жанрам.

Так, в картине «Летят журавли» одним из главных слагаемых сюжета является внутренний драматический конфликт в душе героини. Но в фильме силен и мелодраматический мотив: красавец, обольститель и негодяй Марк по всем признакам является мелодраматическим персонажем.

В «Калине красной» много острокомедийных сцен, с блеском разыгрываемых режиссером и исполнителем главной роли Василием Шукшиным. Но фильм кончается смертью героя.

В подобных случаях жанр картины определяется по преимущественному признаку: и «Летят журавли», и «Калина красная», конечно же, являются настоящими драмами.

Общепризнанно: массовый зритель продукции «мейнстрима» предпочитает фильмы чистожанровые. Предпочтение это связано с самим содержанием понятия «жанр». Ведь оно, кроме всего прочего, подразумевает наличие своеобразного договора между авторами картины и ее зрителями. Создатели фильма как бы предлагают публике смотреть на людей, в нем изображаемых, именно с данной точки зрения: смеяться над ними, или сострадать им, или восхищаться ими. И зрителя обычно (если условия договора выполнены авторами на должном уровне) принимают правила игры: плачут, смеются, восхищаются, замирают от страха. Однако если авторы по ходу развития действия вещи начинают смещать жанровые ракурсы, то зритель, не поднаторевший в восприятии сложных форм искусства, чувствует себя сбитым с толку — он не знает, как ему относиться к происходящему на экране. Он пришел на комедию в надежде посмеяться, а ему вдруг предлагают поразмышлять о серьезном. Зрители же подготовленные ценят в картинах высокого художественного уровня именно эти жанровые совмещения: ведь в жизни, как справедливо считают они, часто трагическое соседствует со смешным, а веселое с грустным.

Успешная работа в одном из массовых «чистых» жанров порой закабаляет и самого автора. «Я — пленник собственного успеха, — признавался Хичкок. — Не то, чтобы я был совсем безвольным узником, но моя свобода ограничена узким жанровым кругом. Триллер, криминальная история… Если бы я делал кино для собственного удовольствия, мои фильмы были бы совершенно иными. Более драматичными (sic!), может быть, лишенными юмора, более реалистичными. Но по причинам сугубо коммерческого свойства я пребываю в ранге специалиста по саспенсу. Публика ждет от меня своего (курсив мой — Л.Н.), и я не хочу ее огорчать»[191].

В художественной практике встречаются случаи, когда точки зрения автора и зрителей на происходящее на сцене или на экране совершенно не совпадают:

- разные времена создания и восприятия вещи;

- разный жизненный опыт автора и зрителей;

- вообще — разное отношение к жизненным реалиям и нравственным нормам.

И тогда во время просмотра фильма, там, где автор подает события как серьезные, в зале раздается смех. И наоборот — зрители не смеются на комедии: им кажется, что создатели картины чересчур фривольно относятся к вещам на самом деле очень печальным. Так, Ипполита в «Сне в летнюю ночь» говорит у Шекспира:

«Я не люблю над нищетой смеяться

И видеть, как усердие гибнет даром».[192]

Подобные случаи еще раз доказывают:

Ж а н р определяют не столько события и люди, о которых рассказывается в фильме, сколько отношение к ним автора и зрителей — их точка зрения на них.

Необходимо сказать и о таком жанровом образовании, в котором свойства разных жанров не просто смешаны в индивидуальном порядке, но закреплены в особом жанре.

Речь идет о трагикомедии (точнее ее следовало бы назвать «драмо комедией»): между прочим, один из лучших знатоков русского языка, писатель Николай Лесков, употреблял именно это словосочетание: «Упрошенный слушателями Иван Северьянович Флягин рассказал нижеследующее об этом новом акте своей житейской драмокомедии»[193]. (Курсив мой – Л.Н.). При просмотре фильмов Г. Данелия «Осенний марафон» или Э. Рязанова «Берегись автомобиля!» мы смеемся, а в конце их — грустим. Недаром подобные картины еще называют «комедиями с печальным концом». Как предупреждал Ч. Чаплин зрителей своего фильма «Малыш» вступительной надписью: «Эта картина вызовет улыбку и, возможно, слезы».

