ТОР 5 статей: Методические подходы к анализу финансового состояния предприятия Проблема периодизации русской литературы ХХ века. Краткая характеристика второй половины ХХ века Характеристика шлифовальных кругов и ее маркировка Служебные части речи. Предлог. Союз. Частицы КАТЕГОРИИ:
|
Неизвестный по прозвищу Белый, возраст примерно 30 летПраво, я затрудняюсь, с чего начать. Осознавать себя я начал там, в санатории «Глубокий сон». То есть сначала я не знал, что это санаторий. Говорят, что в первые дни я был как младенец, но быстро начал повторять слова за людьми, а потом и связывать эти слова в предложения и фразы. Каждый день я вспоминал всё новые и новые слова. И не только русские. Я прекрасно понимал, что нахожусь в России, на планете Земля. Я знал, что такое частная нервная клиника. Я понимал, что «Глубокий сон» — клиника дорогая, из чего сделал поспешный вывод, что являлся состоятельным человеком или имел состоятельных родственников. Профессор Сметанич назвал моё заболевание лакунарной амнезией. — Ваша память превратилась в кружево, дорогой мой, — сказал профессор. — Но не сплетённое, а вырезное — как вырезают из многократно сложенного листа бумаги снежинки. Не представляю, как можно столь выборочно стирать память. Как в кинокомедии про жуликов: «Вот тут помню, а вот тут не помню». Интересный случай, дорогой мой! Если я пойму, как именно обработали ваши мозги, — все спецслужбы мира поставят мне памятник. Нам с вами… Уж очень вы не похожи на обычных «потеряшек»… Потом он показал мне видеофильм. В нём рассказывалось о том, как в начале века в России то и дело стали объявляться (чаще всего на вокзалах) люди (главным образом мужского пола, хотя попадались и женщины), совершенно потерявшие память. А также деньги и документы. Поэтов покидает Муза. А «потеряшек» покинула Мнемозина. Оказывается, я прекрасно знал и эти мифологические имена, и многие другие. Не знал только своего имени. Не знал имён отца и матери, родственников, названия города или городов, в которых я жил. Те несчастные, в фильме, иногда находились — либо сами начинали что-то вспоминать, либо родственники и знакомые откликались на объявления в газетах или по телевидению. Но нередко оставались пациентами клиник до конца жизни. Авторы фильма намекали, что «потеряшки» — жертвы бесчеловечных экспериментов различных спецслужб. После перемен, произошедших в стране (я, оказывается, знал и об этом!), власть утратила контроль над разными секретными лабораториями, поскольку прекратила их финансировать и вообще разогнала. Но некоторые, видимо, сохранились и продолжили свою зловещую деятельность… Всё это вздор, сказал профессор Сметанич. Причина проста. Умные люди не советуют выпивать в дороге со случайными попутчиками, и они совершенно правы. Клофелин, добавленный в водку, может и вообще убить — но уж память повредит наверняка. И зачастую необратимо… Нам не надо никаких секретных лабораторий, мы и сами управимся… Но и под эту категорию я не подпадаю. — А во что я был одет? — спросил я. — Так, ничего особенного, — сказал профессор. — Среднестатистический костюм. Не фабрика «Большевичка», конечно, — хороший Китай. Нам это ничего не дало. Равно как и фотография по телевизору. Никто не откликнулся. Похоже, никто и не мог откликнуться… — Почему? — спросил я. — Потому что ваше лицо изменено пластической хирургией, — сказал Сметанич. — И операция была виртуозной, я консультировался со специалистами. Запрос в МВД тоже ничего не дал — вероятно, вы получали документы до обязательной дактилоскопии или как-то уклонились от неё… — Выходит, я преступник какой-то? — Дорогой мой, вы можете оказаться кем угодно. Впрочем, я не думаю, что вы преступник. Скорее жертва… Мы будем тесно сотрудничать и докопаемся до истины — рано или поздно… Не очень-то он старался. Быстро охладел к моей особе. Иногда только вызывал в кабинет и спрашивал, не припомнил ли я чего-либо. Занималась мной в основном библиотекарь Кира Петровна. В клинике «Глубокий сон» была неплохая библиотека. Кира Петровна была пожилая дама гренадерского роста и выправки, с породистым лицом греческой статуи. Всю жизнь она работала с книгами и среди книг, а когда в городе Кошкине оптимизировали библиотечное дело, перебралась сюда, в клинику. Профессор Сметанич старался, чтобы у него работали культурные люди. Там и санитары не зверствовали и вообще не позволяли себе лишнего — у профессора с такими разговор был короткий, а найти другую работу в Кошкине просто невозможно. Клиника «Глубокий сон» практически была градообразующим предприятием… Итак, занималась мной только Кира Петровна. И подозреваю, что исключительно по собственной инициативе. Потому что она была идеалистка. Праправнучка декабриста Мошкова. Её семья вовремя переехала из Ленинграда в тихий Кошкин — на всякий случай. Но и тут не зажились родители, не дали им такой возможности… Вот ведь как странно: я прекрасно помнил и знал историю своей страны — и совершенно не ведал собственной истории… Кира Петровна, собственно, и воспитала меня. Потому что вся информация, сохранившаяся в моём изуродованном мозгу, не несла в себе никаких нравственных установок. Я был никем. Всё, что заложено в моём нынешнем поведении, получено мной исключительно от замечательной моей наставницы. Потому, должно быть, и кажусь старомодным… Это ведь её была поговорка: «Вы не мучайте друг друга, мы и так живём в аду». Меня она звала просто — Юноша. Она не считала себя вправе дать мне имя, хотя стала фактически матерью для несчастного потеряшки. Какое счастье, что я встретил её раньше, чем Сильвера! Страшно подумать, в какое чудовище он мог бы меня превратить! Хотя нет, не превратил бы. Я был нужен ему именно таким — наивным, честным, милосердным, почитающим старших… Пациенты в клинике казались мне скучными. Богатые маразматики, эстрадные звёзды, страдающие наркоманией и алкоголизмом, бизнесмены, надорвавшиеся на работе, какие-то подозрительные личности, явно отсиживающиеся в роскошных палатах «Глубокого сна» до лучших времён. Не лезь в их тёмные дела, не уставала повторять мне Кира Петровна, не пытайся их воспитывать, общайся с ними как можно меньше, доброму они не научат… Сильвер не походил ни на кого из них. Моего соседа по палате, дёрганого юношу, наследника нефтяного семейства, выписали, к моему удовольствию — он постоянно рассказывал идиотские анекдоты, причём я почему-то эти анекдоты уже знал. И его место занял Сильвер. Позже-то я понял, в чём состояло его показное безумие. И почему оно было показное. К извечным пациентам психиатрических лечебных заведений, то есть к Наполеонам, фараонам, товарищам Сталиным, генеральным конструкторам Королёвым и посланцам планеты Криптон прибавились сталкеры. Хотя что это я — Наполеонов давно уже не водится… Что интересно, ведь наверняка были среди них и настоящие — пребывание в Зоне очень легко поражает психику. Правда, со снесённой крышей здесь не погуляешь. Но иногда и безумцам удавалось выжить. Вадим Иосифович — ну, Пилюлькин — рассказывал мне, что сам отправил двоих таких на излечение. В большинстве же случаев это были люди, повернувшиеся на теме Зоны под воздействием фильмов, компьютерных игр, книжек и, представьте, детских игрушек. Оказывается, продаётся даже особый набор для подростков — «Юный сталкер». В нашей клинике сталкеров не было — ни настоящих, ни воображаемых. Для них это слишком дорогое удовольствие. Сильвер явился исключением. Как он туда попал… Но не буду забегать вперёд. Он вошёл, прихрамывая, в палату — и принёс с собой жизнь. Не выморочное