Может возникнуть вопрос: на какую позицию, в таком случае, должна быть помещена трагикомедия в рассуждении о высоких, средних и низких жанрах?

Конечно же, ее следует отнести к средним жанрам. Да, автор трагикомедии смеется. Но смеется он над себе подобными и над собой: разве мы не ощущаем это в истории Бузыкина, героя «Осеннего марафона»? А смеяться над собой без печали невозможно: как без грусти признаться в собственном неискоренимом несовершенстве? Вспомните, какая щемящая нота звучит в последних сценах вышеназванного фильма. Марафон — осенний, и перемен в нем не предвидится…

Именно в трагикомедиях главенствует такая форма комического как юмор. Он не предполагает унижающей оценки высмеиваемых явлений и людей. Наоборот, юмор — благожелателен и даже участлив. Вот как об этой его особенности говорил в одном из своих интервью известный писатель и литературовед Умберто Эко: «В противоположность комическому, когда мы смеемся над тем, что вне нас, юмор является одновременно и остранением и участием. Комическое безжалостно. А вот юмор исполнен нежности, ведь человек смеется и над другими, и над самим собой. Он осознает, что вонзает нож в свою собственную рану».

Вспомните сцену из фильма «Не горюй!», в которой старик Серго устраивает веселую пирушку по поводу своей собственной смерти…

4. ЖАНР И СТИЛЬ

Если жанр (например, комедийный) собирает под свою рубрику огромное число произведений самых разных художников, то стиль определяет черты, свойственные творчеству только одного — данного автора.

С т и л ь (от греч. stilos — остроконечная палочка для письма) — это общность художественных приемов, присущих творчеству того или иного автора.

Широко известно крылатое изречение французского ученого XVIII века Ж.-Л.-Л. Бюффона: «Стиль — это человек».

Следует однако сказать, что в искусстве стилевые особенности бывают выражены в достаточной степени определенности только в произведениях, отмеченных высоким уровнем мастерства и яркостью личностного начала их создателей.

В подобных случаях мы находим отпечатки стилевых примет на всех компонентах драматургического строя вещи — начиная от характера изобразительного ряда и кончая особенностями сюжетного построения фильма, оригинальностью взгляда на окружающую действительность.

Не располагая даже именем автора, просмотрев только фрагмент фильма, мы с большой степенью вероятности можем определить, чья это картина — Феллини или Бунюэля, Тарковского или Бергмана, Сокурова или Киры Муратовой. Потому что в работах этих и других подобным им мастеров мы находим, как сказал когда-то Т. Манн, «проникновение в материал, доходящее до растворения в нем, до самозабвенного отождествления себя с ним — проникновение, из которого рождается то, что называют «стилем» и что всегда представляет собой неповторимое (курсив мой — Л.Н.) и полное слияние личности художника с изображаемым предметом»[194].

Именно поэтому в фильмах авторского кино, как правило, нет явных признаков, относящих их к тому или иному жанру, — они, эти признаки, вытеснены сугубо индивидуальными чертами творческого стиля художника, который, не желая становиться в общий строй, выражает в своих работах сугубо личностный взгляд на мир.

Можно с полным правом утверждать: в авторском кино стиль торжествует над жанром.

Но вы спросите: как же тогда отнестись к таким определениям, как «стиль барокко», «стиль рококо», а в кино — «неореализм» или «новая волна»: ведь все эти и подобные им «стили» не говорят нам об индивидуальных почерках художников?

Дело в том, что в этих случаях мы имеем дело не с личностными стилями, а со «стилевыми направлениями» или «стилевыми течениями». Как они эти стилевые направления чаще всего образуются? Один или несколько очень крупных художников создают произведения с ярко выраженными индивидуальными стилевыми признаками, которые воспринимаются как художественные открытия. И тогда вслед за первооткрывателем, как за кометой, возникает «хвост», состоящий порой из по-настоящему талантливых «разработчиков». Так создалось стилевое направление итальянского неореализма. Так произошло и с кинематографическим течением «Догма». Личностные черты стиля Ларса фон Триера были на теоретическом уровне закреплены в виде манифеста «Догма-95» и подвергнуты разработке в картинах других скандинавских режиссеров.

Еще большим — по сравнению со стилевыми направлениями — охватом художественной продукции характеризуются так называемые «большие стили» или «стили эпох» (Возрождение, классицизм, романтизм, критический реализм, модернизм, постмодернизм).

Однако нам, стремящимся разобраться в законах построения сценария и фильма, важнее иметь в виду первое из названных определения «стиля» — как индивидуального кинодраматургического почерка того или иного автора фильма; соотнесения этого понятия с понятием «жанр».

_______________________________

Задания по фильмам к данной теме: жанр фильма, его признаки; уровень «чистоты» жанра; свойства фильма, определившего его успех (или неуспех) у массового зрителя; черты личностного авторского стиля в картине.

Фильмы, рекомендуемые для просмотра: «Отсчет утопленников» (1988, реж. П. Гринуэй), «Тема» (1978, реж. Г. Панфилов), «Царь Эдип» (1967, реж. П.-П. Пазолини), «Сорок первый» (1956, реж. Г. Чухрай), «Кавказская пленница» (1967, реж. Л. Гайдай), «Здравствуй и прощай» (1973, реж. В. Мельников), «Ирония судьбы или С легким паром» (1975) и «Гараж» (1980, реж. Э. Рязанов), «Четыре комнаты» (1995, режиссеры Э. Эндерс, А. Рокуэлл, Р. Родригес, К. Тарантино), «Иваново детство» (1962, реж. А. Тарковский), «Таксист» (1976, реж. М. Скорсезе), «Осенняя соната» (1978, реж. И. Бергман), «Дилижанс» (1939, реж. Д. Форд), «Тринадцать» (1937, реж. М. Ромм), «Психо» (1960, реж. А. Хичкок), «Семь» (1995, реж. Д. Финчер), «Огни большого города» (1931, реж. Ч. Чаплин), «Я шагаю по Москве» (1964) и «Осенний марафон» ((1979, реж. Г. Данелия).

Часть седьмая

ЭКРАНИЗАЦИЯ

1. ЧТО ТАКОЕ «ЭКРАНИЗАЦИЯ»?

Вы скажете: экранизация — это пересоздание средствами кино произведения литературы — прозы или театральной драматургии.

Правильно. Но чем является экранизация по своей глубинной сути?

Э к р а н и з а ц и я — это образ литературного первоисточника.

Не копия, не репродукция, а именно — образ.

Вспомним, что такое образ.

О б р а з — это предмет, увиденный, прочувствованный, осмысленный автором и воссозданный им средствами определенного вида искусства.

Предметом, материалом для сотворения образа в ходе создания оригинального произведения художнику служит сама действительность. Во время же работы над экранизацией таким материалом для кинематографистов является «вторая реальность» — литературный текст. Но принцип подхода к его преображению остается тем же: авторы экранизации — сценарист, режиссер и другие участники создания фильма воспринимают, осмысливают первоисточник и воссоздают его образ средствами другого вида искусства — в данном случае кинематографического.

Мы помним, что количественное соотношение между двумя составляющими образа — предметом и выраженным отношением к ним со стороны автора — бывает неодинаковым. Мы знаем также, что есть такие картины, в которых автора «мало», и такие, в которых автор — его личность, его чувства и видение мира заполняют почти все пространство образа.

То же самое можно найти и в фильмах-экранизациях: в них мы наблюдаем и бóльшую, и значительно меньшую степень вторжения в текст литературного оригинала со стороны авторов-кинематографистов.