существование гламурных психопатов или финансовых неврастеников, а настоящую — в которой бушуют Выбросы, стреляют гауссовки, прыгают кровососы, ковыляют зомби, но настоящие мужчины их не боятся, а смело устремляются на поиски сокровищ… Погоди, парень, говорил он, вот придёт время — и мы пойдём туда с тобой искать «сердце ангела». Очень ему шла эта кличка — Сильвер (потом я узнал, что в Зоне его звали по-другому). Обаятельнейшая была личность. Лысый, с мощной шеей, постоянно в хорошем настроении, которое тут же передавалось окружающим… — Что ты у своей ботанички торчишь, юнга? — говорил он за обедом. — Пойдём в парк побегаем. Пусть в Зоне и не бегают, но форму держать надо… И хотя правую ногу Сильверу заменял протез, я еле за ним поспевал. И в спортзале он меня гонял как надо — за что я, по идее, должен бы его благодарить. Но я не буду его благодарить. — Физические упражнения — это прекрасно, — говорила мне Кира Петровна. — Это я всецело одобряю. Только не верь его россказням. Не зря же он себя называет Сильвером… Заклинаю тебя — ничему не верь! И на миг показалось мне, что находимся мы не среди книжных полок, а в пещере у каменного алтаря, и седая чародейка меня действительно заклинает… Ведь когда человека заклинают — его и заклинивает. Язык невозможно обмануть. Тогда мне казалось — ревнует старушка своего питомца. Обычное дело. Шли дни, и всё чаще говорил Сильвер о грядущем нашем походе, о будущем богатстве, о прекрасной новой жизни. — Только ты там не бойся ничего, — говорил он. — Если я тебе скажу — иди вон туда, то туда и иди. Плохого не будет, юнга. «Сердце ангела» может взять только человек с чистой душой и совестью, а чище твоих где же взять? Вот подожди, станет потеплее… И рассказывал о том, как мы купим замок где-нибудь в Пиринеях или в пойме Луары, заживём там на славу, я женюсь на кинозвезде, а он будет наших деток нянчить и настоящих людей из них растить. — И ботаничку свою заберёшь, если хочешь, — говорил он. — Будет мальцов учить грамоте… Я хитро ухмыльнулся, припомнив историю с Аладдином и дядюшкой-магрибинцем. В конечном счёте выиграл Аладдин. Однажды я застал Киру Петровну сильно озабоченной и даже мрачной. — Юноша, — сказала она. — Кажется, плохо дело. Сегодня приезжал какой-то человек. И немаленький — судя по всему. Профессор ему тебя показывал, когда вы с этим хромым бесом гуляли по парку. Именно тебя, а не хромого — кому мы, старики, нужны. И этот человек мне нравится ещё меньше твоего Сильвера. Знаю я, откуда этот посетитель. Догадываюсь. Насмотрелась на эту братию невидимого фронта… Ничего хорошего тебя не ждёт. Тебе надо бежать… А я, старая дура, и не позаботилась на такой случай. Хотя толку-то? Документы подделывать я не умею, подкопы рыть тоже… — Кира Петровна, — вдохновенно сказал я, — да ведь у нас уже всё готово! И простодушно изложил ей наш план побега. Она потемнела. — Ну, Сильвер проходимец ещё тот, — сказала она. — Так что ты постарайся сбежать от него при первой возможности. Как юный Джим Хокинс. Тем более что он сокровища сулит. Понял — при первой же возможности! В первом же большом городе! Я пообещал. Я ещё не знал, что старый пират потащит меня на верёвке, свитой из крови… С таким же простодушием рассказал я Сильверу о подозрительном профессорском госте. Сильвер тоже помрачнел. — Эх, — сказал он. — Не всё я приготовил, но тут уж ничего не поделаешь. Одежду гражданскую, правда, достал, а документы… По дороге добудем. Уходить будем в полночь. А пока давай-ка выпьем немного рому — за ветер добычи, за ветер удачи… Я с обеда заначил! Ромом у нас называлось обычное столовое вино. Хоть и не очень обычное, всё-таки заведение было элитарным. Да, не очень-то обычным оказалось вино… Сильвер действительно растолкал меня среди ночи. Было темно, только дежурная лампочка чуть светила в коридоре. Потому что находились мы уже не в палате, и был я одет в какое-то чужое тряпьё. И всего меня колотило… — Ну ты маньяк, юнга, — сказал Сильвер. — Теперь, поди, будешь говорить, что ничего не помнишь… Я за тебя отвечать не собираюсь. Я на мокрое не подписывался… Глава пятая Вагон электрички был старый, дребезжащий всеми составными частями. Даже двери в тамбуре были не на пневматике — можно сесть на приступочек и ножки свесить, наблюдая за проплывающим пейзажем. Электричка с такими вагонами в народе называлась почему-то «передача». Но сейчас сидеть, свесив ножки, ни у кого желания не было. За стенами вагона стояла зима — не такая лютая, как в Зоне, но всё-таки. Нормальная среднерусская зима… — Ты почему такой вагон выбрал? — донимал Майора Печкин. — Щель на щели. Другие люди едут как люди, а мы… — А вдруг, — сказал Майор. — Он опять начнёт. Перевоплощаться. В этого. Как ты сказал. Чёрного Посланца. Тогда мы его. Выкинем из вагона. Без проблем. А потом. Сам понимаешь. — Так ведь я могу… — сказал Печкин. — Не можешь, — сказал Майор. — Побереги до последней крайности. Черентай сидел напротив Печкина с Майором, дрожал от холода и шевельнуться лишний раз боялся: на нём был пояс шахида, а пульт с кнопкой — у Майора. На всякий случай. Бомба для бомбы. Правда, искусник Мыло замаскировал всё смертоносное хозяйство так, что выглядела сбруйка словно обыкновенный ортопедический бандаж из собачьей шерсти — для тепла. А вот как раз тепла Паше Черентаю явно не хватало, хоть и подогревал его Майор время от времени из фляжечки. Держать этого типа в трезвости он опасался. Паша завистливо поглядывал на роскошную шапку журналиста. — Не понимаю я твой план, — сказал Печкин. — Ну, приедем мы. Ну, выйдем. Что дальше? Снова положим Пашу в скверике и будем ждать «демона»? До весны? — Может быть, — сказал майор. — Не исключаю. Главное — засветить его. Да и себя. — А не засветим? — Тогда план Бэ. Ведём клиента в ту самую дурку. Пытаемся сдать. Заявление от родственников есть. Накорябал. — Не прохонже, — жалобно сказал Паша. — Там не простая дурка. Туда на зиму хорошо бы! Только платить, как в пятизвёздочном отеле… — Главное — в дурку попасть, — сказал Майор. — Дальше по обстоятельствам. — Авантюра, — сказал Печкин. — Без легенды, без подготовки, без… Без концепции, наконец! — Не в книжке, — сказал Майор. — Это жизнь. Импровизировать надо. Писатель. Вот и придумывай. У тебя на то. Калган заточен. Неважно заточен, подумал Печкин. Не складывается у меня легенда. Кто там чего помнит? Сколько лет прошло, а память нынче у людей оперативная. Долговременная мало у кого есть. А документы посмотреть нам никто не даст по-хорошему. Придётся по-плохому… Тут хлопнула тамбурная дверь, и сквозь вагон промчалась стая трудных подростков — человек пять. — Проверка, — сказал Майор. — Черентай. Помалкивай. Иначе сам знаешь. Нам терять. Нечего. И действительно, вскоре в холодный вагон проследовали трое — контролёр (обычный, обычный!) и двое милицейских во главе с сержантом. Сержант был уже немолод — такому туфту не впаришь… Ну, билеты-то у них были, и контролёр трижды щёлкнул своими щипчиками. Сержант жестом отослал его дальше и критически оглядел всех троих. Одеты хорошо; пьяны в меру; чего же это они в таком дискомфорте путешествуют? Потом всмотрелся в Черентая… — Все странствуешь? Опять за старое взялся? — сказал сержант. — Вы, граждане, проверьте-ка у себя деньги и документы. Заодно и мне покажите… В смысле документы… Документы у них тоже были. И очень серьёзные — для сержантского уровня. А к солидным людям, при аппаратуре соответствующей, с такой фуфловой ксивотой лучше было не соваться… А сержант откозырял, и напарник его то же самое. — Сержант Милюков, рядовой Баумгарт… Ступай, рядовой, продолжай проверку, а я с товарищами из Москвы посоветуюсь… — Слушаю вас, — сказал Майор, когда рядовой Баумгарт удалился. — Товарищ полковник, я этого типа знаю. Его вся железнодорожная милиция знает. Он по вагонам работает, только засыпается всякий раз по пьяни. Жалкая личность. Перекати-поле… — Ну и, — сказал Майор. — Ну и вот… Докладываю… — неуверенно сказал сержант. — Чтобы вы… В курсе… — Органы в курсе, — сказал Майор. — У вас, я извиняюсь, что — следственный эксперимент? — Если я, — сказал Майор. — Тебе скажу. Тогда мне придётся. Тебя убить. А потом напарник. Убьёт меня. А потом себя. Уровень секретности. Понял. — Понял, — сказал сержант Милюков. — А Черентая? Мысль о том, что презренный Черентай один останется наслаждаться своей никчёмной жизнью, глубоко потрясла сержанта Милюкова. — Шучу, — милостиво сказал Майор. — Давно ты видел. Черентаева Павла Эмильевича. В последний раз. — Так тем самым летом, — сказал Милюков. — Его не забудешь. Как раз на этой ветке. Я его в Кошкине высадил. По-хорошему его надо было в район доставить, но тогда в вагоне поздние дембеля дрались, не до него… Майор понимающе кивнул, потому что поздние, прямо с гауптвахты, дембеля — это серьёзно. — А то убили бы его дембеля-то, — добавил сержант. — По ним даже пришлось оружие правомерно применить… — Вот видишь, урка с мыльного завода, — сказал Печкин, обращаясь к Паше, — а ты ментов парафинишь всю дорогу. Он тебя, урода, спас… Сержант благодарно кивнул журналисту, явно подозревая в нём сотрудника госбезопасности. — А вы с ним… в Кошкин? — сказал он. — Туда, — сказал Печкин. — Для выяснения. — Так это из-за него было столько шуму? — сказал сержант. — В смысле, — сказал Майор с полковничьим удостоверением. — Ну, тогда… Тем летом… Стрельба эта вся… Даже нас поснимали с дороги — и в оцепление. Это его на самом деле ловили? — Его-его, — сказал Печкин и выразительно глянул на Майора: видишь, импровизирую, легенду творю… — Подробнее, — сказал Майор. Его манера говорить сильно впечатлила сержанта: большой человек, матёрый опер! И Милюков рассказал, что семь лет назад в Кошкине, судя по ориентировке, схлестнулись две какие-то банды. И как-то связано было это побоище с местным санаторием для психов. И с какой-то шикарной иномаркой, брошенной на дороге. И были пострадавшие. Но толком простым ментам так ничего и не объяснили — кто, кого, чего, зачем… — А ты сам кошкинский? — сказал Печкин. Сержант Милюков оторопел, словно спросили сержанта, не участвовал ли он в мюнхенском гей-параде ещё при Гитлере. — Н-нет, слава богу, — выдохнул он. — А приятели там есть? — сказал журналист. — Ну, родня, знакомые… Баба, наконец… — Тьфу на вас, — сказал сержант, но тут же убоялся своей дерзости: — В смысле да что вы! Кошкинские все с призвездью. Они ведь при санатории работают — кто в обслуге, кто в охране, кто где. Там личного состава больше, чем больных! А кто с психами работает, тот сам психом становится. Потому что шизофрения передаётся вирусным путём. Британские учёные сказали. — А менты там что — тоже психи? — Ещё какие! — со страстью сказал Милюков. — Городишко маленький, депрессивный… Все друг друга знают. Скучно им. От такой службы без всякого вируса спятишь… Мне и вашего подследственного пришлось там высадить, а на сердце тревога, но делать-то нечего было! Хорошо он живой остался! — Молодец, — сказал Печкин. — Хвалю. Про наш разговор никому ни слова. Вот, выпей с друзьями за успех нашего безнадёжного дела… И протянул сержанту крупную купюру. Милюков откозырял, развернулся — и пошёл по вагону в ту же сторону, откуда пришёл. — Зачем, — сказал сталкер Майор. — Чтобы засветиться, — сказал сталкер Печкин. Глава шестая Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском:
|