Отсюда — разные виды экранизаций.

2. ВИДЫ ЭКРАНИЗАЦИЙ

Исходя из вышеизложенного и соглашаясь с необходимостью схематизации материала, можно сказать, что существуют три основных вида экранизации:

- пересказ-иллюстрация,

- новое прочтение,

- переложение.

Пересказ-иллюстрация

Это наименее творческий с драматургической точки зрения способ экранизации. За рубежом его называют «адаптацией» (от лат. adaptatio — приспособлять), т.е. приспособлением литературного текста к экрану. «Пересказ-иллюстрация» характеризуется наименьшей отдаленностью сценария и фильма от текста экранизируемого литературного произведения. Что в таких случаях происходит?

А) Текст сокращается, если он по объему больше предполагаемого метража фильма, или (что бывает реже) увеличивается за счет фрагментов из других произведений того же писателя.

Б) Прозаические описания мыслей и чувств героев, а также авторские рассуждения переводятся в необходимых случаях в форму диалогов и монологов, в разные виды закадровой речи.

В) Если экранизируется пьеса, то диалоги и монологи, наоборот, сокращаются. Постановщик картины «Ромео и Джульетта» Ф. Дзефирелли говорил: «Фильм содержит все большие сцены и монологи пьесы, но в нем больше действия. Авторский текст убран больше, чем наполовину…»

Часть сцен, действие которых происходит в интерьерах, переносится на натуру. При этом большие театральные сцены разбиваются обычно на несколько фрагментарных, происходящих на разных площадках. Как это и произошло, кстати, в фильме Ф. Дзефирелли с первой же сценой шекспировской пьесы, место действия которой обозначено как «Площадь в Вероне».

Подобный, по сути дела репродуктивный способ экранизации, далеко не всегда приводит к большому успеху, ибо здесь не используются в должной степени специфические преимущества киноискусства и, вместе с тем, теряются достоинства прозаического текста или сильной стороны театрального действия — живой связи его со зрителями.

Так, едва ли можно считать серьезной удачей фильм большого мастера отечественного кино — Сергея Бондарчука — его экранизацию пушкинской драмы «Борис Годунов». В ходе работы над драматургической основой картины были использованы все приведенные выше методы адаптации пьесы к экрану: заметным образом были сокращены реплики и монологи, массовые сцены снимались на «исторической» натуре. Однако все усилия мощной творческой группы не привели, к сожалению, к созданию подлинно кинематографического произведения — театральность так и не удалось преодолеть.

Истины ради следует сказать, что кинематографический пересказ классических литературных произведений может обернуться и своей сильной стороной. Это мы порой наблюдаем в многосерийных экранизациях романов. Здесь выявляется самобытное свойство такого вида работы с литературным текстом: возможность совместного со зрителями, как бы «постраничного», прочтения на экране великого произведения литературы.

А. Хичкок в свое время признавался: «Возьмись я за «Преступление и наказание» Достоевского, из этой затеи тоже ничего хорошего бы не вышло. Романы Достоевского очень многословны, и каждое слово несет свою функцию. И чтобы эквивалентно перенести роман в экранную форму, заменяя письменную речь визуальной, нужно рассчитывать на 6-10 часовой фильм»[195].

Многосерийные фильмы предоставили кинематографистам такую возможность.

Часто цитируется отрывок из письма Ф. Достоевского к княжне В. Оболенской, которая просила великого писателя о «дозволении» ей переделать «Преступление и наказание» в драму: «…почти всегда, — отвечал писатель корреспондентке, — подобные попытки не удавались, по крайней мере, вполне. Есть какая-то тайна искусства, по которой эпическая форма никогда не найдет себе соответствия в драматической»[196].

Но оказалось, что «эпическая форма» романов стала находить вполне достойное «себе соответствие» в многосерийных кинокартинах.

Чуть ли не первой и очень успешной попыткой экранизации русского классического романа оказалась постановка С. Герасимовым картины в 3-х сериях по роману М. Шолохова «Тихий Дон» (1957-1958).

Большим успехом у зрителей пользовался многосерийный английский телефильм по роману Д. Голсуорси «Сага о Форсайтах».

Крупной удачей отечественного кино стал созданный в 1966–1967 гг. С. Бондарчуком четырехсерийный фильм по роману-эпопее Л. Толстого «Война и мир» (премия «Оскар»). Показательно, что и во время работы над картиной, и в ходе ее обсуждений авторы — кинодраматург В. Соловьев и режиссер С. Бондарчук настоятельно подчеркивали: это не их фильм, это — Л. Толстой. В титрах картины крупным шрифтом сначало возникало: ЛЕВ ТОЛСТОЙ, а затем значительно более мелким — фамилии авторов сценария и режиссера.

Заметными событиями в российской культуре последних лет стали многосерийные телефильмы-экранизации по романам Ф. Достоевского «Идиот» (режиссер В. Бортко) и А. Солженицына «В круге первом» (режиссер Г. Панфилов). Особо почтительное отношение к первоисточнику в последнем случае было обозначено еще и тем, что в закадровой речи «от автора» звучал голос не режиссера или актера, а голос самого писателя Александра Солженицына.

Новое прочтение

Это те фильмы-экранизации, в титрах которых мы встречаем подзаголовки: «по мотивам…», «на основе…» (“based on the novel…”) и даже «вариации на тему…»

«Другое дело, — писал далее Ф. Достоевский в цитированном выше письме к В. Оболенской, — если Вы как можно более переделаете и измените роман, сохранив от него лишь один какой-либо эпизод, для переработки в драму, или, взяв первоначальную мысль, совершенно измените сюжет?.. (курсив везде мой — Л.Н.)» [197].

В противоположность «пересказу-иллюстрации» новое прочтение предполагает чрезвычайно активное внедрение авторов-кинематографистов в ткань первоисточника — вплоть до полного ее преобразования. При подобном подходе к экранизации ее автор рассматривает литературный оригинал только как материал для создания своего фильма, не заботясь часто о том, будет ли созданная им картина отвечать не только букве, но даже духу экранизируемого произведения.

При этом используются самые разные способы трансформации литературного текста. Вот некоторые из них:

1. Осовременивание классики.

Действие картины Б. Лурманна «Ромео и Джульетта» происходит не на залитых солнцем улицах ренессансной Вероны, а в современном американском городе Майями. Смертельно враждуют не старинные итальянские кланы, а мафиозные шайки; герои дерутся не на шпагах — они убивают друг друга из наисовременнейших пистолетов-«пушек». И хотя в фильме звучит шекспировский текст (естественно, сильно сокращенный), в картине произошло очень заметное изменение жанра: вместо трагедии перед нами — криминальная мелодрама, энергично и мастерски поставленная.

Подобное перенесение действия трагедии «Ромео и Джульетта» в современность с одновременным изменением его жанровой окрашенности — явление для американского кинематографа не новое. В свое время несколько «Оскаров» получил киномюзикл Р. Уайса «Вестсайдская история» (1961), где тоже действовали враждующие группировки молодых людей.

Экранное осовременивание классических произведений вообще часто используется в американской киноиндустрии.

2. Перенос действия оригинала в другое время и в другую страну.

Так, события фильма А. Куросавы «Идиот» (по роману Ф. Достоевского) происходят в японском городе — после Второй мировой войны, а его же фильма «Трон в крови» (по «Макбету» В. Шекспира) — в Японии средневековой.

Картина Г. Данелия «Не горюй!», в которой использованы мотивы романа «Мой дядя Бенжамен» французского писателя Клода Телье, вся построена на грузинском бытовом материале начала ХХ века.

Действие рассказа А. Платонова «Река Потудань» перенесено режиссером А. Кончаловским в его фильме «Любовники Марии» из разоренной гражданской войной России — в послевоенную Америку, а главный герой рассказа — бывший красноармеец превращен в картине в бывшего американского военнопленного в Японии.

Перевод фильма в другой по сравнению с литературным источником вид сюжета.

Так, картина М. Формана «Полет над гнездом кукушки» является, как известно, экранизацией широко известного романа американского писателя Кена Кизи. Сюжет книги очевидно повествователен: это рассказ о событиях с точки зрения индейского вождя. Картина же, как мы уже не раз выясняли, является образцом построения драматического киносюжета. Изменение вида сюжета повлекло за собой и существенную переакцентировку в образной системе вещи. Главным героем в фильме оказался не индейский вождь, а бузотер Мак-Мерфи.

3. Переработка оригинала по всем направлениям.

Знаменитый фильм А. Куросавы «Расемон» (1950, главный приз Венецианского кинофестиваля, «Оскар» за лучший иностранный фильм 1951 г.) создан на основе двух рассказов классика японской литературы Акутогавы Ренюске — «В чаще» и «Ворота Расемон». Но режиссер не только подверг их существенной переработке, но и внес в сценарную основу много своего — вплоть до изменения смысла вещи. «Я собирался делать фильм для кинокомпании «Дайэй», — рассказывал А. Куросава. — В это время у Синобу Хасимото (сосценарист картины «Расемон» — Л.Н.) имелось несколько готовых сценариев. Один из них привлек меня, но он был слишком коротким — всего три эпизода. Всем моим друзьям он очень нравился, но на студии никак не могли уразуметь, о чем он. Я дописал к нему начало и конец, и там как будто согласились его принять».

В рассказе Акутогавы «В чаще» — три коренным образом противоречащие друг другу версии убийства самурая. Они изложены на судебных допросах:

- разбойником Тадземару,

- женой убитого самурая,

- устами прорицательницы духа погибшего.

Режиссер увеличил количество версий: он добавил рассказ о случившемся со стороны дровосека.

Но этот рассказ противоречил первоначальному сообщению дровосека: будто он не наблюдал сцену кровавой драмы, а только наткнулся в чаще на ее следы. Поэтому и этот его первоначальный ответ на суде тоже стал версией.

В результате в фильме мы имеем в отличие от рассказа не три, а пять версий.

Именно дописанная А. Куросавой версия убийства, рассказанная в конечном итоге с дровосеком, подается в фильме как наиболее правдивая. В то время как у Акутогавы истинным выглядит рассказ о происшедшем самого убитого самурая.

В результате режиссер своей авторской версией как бы срывает маски со всех участником драмы:

- разбойник Тадземару здесь не бесстрашен, ловок и благороден, каким он выглядит в его собственном рассказе, а, наоборот, труслив, неловок и мстителен;

- красавица жена самурая — не кротка и беззащитна, а зла и коварна;

- самурай — не горд, силен и благороден, каким он выглядит в его собственном рассказе, а слаб в бою и малодушен.

Как утверждают знатоки восточных боевых искусств, если в первом бою разбойник и самурай держат мечи правильно, то в бою, каким его увидел глазами дровосека автор картины, персонажи обращаются с оружием неправильно — не по-самурайски.

В фильме развенчивались мифы о храбрых разбойниках, о благородных самураях и об их кротких и верных красавицах-женах.

Вспомним, что картина создавалась режиссером всего через несколько лет после разгрома военной мощи Японии.

Однако автор фильма не счел возможным разоблачать только других, он разоблачает и себя. Ибо подвергает сомнению полную правдивость рассказа своего alter ago — дровосека.

Дело в том, что, кроме дописанных версий происшедшего, А. Куросава ввел в драматургию фильма еще один важный конструктивно-смысловой элемент — эпизод, окольцовывающий, перебивающий и скрепляющий все новеллы-версии главного события. Режиссер построил действие этого эпизода на площадке, взятой им из другой вещи Акутогавы — «Ворота Расемон». Судя по рассказу, на верхнем ярусе ворот хранятся невостребованные родственниками трупы люд

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: